«Наш бизнес — помощь вашему бизнесу!»

«Наш бизнес — помощь вашему бизнесу!»

Джон всегда отличался трезвым умом. Его жена Энни — тоже. Агенту по продаже автомобилей было вежливо указано на дверь: «Не тратьте красноречия, мистер, нам не нужна новая машина». Вообще-то супруги могли бы позволить себе покупку в рассрочку последней модели — оба работали и неплохо зарабатывали, но они давно решили, что умеренность способна заменить богатство.

Поскольку дела молодой четы шли превосходно, ей был открыт кредит «АА-1», которым пользуются уважаемые и вполне платежеспособные люди. Джон и его жена могли бы набрать немало вещей, но мудро ограничились кухонным оборудованием с остроумно устроенным герметическим отделением для мытья посуды: нажмешь кнопку, и установленные в гнезда тарелки начинают бешено вращаться под струей воды, в которой автоматически растворяется мыльный порошок. Это очень, очень удобно!

К тому времени, когда Энни почувствовала, что скоро будет матерью, долг за кухню был почти выплачен. Поэтому не было никаких причин отказываться от покупки холодильника.

Может быть, при других обстоятельствах Джон не поспешил бы с телевизором, но стало неудобно ходить к соседям: кажется, они больше пялили глаза на Энни, чем на экран, — ах, мол, как она подурнела, бедняжка! Впрочем, условия рассрочки оказались очень, очень выгодными: всего 9,5 доллара в месяц за лучшую модель с самым большим экраном.

В августе у них родилась дочь. Это стоило дороговато, несколько сот долларов: больница, уход, семь визитов врача на дом, колясочка, детское белье., Но у Джона было кое-что отложено на черный день. Кроме того, Джон стал прирабатывать на второй, вечерней, службе: лучше поменьше спать, чем лезть в долги.

Когда появляется ребенок, квартира становится тесной. Подыскивать новую? Но если подсчитать, сколько ты заплатишь хозяину за десять, за пятнадцать лет, то станет ясно, что выгоднее иметь свой дом.

В газете «Нью-Йорк таймс», которую регулярно просматривал Джон, объявления о продаже домов в рассрочку занимали много страниц.

«Что за покупка! Что за расположение! Новая модель в современном стиле!» — читал Джон, рассматривая рисунок уютного коттеджа. — Цены от 16 650 долларов. Рассрочка на 30 лет».

На другом рисунке две огромные руки бережно подносили покупателю не менее очаровательный деревянный дом: «Это то, о чем мечтают! Цена всего 15 490 долларов. Рассрочка на 30 лет».

«Мы продаем дома, которые удовлетворят ваш вкус, — приглашало третье объявление. — Тысячи рук и сердец помогли создать нашей фирме дом-мечту для семьи преуспевающего человека, ценящего комфорт. Цена 18 990 долларов. Рассрочка на 40 лет, первый взнос всего 1000 долларов».

Четвертое, десятое, двадцатое объявления призывали не медлить с покупкой, спешить с выбором, не упустить своего счастья, воспользоваться исключительно выгодными условиями и т. д. и т. п.

Джон знал, разумеется, что дома продают в рассрочку лишь вполне платежеспособным людям, имеющим достаточно устойчивый заработок. В этом смысле он был подходящим кандидатом для компаний, торгующих «мечтой». Однако Джон никогда не отличался легковерием и был не из тех, кто легко попадается на крючок рекламы. Заплатив адвокату за совет, он попросил рассказать ему то, что не досказывалось в газетных объявлениях.

— Итак, — сказал адвокат, — вы хотите знать, сколько нужно заплатить за дом стоимостью в 15 тысяч долларов при рассрочке на 40 лет? Одну минуту. Пожалуйста! 37 003 доллара.

— ?!

— Да, к сожалению…

И адвокат разъяснил, что при столь длительной рассрочке фирма, страхуя себя от риска, берет высокие кредитные проценты. Они составляют 20 093 доллара. Ну и 1910 долларов — страховка приобретенного дома. Всего 37 003 доллара, повторил адвокат.

Джон спросил, будет ли он владельцем дома до уплаты последнего взноса?

— И да и нет, — уклончиво ответил адвокат.

Дело в том, что если покупатель, даже выплатив значительную сумму, не может продолжать уплату взносов, фирма вправе отобрать дом. При этом она сама установит свои убытки от прекращения платежей. Если убытки меньше уже выплаченных взносов, покупатель, возможно, получит разницу, хотя расчет на это был бы неоправданным оптимизмом. Если же убытки, подсчитанные фирмой, больше выплаченной суммы, покупатель не только лишается дома, но и остается должником фирмы. Разницу взыскивают по суду.

Джон долго с чувством тряс руку адвокату. Теперь уже совершенно ясно: к чертям покупку, надо самому строить дом! Ведь он строитель по профессии, сын мастера-плотника! Пусть другие обогащают сладкоголосых сирен, зазывающих простаков через «Нью-Йорк таймс».

Джон углубился в каталоги строительных материалов, неделю корпел над расчетами. Выходило, что дом обойдется в 11–12 тысяч долларов.

И пришел день, когда супруги отправились в банк, где висел плакат: «Наш бизнес — помощь вашему бизнесу!» Поистине, хорошо сказано!

Банковский служащий любезно придвинул супругам кресла. Отличная мысль — строить дом. Итак, нужны 12 тысяч долларов? Он рад сообщить, что, по-видимому, не встретится особых затруднений в предоставлении кредита столь уважаемой чете, известной аккуратным погашением обязательств. Откуда банк знает, как они платят? О, это маленькая профессиональная тайна!

Господам известно, что максимальный срок обычного займа — три года, погашение — ежемесячными взносами? Прекрасно. Тогда остается сообщить, что при открытии счета на 12 тысяч долларов нужно подписать долговое обязательство с учетом банковского риска. Слишком высок процент? Но, право же, банк не смеет настаивать, чтобы столь уважаемые миссис и мистер брали деньги под заклад будущего дома именно здесь… Что? Олл райт?

Джон вынул автоматическую ручку «Паркер» и подписал обязательство.

Дом построили за год, и этот год не был лучшим в жизни семьи. Почему-то все обходилось дороже, чем рассчитывал Джон. Деньги быстро таяли. В старинном деревянном ларце, доставшемся Джону от отца, росла пачка неоплаченных счетов за краски, за прелестный линолеум для кухни — зеленые и черные квадраты с серой жилкой, за удивительные моющиеся обои для детской.

После долгих семейных споров супруги решили обратиться за новой ссудой, на этот раз уже не в банк, а в финансовую компанию (ссудную кассу). Ведь неоплаченные счета — опасная штука. Они быстро подорвут репутацию, и вместо отличного кредита «АА-1» им придется пользоваться каким-либо другим, более низкого ранга, где за риск берут гораздо большие проценты!

Супруги нашли, что в банке служащие были любезнее, чем в финансовой компании. Кресла им придвинули и здесь, но разговор напоминал вежливый допрос. Какова стоимость дома? Сколько нужно средств вложить еще, чтобы он был окончательно готов? Какие ценные вещи есть у супругов? Сколько они должны и кому? Может, кто-либо должен им? Не ожидают ли они наследства?

Еле сдерживая негодование, весь красный, Джон отвечал на вопросы. Энни нервно теребила сумочку.

В конце разговора супруги получили бланки-анкеты. Их полагалось заполнить. Прощаясь, служащий попросил супругов зайти в ближайшее время: правление компании должно еще посоветоваться.

Позднее сосед со смехом рассказал Джону о визите некоего странного мистера. Он интересовался, не пьет ли Джон, не страдает ли Энни какой-либо тяжелой болезнью, не дерутся ли они, когда ссорятся. Сосед послал его ко всем чертям, но тот вместо этого отправился через дорогу, к старухе Банкс.

Джон узнал от сослуживцев, что любознательный господин побывал и у него на работе. По-видимому, сведения, собранные детективом, удовлетворили финансовую компанию. Супруги получили ссуду, причем часть ее сразу была удержана как первые взносы погашения.

С той поры супруги, кажется, только и делали, что платили. На них не свалилось никакой беды, Джон даже получил на работе прибавку — 12 долларов в неделю. У них кухня была не хуже, чем у соседей, ванная не хуже, чем у соседей, детская не хуже, чем у соседей. Правда, при первоначальных расчетах предполагалось, что в детской будет один малыш, а стало двое…

Конечно, опять понадобились деньги на больницу и врачей. Кроме того, Энни, занятая с маленьким, не смогла ничего прирабатывать. Да, вот тут-то, должно быть, и нарушилось неустойчивое равновесие их долгов и платежей. И началось: просрочка платежа — рост процентов; рост процентов — больше долг; больше долг — выше очередной платеж.

Супруги покупали теперь исключительно в рассрочку: свободных денег у них почти не оставалось. Энни, ставшая расчетливой до скупости, обнаружила, что вещи, продаваемые в кредит, либо хуже, либо дороже продаваемых за наличные. И однажды она, возмущенная, выложила хозяину магазина все, что о нем думает.

К ее удивлению, тот выслушал нападки совершенно спокойно. Да, он продает это вот великолепное кресло за 100 долларов господам, покупающим в рассрочку, тогда как покупатель, способный немедленно раскрыть бумажник, может забрать его за 80. Нет, даже за 75. А госпоже, если она готова заплатить сейчас же, он уступит за 70 долларов! Нет? Ага, вот видите!

Он, владелец магазина, давно знает госпожу, знаком с ее мужем и готов откровенно объяснить ей все. Люди не умеют соразмерять свои желания и возможности. Им всегда кажется, что платить лучше завтра, чем сегодня. Им нравится вещь, и они забирают ее, оставляя свою подпись вместо долларов. Иногда это очень красивая подпись с завитушками и росчерками, но он, хозяин магазина, не может расплачиваться ею за товары, получаемые от оптовых фирм. Знает ли миссис, что многие обладатели красивых подписей вообще в состоянии сделать четыре, ну, от силы пять взносов за купленные в рассрочку вещи? Потом они объявляют о своем банкротстве или, еще хуже, попросту убегают из города. Владельцы магазинов вылетали бы в трубу один за другим, если бы заранее не предвидели это.

— Мы немножко психологи, — продолжал разоткровенничавшийся хозяин. — Немедленное расставание с шуршащими зелененькими бумажками? О, тут покупатель дьявольски придирчив, он все пробует на зуб. Но в рассрочку… Разборчивость? Придирчивость? Иной, понимаете ли, чувствует себя ловкачом, надувающим продавца: берет вещь и уходит, не раскрыв бумажника. А мы? Мы вынуждены продавать в кредит либо неходкий товар по обычной цене — скоро за него, возможно, не дадут и цента, либо настоящую вещь с большой наценкой. Наш расчет прост: мы должны уже вернуть свое после того, как покупатель оплатит, скажем, половину долга. Если он сбежит или обанкротится раньше — наш убыток, если будет в состоянии внести еще два-три взноса или расплатится до конца — наша прибыль. Мы страхуем себя. Простите за откровенность, но такова жизнь.

Энни поблагодарила и сказала, что, кажется, начинает кое-что понимать.

Шло время, росли дети, и, увы, росли долги. Когда вместе с быстро нарастающими процентами ежемесячный взнос в погашение долгов достиг 110 долларов, Джон пошел к финансовому эксперту. Он выложил все начистоту. Что делать? Может, продать дом?

Эксперт оказался весьма знающим человеком. Тысячи людей, заметил он, приходят к нему, чтобы рассказать о долгах, надеждах и отчаянии. На основе своего опыта и опыта своих коллег он считает положение весьма опасным, если сумма ежемесячного взноса превысит 12 процентов того, что остается в семье от заработка после уплаты налогов. Как обстоит у его уважаемого клиента? О-о! Это было неосторожно! Если нет надежды на какое-нибудь крупное подкрепление, скажем — наследство, то, по-видимому, расставание с домом неизбежно. Разумеется, сначала дом можно перезаложить, получив еще некоторую довольно значительную сумму. Но проценты, проценты!..

Джон перезаложил дом. В сущности говоря, это была просто оттяжка, игра в прятки с судьбой. Когда подошел очередной срок расчета по неотложным платежам и счетам, платить было нечем. Джон послал в газету объявление: «Продается дом, удовлетворяющий взыскательному вкусу, рассчитанный на человека, ценящего комфорт».

Ему предлагали смехотворно малую цену. Дом был построен несколько лет назад по его собственным планам, и уже тогда соседи говорили, что двери слишком широки, а потолки слишком высоки и что веранду лучше было бы делать в модном «колониальном» стиле. Но, вероятно, дело было даже не в моде: просто покупатели навели справки о владельце и знали, что тот приперт к стене.

Джону удалось ненадолго выкрутиться еще раз: он получил в банке 700 долларов с обязательством немедленной уплаты после продажи дома. Дом был, наконец, продан, но к новой ссуде уже успели прирасти проценты: 63 доллара.

Джон стал мрачным, вспыльчивым. Дети раздражали его, особенно младшая девочка: ведь с ее рождением дела их семьи сначала медленно, потом все быстрее и быстрее покатились под гору. Вскоре кредиторы стали бесцеремонно наведываться в маленькую квартиру, снятую семьей. Если Джон был в конторе, Энни с детьми пряталась в спальне и не отвечала на звонки.

Но однажды Джону сказали на работе, что газовая компания, которой он задолжал за полгода 78 долларов, грозит наложить арест на его жалованье. Что он думает по этому поводу?

А что он мог думать? Либо бежать от кредиторов, либо подать заявление о своем добровольном персональном банкротстве.

Это страшная штука — банкротство, объявление себя несостоятельным должником! Финансовый крах еще полбеды. Банкротство — жизненный крах, потеря не только кредита в лавках и банке, но и уважения окружающих. Знакомых не оказывается дома, когда банкрот звонит у их подъезда. Лучше не подходить к телефону: разъяренный кредитор не обязан выбирать выражения. В сущности, персональное банкротство — конец карьеры: многие фирмы никогда не примут человека с клеймом неудачника, причинившего убытки своим благодетелям.

В тот день, когда Джон, постаревший на десять лет, подал петицию о признании его банкротом, долг семьи не был слишком большим: 2360 долларов. А ведь было время, когда он без труда получил в банке впятеро больше!

Суд объявил Джона добровольным персональным банкротом, обязав выплачивать из жалованья лишь часть долга: было ясно, что выплатить все он теперь не в состоянии. Это было 130 007-е персональное банкротство, зарегистрированное в тот год.

Вот и вся история с благополучным концом. С благополучным? Конечно. Джон не запил с горя и даже не потерял работу. Его имущество не было распродано с аукциона. Семью не выбросили из квартиры. У Джона не отняли новый автомобиль — его просто не было, а старый, полностью оплаченный, Джон продал для покрытия расходов по объявлению банкротства.

Но история людей неглупых, осмотрительных, не пытавшихся нахватать как можно больше в долг, по-своему страшнее драматических выселений с помощью полицейских или попыток отравиться снотворными таблетками…

К началу 1962 года американцы были должны банкам, финансовым компаниям, магазинам, газовым и электрическим компаниям, больницам, врачам 290 миллиардов долларов. Три пятых этой колоссальной суммы — долги за дома.

Долгом обременены 86 из каждых 100 американцев в возрасте от 25 до 34 лет. А ведь это цветущий возраст, когда человек, окончив учебное заведение, прочно стал на ноги, полон сил и энергии. Впрочем, долговая гиря волочится за американцем до самой смерти: каждый третий старец, перешагнувший за 65 лет, все еще расплачивается с кредиторами.

И последняя цифра: фирмы, торгующие в рассрочку, ежегодно получают только в виде процентов 14 миллиардов долларов!

О банковских доходах от кредита я уже говорил.

Что такое? Наискосок от моей гостиницы, возле серого здания «Харрис интертайп корпорейшн», опять парни с плакатами? Но ведь забастовка у Ремингтона кончилась всего дня три-четыре назад. Или предприниматель снова нарушил условия соглашения?

Перехожу улицу. A-а, это бастуют уже другие! Серый дом нашпигован разными конторами. На указателе у входа обозначена даже организация со странным названием: «За кулисами американского бизнеса». Парень в клетчатой черно-белой куртке и пожилой сутулый мужчина в темных очках меряют тротуар перед главным входом в здание: ни секунды остановки, задерживаться запрещает закон. Они пикетируют управление корпорации, давшей имя зданию.

В листовках, которые раздают пикетчики, сказано, что забастовку организовал профсоюз, входящий в Американскую федерацию труда — Конгресс производственных профсоюзов, что принадлежащий корпорации завод линотипов стоит уже четвертую педелю и что правление зря упрямится, теряя прибыли. Пытаюсь выяснить подробности.

— А ты откуда? — хмуро спрашивает парень в клетчатой куртке.

— Объединенные Нации, журналист.

— А-а, — тянет он с полным безразличием. — Чего добиваемся? Так, некоторых прибавок. Приезжаем сюда из Бруклина с завода по очереди пикетировать главный оффис. Дело затянулось…

К нам неторопливо направляется полисмен: я ведь своими расспросами остановил пикетчиков. Может быть неприятность. Парни начинают шагать с удвоенной быстротой.

На моей памяти это уже третья забастовка, связанная с серым зданием на углу Второй авеню. Дом, начиненный конторами, если и не сотрясают бури, то уж, во всяком случае, частенько прохватывает крепким сквознячком.

У меня хранится еще одна листовка, полученная на том же углу. Нет, дорогие друзья, не представляйте при слове «листовка» бумагу, обладающую взрывчатой силой динамита, пламенно зовущую к борьбе и победе! Не думайте, что здешние листовки похожи на те, что хранятся у нас под стеклом музейной витрины, на те, что писались кровью, вдохновлялись верой, печатались в подполье!

Здешние листовки, свободно раздаваемые на глазах у полицейских, сочинены, как мне кажется, весьма вялыми людьми. Вот почитайте: «За последние десять лет корпорация «ATT» имеет в среднем более одной забастовки в год. Этим рекордом могут похвалиться высшие должностные лица «ATT». Мы считаем, что корпорация, которой доверяет народ — она получает государственные заказы на миллионы долларов, — должна выполнять свои обязательства по установлению здоровой трудовой политики».

К кому же обращаются руководители забастовки? Может, к братьям по классу, убеждая их поддержать свои справедливые требования, проявить рабочую солидарность? Да ничего подобного!

Пафос листовки в том, что акционеры корпорации при нынешней ее политике теряют часть доходов.

Слово «прибыли» повторяется в листовке пять раз, слово «акции» дважды, слова «солидарность» и «борьба» ни разу! Самой «революционной» фразой в этом сочинении профсоюзных боссов придется признать ту, где сказано, что потеря прибылей акционерами вызывает «возмущение против корпорации» и что «наступило время перемен в «ATT».

Вот еще одна листовка, чуть покрепче. Я полупил ее у входа в магазин. Листовка просила дорогих покупателей говорить продавцам, что им не нужны блузки с маркой «Джуди Бонд». Эта Джуди Бонд незаконно уволила рабочих, не стала вести переговоры с профсоюзом, «отказалась от осуществления политики гармонии интересов, базирующейся на американском жизненном стандарте в швейной промышленности», — вот почему у Джуди Бонд бастуют. Авторы из профсоюза рабочих промышленности женской одежды, оценивая поступки Джуди Бонд, осмелились употребить такое слово, как предательство, но тут же поспешили взять его в кавычки.

Я не могу утверждать, что эти листовки наиболее типичны. Бывают написанные энергичнее и с более четких классовых позиций. Но бумажка с ватными фразами, раздаваемая забастовщиками из «ATT», снова подтверждает, что немало нынешних профсоюзных лидеров Америки сотворены по образу и подобию Сэмюэля Гомперса, который еще в прошлом веке печально прославился как «вожак-предатель». Они проповедуют единство интересов рабочих и предпринимателей. Они — за классовый мир и гармонию. Послушать их, так в Америке уже давно нет противоречий между трудом и капиталом.

Однажды несколько советских журналистов были приглашены в студию одной американской телерадиокорпорации. Нам показали, как ставятся радиоспектакли, как организуются конкурсы зрителей.

Дело было осенью 1961 года, когда весь мир говорил о новой Программе КПСС. Радиокомментатор, с которым нас познакомили, сказал, что он хотел бы внести ясность в один вопрос: в Советском Союзе не понимают новых отношений между предпринимателями и рабочими, которые сложились в Америке.

— Представьте, — начал наш собеседник, — рабочего, у которого есть несколько акций предприятия. Разве после такой покупки он настоящий антикапиталист? Хорошо, хорошо, пусть он дурно отзывается о своем хозяине, это вполне возможно. Но может ли он искренне желать, чтобы капиталистическое предприятие, акциями которого он обладает, вылетело в трубу? Может ли такой рабочий быть противником процветания предприятия? Видите, интересы капиталиста и рабочего вполне совпадают. Что вы можете сказать по этому поводу?

— То, что у вас пытаются дешево подкупить рабочий класс, — ответили ему.

Но наш собеседник не смутился.

— Не кажется ли вам, что Америка уже близка к тому, чтобы стать первой в мире страной без рабочего класса?

— Вот как!

— Да, это так. Рабочий у нас имеет стиральную машину и холодильник, его дети, если у них есть способности, могут получить даже высшее образование. При этом рабочий не знает никаких тягот, которыми обременен предприниматель. Маркс не учел возможности социальной изменчивости, и в этом была его ошибка. У нас не популярны идеи классовых конфликтов, они сданы в архив. Правящий класс? Но он превратился уже в управляющий класс. Да, он управляет предприятиями, но ведь и рабочий, владеющий акциями, тоже может сказать свое слово на собрании акционеров. Он тоже получает часть прибыли в виде дохода по акциям.

— Какую примерно часть?

— Ну, я не помню, да это и не так важно. Важен принцип. Раз рабочий получает прибыль, то он уже не рабочий, не так ли? И когда у всех занятых в промышленности будут акции, у нас исчезнет рабочий класс в том виде, как его представлял себе Маркс. Идея классового мира становится все популярнее…

— А забастовки?

— Но ведь бывают же конфликты даже между членами правления корпорации. Не так ли? Они все, как вы говорите, капиталисты, но они вступают в конфликт между собой. Почему же конфликт не может развиваться на более широкой базе? И потом, забастовки идут на убыль. Господа, почему вы смеетесь?

Мы действительно смеялись.

То, о чем говорил наш собеседник, не было для нас новым. Он популярно излагал одну из теорий, придуманных американскими социологами по заказу монополий. Все эти теории в общем схожи. Смысл их в нескольких словах таков: американский капитализм теперь совсем не тот, каким он был когда-то, он сильно изменился к лучшему. Предприниматели и рабочие теперь «сидят в одной лодке». Глупо раскачивать ее: если лодка перевернется, в воде окажутся и гребец и рулевой.

В Соединенных Штатах часто говорят, что профсоюзам недостает боевого духа, страстности, ясности цели. Но, повторяю, это верно главным образом в отношении профсоюзных вожаков. Они оказались не по ту сторону баррикад. Эти люди стараются не развивать, а подрывать боевые традиции американского рабочего класса. Им приходится бороться с активностью рядовых членов профсоюза.

Жизнь никак не подчиняется теориям «одной лодки». С классовым миром что-то не получается: гребцы бросают весла куда чаще, чем хотелось бы рулевым. В 1963 году по Соединенным Штатам было зарегистрировано 3400 забастовок.

Любопытно, что среди бастовавших оказались те, кто особенно усердно проповедовал классовый мир: журналисты крупнейших нью-йоркских газет…