Зарешеченное просвещение

Зарешеченное просвещение

— Сегодняшний день мы посвятим знакомству с постановкой просветительского дела в Батон-Руже, — сказал нам судья Дэниелс, когда на следующее утро мы собрались в холле.

Судья был настроен легкомысленно с ног до головы — от броских башмаков из крокодиловой кожи до фатоватого головного убора, лихо сдвинутого на затылок. Вся его фигура излучала доброжелательность, и тем не менее мы заволновались. Объявленная им программа весьма и весьма отклонялась от цели нашей поездки. И мы решили заявить протест.

— Повремените, леди и джентльмены, повремените и не спешите протестовать, — пропел судья Дэниелс. — Я имел в виду зарешеченные учебные заведения, начиная от школы первой ступени, через колледжи и университеты, и кончая академией преступности — «Анголой».

Мы облегченно, хотя и с некоторым смущением, вздохнули.

Школа первой ступени называлась судебным центром по семейным делам. Нас встретили плакат, гласивший: «Если ты не понимаешь моего молчания, ты не поймешь и моих слов», и старший надзиратель мисс Маргарет Вик. И плакат и надзиратель не располагали к беседе, к многословию. Мисс Вик, правда, принаряженная и завитая, оказалась, несмотря на все ее старания, весьма несимпатичной «классной дамой», чем-то напоминавшей злых ведьм из диккенсовских романов, истязавших всевозможных малюток и мальцов во главе с хрестоматийным Оливером Твистом.

В отличие от обычной начальной школы в этой, зарешеченной, стояла мертвая тишина. Памятуя о плакате-предупреждении, я пытался вникнуть в нее, понять ее затаенный смысл. «Тишина — ты лучшее из всего, что я слышал», — сказано у поэта. Вряд ли он имел в виду тишину детской тюрьмы. Она пострашнее кладбищенской, ибо неуместна, даже противоестественна. Лишь изредка лязгали засовы, вздрагивали железные двери-решетки и откуда-то издалека доносились приглушенные звуки телевизора.

Предводительствуемые мисс Вик, мы двигались — тоже тихо — по коридорам судебного центра по семейным делам. Тюремная тишина оказалась заразительной, и даже вопросы мы задавали вполголоса, словно в доме находился покойник. Впрочем, почему «словно»? Разве загубленное детство не в счет? Стены, украшенные творчеством малолетних заключенных, рисунками, вышивками, наводили еще большее уныние. Под одной вышивкой, бурной и яркой, красовалась табличка с надписью: «Радуги без шторма не бывает».

Символика вышивки и изречения под ней была очевидной, ободряющей, но не убеждающей. О каком «шторме» шла речь? О детской преступности, которая захлестывает Соединенные Штаты? О принявшем эпидемический характер насилии общества и семьи против юношества? (Случаи избиения до смерти детей родителями уже давно перестали быть сенсациями.) Наркомания, бич страны, все чаще и все больше бьет по малолетним. Организованная преступность в погоне за долларами, припудренными героином, давно уравняла в правах несовершеннолетних и совершеннолетних американцев и американок…

Воспоминания невольно переносят меня из Батон-Ружа и Нью-Йорк, в Харлем. Здесь жил и умер Уолт Уондермиер, носивший титул самого юного наркомана Америки. В день смерти ему было двенадцать лет. Его нашли мертвым в общественном туалете. Рядом на полу валялись два пластиковых пакетика из-под героина, шприц и мензурка. Мальчонка был одет в рубашку, украшенную вышивкой-афоризмом. Она гласила: «Мне так хочется укусить кого-нибудь. Я ищу разрядку для своей внутренней напряженности». Весть о трагической гибели Уолта облетела всю страну. Не потому, что смерть от злоупотребления наркотиками здесь в диковинку. Просто (ох, как же это непросто!) Уолт оказался их самой юной жертвой, по крайней мере на тот день (позднее от наркотиков погиб восьмилетний малыш) и по крайней мере из тех, кто был официально зарегистрирован в конторских книгах министерства здравоохранения, образования и социального обеспечения, Бюро наркотиков и ФБР.

Уолта положили в гроб, нарядив в костюм с позолотой, о котором он мечтал всю свою короткую жизнь, но который был не по карману его родителям. Отца Уолта депортировали на Суринам за нарушение иммиграционных законов. Уолт, его пятеро братьев и сестер ютились в одной клетушке и спали в одной кровати. Его подлинным домом была мостовая 116-й стрит. Здесь его отучали от героизма, здесь его приучили к героину…

Уолт был одинок. Но судьбой своей он неодинок в Америке. Лишь в одном Нью-Йорке двадцать тысяч зарегистрированных несовершеннолетних наркоманов. Каждые шесть часов где-то в Америке умирает человек, принявший смертельную дозу наркотиков, и еще чаще — в поисках денег для них. На 116-й стрит в Нью-Йорке и на многих других стрит и авеню американских городов, включая Батон-Руж, открыто торгуют героином — от двух до ста долларов за пакетик, в зависимости от качества, конъюнктуры. В подворотнях и подъездах стоят, покачиваясь, словно пьяные, мальчики и девочки, ровесники Уолта. Глядя на них, начинаешь чувствовать, как и тобою тоже овладевает неодолимое желание укусить, но только не кого-нибудь, а тех, кто лишает американских Уолтов права на шторм и радугу, права на жизнь, заменяя их Шприцем и галлюцинациями, смертью…

В течение некоторого времени Национальный институт здравоохранения США проводил на базе научных лабораторий Флоридского университета изучение акустических характеристик новорожденных. Записывая и прослушивая десятки тысяч метров магнитофонной пленки, экспериментаторы пытались установить закономерность младенческого вокала, чтобы помочь матерям отличать плач, вызываемый голодом, от плача, вызываемого болью. Как сообщил доктор Томас Мюрри, возглавлявший эти опыты, в ходе экспериментов врачи пришли к выводу, что дети грудного возраста склонны скорее смеяться, чем плакать: вызвать у них смех гораздо легче, чем слезы.

Но знаю, как с научной точки зрения, но с простой человеческой это прекрасно и символично. Дети — наше будущее, они рождаются для счастья, их называют цветами жизни. Но как часто сама жизнь топчет эти цветы! Как часто, оторвавшись от материнского подола и сделав первые самостоятельные шаги и большой мир, дети склонны скорее плакать, чем смеяться. Плакать и от боли и от голода, уважаемый диктор Мюрри. В Соединенных Штатах около пяти миллионов детей, страдающих от недоедания. Это исключительно социальная проблема, а не экономическая, ибо Америка производит достаточное количество сельскохозяйственных продуктов для того, чтобы прокормить по только своих дистрофиков, но и голодающее население всего западного полушария. Тем не менее дети плачут от голода. И это не тот естественный плач, который записывает на пленку доктор Мюрри из Флоридского университета. Он так же противоестествен, как мертвая тишина, царившая в батон-ружском судебном центре по семейным делам…

Здесь семейные дела — не дела семейные, а социальные. Тюрьмы издавна называют «университетами». Подобно луизианским университетам, формально десегрегированным, а по существу разделенным по принципу цвета кожи лица, батон-ружская тюрьма для несовершеннолетних тоже изолирует своих узников не стенами камер, не решеткой, а признаками расовой принадлежности. Даже надзиратели, пытающиеся играть и воспитателей, подобраны по «двухцветной» системе. Как сказала нам мисс Вик, в анкетах заключенных имеется специальная графа относительно расовой принадлежности.

— Как у нас, в Южно-Африканской Республике, — заметил мой коллега из Кейптауна. Кстати, йоханнесбургские власти грозятся ему арестом, и он уже третий год не рискует проводить отпуск на родине, превратившись в фактического эмигранта.

Разговор о черно-белом расслоении малолетних заключенных зашел перед абстрактной картиной под названием «Черное и белое», юный автор которой, арестованный за кражу, пытался вложить в нее вопреки законам жанра вполне конкретное содержание. Эта картина напомнила мне новогодние поздравительные открытки, которыми обменивались обитатели городских гетто Америки. По одним лишь этим открыткам, которые куда красноречивее сотен и тысяч политико-экономических статей о положении негров в Америке, можно представить себе, до чего довели черного человека в стране Вашингтона и Линкольна.

Мне особенно запомнилась одна из таких открыток. На ней не было ни умиленной мадонны с упитанным младенцем Христом на руках, ни хороводов вокруг разукрашенной елки, ни прочего мишурного конфетти. Неизвестный художник изобразил на открытке вылезающего из камина белого Санта-Клауса со свиным рылом. Негритянское семейство приготовило ему «праздничную встречу» — отец целится: в Санту из карабина, а сын хлещет его новогодней елкой. Или другая открытка-комикс. «Что купить тебе на рождество?» — спрашивает отец сына. «Пулемет, пистолет, ящик с гранатами, динамитные шашки и коробок спичек», — отвечает сын. «Зачем они тебе?» — снова спрашивает отец. «Чтобы подорвать белого Санта-Клауса»… Такова жизнь, как говорят французы, продавшие Луизиану Соединенным Штатам Америки.

…Большинство малолетних узников находилось в камерах. Ребята, как правило, лежали на нарах и глядели в потолок. Лишь маленькая группа заключенных, собравшись в «комнате отдыха», смотрела телевизионную передачу о похождениях мультипликационного Тарзана.

— Тем, кто ведет себя примерно, мы разрешаем смотреть телевизор сколько угодно. А тех, кто нарушает наш внутренний распорядок, мы лишаем этого удовольствия, — объяснила мисс Вик.

— Вы разрешаете детям смотреть любые программы без разбора?

— Да. Выбор программы зависит исключительно от желания большинства зрителей.

— Сейчас много пишут и говорят о влиянии телевидения на рост преступности среди несовершеннолетних.

— Не знаю. По-моему, ограничивать свободу смотреть телевизор вреднее, — ответствовала мисс Вик.

Филиппика против «ограничений свободы» в устах дамы-тюремщицы прозвучала несколько фальшиво. Но дело не в этом. Как раз за несколько дней до нашего посещения батон-ружской тюрьмы для несовершеннолетних на экраны кинотеатров американских городов вышел новый фильм «Воители» режиссера Уолтера Хилла. Фирма «Парамаунт» оклеила 670 кинотеатров, начавших показ «Воителей», леденящей кровь рекламой. На ней изображены уходящие за горизонт тысячные толпы молодых бандитов-громил. Одни острижены наголо, у других длиннющие космы, перехваченные пестрыми лентами или заправленные в бедуинские бурнусы и бейсбольные шапочки-козырьки. На обнаженные тела наброшены кожаные жилеты. На шеях болтаются всевозможные амулеты. Глаза спрятаны за темными очками. Лица разрисованы, как у клоунов. В руках — угрожающе поднятые бейсбольные биты, традиционное — наравне с пулеметами-автоматами — оружие гангстеров. Под угрожающей иллюстрацией не менее угрожающий текст: «Это армии ночи. Их сто тысяч. По численности они превосходят полицию в соотношении пять к одному. Они могут повелевать Нью-Йорком. Этой ночью они вышли для того, чтобы расправиться с «Воителями».

В Соединенных Штатах реклама не всегда с должной достоверностью отражает качество товара, который она проталкивает на потребительский рынок. О рекламе фирмы «Парамаунт» этого не скажешь. Она вполне адекватно передает дух и букву продукции. Содержание фильма вкратце таково. В одном из парков Бронкса (район Нью-Йорка) происходит своеобразный съезд молодежных банд города. Они составляют заговор с целью постепенного захвата власти над ним. Один из главарей синдиката бандитов призывает своих партнеров-соперников объединиться. Если мы объединим наши усилия, мы сможем хозяйничать в городе, говорит этот «учредитель» съезда. «Идея», видимо, не всем приходится по вкусу, и кто-то убивает «объединителя». Подозрение падает, правда несправедливо, на банду из другого нью-йоркского района, носящую название «Воители». Вся дальнейшая часть фильма посвящена тому, как «Воители», преследуемые другими бандами и полицией, пробиваются через «вражескую территорию» на просторы безопасных песков острова развлечений Кони-Айленд. Одиссея «Воителей» — непрерывная цепь сменяющих друг друга сцен всевозможного насилия.

Затратив шесть миллионов долларов на производство фильма, «Парамаунт» был полон решимости выкачать их плюс существенные прибыли в наикратчайший срок, заманив в кинотеатры самую массовую аудиторию — молодежь. С помощью рекламных ухищрений кинематографический блицкриг «Парамаунта» увенчался успехом. Молодежь валом повалила на «Воителей». Голливуд с удовлетворением потирал руки. На его студиях срочно стали запускаться в производство картины аналогичного содержания.

Однако с первых же дней показа «Воителей» выяснилось, что молодежная аудитория, которая платит при входе долларами, расплачивается при выходе кровью, а иногда даже жизнью. «Воители» стали своеобразными дрожжами, на которых еще больше поднялась волна преступности среди несовершеннолетних, и без того захлестывающая Соединенные Штаты. Показательно, что в большинстве случаев потасовки имели расовую подоплеку.

Драки, поножовщина, перестрелки повсюду волочатся кровавым шлейфом за «Воителями». Сейсмографы от социологии фиксируют, что никогда еще со времен показа «Механического апельсина» Стэнли Кубрика в 1971 году ни один фильм не вызывал такой эпидемии насилия, как «Воители». Несколько кинотеатров вынуждены были убрать броскую рекламу и даже отказаться от дальнейшей демонстрации самой картины. Но в большинстве кинотеатров жажда прибыли возобладала над чувством ответственности. В порядке «компромисса между наживой и порядком» их владельцы стали нанимать специальных охранников, оплачивает которых фирма «Парамаунт». (На какие только жертвы не пойдешь ради бизнеса!) Мне самому пришлось наблюдать этих охранников в действии в вашингтонском кинотеатре «Таундаунтаун». (По данным старшего вице-президента «Парамаунта» Гордона Вивера, посты охраны были установлены в двухстах кинотеатрах.)

Однако, как только первая волна кровавых инцидентов несколько поулеглась, провокационные рекламные плакаты вновь появились на фасадах кинотеатров и в газетных объявлениях. Они ничем не отличались от предыдущих, впрочем, за единственным исключением. «Парамаунт» снабдил жуткую панораму многотысячной гангстерской толпы цитатами из статей ведущих кинокритиков Америки, превозносящих «Воителей» как «шедевр» киноискусства, как «новое слово» в нем. На защиту «Воителей» стало еще одно лицо. Сугубо заинтересованное. Звали его Сол Юрик, автор романа, на основе которого сделан фильм. Защищая экранизацию, Юрик указывал на то «смягчающее вину» обстоятельство, что насилия-де в фильме куда меньше, чем в романе, и значительно меньше, чем в вышедшей одновременно с ним кинокартине «Охотник на оленя», грязном пасквиле на героический Вьетнам.

Режиссер Хилл, безусловно талантливый кинематографист, но страдающий застарелой страстью к показу насилия. Если припомнить прежние ленты Хилла — «Трудные времена» с Чарльзом Бронсоном в главной роли и «Таксист» с Робертом де Ниро, играющим, кстати, главную роль и в «Охотнике на оленя», станет ясно, что творческим базисом этого режиссера в огромной степени служит культ «сильной» личности, культ насилия.

Пытаясь снять с себя обвинения в «социальной безответственности», фирма «Парамаунт» утверждает, что в ходе съемок картины она не имела никаких «тревожных сигналов». Однако это далеко не так. Именно в ходе съемок, проходивших в ночном Нью-Йорке, выявился взрывчатый характер «Воителей». Съемки привлекали, притягивали к себе настоящие молодежные банды, провоцировали бурные столкновения между ними, заканчивавшиеся кровавыми драками. Жизнь «влияла» на искусство, а искусство на жизнь.

История с «Воителями» не исключение, а лишь последний пример сопряжения кино- и телепродукции с преступностью среди молодежи. Аналогичные взрывы насилия наблюдались и при повторной демонстрации на телеэкранах таких фильмов, как «Марафонец», «Желание умереть», и некоторых других. Тщетно общественность, родительские и школьные организации пытаются бороться со всесильными кинофирмами, за спиною которых угрожающе маячат финансирующие их банки и корпорации, крупнейшие в Соединенных Штатах. Столь же неудачными оказываются попытки взнуздать распоясавшихся апологетов насилия с помощью правосудия.

Наиболее нашумевшая из подобных попыток — так называемое «дело Заморы». Летом прошлого года два пятнадцатилетних паренька Рональд Замора и Дэррел Агрелла, жители курортного города Майами-Бич, штат Флорида, захотели совершить прогулку в Орландо, где находится знаменитый «Дисни уорлд» — «Мир Диснея». У мальчиков не было ни машины, ни денег. Тогда они решили ограбить соседку Заморы госпожу Элинор Хаггарт, одинокую 82-летнюю старуху. Согласно показаниям самого Заморы ребята проникли в квартиру Хаггарт и, угрожая найденным у нее револьвером, потребовали денег. Старуха согласилась дать им 415 долларов, но, видимо, пригрозила, что расскажет о непрошеном визите полиции. Тогда Замора застрелил ее через подушку, чтобы приглушить звуки выстрелов. Прихватив деньги и старенький «бьюик» — автомобиль убитой, Рональд и Дэррел покатили в «Мир Диснея», где провели затяжной уик-энд в компании с куклами великого мультипликатора, в окружении всевозможных развлекательных аттракционов.

Но рядовое — к сожалению — убийство, в котором были замешаны несовершеннолетние, неожиданно получило сенсационный оборот, вытолкнувший его на первые страницы американской печати. Эллис Рубин, адвокат Заморы, готовя защиту своего юного клиента, неожиданно обнаружил, что накануне убийства Замора смотрел по телевидению два эпизода — один из уголовной серии «Коджэк» и второй из серии ужасов «Дракула». В них со скрупулезной точностью воспроизводятся сцены убийства, совершенного мальчиками в реальной жизни. Заинтересовавшись этим совпадением, адвокат стал копать поглубже. Выяснилось, что Замора страдал так называемой «телевизионной наркоманией». По свидетельству его матери, Йоланты Заморы, он буквально сутками без еды и сна просиживал перед «ящиком», смотрел подряд все фильмы и серии с насилием и уголовщиной. Особой популярностью у Заморы пользовалась серия «Коджэк» о похождениях крутого нравом полицейского инспектора из Нью-Йорка. Он даже требовал у отца, чтобы тот обрил себе голову наголо, как актер Телли Савалас, игравший роль детектива Коджэка.

К «делу Заморы» были привлечены известные психиатры. Обследовав подсудимого, они пришли к выводу, что он «страдал от длительной, интенсивной, подсознательной телевизионной интоксикации», что он стал жертвой «электронного промывания мозгов, электронного гипноза», что он жил в «фантастическом мире телевидения, которое притупило его понимание добра и зла, заменило ему родителей, школу и церковь. Ему было все равно, что спустить курок пистолета, приставленного к виску человека, что раздавить муху. Он не сознавал, что совершает хладнокровное предумышленное убийство. Он думал, что действует согласно телевизионному сценарию, и только». Любопытно, что сам Замора, давая показания на суде, сказал: «После того как я выстрелил, я ожидал криков и стонов, как это бывает обычно на телевидении. Но ничего подобного не последовало, и я не воспринял все происходившее как реальность». Для него реальностью была не жизнь, а ее искаженное отражение в голубом экране.

Широкое паблисити, которое приобрело «дело Заморы», не на шутку всполошило телевизионные компании, репутация которых и без того подмочена в глазах общественности, обеспокоенной ростом преступности среди молодежи. По иронии судьбы, в данном случае телевидение как бы само себе делало харакири. Дело в том, что суд над Заморой был первым процессом, который от начала до конца транслировался по телевидению после того, как Верховный суд США разрешил установку телекамер в судебных помещениях с экспериментальным одногодичным сроком. Было оказано массированное давление на судью Поля Бейкера, разбиравшего «дело Заморы». Давление сие не прошло безрезультатно. Судья заявил, что он не позволит никакого «обобщенного обвинения в адрес телевидения» и не допустит никаких показаний свидетелей или экспертов «на отвлеченную тему о том, как вообще телевидение влияет на детей». Ничего себе, «отвлеченная тема»! (Кстати, судья в значительной степени привел в исполнение свою угрозу. Он, например, отвел такого свидетеля защиты, как доктор Маргарет Томас, декан Флоридского технологического университета в Орландо, где находится «Мир Диснея», и автора пятнадцати печатных трудов о насилии на телевидении. Мотивируя свой отвод, судья Бейкер заявил, что он «не удовлетворен» качествами доктора Томас как эксперта.)

Наконец был брошен в бой сам крутой нью-йоркский полицейский лейтенант детектив Коджэк, вернее, играющий его роль актер Телли Савалас. Выступая перед присяжными и поглаживая свою знаменитую бритую голову, Савалас утверждал, что сам он лично против показа насилия по телевидению. Поэтому в серии, где он играет, сам он лично ни разу не выхватывал револьвера и ни в кого не стрелял. Бритоголовый актер умолчал, что за него это с успехом и многократно делают другие актеры, играющие других полицейских и разбойников.

«Дело Заморы» кончилось тем, что пятнадцатилетний Ронни получил пожизненное заключение. Иначе и быть не могло, ибо оправдание Заморы было равносильно осуждению телевидения. А телевизионные компании, эти всемогущие «электронные промыватели мозгов», не только не были осуждены хотя бы морально, но даже ухитрились извлечь из процесса выгоду для себя — выгоду рекламную. Из гигантского материала, отснятого на суде, был сделан двухчасовой документальный фильм «Телевидение перед судом». По признанию журналиста Ричарда Ривса, читающего в нем авторский текст «от ведущего», «зритель этого фильма становится жертвой манипуляций, совершаемых телевидением себе на пользу». На меня, когда я смотрел эту ловко склеенную документальную ленту, особое впечатление произвел сам Рональд Замора. Нет, мальчик ничего такого не делал. Он просто сидел на скамье подсудимых, как сторонний наблюдатель. Он словно смотрел телевизор, как это он делал обычно почти двадцать четыре часа в сутки, когда находился на свободе, или, вернее, в плену у телевидения. Но только на сей раз на экране показывали его самого. Фильм был откровенной апологией насилия и не менее откровенной защитой его апологетов. Злая ирония судьбы: «Телевидение перед судом» показывали по каналу Эй-би-си как специальную программу, потеснив для этого одну из любимых передач Заморы «Полицейские истории». Более того, фильм, в котором главным действующим лицом стал поневоле этот несчастный подросток, конкурировал с шедшим одновременно с ним по другому каналу компании Си-би-эс детективным фильмом из злополучной серии «Коджэк». Совпадения, которых нарочно не придумаешь. Совпадения символические и многозначительные…

Телевизионным каналам, показывавшим «Телевидение перед судом», пришлось предпослать вступительным титрам еще один, предупреждавший родителей, что он не для детских глаз. А если родителей как раз в это время не было дома?

Насилие и лицемерие удивительно ладно уживаются друг с другом.

В дни, когда «дело Заморы» не сходило со страниц американской печати, жизнь еще несколько раз подтвердила преступно-трагический характер «электронного промывания мозгов». Сначала в Хэртфорд-сити, штат Индиана, были убиты четыре брата, жившие в трейлере — доме на колесах. Давая показания, убийца заявил, что он скопировал свое «дело» с телевизионного фильма о Чарльзе Мэнсоне, знаменитом главаре шайки «Фрегатов», совершившей целый ряд убийств в Голливуде. Затем в Колумбусе, штат Огайо, четырнадцатилетний мальчик застрелил своего младшего брата в ходе «реконструирования» одного из эпизодов детективного фильма «Грязный Гарри», который они только что посмотрели по телевидению.

Общество сначала само создает монстров, а потом уж пытается обуздывать их… Я невольно вспомнил эту фразу в «комнате отдыха» батон-ружской тюрьмы для несовершеннолетних, где небольшая группа заключенных, сидя у телевизора, смотрела ленту о похождениях мультипликационного Тарзана. Было еще утро, и на экране шли передачи для самых маленьких. До «семейного часа» с убийствами, мордобоем и насилиями было еще порядочно времени.

— Простите, мисс Вик, поступили ли сегодня новые заключенные в вашу тюрьму? — спросил я старшую надзирательницу,

— Да, конечно.

— А сколько?

— Одну секундочку. — Мисс Вик о чем-то пошептались с пожилым стражником, выполнявшим, на мой непросвещенный взгляд, роль тюремного консьержа, а затем сказала:

— Двадцать четыре человека.

— А за что?

Мисс Вик вновь зашепталась с «консьержем», который тут же полез в гроссбух за справкой.

— Убийства, вооруженные ограбления, изнасилования, — ответила она через минуту.

Общество сначала само создает монстров, а потом уж пытается обуздывать их…

«Комната отдыха» была увешана щитами, на которых красовались портреты Джорджа Вашингтона и Авраама Линкольна, нарисованные неумелыми руками заключенных. Под портретами крупными буквами были выведены разные мудрые и, видимо, полезные и уместные изречения этих, несомненно, великих американцев.

— «Ни один человек не имеет настолько хорошей памяти, чтобы быть хорошим лжецом. Грешить молчанием — трусость человека», — прочел вслух высказывание Линкольна судья Дэниелс.

Сделав рассчитанную паузу, он обратился ко мне:

— Ну что же вы трусите, мистер Стуруа? Почему вы не задаете свой вопрос о политических заключенных?

Впервые нашему гиду-судье изменило чувство такта и юмора.

— «Свобода, когда ее посеешь, имеет свойство быстро пускать корни», — продекламировал я вместо ответа афоризм под портретом первого президента Америки Вашингтона и, тоже выдержав паузу, нарочито глядя сквозь судью Дэниелса, спросил старшую надзирательницу:

— Не кажется ли вам, мисс Вик, что высокий уровень безработицы среди молодежи, достигающий семнадцати процентов, и в особенности среди негритянской молодежи, доходящий до трагических тридцати четырех процентов, в значительной степени способствует росту детской преступности?

— О, разумеется! — прощебетала мисс Вик.

Было пора уходить. Все стали прощаться с мисс Вик и пожилым «консьержем»-ключником. А я напоследок — через плечо — взглянул на молчаливую группу ребят-заключенных, смотревших, не отрывая глаз, на телевизионный экран, где рисованный Тарзан раскачивался на рисованных лианах над разрисованной пропастью. Наверное, точно так же — двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю — смотрел своего «Коджзка» Ронни Замора из Майами-Бич.