Канатчикова дача

Канатчикова дача

- Как вы попали в Кащенко?

- В конце 80-х проходил там специализацию после института. Сейчас это место называется Алексеевской больницей, а между собой мы продолжали называть это место по старинке - Канатчикова дача. У Владимира Высоцкого, который несколько раз поступал в эту клинику, есть о ней целый цикл песен - самая знаменитая, естественно, «вся Канатчикова дача, по субботам, чуть не плача»… Но есть и менее известные, некоторые даже раритетами стали. В одной из них описывается кабинет главврача с галереей портретов по стенам: «все в очочках на цепочке, по-народному - в пенсне». Я Владимира Семеновича не застал, пришел туда позже.

- На фотографиях тех времен вы с коллегами выглядите людьми увлеченными. Интересно тогда было работать?

- Нет, конечно, присутствовал профессиональный интерес - но сказать, что тогда у нас в больнице или вообще в психиатрии происходило что-то очень интересное, нельзя. Увлекало скорее общение. В моем отделении лежал, например, Венедикт Ерофеев - его «Москва-Петушки» в самиздате ходила среди врачей по рукам. Позже его пребывание в больнице было отражено в пьесе «Вальпургиева ночь, или Шаги командора».

- В народном сознании Кащенко - нарицательное обозначение «дома скорби», куда увозят дошедших до ручки. А чем была тогдашняя Алексеевская для молодого врача?

- Ничем особенно веселым. Мне, не знаю уж, по счастью или нет, довелось работать в отделении, где содержались в том числе и иностранцы. Поэтому у нас было чуть посвободнее, что ли. Кубинцы, иранцы, студенты университета Дружбы народов - все они попадали к нам разными путями. Некоторых и правда привозили с расстройством, некоторые… ну, в общем, даже хорошо, что они попадали к нам. Во второй половине 80-х у нас был студент из Ирака, которому на воле грозили выдача на родину и казнь. Мы же дали заключение, что у него острый психоз, и по советским законам против нашего решения уже не мог идти никто. Потом он был тихо выписан и перевезен в нейтральную страну.

- Тяжело было таким пациентам в отделении с нашими больными?

- Полагаю, что сама ситуация для них была весьма нелегкой - оказаться в психиатрической клинике в чужой стране. Случай с иракским гражданином был исключительным - в основном-то к нам попадали с расстройствами. Врачам приходилось на ходу осваивать диковинную для них этнопсихиатрию - то есть особенности состояний пациентов с учетом их ментальности. Африканцы, к примеру, крайне скрытны во внешних проявлениях: негр может ничем не выдавать болезненность своего состояния, а потом пойти и повеситься. Латиноамериканцы, наоборот, более экстравертированы и эмоциональны - до сих пор помню кубинца, который в приступе начинал колотиться и кричать: «Вива Фидель! Вива Че!»

Но больным вообще тяжело - и нашим, и иностранцам. Их круг общения - они сами и санитары с медсестрами; вспомните мордоворота Бореньку из ерофеевской «Вальпургиевой ночи». А врачи, даже если они находятся в отделении, как верховная власть: сидят у себя в кабинетах и через персонал вызывают больных.