Как я стала госпожой Мамба

Как я стала госпожой Мамба

Она была редкой, даже среди высокопоставленных дам, стервой с дурной наследственностью: отец – шпион, дядя – шпион, брат – шпион, мать – не шпионка, поскольку еврейка, и этого уже достаточно.

Страдала нимфоманией с примесью лесбийства и комплексом самки богомола, которая, как известно, откусывает использованным партнерам головы: один из ее многочисленных мужей умер, безжалостно лишенный лекарств, а имена любовников неизвестны, что тоже наводит на нехорошие предположения. Владела гектарами леса вдоль всей Клязьмы и Рублевки и вырубила его, чтобы настроить особняков для продажи. В своей алчности не брезговала ничем. Например, обобрала соотечественников в аэропорту Хургады, собрав последние деньги якобы на заправку самолета и тут же потратив их на духи в дьюти-фри. Мечтала уничтожить всех пенсионеров. Охотилась на молодых людей на ночных дискотеках. Жила в стеклянном дворце. Звали ее Ирина Хакамада, с ударением на последнем слоге.

Вот мой образ, который сцедится со страниц российской прессы, желтой уже и от времени. Готовая героиня для триллера «Кремль в кимоно, или Госпожа Мамба». Его и напишет какой-нибудь правнук Караулова или Доценко. А может, они сами – бренды не умирают. В начале своей политической карьеры, прочтя о себе очередную гадость, я нервничала, глотала новопассит, требовала опровержений, потом успокоилась. Газет – море, я – одна.

Буду каждый раз нервничать и скандалить, стану тощей, злой и морщинистой. СМИ, как терроризм, в честном бою победить невозможно. Никогда не угадаешь, где взорвется. Приручать бесполезно. Сегодня это либеральная газета или канал, завтра они сменили хозяина, а вместе с ним и все виды ориентации. Кто платит ужин, тот девушку и танцует.

Но прессу можно перехитрить и нейтрализовать. Основной метод – работа на опережение: дверцу шкафа распахиваешь, спрятанный за ней скелет вытаскиваешь наружу и демонстрируешь его кому ни попадя, пока от вас обоих не начинают шарахаться. О том, что я – наполовину японка, а мой отец – ортодоксальный коммунист, я тупо повторяла повсюду и добилась, что теперь эта подробность моей биографии никого не возбуждает, кроме пожилых сталинисток. Еще пример. Накануне выборов летом 2002 года мне в панике позвонил Немцов: – Я подвел партию!.. Другая женщина!.. Двое детей от другой женщины!.. Журналисты пронюхали!.. Избиратели не простят!..

В общем, «все пропало, гипс снимают». Я посоветовала оперативно исповедоваться на страницах какого-нибудь бульварного органа: да, согрешил, но согрешил любя. Потому что для русского человека любовь оправдывает все. Тем более так и есть? Так и есть. Детей любишь? Люблю. Всех любишь? Всех люблю. Матерей этих детей любишь? Люблю. Всех любишь? Всех люблю. Ну и вперед! Немцов послушался, и его политический рейтинг тогда не пострадал: скандал в благородном семействе занимал читателя не дольше, чем любая дежурная сенсация «Комсомолки». До свежего номера.

Публичное покаяние у нас вообще приветствуется. Поднимись на помост, поклонись в пояс: «Простите меня, люди добрые!» – и они простят. Во-первых, потому что добрые. Во-вторых, отчего же не простить чужие личные грехи и слабости? Чувствуешь себя немножко богом. Это льстит. Особенно лестно, когда простить просит не дядя Вася из соседнего подъезда, а один из тех, кто болтается там, наверху. Значит, он, как и ты, грешен и слаб. Это сближает. Тем более сегодня в России гласность от долгого воздержания перепутали с нравственностью. Не тот честен, кто не ворует, а тот честен, кто не скрывает. Признайся, и тебе поверят. Признайся, и за тебя проголосуют, как за порядочного человека. Не в чем признаваться? Не обессудь, будем подозревать во всем. Поэтому нашим политикам рекомендуется время от времени в чем-нибудь признаваться. Для сохранения доверительных отношений с массами.

С газетчиками у меня все более или менее наладилось, когда я перестала путать интервью с докладами и усвоила, что журналисту не нужны пространные рассуждения, а нужны яркая фраза и конкретная ключевая мысль. Можно битый час распинаться о свертывании свободы слова в России, о телевизионном зомбировании, о нравственном СПИДе, распространяемом желтой прессой, и предложить акцию: выключить телевизоры и не покупать желтую прессу. Про акцию запишут все, про свободу слова – никто.