2 января

2 января

Как, наверное, помнит читатель, я расстался с Митчем Снайдером без пяти четыре в канун рождества, 24 декабря. В четыре часа пятьдесят одну минуту, когда солнце покинуло негостеприимный небосклон над Вашингтоном, Митч начал голодную забастовку протеста против толстосумов в сутанах из католической церкви святой Троицы и ее привилегированных прихожан, составляющих политический и финансовый истэблишмент столицы Соединенных Штатов. «Джентльмены в пальто из верблюжьей шерсти» — так называет их с оттенком презрения в голосе Митч.

Силуэт церкви святой Троицы чем-то напоминает ветряную мельницу, а Митч с усами и гривой волос — Дон-Кихота. Вызов отчаяния, брошенный им, привел в смятение ханжей. Он осмелился погладить их против верблюжьей шерсти, смутил их рождественское умиление собственными добродетелями и новогоднее причащение к мирским радостям. Суровые условия голодовки — ни пищи, ни воды — поселили тень смерти в доме № 1345 на Евклид-стрит, где живут Митч и его друзья из «Общества за созидательное ненасилие»…

Мой следующий визит на улицу Евклида, расположенную в глубинке негритянского Вашингтона, откуда не видно памятников «великому эмансипатору» Линкольну, автору Декларации независимости Джефферсону и другим «отцам-основателям» республики, пришелся на пятый день голодовки Митча. Приходской совет церкви святой Троицы по-прежнему отказывался отписать часть содержания своей пропахшей елеем лицемерия долларовой мошны на, казалось бы, святое и богоугодное дело — помощь вашингтонским беднякам, не имеющим крова, которых здесь называют «стрит пипл» — людьми с улицы. Последние не имеют ничего общего с искусственным «человеком с улицы», сконструированным всевозможными институтами общественного мнения для «статистического удобства». Они не абстракция, а живая, как открытая рана, реальность.

Митч лежал под рождественской елкой на двух матрацах прямо на полу. За пять дней голодовки он сильно осунулся. Черные обводины под глазами и ввалившиеся щеки еще больше усиливали его сходство с Дон-Кихотом. На лице остались лишь усы и глаза. Усы поникшие, глаза неукротимые.

— Как видите, я выполняю предписания вашего отца, — сказал мне Митч вместо приветствия.

Фраза эта требует некоторого пояснения. Во время моего первого визита я рассказывал Митчу о голодовках, в которых участвовал мой отец, находясь в царских тюрьмах. В то время, как неоперившиеся политические начинали голодовку с митингования, неразумно тратя энергию, опытные заключенные ложились, чтобы консервировать свои силы. Действенность голодной забастовки в единстве и продолжительности.

— 36-я стрит пока не подает никаких сигналов. Правда, в последние часы старого года они подбросили кое-какую одежонку нищим, чтобы уклониться от налогов, но это совсем не то. Я по-прежнему полон решимости продолжать голодовку. Если понадобится — до смертельного исхода. В конце концов, голодная смерть нередкий гость среди бездомных. Конечно, никому не хочется умирать. Мне тоже, но…

Митч не доканчивает фразы и опускает руку на книгу, лежащую рядом с ним, как бы приглашая взглянуть на нее. Это жизнеописание Махатмы Ганди. В комнате, где проводит голодовку Митч, холодно. Камин не топится. Так легче, самую чуточку, самую малость легче переносить нестерпимую жажду.

— Жажда настолько сильна, что я не чувствую никакого голода, — говорит Митч.

Друзья трогательно ухаживают за ним, кладут на его лоб освежающие влажные компрессы. Врач Митча отказался быть при нем, чтобы не стать соучастником самоубийства.

— Откровенно говоря, мне не страшно умереть. Страшно другое, что мы живем в стране, где готовы обречь на голодную смерть человека, лишь бы починить церковный орган. — Митч начинает горячиться, а это ему нельзя…

Я уже упоминал о том, что Митч договорился с друзьями: если он потеряет сознание во время своего поста протеста, они должны спрятать его в надежном месте, чтобы власти не вмешались и не прервали голодную забастовку. «Я не хочу, чтобы меня подключили трубочками к искусственному питанию», — говорил он. Друзья сдержали слово. На десятый день голодовки — 2 января — Митч Снайдер тайно исчез из дома № 1345 на Евклид-стрит. Сейчас, когда пишутся эти строки, его новое местопребывание неизвестно, «Похищение» Митча было вызвано не тем, что он лишился сознания, хотя его положение еще больше ухудшилось. И без того слабого сложения, Митч потерял за десять дней голодовки двенадцать килограммов, температура тела резко упала, пульс еле прощупывался. Обезвоживание организма делало свое дело. Церковь святой Троицы отрядила на Евклид-стрит врача, который, в свою очередь, пригласил полицию. Снайдер отказался последовать за ними в госпиталь. Эскулап и «копы» отправились обратно с пустыми руками. Но Митч решил больше не рисковать. План «Похищение» был приведен в действие. Когда я приехал на улицу Евклида, матрацы под рождественской елкой были убраны. У подъезда дома дежурили полицейская автомашина и карета «Скорой помощи». Митча и след простыл…

Исчезновение Митча вызвало смятение на 36-й стрит. Поначалу церковники не приняли всерьез угрозу голодовки. Они, глумясь, сравнивали Сиайдера с капризным, избалованным ребенком, который задержал дыхание и грозится умереть от удушья, если ему немедленно, сейчас же, не купят облюбованную игрушку. Вскоре, однако, на смену легкомыслию пришло озлобление. Я, признаться, был удивлен, насколько откровенно, не стесняясь, выражали его джентльмены в пальто из верблюжьей шерсти и даже леди в дорогих меховых манто.

— Пусть подыхает! Мир без него станет лучше! — истерически кричала какая-то дама в лицо сторонникам Митча, устроившим в предновогоднюю ночь шествие протеста с зажженными факелами перед церковью святой Троицы.

— Распоряжайтесь вашими долларами как вам заблагорассудится, но нашими деньгами будем распоряжаться мы сами, — вопила другая дама. И вообще в эту предновогоднюю ночь под сводами церкви святой Троицы не столько возносили хвалу богу, сколько хулу Митчу. Ведь он покусился на душевное спокойствие бездушных, на совесть бессовестных и, наконец, о боже, на их доллары! Лишил их сна, а теперь хочет лишить денег.

— Шантажист! Вымогатель! — выкрикивали люди в верблюжьих пальто по адресу Митча.

— Крова бездомным! Хлеба голодным! — скандировали в ответ манифестанты.

Преподобный отец Джеймс Инглиш обратился к разбушевавшейся пастве со словами, выдержанными в классическом стиле амвонного лицемерия.

— Как вы уже знаете, — говорил он, — один из членов нашей семьи грозится нам самоубийством. Будучи добрыми христианами-католиками, мы обязаны предположить, что им движут благородные побуждения. Но мы должны горячо молиться за него, молиться за то, чтобы он до того, как нанесет себе непоправимый вред, осознал — библия зовет к жизни, а не к смерти!

— Смерть вымогателю! — прокричал в ответ стоявший рядом со мной «верблюд».

— И как вам только не совестно говорить такое в храме господнем, — обратилась к нему девушка-манифестантка,

…Где-то в Вашингтоне, столице Соединенных Штатов, умирает от «добровольного» голода человек, умирает потому, что тысячи и тысячи его соотечественников лишены самых изначальных гражданских прав — жить как подобает людям, не зная голода, холода, безработицы. Не время корить его за то, какое оружие он выбрал, тем более что Дон-Кихоты выше подобной критики. Сейчас важно другое — помнить, что в отчаянии Митча Снайдера, как в капле воды, отражается океан страданий униженных и оскорбленных париев великой, богатой и могущественной Америки.