Двадцать восьмого ноября 1901 г. исполнилось ровно шестьдесят лет со дня кончины (последовавшей 28 ноября 1841 года) Андрея Ильича Огородникова, именуемого в народе «блаженным», симбирского гражданина, бывшего большую часть жизни прихожанином Вознесенского собора, в котором он любил молиться, освящал себя благодатными таинствами Покаяния и Причащения, наконец, напутствован был молитвами в загробную жизнь.

Не гражданские подвиги и не воинские доблести прославили Андрея Ильича Огородникова, а принятый им на себя добровольно с самых юных лет подвиг глубокого смирения и нищеты духовной, подвиг отречения от всех благ жизни и умерщвления плоти, подвиг так называемого юродства, которому он остался неизменно верен до последних дней своей жизни.

Андрей Ильич родился в г. Симбирске 4 июля 1763 года и назван именем в честь Свят. Андрея, архиепископа Критского. Родители его Илья Иванович и Анна Иосифовна Огородниковы были бедные симбирские мещане, проживавшие в подгорной части г. Симбирска, где Андрей Ильич и родился. По отзывам людей, знавших его родителей, они отличались благочестивою жизнью, и особенно мать его, которую прямо называют женщиною «набожною». До смерти родителей Андрей Ильич жил в их доме, под горою, на берегу реки Волги, а затем поступил на попечениe старшего своего брата Фаддея. С 1813 г., когда скончался и брат, Андрей Ильич имел приют у овдовевшей сестры своей Натальи, которая, как передают, единственно для него вышла из симбирской женской обители, куда поступила было, и служила ему чем могла всю свою жизнь при помощи благодетелей. К числу последних благодарная память относит, между прочим, одну из симбирских помещиц Е. А. Мильгунову, которая выстроила для него с сестрою хижину на дворе у племянницы его по брату Агафьи (на принадлежащем ныне в Панской улице гг. Сахаровым месте) и до самой кончины Андрея Ильича жертвовала ежегодно на его содержание по 60 руб. ассигнациями. До трехлетнего возраста Андрей Ильич был сиднем, пил и ел из чужих рук; потом стал ходить, но ничего не говорил, кроме «мама Анна», или просто «Анна», как звали его мать, и так во всю свою жизнь. До семи лет он носил обычную одежду; с наступлением же этого возраста совершенно перестал надевать и верхнее платье, и обувь, и неизменно зимою, в самые лютые морозы, и летом, не взирая ни на какие перемены погоды, стал бегать по улицам города босиком, в одной длинной рубахе, и с той поры сделался предметом благоговейного почитания и удивления для одних, сомнения и предубеждения для других и для некоторых, к счастью немногих, предметом насмешек и глумления.

Находились люди, которые склонны были считать Андрея Ильича безумным и деятельность его бессознательною. Между тем при внимательном взгляде на его жизнь нельзя не видеть, что все его внешние действия и поступки, особенно те, которые служили выражением его духовной жизни, запечатлены глубокой сознательностью и обнаруживают в нем совершенно естественное состояние ума. На обращаемые к нему вопросы он давал ответы звуками, жестами, движением рук или головы, утвердительные или отрицательные, смотря по смыслу речи, и, несомненно, вполне сознательные. Другие с твердым убеждением принимали его молчание за подвиг, с чем и нужно согласиться, так как не подлежит сомнению, что он не лишен был ни органа слуха, ни других органов для правильного произношения слов.

Андрей Ильич никогда не давал покоя своему телу. Одним из обычных занятий его после быстрых переходов и беготни из одной части города в другую было: стоять на одном месте по целым часам, перекачиваясь с ноги на ногу, подобно маятнику, из стороны в сторону, и твердя ему одному понятные звуки: «Бум, бум, бум», со взором, обращенным на какой-либо предмет. По временам уходил он на сутки и более из дома и скрывался в каком-либо тайном месте. Когда же открывали его убежище, с той поры он туда более не ходил.

Покойно лежащим Андрея Ильича увидали только на смертном одре. Спал он с самых юных лет весьма мало, да и то на голых досках или на земле. Случалось, что ляжет на лавку, а голову держит на вeсy, ни к чему не прикасаясь и ни на что не опираясь. Рубаха для него шилась, обыкновенно, с сумкой на груди, куда многие клали ему, и всегда почти насильно, милостыню, которую он или сам раздавал, или каждый, кто хотел, мог оттуда брать у него беспрепятственно. Впрочем, бывало и так, что насильно положенную милостыню он выбрасывал и, говорят, сразу находил в числе многих положенных в сумку разными лицами монет именно монету того лица, от которого почему-либо не хотел принять милостыню: причем у одного ничтожное подаяние брал, а у другого и ценное откидывал. Пища Андрея Ильича была самая простая; ни вина, ни мяса он не употреблял, а любил, по рассказам знавших его, чай и намазанный медом черный хлеб. По временам любил он кушать и сухие ягоды, которые разваривались для него в особом горшочке. Придет, бывало, домой и стучит по столу, приговаривая: «Мама», - давая этим знать своей сестре или племяннице, чтобы покормили его. От необыкновенного воздержания тело его было сухо, как трава, и очень легко. Кротость его нрава и незлобие были поразительны. Бывало, что являлся он домой избитый, выпачканный в муке или в смоле, потому что иногда, как выше сказано, служил предметом глумленья, наталкиваясь на пьяных или на дерзких людей, которые оскорбляли его своими низкими и пошлыми шутками и даже били. Терпел поношения и от невоспитанных и шаловливых ребят, которые, при встрече с ним, дергали его за рубаху и щипали тело. Несмотря на всевозможные издевательства, Андрей Ильич никогда не выходил из себя и даже не оборонялся, а, обыкновенно, оставаясь невозмутимым, отходил от оскорбителей. Но были случаи, что за издевательства над блаженным, помимо его воли и всякого желания, карал сам Господь. Так, в самый день похорон блаженного один мальчик лет 12-ти, издевавшийся над ним при жизни, подбежал на улице к его гробу и тут же, говорят, упал в страшных конвульсиях. Так дерзкий шалун на глазах всех был наказан за свое кощунство над блаженным и за оскорбления. Передают также, что незадолго до блаженной кончины своей Андрей Ильич забежал в лавку к одному купцу и, по обыкновению, стал мешать ему. Последний был крутого нрава, избил его и выгнал из лавки. Но потом в этот же день, когда стал закрывать одно из окон в верхнем этаже своего дома, потерял равновесие, выпал из него и едва не убился до смерти. Почувствовав свою вину перед блаженным, он тогда же послал к нему просить извинения. Незлобивый и кроткий Андрей Ильич простил обидчика, и последний поправился.

Как на особенность его характера следует указать на то, что он никогда не смеялся. Необычайность жизнеповедения Андрея Ильича приковывала к нему взоры и внимание всех окружающих: и бедных, и богатых, безвестных и знатных, и вообще людей всех сословий, званий и состояний. Уважение к нему, как к мужу праведной жизни и достойному почитания, стало заметно увеличиваться с 1812 года, т. е. с начала отечественной войны. Война эта воспламенила религиозную настроенность и чувство во всех сословиях русского народа. Многие из знатных дворянских фамилий стали посещать замечательные русские св. обители и в том числе Саровскую пустынь. Подвизавшийся здесь затворник Серафим, как выдавали за достоверное некоторые из жителей г. Симбирска, отказывал в благословении приходившим к нему симбирским богомольцам и, отсылая их в отечественный город к Андрею Ильичу, говорил: «Зачем это ко мне, убогому, вы трудитесь приходить, - у вас лучше меня есть, Андрей ваш Ильич».

Особенно же укреплению в народе веры в его праведность, веры, которая пережила много десятков лет, нисколько не умалившись в своей силе, и упрочению памяти о нем в последующих поколениях до нашего времени способствовали проявленные им дарования, например, прозорливость и другие, обнаружением коих служат разные обстоятельства его жизни, сохранившиеся о которых рассказы мы далее и изложим.

Во дни отрочества своего, когда мать его уходила на богомолье, Андрей Ильич пред возвращением ее довольно часто начинал обыкновенно кричать: «Мама-Анна». По этому признаку домашние догадывались о скором возвращении Анны Иосифовны домой, что, по отзывам их, и сбывалось действительно. Все, что подавал он встретившимся с ним, имело, говорят, особенное значение и смысл: кому, например, давались Андреем Ильичем деньги, тот вскоре разживался и богател, а кому предлагал он щепку или землю, тот умирал. Перед переходом дома в чужие руки или перед пожаром приходил он с метлой и начинал мести двор хозяина или выметал сор из дома, и домохозяин непременно лишался своего имущества. Так, г-жа фон Руммель передает в своих записках следующее. «Старинный дом наших родителей, где все мы родились, находился в приходе церкви во имя Святителя Николая (на том месте, где теперь красуется дом городского Общественного Управления); при нем был прекрасный сад. И не думали никогда наши родители его продавать… Но вот прибегает однажды в наш дом Андрей Ильич, никогда в этой местности города раньше не бывавший, и начинает из всех углов выметать сор. Все семейные тут же сказали, что из этого дома нам придется выехать. И что же? Совершенно неожиданно, месяца через два после этого, дедушка И. А. подарил матери нашей прекрасный каменный дом на Большой улице, куда мы и переехали».

Раз забежал блаженный в дом к г-же Быковой, когда она, оправившись уже после родов, шла в баню; прошел в ее спальню, лег на диван и, сложив на груди руки, вытянулся, как мертвец. Г-жа Быкова, шедши из бани, простудилась и в скором времени на этом же самом диване скончалась. Мать инокини, которая передала это последнее событие, мучилась родами несколько дней, но едва взбежал на крыльцо их дома Андрей Ильич, она тотчас же разрешилась от бремени сыном и пожелала, чтобы восприемным отцом последнего был он. Потом после сороковой очистительной молитвы отправилась она с новорожденным к Андрею Ильичу. Завидев гостью, входившую в убогую его хижину, Андрей Ильич бросился к божнице, взял образ Ангела Хранителя с соловецкими чудотворцами и положил его на крестника своего, хотя никто не говорил ему, что при купели поминали его, как отца восприемного.

По окончании курса в Казанском университете крестник Андрея Ильича, приехав домой, пожелал поздороваться с ним и попросить его благословения, но, по брезгливости, не решался поцеловать его руку, потому что обе его руки всегда бывали испачканы. Забежавший на этот раз в дом родителей крестника Андрей Ильич подал знак няне, чтобы она вымыла ему руку, которую затем и подал крестнику поцеловать; потом, обнявши его, дал поцеловать ему и голову свою.

Означенная няня осуждала однажды Андрея Ильича, говоря: «Какой он святой, все чай пьет», а он вскоре, побывав в этом доме, напился помоев из лохани и скрылся.

Одной из благородных девиц, проживавших в доме кн. X., однажды угрожала почти неминуемая опасность от соблазнов. Андрей Ильич, не взирая на то, что никогда не бывал в этом доме, прямо подбежал к двери ее спальни и закричал на весь дом: «Анна, Анна», когда же завидел ее, стал еще больше кричать и, толкая из дверей, так строго и проницательно посмотрел на нее, что та не могла, говорит, забыть его взгляда до тех пор, пока совсем не оставила этого дома. Когда же, решившись на это, пожелала она, в знак благословения Божия на перемену места, встретиться еще раз с Андреем Ильичем, вдруг, говорит, «вижу на конце улицы пыль, а за ней и подбегавшего Андрея Ильича, который подал мне руку и тем успокоил меня совершенно».

Неоднократно случалось, что Андрей Ильич, где бы ни завидел г-на Орж…, стяжавшего в Симбирске незавидную известность своим вольнодумством, бросал в него камнем или кирпичом.

Известный в симбирской епархии покойный пpoтоиерей села Бурундук, Буинского уезда, Алексей Иванович Баратынский рассказывал священнику с. Беденьги Л. М. М-му, ныне протоиерею Симбирского Вознесенского собора, что, в бытность учеником симбирской духовной семинарии сначала о. Баратынский относился к блаженному Андрею Ильичу скептически и далеко не считал его за того, за кого принимал его народ. Но вот однажды шел он толкучим рынком, будучи почему-то в это время очень голоден, денег же на покупку хлеба при себе не имел; вдруг откуда-то появился Андрей Ильич, на бегу вынул из сумки половину булки, сунул ему в руки и продолжал бежать далее. Это обстоятельство заставило о. Баратынского изменить взгляд на Андрея Ильича. По прозорливости Андрей Ильич всегда узнавал, с каким кто усердием приносил ему гостинцы. Один семьянин нес ему большую коврижку, но дорогою подумал: «Зачем это я такую большую коврижку несу ему? Верно, не скушает сам всей; лучше бы детям уделить половину». Андрей Ильич принял коврижку, но отломив себе кусочек. Остальную часть возвратил принесшему ее. Другой нес ему яблоки в платке, и жаль ему стало отдать вместе с яблоками и платок; но Андрей Ильич, выложив яблоки, отдал платок этот назад и, таким образом, дал понять, что не нуждается в невольном подарке.

Раз он неожиданно вбежал в хижину одной почитавшей его бедной мещанки, а у нее в эту пору варились щи. Схватив руками из пылающей печки горшок со щами, Андрей Ильич бросил его на пол и скрылся. Бедная женщина сначала тужила об утрате своих щей. Но при уборке черепков разбитого горшка на дне его нашла огромного паука, который, конечно, мог бы отравить ее чрез употребление щей.

Рассказывают и другой подобный случай: проходя мимо лавки, Андрей Ильич разоткнул у бочонка с маслом отверстие, из которого наливалось масло; масло вылилось, чем он навлек на себя гнев хозяина. После же оказалось, что на дне бочонка лежал мертвый гад.

Одной из сестер симбирской Спасской обители П. С. Андрей Ильич предсказал иноческую жизнь, а бывшей при ней в эту пору матери скорую кончину; при виде последней он лег и вытянулся, как мертвец, скрестив руки на груди.

Другая инокиня той же обители Антония рассказывала, что раз игуменья передала ей письмо, только что полученное с почты. «Я, говорит, вышла в другую комнату, а тут Андрей Ильич пьет чай с блюдечка, стоявшего на полу. Едва развернула я это письмо, чтобы прочитать, как старец начал вырывать и бросать его и прятать от меня то под кровать, то за шкаф. Потеряв терпение, я говорю ему с досадою: „Что это, Андрей Ильич, не даешь ты мне прочитать письмо“, а он все одно и то же делает: вырывает письмо и прячет его, а в рот мне сухарь сует. Наконец не без труда отняла я письмо; но едва пробежала его, как узнаю о кончине сестры-благодетельницы. Тогда только поняла я, отчего Андрей Ильич не давал мне читать письмо это».

Еще более замечателен следующий случай. Помещик симбирской губернии П. А., терзаемый ревностью, отправился однажды в дом девицы А…, куда ходила, для духовных бесед с духовным отцом, его супруга, чтобы убить последнюю, как подозреваемую им в нечистой связи. Но при выходе из ворот квартиры встретился с ним неожиданно Андрей Ильич и, загородив ему дорогу, начал кричать на него и толкать назад - домой. Изумленный П. А. волей-неволей должен был уступить блаженному и воротился домой, не исполнив своего намерения. То же самое противодействие со стороны Андрея Ильича встречал он и после раз до двух; но, наконец образумившись, сказал своей супруге, женщине благочестивой: «Благодари Андрея Ильича, что осталась ты жива: не жалея себя, я шел было убить вас, но Андрей Ильич не пустил меня». Это не раз рассказывала сама супруга этого помещика, примерная подвижница А. П., когда проживала в симбирском Спасском женском монастыре.

В 1825 году привезли в Симбирск одного из местных помещиков, П. А. Л., который в припадке умопомешательства ужасно богохульствовал. Неожиданно явился в квартиру помешанного Андрей Ильич и, по обыкновению своему, начал качаться из стороны в сторону; когда же опечаленная мать больного Т. Е. хотела предложить сыну через слугу ломтик арбуза, Андрей Ильич останавливал слугу и, толкая назад от помешанного, проговорил, к изумленно всех, вслух: «Он Бога бранит».

А лет за 10 до этого обстоятельства та же самая Т. Е. чувствовала ужасную тоску. В таком положении вели ее раз из церкви; на паперти встретился с ней блаженный; она поклонилась ему и сказала: «Застрадалась я, помолись ты за меня». Андрей Ильич, сказав ей в ответ: «Будешь здорова», тотчас же скрылся. Госпожа эта действительно от своей болезни вскоре избавилась.

Однажды - это случилось также в 1825 г. - вбежал Андрей Ильич в дом служившего тогда советником А. Ф. С. и, схватив медные деньги, лежавшие на окне, совал их зятю его Павлу А. Л. и супругe его Ф. А.; когда же они клали эти деньги на свое место, он опять подавал их, делая при этом вид, как будто бы считает их. И что же? В непродолжительном времени вышеупомянутый г. Л. получил должность казначея.

Племянница Агафьи Фад., у которой Андрей Ильич жил, тетка рассказавшей настоящее происшествие А. А. П-ховой, сильно заболела. Указывая на больную, Агафья просила Андрея Ильича помолиться о выздоровлении ее, а он показывал жестом, чтобы ее положили в передний угол, как кладут обычно усопших. Спустя немного времени больная скончалась.

По рассказу А. Г. Сап-никовой, Андрей Ильич ходил нередко к секретарю Консистории Прозорову. В одно из посещений хозяева, узнав о его приходе, стали искать его в своих комнатах и нашли лежащим на составленных стульях в переднем углу, подобно покойнику. Вскоре после этого в семействе г. Прозорова был случай смерти.

Одна заволжская помещица однажды к празднику прислала Андрею Ильичу воз провизии: масла, яиц, круп, меду и т. п. Тогда было крепостное право, и госпожа эта плохо кормила свою прислугу. Что же? Андрей Ильич не принял ее подарка; все кадочки и мисочки вынес назад из своей хижины, куда их внесли, уложил в телегу и жестами давал знать, чтобы все это везли назад.

Кроме прозорливости, многие замечали в блаженном Андрее и другие необыкновенные действия.

Так, сказывалось, что Андрей Ильич иногда голыми руками вытаскивал из пылающей печи чугунные горшки, нередко целовал кипящий самовар, причем, случалось, весь обливался кипятком, и однако ж это нимало не вредило ему. Нередко по целым ночам простаивал он в снеговых сугробах. В таком положении не раз заставал его перед алтарем Вознесенского собора духовник его, священник этого собора В. Я. Архангельский, когда приходил к утрени. Некоторые видели его также стоявшим в трескучий мороз в воде в озере Маришке.

Одну даму, любимую им, исцелил он коврижкой, и вот каким образом: к этой даме шла знакомая ей бедная женщина для посещения и, встретившись с Андреем Ильичем, умоляла его дать ей что-нибудь на исцеление любимой им Ф. И. Блаженный подал этой женщине коврижку; больная, жестоко страдавшая пред этим бессонницей и признанная врачами безнадежною, отведав этой коврижки, вскоре заснула, а затем оправилась и выздоровела.

Близ хижины, в коей проживал Андрей Ильич с сестрою, жила на дворе одна престарелая нищая, одержимая нечистым духом. В припадке беснования старуха эта кричала, что тяжко ей в присутствии блаженного Андрея и чтобы ушел он куда-либо из дома; а он, говорили, не внимая этому, иногда совал ей, что поднимал с полу, и она успокаивалась.

В постоянном подвиге и всевозможных лишениях прожил Андрей Ильич 78 лет. Перед своею смертью от телесной слабости и изнеможения он слег в постель (21 ноября 1841 г.). Заслышав о его болезни, народ во множестве стекался к нему как бы за благословением и напутствием для жизни, считая за великое счастье поцеловать его руку. Без всякого зова перебывало у него за это время также почти все городское духовенство. 23 ноября он пожелал в последний раз причаститься Св. Тайн. В этот день после ранней литургии духовник его о. В. Я. Архангельский прибыл с Св. Дарами в карете, любезно предоставленной для этого глубокой почитательницей Андрея Ильича Екатериной Алексеевной Столыпиной. После исповеди с редким благоговением причастился Андрей Ильич Св. Тайн. По свидетельству очевидца, в это время на лице его отражалась неземная радость. Во время приобщения одна из присутствовавших, опасаясь, чтобы Андрей Ильич не подтолкнул и не пролил Св. Дары, хотела было держать его руки, которыми он обыкновенно размахивал; но духовник блаженного остановил ее, заметив, что «бояться нечего». Вечером того же 23 ноября над ним совершено было таинство Св. Елеосвящения, во время которого он, находясь на своем ложе, держал свечу сам, а когда духовник подносил ему Евангелие, с необыкновенным чувством брал его обеими руками и крепко прижимал к своим устам. Пред кончиною всю ночь почти духовник провел у постели его и вслух умиравшему читал акафист Успению Богоматери, а потом и отходную, вслед за которой, а именно в 4 часа пополуночи 28 ноября 1841 года Андрей Ильич тихо и безболезненно скончался.

Кончина блаженного взволновала не только жителей города, но и народ окрестных селений на значительное расстояние.

Стечение к хижине его людей всякого сословия было чрезвычайное, улица была запружена экипажами; все стремились отдать последний христианский долг усопшему. Полиция и жандармы оберегали вход в тесную хижину, где покоились останки блаженного, впуская народ по очереди. Возможность заказать гроб для покойного почиталась за счастье и честь и оспаривалась многими его почитателями. Честь эта была предоставлена одному столяру, который, по словам племянницы Андрея Ильича, еще за несколько лет ранее в ноги кланялся, чтобы никому не заказывали, кроме него, гроб для блаженного. Рубаха для усопшего была сшита сестрами Андреевыми: они же надели на него старинный восьмиконечный вызолоченный медный крест. Другие принадлежности для погребения, как-то: бархат для обивки гроба, дорогие покровы, множество подсвечников с большими и тяжеловесными свечами - все доставлено было от своего усердия богатым купечеством и знатным дворянством. В богатом гробе, в обычной длинной рубахе и босой, как ходил при жизни, Андрей Ильич покоился 5 суток в своей маленькой, тесной хижине. День и ночь без перерыва здесь служились панихиды и толпился народ. 3 декабря останки блаженного торжественно были перенесены, с благословения apxиепископa Анатолия, в Вознесенский собор ко Всенощному бдению, по совершении которого во всю ночь при гробе отправляемы были панихиды. Однако шесть суток прощания с покойным сначала, при невыносимой духоте и жаре, в его хижине, а потом в теплом храме не имели влияния на тело умершего: тление не касалось блаженных останков и запаху не было; старец покоился с отражением умиления и радости на лице, что в совокупности еще сильнее подогревало народное благоговение и окончательно подтверждало всеобщее признание его праведности.

Могила Андрея Ильича находится на южной стороне монастырского храма, около южной стены. Вскоре после погребения Андрея Ильича на ней положен был камень в виде гроба, а на камне чугунная плита с надписью о происхождении, времени рождения и кончины его. В таком виде могила блаженного сохранялась до 1893 года, когда, по мысли и почину Преосвященного Симбирского Варсонофия, на пожертвования благотворителей из симбирских граждан поставлен над нею прекрасный чугунный памятник (весом до 400 пудов) с находящимся внутри его живописным изображением блаженного, списанным с имеющегося у бывшей игуменьи Спасского женского монастыря Евфросинии портрета.

Когда пришло время для постановки памятника, очистить место над могилой и вскрыть последнюю, Преосвященный сам назначил для этого день и час; но во избежание стечения народа и вполне возможного народного возбуждения приказал хранить это в тайне. К назначенному времени Владыка явился в Покровский монастырь и при участии членов Консистории и монастырской братии совершил панихиду. В ожидании разрытия могилы Преосвященный остался в находящихся при монастыре своих покоях. Ворота монастыря были заперты, и очень немногим, кроме работавших, пришлось быть при вскрытии могилы. При раскопке могилы земля оказалась настолько сильно пропитанной водою, сверху до свода склепа, что представляла собою местами грязь (особенная сырость места объясняется стоком на могилу дождевой воды с крыши храма), а самый кирпичный свод склепа до того размяк и разложился от сырости, что буквально обратился в глину. По очищении земли со свода склепа, к могиле блаженного вновь явился Преосвященный и, в его личном присутствии, свод склепа был разобран. Присутствовавшие увидали обитый фиолетовым бархатом и серебряным позументом гроб, поставленный вплоть к южной стене храма. При этом все обоняли исходящее из могилы благоухание. Желая проверить действительность последнего явления, каждый из присутствовавших старался сверить свое впечатление с впечатлением других бывших при этом лиц. И торжественность испытанного ощущения вполне подтвердила наличность указанного явления. Для утверждения основания под памятник гроб блаженного пришлось передвинуть на середину могилы. Несмотря на сырость могилы, гроб оказался настолько сохранившимся, что даже деревянные (посеребренные) ножки под ним остались целыми, и потому перестановка его на средину могилы и затем, по утверждению основания для памятника, на прежнее место совершилась без всякого повреждения. Несколько загнившим найдено дерево лишь сверху той части гроба, где должны находиться ноги усопшего. Преосвященный Варсонофий имел сильное желание вскрыть гроб, но под влиянием необъяснимого страха и по соображениям предосторожности не решился на это. Предусмотрительность побудила Преосвященного оставить могилу блаженного только тогда, когда над гробом был сделан новый свод. В скором времени был поставлен над могилой блаженного и изготовленный новый памятник, имеющий напоминать последующим поколениям в благочестивое назидание о подвижнике юродивом и свидетельствовать о благоговейном почитании его памяти согражданами.

Печатается с сокращениями по изд. - Симбирск. Типо-литография А. Т. Токарева, 1902 г.