Ф. А. Терновскому

Ф. А. Терновскому

12 марта 1883 г., Петербург.

Любезный Филипп Алексеевич! Очень благодарен Вам за Ваше милое, теплое и дружески встревоженное письмо. Искренности слов и чувств Ваших я верю и сам Вам плачу тем же самым. Я рад, что узнал и полюбил Вас со всею свойственною мне горячностью.

Дело рассказывать долго нечего: оно произошло 9-го февраля – с глазу на глаз у Дел<яно>ва, который все просился «не сердиться», что «он сам ничего», – что «все давления со вне». Сателлиты этого лакея говорили по городу (Хрущев, Егорьевский и Авсеенко), будто «давление» идет даже от самого государя, но это, конечно, круглая ложь. Давителями оказались Лампадоносцев и Тертий. Прошения не подал, и на просьбу «упомянуть о прошении» – не согласился. Я сказал: «Этого я позволить не могу и буду жаловаться». Я хотел вынудить их не скрываться и достиг этого. Не огорчен я нисколько, но рассержен был очень и говорил прямо и сказал много горькой правды. На вопрос: «Зачем Вам такое увольнение», – я ответил: «Для некролога», – и ушел. О «Комаре» не было и помина, а приводились «Мелочи архиерейской жизни», Дневник Исмайлова и «Чехарда», в которой мутили не факты, но выводы об уничтожении выборного начала в духовенстве. Припоминалось и сочувствие Голубинскому, и намекалось на Вашу статью о Филарете. Доходило до того, что я просил разбить: слышу ли это от министра или от частного человека? Он отвечал: «И как от министра и как от Вашего знакомого». Я сказал, что это мне неудобно, ибо, по-моему, «до министра это не касается, а моим знакомым я не мешаю иметь любое мнение и за собою удерживаю то же». И вот вообще все в этом роде. «Новости», выгораживая меня от Маркевича, дали мне возможность написать «объяснение», которое Вы, чай, читали.

Сочувствие добрых и умных людей меня утешало. Вообще таковые находят, что я «защитил достоинство, не согласясь упомянуть о прошении». Не знаю, как Вы об этом посудите. Я просто поступил по неодолимому чувству гадливости, которая мутила мою душу во время его подлого и пошлого разговора, – и теперь не сожалею нимало. Мне было бы нестерпимо, если бы я поступил иначе, – и более я ничего не хочу знать.

Статья действительно Вам не задалася. Суворину она не понравилась. Я ее взял, состряпаю совместно, подпишу и устрою иначе, еще не знаю где; а гонораром поделимся. Ваша будет канва, – мол вышивка, а выручка общая.

Передайте Лебединцеву прилагаемый счет из конторы «Нового времени» и, если можно, дохните на него мыслию, что от убавления в год 1 тысячи руб. карман у меня не стал гуще. Почему бы ему удобнее накоплять гонорар, а не платить его, как принято во всех редакциях? Я ведь уверен, что Костомаров не ждет (это уже его правило), да оно, признаться, и всякому так, 240 руб. – это месяц обихода. А ведь за передрягами и досаждениями было не до работы… Чудаки, право, – хотя хорошо, что не против себя.

Если Вас может интересовать сочувствие и отношение ко мне товарищей, то прилагаю Вам записочку Аполлона Майкова (которую прошу и возвратить), – увидите, чту это была за комедия и что сочувствие умных людей со мною. Посетили меня и сочувствовали и председатель судебной палаты Кони и светила адвокатуры, – словом, думаю, что я, значит, поступил как надо. Но я Вас люблю, Вам верю и хочу слышать Ваше мнение. Вы знаете: это нужно человеку раздосадованному. Других дурных чувств у меня, слава богу, нет, и «ближние мои» – это те, кто понимает дело умом и сердцем.

Ваш Н. Лесков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.