Берлин пал

Берлин пал

Берлин пал.

Берлин взят войсками Красной Армии.

Берлина как столицы гитлеровской Германии – нет.

Миллионы людей – воинов, их матерей, их детей и сирот, их жен, вдов и невест, – миллионы людей миллионами уст во всех уголках земли твердят сегодня: «Берлин пал», твердят без устали, с восторгом и счастьем.

Нет, Берлин был не просто столицей Германии.

Это гитлеровский Берлин источал из себя тьму, которая ползла по всему земному шару, из страны в страну, задергивая окна черным, гася вечерние огни, погружая города и села в ночь, оставляя лишь зловещий свет пожаров.

Это в Берлине – в рейхстаге его – кишели и клубились самые ядовитые, самые подлые и смертоносные замыслы против всего человечества.

Это из Берлина, из «штаб-квартиры фюрера», нагло, истошно, злорадно голосили фанфары, оповещая об очередном совершенном фашистами преступлении.

Фюрерские фанфары ревели при падении Парижа, при оккупации Норвегии, при уничтожении Варшавы, при взятии Минска, Киева, Смоленска. Они же, эти трижды проклятые фанфары, не один раз нагло провозглашали «несомненное падение Москвы и Ленинграда».

Берлинские фанфары ревели пронзительным, несытым, клокочущим ревом… Я помню это. Я никогда не забуду, как однажды слышала их. Это было в октябре сорок первого. Уже был взят в кольцо Ленинград. Уже к Москве, к самому сердцу Родины, прорывались фашисты, уже отборные эсэсовские дивизии стояли наготове, чтобы начать расправу над нашими городами – Москвой и Ленинградом. И вот в тот вечер мы – группа работников радиокомитета – услышали эти ревущие фанфары. Сначала они прорычали грубый, наглый, торжествующий марш. Затем женский голос произнес: «Сейчас будет говорить штаб-квартира фюрера…» Потом снова пять минут ревели фанфары. Мы стояли у приемника, сжав кулаки, стиснув зубы: уже более двух месяцев не было в Ленинграде ни музыки, ни песен, только метроном стучал в перерывах между краткими радиопередачами, только метроном стучал, как невидимый плотник, да свистели снаряды и бомбы… И вот фанфары проревели в шестой раз, и сытый, самодовольный голос почти лениво произнес, что якобы под Москвой окружено и уничтожено несметное количество наших войск, что якобы путь на Москву открыт, что «дни большевистской столицы сочтены», что «Ленинград тоже обречен»… И после этого сообщения вновь долго и грубо торжествующе ревели фанфары, и вдруг… сразу, без паузы, страшный этот дикий солдатский марш перешел в беспечный фокстрот. И тот же голос, который только что сообщал о «неминуемой гибели России», запел какие-то пошлые слова, что-то вроде «О моя кисанька, что ты думаешь об этом…»

…И танго следовало за танго, один фокстрот за другим, без остановки, пока в городе нашем стучал метроном – в голодающем, темном городе, отрезанном от всей страны. А фашистский Берлин – разбойничий притон – веселился! Берлин веселился, ликовал и отплясывал потому, что реки крови пенились в России. Берлин веселился потому, что горели тысячи русских деревень, гибли люди, потому, что в Ленинграде дети и женщины уже начинали пухнуть от голода, – Берлин захлебывался от восторга.

Мы слушали это людоедское ликование, и я помню, как начальник отдела Николай Верховский (через три месяца он погиб от голода) сквозь зубы сказал:

– Н-ну… будет время… у них метроном все-таки и двух месяцев не простучит.

Но метроном не стучал в Берлине и одного месяца. Они на весь мир провозглашали о «неминуемом падении Москвы» – и не взяли ее. Они четыре месяца обрушивали на Сталинград столько железа, огня и смерти, что этого хватило бы на тысячелетия, – и не взяли его. Они девятьсот дней осаждали Ленинград, подвергая его таким пыткам, о которых до сих пор не расскажешь, – и не взяли его.

Берлин взят. Нет, не тридцать месяцев и даже не четыре пришлось осаждать Берлин. Всего десять дней штурмовали его наши войска. И первый залп по Берлину был сделан ленинградскими артиллеристами – воинами города, который девятьсот дней подвергался обстрелам. Так вместе с москвичами, сталинградцами, севастопольцами подошел Ленинград к Берлину, ворвался в него и бросил его на колени.

Мы не злорадствуем. Злорадство было бы недостойно нас самих, оно было бы ниже наших жертв, нашего самоотречения, нашего мужества. Мы справедливо торжествуем. Это торжество света над мраком, торжество человека над злобной и кровожадной гадиной, торжество великодушного народа над обидчиком человечества. Это торжество полно светлого предчувствия близкой, теперь уже очень близкой, окончательной победы!

Запомни эти дни.

Прислушайся немного,

и ты – душой – услышишь в тот же час:

она пришла и встала у порога,

она готова в двери постучать.

Она стоит на лестничной площадке,

на темной,

на знакомой без конца,

в солдатской, рваной, дымной плащ-палатке,

кровавый пот не вытерла с лица.

Она к тебе спешила из похода

столь тяжкого,

что слов не обрести.

Она ведь знала: все четыре года

ты ждал ее,

ты знал ее пути.

Ты отдал все, что мог, ее дерзанью:

всю жизнь свою,

всю душу,

радость,

плач.

Ты в ней не усомнился

в дни страданья,

не возгордился праздно в дни удач.

Ты с этой самой лестничной площадки

подряд четыре года провожал

тех – самых лучших,

тех, кто без оглядки

ушел к ее бессмертным рубежам.

И вот – она у твоего порога.

Дыханье переводит и молчит.

Ну день, ну два, еще совсем немного,

ну через час – возьмет и постучит.

И в тот же миг серебряным звучаньем

столицы позывные запоют.

Знакомый голос вымолвит: «Вниманье…»,

а после трубы грянут и салют,

и хлынет свет,

зальет твою квартиру,

подобный свету радуг и зари,

и всею правдой,

всей отрадой мира

твое существованье озарит.

Запомни ж все.

Пускай навеки память

до мелочи, до капли сохранит

все, чем ты жил,

что говорил с друзьями,

все, что видал,

что думал в эти дни.

Запомни даже небо и погоду,

все впитывай в себя,

всему внемли:

ведь ты живешь весной такого года,

который назовут – Весной Земли.

Запомни ж все! И в будничных тревогах

на всем чистейший отблеск отмечай.

Стоит Победа на твоем пороге.

Сейчас она войдет к тебе.

Встречай!

3 мая 1945

Данный текст является ознакомительным фрагментом.