Глава пятнадцатая. Вердикт

Глава пятнадцатая. Вердикт

– «5 апреля 2004 года третий и четвертый этаж горсуда объявляются особой зоной. Доступ на них после 18.00 осуществляется по специальным разрешениям», – диктовала председатель горсуда объявление своей секретарше Вере Бородулиной.

– Елена Алексеевна, помилуйте, – отвлекшись от экрана компьютера, сказала Вера. – Какие спецразрешения, кому прикажете их выдавать, а кому нет?

– Это объявление для внутреннего пользования. Только лишь для судебных приставов и охраны суда. Никто не должен знать тонкостей нашей внутренней кухни. Приставы сами разберутся, кого пускать на этаж, а кого нет. Когда в суде проходят громкие процессы и слишком велик нездоровый интерес со стороны прессы и прочей шушеры, приставы должны осуществлять фейс-контроль. Сегодня у нас состоятся вердикты присяжных по делу ученого Летучего и чеченки-террористки, из-за которой погиб сапер. Вы прекрасно знаете, что это привлечет внимание прессы. В наших интересах, чтобы все было под контролем и без ажиотажа.

– Понятно, ваша честь, – поддакнула Вера, а про себя подумала, что в ее интересах сделать все, чтобы никто из журналистской братии не узнал о подобном распоряжении председателя горсуда.

Она распечатала объявление и повесила его рядом с комнатой судебных приставов, которая располагалась в новом здании, рядом с кабинетом председателя.

* * *

Я заканчивала заметку об очередной инициативе Госнаркоконтроля, возглавляемого близким другом президента Путина Виктором Черкесовым. В последнее время все кампании, проводимые этим ведомством, вызывали дружный гомерический хохот у журналистов.

Один из адвокатов, ранее работавший следователем и изнутри знавший правоохранительную систему, вот уже полчаса по телефону объяснял мне рвение наркополицейских желанием оправдать свое существование.

– Огромному министерству по борьбе с наркоторговлей, нужно как-то объяснить наличие своих раздутых штатов, – говорил он. Аргументы адвоката казались интересными, но у меня не было времени его слушать: нужно дописывать заметку и бежать в суд. А остановить его никак не удавалось. – Вот они и придумывают все новые и новые дела. Объявляют на весь мир, что тот или иной лекарственный препарат, который ранее не вызывал никаких нареканий, вреден, содержит наркотик, и объявляют его вне закона. Так было с кетамином, анальгетиком для собак и кошек. Потом жертвами репрессий стали ветеринары, стоматологи, наркологи, гинекологи. Против них заводятся уголовные дела со всеми вытекающими последствиями, – продолжал он, не обращая внимания, что я больше не задаю ему вопросов и интервью превратилось в его монолог.

В последней статье я как раз рассказывала историю шестидесятилетней женщины, кандидата биологических наук, у которой на садовом участке сотрудники Госнаркоконтроля обнаружили кусты опийного мака. Каково же было удивление этой в высшей степени законопослушной гражданки, когда ее и ее 80-летнюю мать обвинили в хранении и распространении наркотиков в особо крупном размере! Максамосев незаметно распространился на 15 сотках их приусадебного участка.

Бедная женщина в ужасе от того, что ей, быть может, грозит не условное, а реальное наказание, просила меня написать статью и повлиять тем самым на правоохранительные органы и суд.

Редактор отдал мне заметку с незначительными исправлениями. Я посмотрела на часы и поняла, что опоздала. Накануне Аня Сваровская предупредила, что вердикт Летучему могут вынести в шесть-семь часов вечера. Я пулей выбежала из редакции.

В суде я оказалась в половине восьмого. Попробовала позвонить Ане. Ее мобильный не отвечал. «Выключила. Наверное, уже на вердикте», – подумала я и направилась в суд.

Меня поразила непривычная тишина. Обычно в это время в здании суда всегда есть люди, а тут – никого. Охранник узнал меня и как-то странно приложил палец к губам.

На четвертом этаже, у дверей лифта дежурил судебный пристав:

– Женщина, вы куда?

– Я – журналист. Хотела бы поговорить с адвокатами. Здесь слушается дело Алексея Летучего, – заявила я и попыталась пройти.

– Присяжные еще не вышли из совещательной комнаты, – остановил меня судебный пристав. – Слушанья закрытые. Вам придется подождать на первом этаже.

Мне ничего не оставалось, как послушаться и спуститься вниз. Впрочем, я решила схитрить. Спустилась на лифте до второго этажа и перешла на запасную лестницу. И тут я увидела, что впереди по лестнице поднимаются две фигуры в судейских мантиях: судья Мухина и судья Брандер.

– Федор Евгеньевич, если бы вы знали, как я волнуюсь, – говорила Мухина. – Мои присяжные заседают уже почти три часа. Елена Алексеевна мне не звонит, и я не знаю, каков результат.

– Мои присяжные тоже с минуты на минуту вынесут вердикт, – вторил ей судья Брандер. – В их решении я почти уверен. Знаете, в России не любят чеченцев. И хоть подсудимая частично признала свою вину и дала показания против своих сообщников, по ее вине погиб человек. Бомба взорвалась. Еще в самом начале процесса Елена Алексеевна сказала, что специальных присяжных мы подбирать не будем. Желаемый результат очевиден.

Судьи поднялись на четвертый этаж. А я вышла на третий. Приставов в коридоре не было. Не было и журналистов. Все та же звенящая тишина. Я осторожно пошла по этажу и заметила небольшую группу. Не успела я к ней присоединиться, как подошел другой судебный пристав. Он оказался более вежливым, чем его коллега с четвертого этажа.

– Вы кого-то ищете, гражданка?

– Я журналистка, – сказала я и предъявила редакционное удостоверение.

– Раз вы журналистка, можете спокойно посидеть здесь на скамеечке. В коридоре разговаривать запрещается. Присяжные выносят вердикт, – предупредил он.

Пришлось повиноваться. Я решила подождать, когда вернется судья Брандер. Я поняла, что публика, собравшаяся на третьем этаже, ожидает вердикта по делу чеченки, о которой судье Мухиной только что рассказывал судья Брандер. Эта девушка собиралась взорвать пояс шахида в одном московском кафе, но в последнюю минуту передумала и сдалась милиционерам. При разминировании бомбы погиб сапер. Неудавшаяся шахидка активно сотрудничала со следствием, ей обещали это учесть при вынесении приговора.

Часы показывали 20.50. До развязки оставалось совсем немного.

Из лифта вышел судья Брандер. Он решительно направился в свой кабинет. Секретарь суда попросила адвокатов, прокуроров и представителей потерпевших войти в зал. Я увидела, как две журналистки из конкурирующих информационных агентств подбежали к дверям, чтобы первыми узнать вердикт присяжных.

Через несколько минут за дверью раздался громкий крик: «Будьте вы прокляты! Как я вас ненавижу! Обманщики!» Кричала чеченка, которая не ожидала обвинительного вердикта. Из зала суда буквально выбежали мать и жена погибшего сапера. Журналисты бросились к ним за комментариями, а я, воспользовавшись суматохой, поднялась на четвертый этаж.

Там было тихо. Я увидела Аню Сваровскую, но решила к ней не подходить. Она волновалась, теребила свои серебряные кольца: то снимала, то надевала снова. Адвокат Борис Емельянов, как всегда улыбаясь, объяснял что-то одолевавшей его вопросами журналистке. Два других адвоката стояли в сторонке с отсутствующим видом, как будто их совсем не интересовало происходящее.

Секретарь суда Вера нарушила тревожное ожидание. Она пригласила в зал адвокатов:

– Участники процесса по делу Алексея Летучего, пройдите, пожалуйста, в зал на оглашение вердикта коллегии присяжных.

Аня жалобно оглядела присутствующих и, закусив губу, как обиженный ребенок, направилась в зал. За ней потянулись другие адвокаты. Тут как из-под земли возникли прокуроры и тоже вошли в зал. На лифте приехал улыбающийся господин Ведрашку. Журналисты прильнули к двери, пытаясь хоть что-то расслышать через щелочку.

* * *

Председатель горсуда сияла. Она только что отошла от монитора, в который всматривалась в течение последних трех часов. Сняла наушники. Достала тонкую сигарету и блаженно затянулась. Подошла к книжному шкафу, где стояли тома кодексов и комментариев к ним. За подарочным изданием Конституции РФ была спрятана початая бутылка виски Jameson. Елена Алекссевна налила себе рюмку, села в кресло и улыбнулась.

Обсуждение вердикта по делу Алексея Летучего получилось достаточно драматичным. Адвокаты все же заронили зерна сомнения в души двух-трех присяжных. Это касалось тех, кто в этой коллегии оказался по закону, то есть был выдвинут в присяжные заседатели по компьютерной выборке из официального списка, утвержденного правительством города. Строитель поездов метро пенсионного возраста и уборщица из домоуправления оказались чересчур дотошными. Когда старшина, переводчица из «Интуриста», просила всех заседателей по очереди отвечать на вопросы, поставленные судьей, «метростроитель» неожиданно заявил: «Я вижу, тут собрались люди серьезные, а нас как будто за лохов держат. Прокуроры не доказали, что подсудимый встречался с разведчиками, почему же нас спрашивают о представителях военной разведки? Возьмите другой вопрос: “Совершил ли он деяние за денежное вознаграждение?” Разве это преступление? Он ведь им обзоры прессы готовил. Что, должен был бесплатно газеты читать и анализировать?»

«Метростроителя» поддержала корпулентная женщина – уборщица из домоуправления. Эта женщина самого простецкого вида, с вечно немытой головой, с самого начала процесса просила присяжных называть ее без церемоний: тетя Валя.

– Мне сказали, что парню могут дать пятнадцать-двадцать лет после нашего вердикта, – напомнила она другим заседателям. – Не хочется как-то брать грех на душу.

Старшина растерялась. Она не знала, что ответить. Ей и самой-то было не по себе: из-за ее решения ломалась человеческая жизнь.

Тут-то Роман Брюн понял, что пришло его время.

– Дорогие мои, – начал он, слегка волнуясь и излишне пафосно, – только что судья просила нас быть внимательными и руководствоваться лишь фактами. Вы помните, нам говорили, что присяжные – судьи факта. Значит, мы должны отбросить эмоции и сосредоточиться на фактах. Представьте себе, что вашу дочь изнасилуют и убьют. Неужели вы не будете желать насильнику и убийце смертной казни? Уверен, что большинство из вас будет. А здесь дело тонкое, но очевидное. Человек продавал секреты Родины. Он говорит, что секретов в этих текстах не было. Но мы-то с вами знаем, что все это – государственная тайна. Воровать гостайну хуже, чем украсть ведро картошки. А подсудимый не только не раскаивается в содеянном, он нас еще за дураков держит, объясняя, что просто газеты читал. Адвокаты пытались ввести нас в заблуждение. Но это их работа, им за вранье деньги платят. Давайте не будем отклоняться от вопросов. У кого какие соображения?

Роман Брюн фактически отстранил Елену от исполнения обязанностей старшины, взвалив на себя эту ношу.

В наушники председатель горсуда слышала каждое слово, произнесенное в совещательной комнате. Судя по всему, Брюну удалось убедить в своей правоте сомневающихся. Дискуссии не получилось. Он говорил один. Остальные слушали, иногда отпуская одиночные незначительные реплики. Пожилой кандидат наук неожиданно спросил:

– А если я проголосую за снисхождение, об этом станет известно?

– У нас тайна совещательной комнаты. Вы, как и все остальные, давали подписку о неразглашении, так что не волнуйтесь, – успокоила его переводчица Елена.

Пожилой кандидат наук облегченно вздохнул.

Началось голосование.

Когда все двенадцать присяжных по очереди, отвечая на четыре вопроса, поставленные судьей, ответили: «Виновен!», Роман Брюн щелкнул пальцами, как фокусник, и, обращаясь к Елене, сказал:

– Вот и все. А вы боялись. Зачитывать вердикт будете сами. Простите, что я ненадолго узурпировал власть. Но, боюсь, вы бы с ней не справились.

Изображение на мониторе было черно-белым. Председатель горсуда Елена Алексеевна вглядывалась в лица присяжных, пытаясь уловить какую-либо эмоцию. Ей показалось, что за те три часа, что двенадцать незнакомых ей человек провели в совещательной комнате, а она в своем кабинете перед монитором, все они безумно устали. От чего?

Судья Филиппова знала, от чего устала она. Она смертельно устала от страха. Она боялась, что присяжные вынесут оправдательный вердикт или большинство из них попросят о снисхождении. Нашлись же среди них четверо, которым стало жаль Летучего, и они написали, что он заслуживает снисхождения.

И вот теперь, когда все страхи были позади, председатель горсуда пыталась понять, от чего устали присяжные. «Они выполняли задание, данное им людьми, на которых они тайно или явно работали всю жизнь, – размышляла она. – От выполнения этого задания зависело материальное благополучие этих людей, они сознательно согласились войти в коллегию присяжных, заранее зная, что придется вынести обвинительный вердикт. Им было известно, что их решение влечет за собой большой срок для подсудимого. Почему же они так волновались? Почему они выглядят такими усталыми? Может, оказавшись в шкуре судьи, поняли, как это страшно?»

Занимаясь гражданскими делами, судья Филиппова не распоряжалась человеческими жизнями. Конечно, ее решения могли многое изменить в жизни истцов и ответчиков, но Елена Алексеевна не назначала сроки лишения свободы. Ей не приходилось, как многим из ее подчиненных, зачитывать приговор в присутствии подсудимого, его родни и потерпевших, как правило, алчущих «крови» своего обидчика или преступника, лишившего жизни их близких. Она могла только предполагать, что может переживать судья, объявляя реальные сроки наказания.

Выключив монитор и затянувшись сигаретой, судья Филиппова наконец-то расслабилась. Она была рада, что дело Летучего ушло из ее «епархии». Теперь главное – не прогадать и выторговать как можно больше для себя и горсуда у властей предержащих. Ее просто обязаны были отблагодарить. Ведь сегодня от имени государства были вынесены два обвинительных вердикта врагам государства: чеченской террористке и шпиону. И Елена Алексеевна контролировала оба судебных процесса от начала до конца.