Фотография из блокады

Фотография из блокады

Живые и мёртвые

Фотография из блокады

ДЕТИ ВОЙНЫ

В преддверии 27 января – дня полного снятия блокады Ленинграда – я встретилась с Маргаритой Благовещенской. Как-то она мне сказала, что увидела свою детскую фотографию в недавно изданном альбоме к 100-летию со дня рождения Ольги Берггольц. Он выпущен в 2010 году к 65-летию Победы. Фотография пятидесятилетней давности. В руках у Маргариты альбом, и, обычно спокойная и сдержанная, сегодня она с волнением возбуждённо говорит:

– Посмотрите, это же мы с мамой. Зима 41-го года! Ленинград. Наши фотографии сохранились где-то. И вот их опубликовали! У меня есть несколько фотокарточек военного времени, но этой нет…

– Как интересно! А какие чувства вы испытали, наткнувшись на свою детскую фотографию в альбоме памяти Ольги Берггольц?

– Потрясение, просто потрясение. Столько лет спустя – увидеть нашу с мамой фотографию рядом с фотографиями Ольги Фёдоровны!

– Сколько вам было лет, когда началась блокада Ленинграда?

– Четыре года и три месяца. Я помню себя ещё с военного лета сорок первого. Первые пару месяцев мы с мамой и бабушкой жили на даче, было очень жарко. А когда в августе мы вернулись в Ленинград, мне показалось, что люди изменились, как-то суровее, что ли, стали, напряжённее. Я была поздним ребёнком, избалованным, капризным. Это сейчас я понимаю – голод. А тогда вдруг мне стали давать какие-то лепёшки из кофейной гущи с чем-то. Я их отказывалась есть. Маме где-то удалось достать немножко повидла, она намазывала его на лепёшки. А я его слизывала, а сами лепёшки всё равно не хотела есть. И вдруг… на мои требования и капризы перестали обращать внимание. Будто до моей жизни им дела нет. Я ничего не понимала. Но это было для меня просто шоком. Я поняла, что что-то произошло страшное, но что, конечно, не знала.

Бабушка умерла первой, в апреле 1942-го, ей было далеко за 60 лет, а мама скончалась 17?июня 1942 года, в мой день рождения. Месяц назад ей исполнилось 38 лет. Бабушку похоронили на Пискарёвском кладбище. Не так давно мне удалось в архивах кладбища даже найти точное место её захоронения, в братскую могилу, конечно. А вот мама похоронена тоже на Пискарёвском кладбище, но где именно, неизвестно. К этому времени, по-видимому, было такое массовое захоронение, что данные, кто в какой братской могиле лежит, не сохранились. Просто выдают справку – подтверждение о захоронении.

– А ваш отец? Где был он?

– Отец в это время был осуждён как враг народа. Его выпустили только в 1948 году. Кораблестроитель, военный инженер, капитан 3-го ранга. После освобождения он выбрал место жительства в посёлке Навашино Муромского района Горьковской области. Там был баржеремонтный завод, где он и работал.

– А мама, кто она по специальности, кем работала?

– Пианистка. Она окончила консерваторию, работала в Театре теней. Но после ареста отца её уволили. Перебивалась случайными заработками – играла в кинотеатрах перед началом фильма. Иногда к ней приходили артисты, мужчины, женщины, она им аккомпанировала, они пели. В это время меня закрывали в другой комнате. И это было так несправедливо, что я их всех ненавидела. Когда началась блокада, и этой работы не стало. А я была довольна – мама занималась теперь только мной. Бабушка не работала, по возрасту была уже пенсионеркой. Вот и жили втроём в блокадном городе на одну её пенсию.

– Да… Прямо скажем, не разгуляешься и в мирное время… Ну а уж в блокаду…. Вы ходили в детский сад?

– Тогда это называлось не детский садик, а очаг. Идут дети гулять, а все говорят: «Вот идёт очаг». Мне очень хотелось туда, но меня так и не отдали. Почему, не знаю. Может быть, бабушка не захотела или не брали детей врагов народа.

– А дальше? Вот вы остались одна, пятилетняя девочка в блокадном городе в отдельной квартире.

– Нет, я не осталась одна. За десять дней до смерти мама написала письмо своей двоюродной сестре Тамаре Павловне Ро, хотя мы жили почти рядом: мы на проспекте Маклина, а сестра – на углу Фонарного и Декабристов. Но мама уже почти не вставала с постели. Это письмо у меня сохранилось.

«Милая Таточка! Как видишь, мы никуда не уехали. Мы не смогли сесть ни в один эшелон и принуждены были вернуться обратно. Мама умерла 18 апреля. Я осталась с Марой (дома меня так называли все. – М.Б.) одна-одинёшенька, без родных и близких знакомых. Я так нуждаюсь в добром слове, участии. Вот я и обращаюсь с просьбой к тебе. Зайди ко мне, хоть на минутку. Ты единственный близкий мне человек в Ленинграде. Моё здоровье очень неважно, плохо с сердцем, и очень болят ноги из-за цинги. Хочется надеяться, Таточка, что ты заглянешь ко мне, лучше после двух часов дня, так как утром мы с Марой ходим за водой и хлебом. И это хотя и близкое путешествие, но занимает у нас полтора часа. А после двух часов мы уже из дома никуда не выходим. Привет тёте Грете. Целую, Лиля».

Тамара Павловна пришла и забрала нас с мамой к себе, на улицу Декабристов, где она жила со своей матерью – тётей Гретой. Грета – это сокращённое от Маргариты, наше семейное имя.

– Через 10 дней ваша мама умерла. Вы остались втроём?

– Да, втроём. Мать Тамары Павловны – Маргарита Францевна – была обрусевшей немкой. До сентября мы жили вместе в Ленинграде. Почему мы не смогли уехать сразу, я не помню. Тамара Павловна перед войной училась в Политехническом институте, а в блокаду работала в госпитале. В сентябре нас эвакуировали. Уехали мы в Тюменскую область, в Маслянский район. В деревне Александровка жили то ли дальние родственники, то ли просто знакомые. Вскоре туда же приехала и сестра моей тёти – Августа Павловна Ро – с дочерью Наташей.

– А вот об эвакуации вы что-нибудь помните?

– Дорогу жизни вспоминаю с ужасом. Нас перевозили на катере. А я никак не могла понять, как он плывёт, мне казалось, что он сейчас перевернётся. Я всё время прижималась к борту. Потом долго ехали на поезде. Он иногда останавливался в чистом поле. А потом мы ехали на телеге. Остановились в какой-то деревне. Обступили нас женщины. Мне дали кусок хлеба с маслом, большой кусок. Я разломила его пополам, а потом половинку на две части. Съела один кусок, а два остальных держу в руке. Они мне говорят: «Девочка, ты почему не ешь?» А я им ответила, что это на вечер и на завтра по кусочку. И все эти женщины зарыдали!

– Зарыдаешь тут! Один маленький штрих – и вся блокада перед глазами! Ну а дальше? Как долго вы прожили в Сибири?

– Там нам дали домик от школы, так как Тамара Павловна и её сестра пошли работать учительницами в школу. Прожили мы там до августа 1945 года. К этому времени пришёл вызов из Ленинграда от мужа Августы Павловны – Ивана Титлова, майора, который всю войну прослужил в Ленинграде. Мы вернулись домой все вместе, в ту же самую квартиру.

– Как дальше сложилась ваша жизнь?

– В 1948 году моя спасительница вышла замуж за моего отца и увезла меня к нему в Навашино. Но уже осенью 1949 года он был снова арестован и выслан в Казахстан. Окончив школу, я вернулась в Ленинград, где жила у своей тёти, поступила в университет в 1955 году. Жизнь помаленьку стала налаживаться. А отец с моей приёмной матерью, я не могу её назвать мачехой, и их сыном, родившимся в 1948 году, остались в Казахстане. Реабилитировали отца только в конце 1954 года, и через год он умер. Папа сохранил последнее письмо мамы. 8 июня 1942 года она написала только о нас с ней. Мама уже опухала от голода.

«Прощай, мой дорогой Всеволод! Я умираю, дни, а может быть, и часы мои сочтены. Я хвораю, в общем, со дня смерти мамы (18 апреля). Но сейчас опухоль на ногах приняла такие чудовищные размеры, что это вызвало круглосуточную температуру в 38 градусов, а изношенное сердце отказывается работать при такой температуре. Что будет с Марой? Бедная девочка!» Дальше мама сообщила отцу адрес Тамары Павловны, написала о судьбе родственников и закончила письмо трагическими словами: «Ну, прощай, мой родной. Постарайся не потерять Мару из вида. Крепко-крепко тебя целую. Твои переживания по сравнению с нашими были детскими игрушками. Твоя Лиля». На последних фразах стоит штамп с подписью перлюстратора: «Просмотрено военной прокуратурой».

– Да, переживаний досталось всем членам вашей семьи. Не будем взвешивать на весах, кому больше, кому меньше. Хорошо ещё, что удалось сохранить эти письма, фотографии, сохранить память о вашей семье. Ведь во многих семьях война уничтожила всё.

– Конечно, конечно. А вот этот альбом – он всколыхнул во мне все переживания. Я будто всё пережила заново.

Мы рассматриваем фотографию. Мама в кокетливой шляпке, рядом с ней девочка в шубке, валеночках с галошами. Все беды ещё впереди. Но впереди и жизнь, и встреча с фотографией, нашедшей свою героиню почти шесть десятилетий спустя. Тем, кто родился после войны, многого уже не понять и того, что пережило военное поколение, не пережить. Можно только слушать рассказы тех, кто выжил, и постараться осознать, попытаться почувствовать, что они пережили, и сохранить это в памяти… И отдать дань вечного уважения и вечной благодарности. Те, кто пережил блокаду, были обычными людьми. Они сумели совершить невозможное – пережить ледяной ад. И не только пережить, но и остаться людьми. Они уходят, и вместе с ними уходит история. От нас зависит, чтобы она не ушла навсегда.

Татьяна ЛЕСТЕВА, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 3,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии: 02.02.2011 08:38:55 - Татьяна Яковлева пишет:

Татьяне Лестевой - слава и честь! Ура!