Глава 3 Гомо убийцус

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

Гомо убийцус

Освободители махнули на человечество рукой. Для них цель сделать людей более этичными, чувствующими созданиями, способными уважать права животных, недостижима. У них есть две причины придерживаться такого мнения. Во-первых, большинству людей не свойственно уважать жизнь, если она не человеческая. Во-вторых, угнетение животных — это черта, свойственная нашему обществу. В этой главе я объясню, что имеется в виду под первой причиной, а вторую оставлю для следующей главы.

Когда мы размышляем о том, как должны обращаться с животными, мы рассматриваем этические принципы. Этикой обычно заведуют философы, которые апеллируют к человеческой логике посредством разумных аргументов относительно того, как люди должны себя вести. Однако освободители считают, что интеллектуальный подход к изменению человечества с этической, или моральной, стороны обречен на провал. Они думают так потому, что этика имеет небольшое отношение к рассудку. Любые доводы не дойдут до человека, вложившего денежные средства в определенную практику. Человеческий разум обладает колоссальной способностью изолировать себя от любых увещеваний, баррикадируясь от моральной аргументации.

Люди действуют, руководствуясь велением сердца, а не разума. Это знает каждый продавец. Он продают не сам товар, а чувства, которые этот товар вызывает в людях. Детям эта техника тоже хорошо знакома. Истерика со слезами куда более эффективна в работе с родителями в направлении выполнения желаний, нежели конструктивный диалог. Люди делают то, что, как они чувствуют, хорошо, и избегают того, что им кажется плохим. Они используют рассудок только для оправдания своих ощущений.

Философы — тоже люди. Они, подобно все остальным, начинают проповедовать то, как они чувствуют, правильно. Они пользуются интуицией и только потом формулируют аргументы для оправдания своих чувств. Обывателей, которым есть дело до этических принципов, касающихся отношений с окружающим миром, разумеется, привлекают философские теории и доводы, которые отражают и подтверждают то, что он и так уже чувствуют. Таким образом, интеллектуальные аргументы, призывающие людей относиться к животным с уважением, становятся неэффективными, если только люди уже не чувствуют, что животные заслуживают уважения.

Большинство людей даже не реагирует на интеллектуальные аргументы, касающиеся этики. Когда их спрашивают, почему они едят животных, они говорят, например: «Мне нравится вкус мяса». Когда их загоняют в угол доводами, показывая, насколько они непоследовательны в своем отношении к людям и животным, объясняя им, что они — спесишисты, они говорят: «Да, я — спесишист! Да, я непоследователен! Я смирюсь с этим». Даже после того, как ты покажешь им, что делают с животными на предприятиях интенсивного скотоводства и на бойнях, даже после того, как ты расскажешь им, что ежегодно эта участь настигает миллиарды живых существ, они продолжают есть плоть; разве что, возможно, отводят глаза, проходя мимо наиболее живописных мясных лавок. Их поведение — это явно не вопрос невежества. Просто слова не действуют на глухих. Потому что слова не способны изменить поведение людей. Это могут сделать только чувства.

В качестве простой иллюстрации этой истины освободители приводят пример работников скотобоен. Этим людям совершенно ясно, что они делают. Нет смысла говорить им об убийстве животных. Они легко уживаются со всеми имеющимися фактами. И продолжают убивать. Почему? Освободители утверждают: так происходит потому, что люди хоть и знают, что делают, но не чувствуют, насколько это плохо.

В итоге освободители приходят к выводу, что прибегать к этике, желая доказать «доказать» тот факт, что право животных на жизнь нужно уважать, бесполезно. Просто одни чувствуют, что эксплуатировать животных неправильно, а другие приемлют использование животных для собственных нужд. Все аргументы в пользу эксплуатации — лишь занавес, игры разума, призванные оправдать чьи-то чувства. Вот почему освободители считают, что нам никогда не освободить животных, беседуя с угнетателями об этике.

Они спрашивают: «Почему одни люди уважают животных, а другие — нет?». Они знают, что для ответа на этот вопрос, нужно задать другой, более глубокий: «Что заставляет человека считаться с нуждами окружающих?». Ответ прост: человек принимает в расчет чужие чувства, только когда это касается его собственных, особенно если речь идет о боли или удовольствии. Если нам кто-то нравится, нам доставляет удовольствие проводить с ним время. Наше поведение к этому человеку мотивировано наслаждением, которое мы получаем от близости к нему. При этом мы будем всячески избегать персоны, которая причиняет нам боль. До тех пор, пока кто-то будет делать нам добро или зло, пока кто-то будет влиять на нашу жизнь, мы будем задумываться над тем, как вести себя с этим человеком.

Но если боль и удовольствие представляют собой две сильные мотивации, то можно задаться вопросом, какая из них сильнее. Освободители указывают, что в работах теоретиков нравственного развития, таких как Маслоу и Эриксон, говорится о том, что люди в первую очередь должны достичь определенной безопасности и удовлетворения своих базовых потребностей, прежде чем подняться на более высокий уровень личной самореализации и счастья. Это означает, что в качестве предпосылок для счастливой жизни людям нужно наполнить желудки, согреться и получить крышу над головой. Без выполнения этих базовых потребностей люди будут ощущать дискомфорт и связанное с ним чувство страха. А подавленные дискомфортом и страхом, люди не смогут должным образом развиться как счастливые, удовлетворенные создания.

Кроме того, боль и страх могут заставить высокоразвитого с нравственной точки зрения человека вести себя сообразно низшему уровню эгоистичного удовлетворения базовых потребностей. Даже самый благородный, жалостливый, дружелюбный индивид может превратиться в кровожадную тварь при определенных условиях страха и боли. Так происходит, говорят освободители, потому, что боль на базовом, фундаментальном уровне — это более сильная мотивация, чем удовольствие.

Освободители подтверждают эти предположения собственными наблюдениями. Например, человек не может наслаждаться жизнью, если у него болит голова. Боль затмевает удовольствие. Вдобавок когда тебе нездоровится, твоя забота о других улетучивается, выявляя основополагающий личный интерес поправиться как можно скорее. В биологическом смысле это очень важный момент. Боль указывает организму на то, что он в опасности и может быть поврежден, напоминает об угрозе смерти. Удовольствие воспринимается организмом как роскошь, допустимая лишь тогда, когда удовлетворены базовые потребности, необходимые для выживания.

В связи с этим освободители убеждены, что боль — куда более мощный стимулятор для мотивации людей, чем удовольствие. Страх, как компонент дискомфорта, это чрезвычайно эффективное средство для контроля человеческого поведения. Страх — это форма эмоциональной боли. В отличие от проявлений физической боли, страх может мотивировать людей без физического контакта. И в повседневной жизни страх постоянно применяется для того, чтобы контролировать людей. Например, страх попасть в тюрьму отбивает у многих людей охоту нарушать законы. Начальство контролирует подчиненных страхом увольнения. Федеральная налоговая служба заставляет налогоплательщиков подчиняться, пугая их аудиторскими проверками. Рекламодатели стремятся породить в сознании потребителей ощущение необходимости определенных товаров и используют страх для создания у людей ощущения, что без этих товаров они будут страдать, потому что не смогут удовлетворить свою потребность в них.

Разумеется, порой страх толкает людей в противоположном направлении. Например, кто-то может верить в то, что есть мясо неполезно и стараться избегать его, чтобы не заболеть. Однако этот человек может побояться потерять свою едящую мясо супругу, потому что ей это покажется слишком необычным и экстремальным. В случае такого человека решающую роль играет то, какой страх окажется сильнее.

Все, кто заинтересован во влиянии на поведение людей, использует страх, как инструмент манипуляции. Учитывая эту особенность человеческой натуры, освободители считают, что изменение поведения людей требует, чтобы страх и боль от выполнения нежелательных действий превосходили страх и боль от их невыполнения.

Перенося эту логику на борьбу с угнетением животных, освободители утверждают, что есть куда больший смысл заставить людей бояться того, что с ними может произойти, если они продолжат угнетать животных, чем вести дебаты об этических последствиях их поступков.

Таким образом, страх и боль стали главными мотивационными рычагами в работе с обывателем. Если бы освободители обратились к более слабой, мотивационной силе — удовольствию, — они бы столкнулись с тем нюансом, что люди получают удовольствие от тех, кто им импонирует, и ведут себя совсем иначе с теми, кто им не нравится. Что заставляет человека хорошо относиться к одним людям и недолюбливать других?

Освободители говорят, что все дело в нашей способности отождествлять себя с другими людьми, иначе говоря, в возможности сопереживать им, которая определяет, нравится нам тот или иной человек либо нет.

Сопереживание — это чувство, которое мы испытываем, когда нам кажется, что мы чувствуем то, что чувствует другое существо. Оно не имеет ничего общего с разумом и, следовательно, оно оказывает настоящий и мощный эффект на наше поведение. Сопереживание — это наш способ видеть связь с окружающим миром и идентифицировать себя в действительности. Без сопереживания мы не могли бы ощущать привязанность к другим существам. Она лежит в основе дружбы и любви. Это приятное чувство. И оно нам необходимо.

По словам освободителей, любовь, наиболее приятная форма сопереживания — это самая мощная мотивация для людей, которая уступает по силе только боли и страху. Причина, по которой нам нужны любовь и сопереживание, заключается в том, что мы одиноки в этом мире. Человек — отчужденный биологический вид, неуверенный в своей связи с остальной природой. Мир представляется ему страшным, особенно когда у него нет никаких подходящих подсказок относительно того, как себя вести, никаких внутренних инстинктов, помогающих отличить полезное от вредного. Если бы мы располагали подобными знаниями, нам бы не понадобились этика или религия, чтобы учить нас, как жить. И этика, и религия пытаются направлять поведение человека и указывать ему его место в мире. С тех пор, как существует человечество, на Земле процветают религиозные и нравственные нормы, пытающиеся придать смысл хаосу людского положения. Экзистенциальная неуверенность делает человека одиноким и запуганным. Поэтому дружба — это желанное облегчение.

Другая сторона экзистенциальной монеты — потребность ощущать контроль над миром. Освободители считают, что проблемы власти и контроля доминируют над жизнями большинства людей. Люди, которые не могут управлять собственной жизнью, стараются контролировать чужие. Люди боятся выйти из-под контроля, потому что это может причинить им боль. Мы стараемся поддерживать в нашем мире покой, следить за тем, чтобы обстановка не была враждебной, чтобы наши потребности удовлетворялись. Поиски контроля над окружающими позволяют людям добиваться иллюзорного состояния покоя в их рассудках, помогает убедить себя в том, что мир — это безопасное, управляемое место.

Любовь к окружающим и власть над ними взаимоисключающи. Нельзя любить того, кого ты эксплуатируешь или эксплуатировать того, кого любишь. Большинство людей справляется с этим парадоксом, любя одних и эксплуатируя других. Доминирование требует, чтобы ты не сопереживал тем, кого контролируешь — так ты сможешь избегать страданий, эксплуатируя окружающих.

Чтобы проиллюстрировать эту точку зрения, освободители приводят пример нацистских врачей, которые проводили отвратительные эксперименты на евреях день за днем, будучи при этом любящими мужьями и добропорядочными отцами семейств. Люди склонны называть эксплуатируемую группу людей «не такими, как мы», применяя критерий расы, национальности, пола или вида для проведения разделительной черты и восприятия этой группы как недостойной сопереживания и, следовательно, подходящей для избрания объектом эксплуатации. Пока у людей есть группа, с которой они могут себя ассоциировать и в которой они находят любовь и сопереживание, они удовлетворяют свою потребность в привязанности. Разделяя группы подобным образом, люди доставляют себе удовольствие любить одни группы живых существ и борются с дискомфортом и болью за счет других.

Группы, к которым они относятся хорошо, состоят из людей, особенно из тех, кто наделен равной или даже большей властью. Те, кого принято эксплуатировать, обычно бесправны, неспособны отражать агрессию, как это и происходит в случае с животными.

Есть важный нюанс в убеждениях освободителей, и он заслуживает акцента. Конфликт между страхом и удовольствием, контролем и сопереживанием выливается в следующую ситуацию. Если у тебя есть власть над другими существами, ты не будешь их бояться. Это означает, что ты можешь обращаться с ними как угодно, будь то эксплуатировать их или быть с ними справедливым, и им в любом случае придется попросту принимать твое поведение как данность. Если ты будешь их эксплуатировать, им ничего не останется, кроме как страдать. Если будешь справедлив к ним, у них появится возможность оценить твою честность по достоинству. Вероятнее всего, поскольку ты располагаешь большей властью, они всегда будут к тебе справедливы, или даже будут давать тебе сверх того, что ты заслуживаешь. Это форма эксплуатации самих себя, вне зависимости от твоего обращения с ними. Коротко говоря, у кого власть, тот в любом случае в выигрыше.

При этом если окружающие имеют равные твоим правам или права, превышающие твои, все переворачивается вверх тормашками. Твое отношение к ним ограничено постоянным осознанием того, что они могут адекватно отвечать на доброту и агрессию, и, если ты проявляешь агрессию, ты можешь проиграть. Страх перед ответным ударом держит тебя в узде. Разумеется, если тебе нравятся более сильные существа, и ты хочешь обращаться с ними хорошо, тем лучше. Но у тебя не получится относиться к ним иначе, кроме как справедливо. Ты можешь даже избрать путь собственной эксплуатации и отдавать им больше того, что они заслуживают. Это подстраховка, чтобы унять страхи.

Все это приводит к ситуации, когда власть имущие обращаются с окружающими как пожелают, не опасаясь, что им ответят злом на зло. Страх заставляет их подчиняться желаниям других власть имущих. Иными словами, люди взаимодействуют друг с другом сообразно неофициальной иерархии. Это означает, что обращаться с окружающими с позиций свободы, равенства и братства не является естественной человеческой тенденцией. Для большинства людей это мир, в котором либо ты ешь, либо едят тебя.

Когда люди решают, какую группу эксплуатировать, они выбирают наименее сильную мишень и самую легкую добычу. У животных нет физической возможности ответить на человеческую агрессию и эксплуатацию. Животные беспомощны, поэтому вынуждены страдать от власти человека над их жизнями.

Поскольку люди не считают животных объектами, заслуживающими сопереживания, они не осознают, какую боль причиняют им. Они лишили животных права считаться чувствующими созданиями, способными страдать и иметь собственные интересы. Таким образом, люди стали глухими к стонам и боли, которую они причиняют. Эта черствость позволяет угнетателям убивать днем и спокойно спать по ночам. (Неспособность некоторых людей нормально относится к животным проявляется четко, когда они спрашивают: «И что, у растений тоже есть права?». Все зоозащитники слышали этот вопрос неоднократно. Освободители говорят, что подобный вопрос никогда не задаст человек, который по-настоящему обеспокоен судьбой растений или животных. Задача такой постановки вопроса заключается в том, чтобы показать, насколько зоозащитники противоречивы, путем проведения параллели между животными и растениями. Вопрошатели предполагают, что с моральной точки зрения нет разницы в отношении к спарже и жирафу, поэтому убийство спаржи с нравственной точки зрения эквивалентно убийству жирафа. Как правило, люди, которые говорят нечто подобное, не сомневаются в том, что человек отличается от всех других биологических видов и с моральной точки зрения более значим в сравнении и с животными, и с растениями, а, следовательно, заслуживает особого обхождения. Подобные вопросы разоблачают в людях отношение к животным, как к растениям. Это свидетельство их глубочайшего отчуждения от животного мира. Для таких людей нет никакой надежды однажды отождествить себя с животными, точно так же, как с растениями).

Освободители считают, что люди принимают в расчет потребности окружающих только тогда, когда это влечет за собой удовольствие или боль. Человек, сопереживающий животным, уважает их. Он получает удовольствие, отождествляя себя с ними, и наслаждается, когда видит их на свободе. Люди вроде освободителей уважают всех живых созданий, как равноправных членов большой семьи, имеющих право населять нашу общую планету. Вместо того чтобы рассматривать животных как потенциальные объекты контроля, они видят в них объекты любви. Освободители удовлетворяют свою потребность в контроле, фокусируясь на собственных жизнях и ведя образ жизни, исполненный уважением ко всему живому.

Почему у одних людей развивается сопереживание к судьбам животных, а у других — нет? Освободители считают, что это зависит от того, кто такие эти люди, каковы их жизненные ценности, насколько они открыты и до какой степени они развращены жестокими социальными институтами. Что делает людей расистами или сексистами? Те же силы, что побуждают их пренебрежительно обращаться с животными.

Для освободителей это означает, что если ты не сопереживаешь животным, по крайней мере до определенной степени, значит, ты не воспримешь никакой аргумент в пользу уважения их независимости. Кроме того, животные беззащитны и представляют собой простую мишень для человеческого контроля, так как не могут дать сдачи. Освободители считают, что эти два факторы — основные препятствия при изменении отношения людей к животным. Эффект, который эти преграды уже оказали, выразился в том, что вся история человечества стала бесконечным наследием угнетения и эксплуатации животных. Человеческая жестокость по отношению к ним и к себе подобным, которые не могли за себя постоять, была нормой жизни с начала известных нам времен. Для освободителей очевидно, что препятствия, мешающие людям развить чуткость к нуждам животных, непреодолимы.

Вывод, который освободители сделали из своего изучения человеческой природы, таков: единственный способ остановить угнетение животных — это создать страх возмездия за подобные действия. Животные не могут мстить сами, поэтому освободители выступают их представителями. Иными словами, освободители считают, что мирное урезонивание не поможет, поскольку люди движимы чувствами, а не логикой, и они склонны подавлять окружающих. Поэтому акции возмездия — это единственное эффективное средство. Страх и боль расправы в состоянии превзойти экзистенциальный страх перед тем, что без контроля над животными не будет удовлетворения. Эксплуататоры вспоминают о хороших манерах только тогда, когда слабые становятся сильными. Люди будут уважать животных либо потому, что любят их, либо потому, что будут бояться того, что произойдет с ними, если они не будут обращаться с ними достойно. История показывает, что именно так люди всегда строили отношения друг с другом.

Позволю себе ответить на кое-какие возражения против аргументов освободителей. Одно из них обычно поступает от людей, которые утверждают, что «любят» животных, но, тем не менее, хотят и стремятся убивать их ради пищи. Например, я знаю фермершу, которая выращивает свиней и «любит» поросят на протяжении всей их жизни до самой мясной лавки. Еще у нее по два года, как домашние питомцы, живут телята, а потом они «оказываются в морозильнике». Разве могут люди одновременно любить животных и так поступать с ними?

Конечно, нет, говорят освободители! То, что испытывают к животным такие личности, нельзя называть любовью. Люди мотивированы корыстью, когда стараются максимизировать удовольствие и минимизировать боль. Если позволить свинье жить какое-то время — это приятно, значит, у свиньи появляется шанс. Но если свинья на вкус более привлекательна, чем живая, тогда берегись, свинья.

Этот нюанс также поднимает важный вопрос относительно сопереживания. Освободители ощущают, что многие так называемые «любители животных» не отождествляют себя с животными и не сопереживают им, а только распространяют на животных свои собственные убеждения, касающиеся того, что, по их мнению, животные должны чувствовать.

У меня есть личный опыт, живописующий этот аспект. Одним «любителям» лошадей как-то рассказали о коне, которого плохо кормили, и они пришли в ярость от того, что полиция отказалась вмешаться. Они казались людьми, неравнодушными к нуждам лошади. Однако они удивили меня, когда я спросил их: «Что вы думаете по поводу лошадей, которых заставляют катать туристов?» Они не обрушились на эту практику с тирадой, сетуя на то, что подобное обращение с лошадьми — это поддержание рабства и кощунство. Вместо этого они ответили: «Об этих лошадях заботятся. Их хорошо кормят, за ними достойно ухаживают. И они — рабочие лошадки. Едва ли они были бы счастливы, если бы не работали».

Освободители интерпретируют подобные проявления как иллюстрацию того, что люди могут бесконечно дурить себя, думая, что они испытывают сопереживание, в то время как они проецируют на других свои ощущения и предположения относительно того, кто что, по их мнению, чувствует. Сколько раз вы испытывали сильные эмоции после какого-то волнующего события, и кто-то обязательно говорил, — причем ошибался при этом, — что знает, каково вам? Вот как работает эта проекция. Люди обращаются с окружающими, исходя из собственной реальности, вместо того, чтобы пытаться действовать в рамках их реальности. Большинство людей не имеет даже приблизительного представления о том, что чувствуют окружающие. Они используют разум, чтобы строить предположения, отталкиваясь от того, что знают, кто вы и как вы реагируете на определенные ситуации.

Но сопереживание не имеет ничего общего с работой мозга. Это способ общения, для которого не требуются слова. Это происходит интуитивно. Имея дело с обществом, которое недооценивает интуицию и переоценивает интеллект, не стоит удивляться тому, что люди не развили навыки сопереживания.

Вот почему люди могут любить свиней и при этом говорить, что убивать их ради мяса — это нормально. Если они будут чувствовать, что в этом нет ничего зазорного, и проецировать свои ощущения на свиней, тогда они смогут убедить себя в том, что сами свиньи каким-то образом тоже нормально себя чувствуют в связи с этим. Дальнейшая поддержка этой иллюзии проявляется в неспособности свиней ответить на ложные умозаключения словами, объяснив, что предположения о чувствах, которые им приписывают, ошибочны.

Освободители уверены, что подлинное сопереживание окружающим затруднено. Оно требует терпения, незамутненного разума и желания увидеть реальность иначе — такой, какой ее видят другие. Это задача достаточно сложна для людей, даже когда они взаимодействуют с себе подобными. Мы получаем напоминание об этом всякий раз, как вступаем в контакт с другой культурой. Внезапно наши представления о нормах поведения перестают быть незыблемыми. Но общение с другими человеческими культурами — это еще сравнительно просто. Взаимодействие с животными намного сложнее. Поведение крыс, летучих мышей и норок поистине чуждо человеку.

Освободители утверждают, что взгляд мира глазами животного требует отказа от антропоцентрического подхода в рассмотрении нас и других созданий и принятии биоцентрического видения мира. Мы можем так никогда и не понять поведение всех существ, но мы должны осознавать, что мы живем на одной планете и имеем дело с единой физической реальностью. Чем больше мы воспринимаем себя, как животных, связанных с другими созданиями, а равно и с растениями, водными потоками, камнями, облаками и всей природой в целом, тем выше будет наша эффективность в истинном погружении в чувства наших братьев и сестер.

Освободители думают, что для большинства людей это непосильная задача, потому что большая часть людей живет в своих собственных мирках и не знает, как общаться с окружающими. Таково следствие отчуждение от природы, в том числе от их собственной животной натуры. Чем больше отчужден человек, тем меньше его способность отождествить себя с другими людьми или с животными. Это происходит потому, что отождествление требует понимания себя. Проще говоря, чтобы понять, чего хотят другие, сначала нужно понять, чего хочешь ты.

Чтобы сделать сопереживание животным еще менее возможным, людям талдычат, насколько они отличаются от других биологических видов. У людей есть душа, у животных — нет. У людей есть мысли и чувства, у животных — нет. Мы сотворены по образу и подобию Божьему. Мы наделены правом доминировать над другими животными. Мы — избранные создания.

Даже разграничение между людьми и животными, которое поддерживается зоозащитным движением, подразумевает, что мы отличаемся от них. В результате люди не воспринимают как животных животными. Как может кто-то развить в себе сопереживание тем, от кого он по определению разительно отличается? Освободители утверждают, что это невозможно.

Освободители считают, что сопереживание необходимо для нравственного поведения. Преграды на пути к истинному сопереживанию затрудняют нравственное поведение людей по отношению к животным даже в случае добросовестных личностей, не говоря уже о незаинтересованных представителях нашего вида.

Еще одно противоречие с этичным поведением может проистекать вот из чего. Поскольку освободители утверждают, что корень человеческой жестокости лежит в отчуждении человека от природы, быть может, любители животных должны избавить людей от боли — то есть, для начала «исцелить» человечество? В результате излеченные люди могли бы в конечном счете начать помогать угнетаемым животным. Иными словами, мы не сможем помочь животным, пока не удовлетворим человеческие потребности.

Освободители говорят, что этот тезис окружают два ошибочных предположения. Первое гласит, что люди по природе своей добродетельны. Смехотворность этого заявления будет подробно рассмотрена в Главе 5. Сторонники второго предположения считают, что исцелить человека возможно, обычно посредством образования, разумных дебатов, безоговорочной любви и терпения. Мы уже обсуждали это заблуждение. Для освободителей подобный подход — это скрытый антропоцентризм. Попытки «исцелить» людей, чтобы спасти животных, тщетны.

Во-первых, боль, которая приводит к необходимости контроля, проистекает из глубочайшего экзистенциального кризиса человека; проблемы, к решению которой никто даже не приблизился за всю известную нам историю. Люди никогда не чувствовали себя на этой планете, как дома.

Наше отчуждение служит едва ли не определением того, что значит быть человеком. У нас попросту нет ответа на базовый экзистенциальный вопрос, и мы вряд ли его когда-нибудь найдем. В нем заключена причина нашей вечной тревоги и жажды контроля. Эту проблему не решить дебатами и образованием.

Во-вторых, тратить время на попытки «исцелить» человечество — это непозволительная роскошь, учитывая положение животных. Они страдают сегодня, в те минуты, когда вы читаете это, страдают тысячи, а миллионы живых существ. Так как освободители действительно желают помочь животным, они должны делать то, что животным нужно прямо сейчас. А это означает освобождение, а не консультирование людей и любовь к угнетателям.

Допускаю, что взгляды освободителей, приведшие их к тактике воинственного противостояния угнетателям животных, по-прежнему непонятны, поэтому позволю себе привести пример. Люди считают, что применение силы, даже убийственной, приемлемо в случае самозащиты. Люди также привыкли ожидать от неравнодушного очевидца оказания помощи жертве нападения, если жертва в ней нуждается, даже если помощь требует смертоносного решения. В каждом из этих случаев люди допускают применение насилия на основании самозащиты, вне зависимости от того, защищает человек себя или другую жертву. Освободители попросту применяют силу, как представители животных — жертв человеческого доминирования.

С животными обходятся зверски. Они беззащитны. Освободители считают своим моральным правом и долгом помогать им. Люди не перестанут угнетать животных без воинственного вмешательства со стороны освободителей.

Некоторые читатели могут не согласиться с таким мнением и настаивать на том, что диалог с угнетателями обладает потенциальной ценностью. В ответ на это освободители указывают на то, что большинству людей нет дела до вопросов нравственности. Борьба с помощью слов вместо силы — это пустая трата времени. Люди, которые надеются, что слова изменят угнетателей, не хотят думать о том, что их усилия напрасны. Но взгляните на факты. Тест Мейерса-Бриггса[7] — это личностный тест, широко признанный, уважаемый и активно используемый психологами. Он помог выяснить, что все население нашей страны делится на следующие личностные категории.

38 % людей ориентированы на действие и глубоко привязаны к своим привычкам. Они ищут в жизни «кайф». Они живут настоящим и склонны зарабатывать на жизнь физическим трудом. Для них играет роль интенсивное активное участие. 12 % заинтересованы в интеллектуальной компетенции. Обычно они работают в сфере науки. Для них важны идеи и четкое мышление. 38 % сфокусированы на обязанностях и ответственности. Их волнует их место в обществе, они уважают закон и власть, они лояльны системе. Под эту категорию подпадают бухгалтеры, банкиры и управляющие. Они стараются поддерживать статус-кво во всем. 12 % озабочены самореализацией и духовностью, они задаются вопросами о смысле жизни и своем места в мире. Они увлечены этическими проблемами и межличностными отношениями.

Естественно, никто не относится исключительно к той или иной категории. Случаются пересечения. Однако в целом лишь небольшая часть общества, около 12 %, способны проникнуться проблемами животных, которые описываются в этой книге. Разумеется, 12 % из 270 миллионов — это целых 30 миллионов человек, что представляет собой внушительную цифру. Если некоторые из этих людей однажды очнутся и осознают факт угнетения животных, они принесут зоозащитному движению огромную пользу и поддержку. Есть данные о том, что 10 миллионов человек являются членами организаций за права животных. Когда задумываешься о том, что подобные взгляды были редкостью еще десять лет назад, движущая сила действительно кажется громадной.

В результате просветления этих новобранцев определенные сферы рынка пожелали измениться. Вегетарианская пища стала более доступной, чем раньше (хотя большинство вегетарианский блюд имеют в составе молочные продукты и/или яйца). Некоторые производители косметики решили прекратить опыты на животных. И даже освещение средствами массовой информации проблем животных увеличилось в масштабах, вызвав подъем уровня осведомленности. Перемены, как результат усилий, направленных на то, чтобы повлиять на эти 12 % населения, безусловно, можно наблюдать.

Однако такие перемены скорее прикрытие, чем суть вещей. Точки общепита, косметические компании и СМИ ориентируются на спрос потребителей. Если рестораны будут получать прибыль от любителей животных, разумеется, продолжат появляться все новые заведения, стремящиеся занять нишу.

Прежде чем мы проникнемся к ненасильственному подходу доверием, нужно спросить себя, к каким практическим изменениям он привел. Вегетарианство стало существенно популярней, хотя он является таковым все еще для очень узкого сегмента населения, в первую очередь благодаря своей очевидной пользе для здоровья. Иными словами, люди становятся вегетарианцами по антропоцентрическим и эгоцентрическим причинам.

Поскольку люди склонны изменять свое поведение для достижения личных целей, а не по этическим причинам, всегда остается вероятность того, что они вернутся к прежнему образу жизни, поверив очередному продавцу здоровья и красоты. Мясная и медицинская индустрии знают об этом. Именно поэтому эти отрасли сражаются что есть мочи, стремясь поддерживать угнетение животных. Они напирают на то, что постное мясо полезно и даже жизненно необходимо для здоровья. Им известно, что помешанные на здоровье люди снова станут есть плоть, если им внушить, что это хорошо для них.

И производители добиваются успехов. Свидетельство тому столькие «вегетарианцы», возвращающиеся к мясному питанию, боясь недостатка белка или кальция. Большинство вегетарианцев считают, что заключили сделку века, когда прислушиваются к советам, поступающим с обеих сторон, то есть, отказываясь от мяса, но употребляя молочные продукты и яйца. Неужели это можно считать победой зоозащитного движения?

Другой пример — рынок этичной обуви. Магазины вроде Payless Shoe Stores[8] предлагают обувь из пластика и материи. Сторонники ненасильственной борьбы за права животных спешат утверждать, что это победа их подхода. Но задаются ли они вопросом, сколькие люди в движении все еще носят кожу и ставят моду выше этики? Неужели Payless и другие магазины обязаны своим успехом избегающим кожи любителям животных? Или просто дело в том, что пластиковая и матерчатая обувь дешевле кожаной? Сегодняшних людей привлекает дешевизна товаров. Payless и ему подобные попросту ориентируются на людей с ограниченным бюджетом. Так можно ли считать растущую популярность сети магазинов победой в борьбе за животных?

В свою очередь, в сфере вивисекции мало вообще что изменилось. Если угодно, все стало даже хуже. Создание технологий генной инженерии открыло новые возможности для эксплуатации животных. Теперь специальных мышей можно не только производить, но и заражать определенными генетическими заболеваниями. Биомедицинская резня животных продолжается неослабно. Разве что у вивисекторов прибавилось бумажной работы. Несмотря на растущую осведомленность о подобном угнетении любители животных продолжают стекаться в кабинеты терапевтов, финансово стимулируемых кровожадными вивисекторам, и покупать лекарства, тестированные на животных.

Еще один провал ненасильственного подхода — это ситуация с охотой. За последнее десятилетие зоозащитникам не удалось добиться буквально ничего для животных в этом плане. Более того, сейчас действуют законы, запрещающие активистам за права животных шататься по лесам и мешать убийствам диких зверей и птиц.

Почему вивисекция и охота остались невосприимчивы к прогрессу, в то время как другие области оказались более гибкими для перемен? Ответ прост: потребители влияют на прибыль компаний, таких, как рестораны и производители косметики. Им ничего не стоит добавить этичный товар в прейскурант, как это сделал в свое время Burger King, начав продажу вегетарианских бургеров наряду с обычными. Однако фармацевтическая и медицинская индустрии знают, что люди будут покупать их продукцию вне зависимости от того, тестирована она на животных или нет. Как было сказано выше, если людям больно, их моральные принципы идут ко всем чертям. Что касается охоты, то это изолированный бизнес, на который не влияют интересы и склонности обывателя. Охотники приобретают ружья и амуницию в специальных магазинах и платят лицензионные сборы, поддерживая тем самым государственные институты, присматривающие за охотой. Широкая общественность мало влияет на эти сферы жизни.

Освободители призывают любителей животных быть реалистами в оценке успешности ненасильственного подхода, если говорить о его помощи животным. Действительно, мы можем наблюдать кое-какие перемены. Однако освободители привыкли рассматривать эти изменения в контексте других социальных сфер, таких, как экономика, учитывая, что корпорации руководствуются непостоянными интересами корыстных потребителей, которые заботятся главным образом о своем здоровье и долголетии.

Все изменения, с которыми столкнулись животные, являются прямым следствием заботы людей о собственных интересах. Популярность вегетарианства является лишь одним из доказательств этой истины. Многие группы, сражающиеся с опытами на животных, говорят общественности, что такие эксперименты вредят человеческому здоровью. Они призывают: остановите вивисекцию, ведь она убивает людей! Подход Ганса Роша[9] именно таков, когда он разоблачает различные факты относительно человеческих смертей, как последствий тестирования лекарств на животных.

Законодателям, которые выступают с инициативами против трапперов, приходится апеллировать скорее к потенциальной угрозе капканов для детей или домашних животных, нежели к тому, как страдают дикие звери. Попытки покончить малогабаритными загонами для лабораторных животных были неразрывно связаны с утверждениями о том, что в таких загонах здоровье животных всегда ослаблено, что приводит к ложным медицинским выводам относительно препаратов, которые тестируются на узниках. Группы вроде Комиссии за модернизацию медицинских исследований особенно яро атакуют вивисекцию за ее неэффективность в помощи людям.

Индустрия косметики на первый взгляд кажется исключением для зоозащитного движения. На самом же деле она не является никаким исключением. Чтобы продавать косметику, необходимо вызывать у людей чувства и образы. Чтобы бороться с вивисекцией, активисты используют фотографии ослепленных кроликов, вызывая у потребителей неприятные ассоциации с товарами, которые они покупают. Точно так же они рождают в обывателях ощущения умиления и сострадания, связанные с продукцией, не тестированной на животных, когда показывают картинки с нежными, красивыми людьми, ласкающими мягких, пушистых зверьков. Корысть потребителей, страждущих красивых изображений, мотивирует их покупать товары, не имеющие ничего общего с жестокостью к животным, потому что жестокость к животным откровенно непривлекательна.

Для освободителей эта необходимость зоозащитных групп взывать к человеческой корысти означает, что эти группы в действительности служат антропоцентризму в людях, а не животным. Любая выгода для последних становится результатом удачного стечения обстоятельств.

Наиболее позитивное заявление, какое освободители могут сделать относительно ненасильственного подхода, заключается в том, что он позволяет информировать те 12 % граждан, которым интересны вопросы морали. Часть этих людей создает новый рынок этичных товаров и услуг. Но более широкая картина такова, что это капля в море, и не существует уважительных причин полагать считать эту тенденцию необратимой.

Печальный факт заключается в том, что немногие люди хотели бы помочь животным. Остальные вполне счастливы, если их день проходит мирно. У них нет энергии, или задатков, решать социальные и нравственные вопросы. Они составляют большинство в этой стране и, вероятно, в мире. Святых всегда можно было пересчитать по пальцам, тогда как широкие массы были грешниками. Это означает, что аргументы в пользу морали, выдвигаемые поборниками зоозащитных идей, удостаиваются внимания лишь этих 12 % небезразличных членов общества.

Работать с этой целевой аудиторией, стремясь создать в ее поведении изменения, непросто. Люди ненавидят меняться. Человек — это существо, склонное к устойчивым привычкам. Кто-то может посмотреть «Фильм о животных»[10] с его красочными изображениями бойни, согласиться с тем, что сцены резни отвратительны и все равно с аппетитом жевать телячью отбивную или кусок жареной курицы. «Я ем мясо всю жизнь», — объясняет такой человек.

Психологи говорят, что у людей очень маленькая переносимость перемен. Если на них слишком напирать, превышая допустимый уровень этой переносимости, они бунтуют и движутся в обратном направлении. Именно поэтому некоторые активисты считают, что мы должны менять людей медленно, позволяя им привыкать к изменениям по мере того, как они идут верным путем. Таким образом, противоборствующие силы разрывают людей, пытаясь ими манипулировать. Угнетатели животных превышают в численности людей, озабоченных судьбой беззащитных, в соотношении 100/1 и с невероятной простотой превосходят по расходам оппозицию в рекламе и пропаганде. В конечном счете люди отстраняются от поддержки животных благодаря работе исполнительных директоров с Мэдисон-авеню,[11] которые хорошенько промывают им мозги.

Кроме того, у людей нет желания меняться. Угнетение животных — это существенная часть жизни большинства людей в нашем обществе, как это будет доказано в следующей главе. Инерция обывателей колоссальна. И, в конце концов, даже если нам удалось бы навести их на мысль о небольших переменах в поведении, должен существовать способ укрепить эти перемены во избежание возвращения людей к прежним привычкам. Многие говорят, что когда-то были вегетарианцами или даже веганами, но потом потеряли интерес или связали себя отношениями с мясоедами, которые привели их к употреблению мяса в пищу. В обществе, в котором укоренено угнетение животных, становление отказа от жестокости, как образа жизни, в ближайшем будущем не представляется осуществимым.

Люди, даже эти 12 % общества, заинтересованные в нравственных вопросах — это слабые, упрямые, запуганные, иррациональные, недоброжелательные, непоследовательные, злые, порочные рабы привычек. Диалог может повлиять или не повлиять на эти 12 % населения, но он однозначно будет пустой тратой времени в случае с оставшимися 88 %. Мы можем одолеть словами эти 12 %, но животным не обойтись без освободителей, чтобы воздействовать на другие 88 %.

Освободители просят любителей животных быть реалистами и принять к сведению, что нужно сделать для спасения животных. Что бы те делали, если бы их братья и сестры томились в пыточных камерах, ожидая скорой казни — говорили с охраной и палачом о правах человека? Писали конгрессмену? Черта с два! Любой бы сделал все, что в его силах, чтобы спасти членов своей семьи. Для освободителей слова ничего не стоят, когда речь идет об этике. Они считают подобные разговоры трепом ни о чем.

Они видят, что животные нуждаются в их защите. Говорить от имени животных недостаточно — это никогда не помогало группам ущемляемых людей обрести свободу и равные права. Поэтому освободители действуют решительно. Они считают, что мы должны делать для животных то, что, как нам кажется, они бы сами для себя сделали, если бы могли.

А что бы они делали? Они бы бежали от своих захватчиков. Они бы стреляли в ответ, когда кто-то стрелял в них. Они бы уничтожали клетки, в которые их заточили, чтобы ими уже нельзя было воспользоваться. Они бы повреждали дороги, по которым бежит разрушительная сила автомобилей. Они бы жгли лаборатории и убивали вивисекторов, которые ежедневно отправляют на смерть их сородичей ради выгоды и развлечения. Они бы сформировали подполье саботажников, которые бы подрывали основы убийственной человеческой машины под названием Общество. Если людям хватило смелости выступать в роли представителей животных, они бы делали все вышесказанное. Собственно, освободители уже делают все это!

Но если пытаться менять людей — занятие безнадежное, не можем ли мы изменить общество? Что думают об этом освободители? Сейчас узнаем.