Глава 7. Мифы куликова поля

Если мифы о миролюбии славян, о крутости норманнов, о «защитнице» Хазарии и «ласковой матушке» Византии затемняют наше представление об истоках русского народа – то мифы вокруг Куликовской битвы затемняют наше понимание начал Российского государства. Именно на Куликовском поле Москва во весь голос заявила о себе, как правопреемнице (единственной) общерусских князей начальных времён – недаром в «Задонщине» звучат имена Игоря Рюриковича и Святослава. После Дмитрия Иоанновича великокняжеский престол уже навсегда закрепляется за Москвою. Даже разоривший обескровленную недавним побоищем, сданную предателями Москву Тохтамыш не решился «отнять ярлык» у победителя Куликова поля, и Дмитрий в завещании пишет «ДЕТИ МОИ НЕ ИМУТЪ ДАВАТИ ВЫХОДА В ОРДУ, И КОТОРЫЙ СЫНЪ МОИ ВОЗМЕТ ДАНЬ НА СВОЕМ ОУДЕЛЕ, ТО ТОМУ И ЕСТЬ». В дальнейшем московские великие князья наследуют друг дружке, не ездя в Сарай за ярлыками – то есть Московское государство добивается фактической независимости от ханов и беклярибеков.

Закономерно, что вокруг столь ключевого момента наслаиваются мифы. Часть из них довольно древняя – лет через сто-полтораста после сражения, когда окончательно стало ясно, что власть Орды более не вернется, да и сама Орда окончательно превращается в окрошку мелких ханств без надежды на восстановление, церкви потребовалось «заретушировать» своё активное сотрудничество со степными захватчиками и привилегированное положение в оккупированной стране. Первую крупную победу Москвы над ордынцами решено было изобразить, как «крестовый поход» против «поганых» и едва ли не целиком заслугу церкви.

Мифы эти, при всей очевидной научной несостоятельности, сейчас несут в массовое сознание с неослабевающей силой. Чего стоит один профинансированный патриархией мультфильм «Пересвет и Ослябя» – к счастью, вполне бездарный.

Второй волной мифов «накрыло» Куликово поле уже в XX веке, когда расцвела и заблагоухала идеология евразийства – по верному определению А.Г. Кузьмина, наиболее подлой формы русофобии. Чтоб оценить научную и моральную состоятельность этого «учения», немного отсупаю от темы – первая в разделе статья посвящена вполне типичному пассажу «крёстного отца» советского и постсоветского евразийства – Льва Гумилёва. Пассажу, посвящённому началу того страшного периода, который евразийцы пытаются обелить и представить перед нами в радужных красках «русско-ордынского симбиоза», периода, которому, к счастью, Куликовское сражение положило конец.

Увы, мы живём в странные и страшные времена – память о Куликовской битве вытравливается уже официально. Понятие «татарского ига», на радость гумилевцам, изымают из учебников, победу Дмитрия Ивановича предлагают «пересмотреть» (так и хочется выступить с предложением «перепоказать» её этим гражданам – пропорционально изменив количество и вооружение русской стороны, разумеется).

Тем нужнее эта глава.

Ещё одна Евразийская ложь

С подачи праотца нынешних евразийцев, г-на Гумилева (которого мне очень хочется называть Ахматовым, чтоб не оскорблять памяти его отца, великого русского поэта), стало модно рассуждать, что-де понятие дипломатической неприкосновенности в Европу принесли высокоразвитые и прогрессивные монголы. Что до этого понятия неприкосновенности посла дикие европейцы, и, в том числе, наши русские предки, не знали. И что зверства батыевской сволочи в русских городах, оказывается, были оправданы тем, что князья этих городов убили перед битвой на Калке, монгольских послов. И что якобы именно за это монголы называли русские города «злыми». Даже довелось почитать на просторах сети альтернативно-исторический рассказец, в котором описывается мир без монгольского нашествия – и профессия дипломата там профессия смертника, а объявление войны для посланника фактически акт самоубийства. Кстати, не такой уж и плохой бы мир вышел, сдается мне, много больше простых людей, военных и гражданских, сохранили бы жизнь, если б г-да дипломаты имели больше оснований трепетать за собственные задницы – в нашем мире безответственно-неприкосновенные.

Как обычно, ныне покойник врал. До человека была вырезана старая Рязань и Владимир Залесский, чьи князья к Калке никакого отношения не имели – и кстати, в данном случае именно монголы убили русских послов во главе с княжичем Федором. С Киевом, князь которого участвовал в убийстве послов, монголы обошлись всё же несколько мягче, помиловав воеводу Дмитра.

Имя «злой город» встречается только в русских источниках и только в отношении Козельска:

«Оттуду же ву татарЬхъ не смЬютъ его нарещи град Козлескъ, но град злый, понеже бишася по семь недЬлъ. Убиша бо от татаръ сыны темничи три. [247] Татари же искавше и не могоша ихъ изнаити во множествь трупъ мертвыхъ»[246].

Как видим, причины подобного прозвища описаны в единственном его упоминающем источнике ясно.

И что интересно, в той же самой летописи, и до Батыева нашествия, и до Калки совершенно однозначно упоминается, что о неприкосновенности послов на Руси знали:

«Посла же Володимеръ со св?томъ галичкых бояръ, на р?чь е попомъ, к володимерцемь, рекы имъ: «Не имать остатися градъ вашь, аще ми не выдасте Романовичю, аще не приимете брата моего Святослава княжити в Володимер?». Володимерцемъ же хотящимъ убити попа, Мьстъбогъ и Мончюкъ и Микифоръ[21] и р?ша: «Не подобаетъ намъ убити посла». (…) Спасенъ же ими бысть попъ».

Обратите внимание, галицкие бояре, увещевая земляков, аппелируют даже не к священническому званию, а именно к неприкосновенности посла, которая, по всей видимости, в глазах галичан была выше неприкосновенности церковнослужителя.

Отчего ж тогда русские князья – в том числе и Галицкий – поступили столь сурово с послами Орды?

Ответить на это поможет «История монголов», написанная придворным историком чингисида Газан-хана, Рашид ад-Дином, по прямому заказу своего повелителя[247].

Прежде всего бросается в глаза, что эта летопись, создававшаяся изначально с целью возвеличить и прославить монголов, о таком мотиве похода на Запад, как убийство русскими князьями послов, не упоминает совершенно. Она не упоминает и самого факта убийства. Гумилев в очередной раз высосал всё из пальца.

А вот что действительно заслуживает внимания, так это описание поведения монголов перед той самой битвой на Калке:

Оттуда они направились в Дербенд [139] Ширванский, по пути осадой взяли город Шемаху, произвели всеобщее избиение и забрали много пленных. Так как проход через Дербенд был невозможен, то они послали к Ширван-шаху (сказать): «Пришли несколько человек, чтобы нам заключить мирный договор». Он прислал 10 [21] человек из старейшин своего народа; одного они убили, а другим сказали: «Если вы укажете нам дорогу через это ущелье, то мы пощадим вам жизнь, если же нет, то вас также убьем». Те из страха за свою жизнь указали (путь), и они (монголы) прошли. Когда они пришли в область алан, а жители тамошние были многочисленны, то они (аланы) сообща с кипчаками сразились с войском монголов; никто из них не остался победителем. Тогда монголы дали знать кипчакам: «Мы и вы – один народ и из одного племени, аланы же нам чужие; мы заключим с вами договор, что не будем нападать друг на друга и дадим вам столько золота и платья, сколько душа ваша пожелает, (только) предоставьте [33] их (алан) нам». Они прислали много добра; кипчаки ушли обратно, м монголы одержали победу над аланами, совершив все, что было в их силах по части убийства и грабежей. Кипчаки, полагаясь на мирный договор, спокойно разошлись по своим областям. Монголы внезапно нагрянули на них, убивая всякого, кого находили, и отобрали вдвое «больше того, что перед тем дали. Некоторые из кипчаков, оставшиеся в живых, убежали в страну русских, [22] а монголы зазимовали в этой [140] области, сплошь покрытой лугами. Оттуда они отправились к городу Судаку, на берег моря, соединяющегося с Константинопольским проливом, и взяли тот город. Тамошние жители разбежались. Затем они (монголы) двинулись на страну русских и на кипчаков, ушедших туда[248].

Здесь всё. Монголы преспокойно убивали чужих послов. Монгольские «послы» были клятвопреступниками и лжецами, попросту – лазутчиками. Предлагаемый ими «мирный договор» был заведомо ложен – как были таковыми предыдущие. Они «производили всеобщее избиение» в городах, нимало не интересуясь поводом в виде обиженных посланцев.

И «послов» вот этих самых персонажей – возможно, тех самых послов, что предлагали мир половцам – взяли да и убили. Отказались считать послами и признавать за ними посольскую неприкосновенность. Ужасно, правда?

Кстати, вот предложение «невинно убиенных» ордынских «дипломатов»:

«Увидели татары, что идут князья русские против них, и прислали послов к князьям русским: «Слышали мы, что идёте вы против нас, послушав половцев. Но мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сёл, на вас не приходили, но пришли, посланные богом, на холопов своих и на конюхов, на поганых половцев. Возьмите с нами мир, а с нами войны нет. Если бегут к вам половцы, то вы бейте их и добро их берите себе. Слышали мы, что и вам они много зла сотворили. Потому мы их и бьём отсюда»[249].

Сравните с тем, что мы читали у Рашид ад-Дина. Правда же, знакомые нотки? Половецкие беженцы и впрямь могли просветить русских князей и о цене подобных «мирных предложений», и о том, что бывает, когда их примешь.

Ещё раз: Лев Гумилёв – лжец и клеветник. Имя этого выродка, позора своего отца, оклеветавшего память русских князей, защищавших свою землю, оправдывавшего резню в русских городах мнимым «преступлением» их правителей, должно быть для русских ругательством.

Быль про «инока» Пересвета, или как церковь к Русскому подвигу примазалась[250]

Любят православные публицисты помянуть Куликово поле. И если в этот момент обличает такой публицист злодеев-«неоязычников», то не преминет заметить – мол, вот она, Русь-то матушка православная, на бой святым Сергием Радонежским благословенная, с иноком Пересветом впереди. А где, мол, ваши язычники были, полканы да кукеры (кукеры православных публицистов особенно волнуют; не иначе как своими во всех смыслах выдающимися мужскими качествами, не зря ведь Кураев жалуется, что у православия – женское лицо)?!

Действительно, ежели про Куликово поле судить по школьным учебникам, да по, скажем, мультфильму «Лебеди Непрядвы» (мультфильм, не спорю, и впрямь хорош) – тогда да, все так и было – и Сергий князя благословлял, и Пересвет в одной рясе да скуфейке на бой с закованным в железо ордынцем скакал.

Только стоит обратиться к источникам. И красивая – хоть сейчас миниатюру под Палех лакируй! – картинка рассыплется. Слишком уж много загадок вокруг Пересвета. Летописи, современные Куликовской битве, про монашество Пересвета и его поединок с Челубеем – он же, по иным спискам, Темир-Мирза или Таврул – вообще молчат. Упоминают только при перечислении павших в битве, притом в самом конце – такого ли упоминания заслуживал инок, сложивший голову в первом столкновении с татарином на поле Куликовом? Молчит про него и про его брата Ослябю и житие Сергия Радонежского, его первая редакция, записанная младшим современником Сергия, Епифаном. А это уж просто поразительно – неужели благословение на бой с погаными ордынцами двух братьев из обители – настолько уж проходная, ничего не стоящая деталь?! Как Сергий копал огород – важно, а как послал на бой за Отечество и веру двух парней из монастыря – ерунда? Ведь Епифан же сам жил в одном, вроде бы, монастыре с Ослябей и Пересветом. Ведь, согласно более поздним, через сто лет после битвы записанным преданиям, Сергий возложил братьям – иногда их именуют послушниками – схимы…

Современному человеку трудно понять, что тут такого уж из ряда вон выходящего. Однако необычное, мягко говоря, в этой ситуации есть. Церковь часто именуется воинством Христовым, и, как во всякой армии, есть в ней своя жесткая субординация. Схимник – иначе говоря, схимонах – одно из высших званий в этой армии. Сперва человек становится послушником – года так на три, потом его постригают, делают рясофором – еще не монахом! – потом идет просто монах, потом – иеромонах, а вот уж потом… Прочувствовали? Поверить, будто обычному монаху – не говоря про послушника – надели схиму, все равно, что поверить в то, что лейтенанта за какой-то подвиг произвели в генерал-лейтенанты. Такие превращения бывают разве что во снах кадета Биглера из «Бравого солдата Швейка». Или вот еще – по законам православной церкви, ни священник, ни тем более монах не имеют права ни при каких обстоятельствах брать в руки оружие и принимать участие в боевых действиях. Бывали в истории России полковые батюшки, с крестом в руках шедшие рядом с солдатами на вражеские редуты – за что им, конечно, честь и хвала – но даже там, в гуще боя, никто из них не брался за оружие; не было у православных воинствующего монашества католиков, всех этих тамплиеров, госпитальеров, иоаннитов и прочих меченосцев. Правила Вселенского Халкидонского собора вполне однозначно гласили следующее:

«Поставленным однажды в клир, а также монахам, мы определили не вступать ни в воинскую службу, ни в мирской чин: иначе дерзнувших на это, и не возвращающихся с раскаянием к тому, что прежде избрали для Бога, предавать анафеме»[251].

То есть православный послушник, получающий схиму и участвующий после этого в бою, не стены обители защищающий, а выходящий с оружием в поле на врага – это такое диво, такая двойная невидальщина, что ему бы самое место на страницах летописей и житий, рядом с хвостатыми звездами, землетрясениями, говорящими конями и тому подобными редкостями. Однако – молчание!

Из современных Куликовской битве памятников Пересвета упоминает одна «Задонщина», зато она совершенно молчит о Сергии и его благословении. Пересвет в ней «злаченым доспехом посвечивает». Вот и все сказки про рясу или схиму! При всем нашем уважении к знаменитому художнику Васнецову, он был неправ, изображая Пересвета в схиме. Правы были советский художник Авилов и язычник Васильев, а равно и автор памятника герою «Задонщины» в родном витязю Брянске, изобразившие Пересвета в доспехах русского богатыря.

В самых же ранних редакциях «Задонщины» Пересвета и чернецом-то вовсе не именуют. «Хоробрый Пересеет поскакивает на своем вещем сивце, свистом поля перегороди» (Кириллово-Белозерский список). Хорош смиренный инок? Дальше – пуще: «а ркучи таково слово: “Лутчи бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели от поганых полоненным”». Картина маслом кисти Репина, «Приплыли» называется. Православный монах проповедует самоубийство с помощью собственного меча, как предпочтительное плену. Да ведь это – нормальная этика русского воина-язычника времен Игоря или Святослава! О русах, кидающихся на собственные клинки, лишь бы не попасть в плен к врагу, пишут грек Лев Диакон и араб ибн Мискавейх.

А был ли монахом-то Пересвет – закрадывается нехорошее подозрение. Если и был – то определенно не Троицкого монастыря Сергия Радонежского, потому что в синодике – поминальном перечне – Троицкой обители имя Александра Пересвета отсутствует (как, впрочем, и его брата – Родиона Осляби). Захоронены оба героя в Старо-Симоновском монастыре на территории Москвы – вещь также совершенно невероятная, если бы они были монахами другой обители. Да как бы Троицкая обитель допустила бы, чтоб столь знаменитые и выдающиеся ее братья покоились в «чужой» земле?

Между прочим, оба брата были на момент битвы отнюдь не пухлогубыми безусыми богатырями из «Лебедей Непрядвы», а людьми более чем взрослыми. У младшего, Осляби, был взрослый сын, погибший на поле Куликовом. Род старшего, Пересвета, так же не прервался – в XVI веке на Руси появляется его дальний потомок, литовский выходец Иван Пересветов.

Но стоп! Отчего же литовский выходец? Да оттого, что братья называются во всех источниках «боярами брянскими» или «любучанами» – выходцами из расположенного неподалеку от Брянска городка Любутска на Оке. А во времена Куликова поля это были земли Великого княжества Литовского и Русского. И на поле Куликовом брянские бояре могли оказаться лишь под знаменами своего сюзерена литвина Дмитрия Ольгердовича, Брянского князя, пращура рода Трубецких, пришедшего на службу князю Московскому зимой 1379–1380 годов.

Когда ж Пересвет с Ослябею успели в монахи-то постричься? Да еще в монастыре, расположенном на московских землях? Да еще успеть за полгода пройти послух – как мы помним, трехлетний – и «дослужиться» до схимников?

Вопросы, вопросы, вопросы… и ни на один нет ответа. Точнее есть – один на все разом. В год Куликовской битвы ни Пересвет, ни Ослябя монахами не были. Ни Троицкого монастыря, ни какого-нибудь другого – ибо монах от всех мирских обязанностей освобождается, и, прими братья постриг на литовской земле, им незачем было следовать за своим – уже бывшим – сюзереном в Московское княжество.

Между прочим, сам Дмитрий Ольгердович был крещен-то уже в зрелом возрасте. В душах его бояр, суда по «святотатственной» реплике Пересвета, христианство также не успело пустить корней. Как и в душе еще одного литовского выходца, воеводы Дмитрия Боброка, перед битвою ни много, ни мало – ворожащего своему тезке, великому князю Московскому, еще не прозванному Донским, о победе по волчьему вою, заре и «голосу земли». По свидетельству Гальковского, еще в начале XX века русские крестьяне – кстати, из западно-русских, «литовских» во времена Пересвета Смоленских краев – вот так, на восходе Солнца, кланялись Земле, кланялись тайно и сняв предварительно крест. Тайну Дмитрий Иванович соблюл; любопытно, снимал ли он крест?

Ослябя, оставшийся в живых в Куликовской сече, позднее служил в боярах у еще одного литовского выходца – митрополита Киприана, под старость же и впрямь постригся в монахи. Так, надо думать, и появился в источниках «чернец Родион Ослябя», ну а уж коли в «Задонщине» (первые списки которой ни словом не намекают на монашество брянских бояр) он называет Пересвета братом, то монахи-летописцы и сделали «логический» вывод, задним числом вписав в свои ряды обоих героев Куликова поля. И произошло это, судя по летописям и спискам «Задонщины» не ранее конца XV века, когда иго было уже окончательно свергнуто, и провалилась последняя попытка реставрировать его (хан Ахмат в 1480 году). Тогда же возникло и «Сказание о Мамаевом побоище», перекроившее чуть не всю историю Куликовской битвы «на злобу дня», и упоминания о небывалом походе на Куликово поле Ягайлы (в «Сказании…» вообще почившего за несколько лет до сечи на Непрядве Ольгерда[252]), невесть отчего повернувшего с полдороги. Позвольте посмеяться над распространенными объяснениями, что свирепый воин и полководец «испугался» остатков московского войска, только что перенесшего страшное сражение. Это-то объясняется хорошо – соперничество Москвы с Литвой в собирании Русских земель было в разгаре, Литва – точнее, уже Речь Посполитая – стала католической и начала, на свою, в конечном счете, голову, притеснять православных – короче, про Литву просто требовалось сказать какую-нибудь гадость. Хотя бы просто чтоб «замазать» активнейшее участие Андрея и Дмитрия Ольгердовичей с их подданными – Боброком, Пересветом, Ослябей – в великой победе над Ордой.

Но понятно и желание церкви прибрать к рукам имена героев Куликова поля. Церкви тоже хотелось кое-что «замазать» – только не чужие подвиги, а собственное… м-да, тут как-то никаких цензурных определений на язык не подворачивается… ну, скажем, собственное поведение во времена ига. Ярлыки, которыми награждали митрополитов ханы Менгу-Темир, Узбек, Джани-бек и их потомки, говорят сами за себя. Под угрозой мучительной смерти запрещалось не только причинять какой-либо вред «церковным богомольцам» или посягать на их имущество – даже словесно оскорблять православную веру! Против кого направлены были эти указы – ясно: до XIII века на Руси действовали капища Древних Богов. Но лучше всего – мотивация этих суровых запретов в ханских ярлыках: «зане они за нас и за весь род наш бога молят и воинство наше укрепляют».

Что тут сказать… не говорить хочется – кричать! Особенно хорошо читать это после того, как почитаешь душераздирающее «О разорении Рязанской земли Батыем», да вдобавок – описания раскопок сожженных Ордой городов с детскими скелетиками в печах и распятыми останками изнасилованных и убитых женщин; после того, как ознакомишься с сухой археологической статистикой – 75 % городов и сел северо-восточной Руси не пережили XIII века, были уничтожены полностью – это при том, что в уцелевших шла резня, выживали единицы… с описаниями рабских рынков на черноморском берегу того времени, набитыми золотоволосым, синеглазым живым товаром из Руси…

Это они за них молили своего бога! Это их воинство они укрепляли! И действительно укрепляли – когда тверичи восстали против ордынского ига и убили сборщика податей Чолхана (Щелкана Дудентьевича из былины, который «у кого коня нет – дитя возьмет, у кого дитя нет – жены возьмет, у кого жены нет – самого возьмет»… церковники, кстати, дани не платили вообще), когда московский князь Калита вместе с ордынцами разгромил и сжег Тверь, а тверской князь Александр сбежал в вольный Псков, до которого не дотягивались длинные лапы Орды, митрополит Феогност под угрозой отлучения заставил псковичей выдать защитника русских людей на казнь татарам.

Вы не поверите, читатели, но еще в XV веке церковники нисколько не скрывали этого союза с Ордой. Они им хвалились, писали посягнувшему на церковные земли Ивану III: «Мнози и от неверных и нечестивых царей… зело по святых церквах побораху, не токмо в своих странах, но и в Руссийском вашем царствии, и ярлыки давали». Не знаешь, на что пуще умиляться – на это дивное – «вашем Руссийском царствии» – прямо таки нынешняя «эта страна» – или на саму беспредельную наглость, защищающую нажитое при оккупации добро в едва освободившейся стране ссылками на законы оккупантов.

Однако вскоре Русь окончательно поставила Орду на место на Угре, и церковники – тут же, «и мужниных еще сапог не износивши» – кинулись примазываться к победе над завоевателями. Так посмертно «постригли» в троицкие монахи полуязычников из дремучих брянских лесов, братьев-бояр Ослябю и Пересвета.

Исторический же Александр Пересвет никогда не был монахом, обитель Сергия разве что мимо проезжал. Я знаю, что эта статья мало что изменит – как были, так и останутся бесчисленные картинки с Пересветом, вопреки всякому здравому смыслу, скачущему на врага в долгополой сутане, как звучали, так и будут звучать экстатические завывания штильмарков и уткиных про «подвиг схимника Пересвета, благословленного на бой святым Сергием». Что ж, вольному – воля, вольному – правда, а «спасенным» – их рай, их краденые герои и ворованные подвиги. Каждому свое. Я писал не для них…

СЛАВА ПРАВДЕ!

СЛАВА РУССКИМ ВОИТЕЛЯМ, ПЕРЕСВЕТУ ХОРОБРОМУ И БРАТУ ЕГО ОСЛЯБЕ – ГЕРОЯМ КУЛИКОВСКОЙ БИТВЫ!

ПОЗОР ЛЖЕЦАМ – НАСЛЕДНИКАМ ПРЕДАТЕЛЕЙ И ВОРОВ!

P.S. Внезапно наткнулся на весьма вдохновляющую поддержку некоторых мыслей, изложенных в этой статье. Причем с совершенно для меня неожиданной стороны.

Егора Станиславовича Холмогорова представлять не надо, я полагаю. Его безусловная преданность православию также ни в каких дополнительных комментариях не нуждается.

Поэтому особенно отрадно, и, не скрою, удивительно, было прочесть у этого видного публициста такое:

«Мы воспитаны на картине Куликовской битвы, сформированной гениальным эпическим памятником, созданным через столетие после сражения – «Сказанием о Мамаевом побоище». Именно в нем мы впервые находим самые памятные детали сражения. Но писать о Куликовской битве по «Сказанию» – это почти то же самое, что писать историю Ронсевальской битвы, где восставшие баски разбили маркграфа Хруоланда, по «Песни о Роланде».

(…)

Здесь-то в гуще битвы и сражается отважный брянский боярин Пересвет-чернец. Был ли он монахом именно Сергиевой обители, стал ли чернецом до сражения или умирая от ран после, – нам неизвестно. Но он совершил великие подвиги, сделавшие его одним из центральных героев «Задонщины». Поэма приписывает ему восклицание обращенное к князю: «Лутчи бы нам потятым быть, нежели полоненым быти от поганых татаръ!» Судя по тому, что в «Задонщине» говорится о «суженом месте», куда приводят Пересвета (то есть месте «суда Божия»), Пересеет мог и в самом деле сразиться в поединке, но не в начале сражения. И не погиб, хотя был тяжело изранен, после него, продолжая участвовать в битве»[253].

То есть православные авторы публично отказывают в исторической достоверности «Сказанию о мамаевом побоище» как в целом, так и в отношении данных о монашестве Пересвета с братом на момент сражения.

Тут, кстати, можно заметить, что и благословение, полученное-де Дмитрием на битву с Мамаем у Сергия Радонежского, тоже впервые появляется в этом позднем – и уже откровенно признаваемом фантастичным даже православными публицистами – источнике.

Нимало не льщу себе надеждою, что это моя заслуга – ведь это только иеромонах Гумеров и его читатели наивно полагают, что в достоверности «СоМП» сомневаются-де одни злодеи-неоязычники. Егор Станиславович, полагаю, в курсе и исследований историка и археолога А.Л. Никитина на эту тему – я в своё время лишь популяризировал изыскания покойного исследователя – и работ более ранних авторов. Впрочем, господин Холмогоров так и говорит: «Он мог бы поставить под сомнение визит к преподобному Сергию, поединок Пересвета с «Челубеем», (…) – и при этом привести ссылки на десятки современных работ серьезных исследователей, которые доказывают сомнительность всех этих привычных нам деталей битвы»[254]

Вопрос тут не в моём честолюбии.

Вопрос в том, что историческая правда понемногу выходит на поверхность. И это не может не радовать.

Почему Дмитрий бился не под знаменем

Одной из загадок Куликовской битвы является более чем странная история с обменой доспехами и конями князя Дмитрия и боярина Михаила Бренка. Как мы помним, Дмитрий снял княжеские доспехи и, отдав их вкупе с конем Михаилу Бренку, оставил его под знаменем, сам уехал в передовой полк на чужом коне и в простых доспехах.

Что бы сие значило? Можно, конечно, допустить, что это очередное сочинительство безвестного автора «Сказания о Мамаевом побоище»[255], благо с фантазией у него было все в порядке – и который год как мертвый Ольгерд литовское войско на Москву ведет, и татарин-мусульманин Мамай к Перуну и Хорсу (а за одним к «Реклею»-гераклу и «Бохмиту»-Магомету) взывает.

Однако, вообще говоря, в его выдумках обычно прослеживается некая логика или хотя бы следование шаблону. Мамай поганый, значит, язычник, значит, должен к идолам взывать. Вон, у французов в «Песни о Роланде» мавры из Кордовского эмирата Аполлона и Юпитера славят. С Литвой Москва враждует за русские земли, значит, изобразим, как подлые литвины хотели нашим в спину ударить (а когда умер Ольгерд, во времена написания «Сказания, более чем сто лет спустя после Куликовской победы, уже мало кто помнил). Почитаемого в только что подмятой Моской Рязани князя Олега Ивановича сделаем из ведущего свою политику государя предателем. Александр Пересвет, боярин брянский, уже однозначно превращается в монаха и становится участником эпического поединка с печенегом (!!!). И так далее.

Но какой смысл в истории с переодеванием, чего ради было ее выдумывать? Аналогов тоже не припоминаю. И простой небрежностью, вроде именования «князя» (темника) Мамая «царем» (ханом), чего современные битве русские источники себе не позволяли, тут тоже дело не решается.

Позднее изобрели дивное объяснение: оказывается, Дмитрий сделал это, чтоб войско не смущалось, если флаг упадет и сражающиеся под ним погибнут – мол, зато князь, может, и жив. У меня просто слов нет для определения гениальности такого объяснения. Нет слов и для описания того «воодушевляющего» эффекта, что окажет на войско факт бесследного растворения князя неизвестно где. Ну, или еще немногим лучше – факт нахождения его в первых рядах, среди, фактически, смертников.

На мой взгляд, многое объясняет малоосвещаемый официальной историографией факт: на момент битвы князь пребывал отлученным от церкви митрополитов Киприаном. Что самое интересное, мы знаем об этом из письма Киприана к Сергию – тому самом Сергию Радонежскому, что многими десятилетиями после сражения внезапно объявится на страницах его описаний «благословляющим» анафемствованного князя, (на случай, если кто станет твердить, что «Киприан не анафемствовал Дмитрия, а только отлучил» – вот мнение человека, в вопросе безусловно компетентного: «На богословском языке отлучение от Церкви есть анафема. И, соответственно, верно обратное определение: анафема есть не что иное как отлучение от Церкви»[256]).

Итак, анафема Киприана[257]:

«Но раз меня и мое святительство подвергли такому бесчестию, – силою благодати, данной мне от пресвятой и живоначалыюй троицы, по правилам святых отцов и божественных апостолов, те, кто причастен моему задержанию, заточению, бесчестию и поруганию, и те, кто на то совет давали, да будут отлучены и неблагословенны мною, Киприаном, митрополитом всея Руси, и прокляты, по правилам святых отцов».

На самом деле, как мы знаем из третьего письма Киприана Сергию, Сергий его анафему поддержал, и, по всей видимости, распространил – а об этом можно судить по количеству списков, в котором дошло до нас содержащее отлучение письмо Киприана.

Летом 1380 года Киприан находился в Константинополе, куда поехал жаловаться на Дмитрия. Снять оттуда отлучение он не смог бы даже при желании – не было еще ни телеграфа, ни радио, ни сотовой связи. Покинув Москву летом 1378 года, он прибыл в Константинополь весною 1379-го – вряд ли обратно он мог добраться быстрей.

Хуже того, кандидат в митрополиты, выдвигавшийся самим Дмитрием, Михаил-Митяй, русский, а не грек или болгарин, выходец из белого духовенства, стоявший, в отличие от Киприана, епископа суздальского Дионисия и Сергия Радонежского, за независимость русской церкви от Константинополя, приплыв в Константинополь летом 1379 года, почти тут же умер.

О смерти, ожидавшей Митяя в Константинополе, перед его отъездом откровенно говорил тот же Сергий.

Итак, посмотрим теперь на начало Куликовской битвы с этой позиции.

Великий князь отлучен от церкви, его ставленник умер – что многими могло восприниматься как доказательство неугодности Митяя – и его покровителя! – Христу. Сам Дмитрий Иоаннович не мог не чувствовать себя более чем неуютно.

Но Мамай и его орда не собирались считаться с этим. Орда шла на Русь. Орду надо было остановить – но как, если во главе войска стоит отлученный, неугодный богу князь-анафема?!

Сам князь Дмитрий, такой же средневековый христианин, как и большинство его подданых, не мог не думать об этом.

И вот, накануне битвы, великий князь решается на поразительный шаг. Он перелагает княжеские регалии на плечи друга, не задетого анафемой Киприана приближенного. Делается это в прямом смысле перед богом – перед ликом Спаса на черном московском знамени, ратной иконой Москвы. Теперь Христу не за что гневаться на московское войско – во главе его не отлученный, не анафема, а благоверный православный христианин. Сам же Дмитрий уходит простым воином в передний полк, отдавая себя на суд божий – не как князь, а как простой человек. Становится в один ряд с нехристями и двоеверцами с северного Белоозера и языческой Литвы.

После боя, очнувшийся, он наверняка испытал большую радость, чем мы это представляем себе сейчас. Не просто лично он уцелел, не просто войско выиграло битву – бог явил волю, вседержитель рассудил, и признал его, Дмитрия, правым. Отлучение снято – снято волею высшею, чем воля митрополита и самого патриарха. Не только жизнь, не только победа – примирение с богом.

Так – если он руководствовался предполагаемыми мною мотивами – должен был понимать происходящее князь Московский. Так это должны были воспринимать его православные подданные. Так, судя по всему, понял это и Киприан, в 1381 году вернувшийся в Москву и примирившийся с Дмитрием – ненадолго, правда, до своего бегства из оставленной на него Москвы перед наступающей ордой Тохтамыша.

Но те, кто сражались рядом с ним, подданные литовских и белозерских князей, может быть, обратили внимание на иное – израненного, упавшего князя прикрыла ветвями упавшая, срубленная в жестокой сече береза – одно из священных деревьев языческой Руси.

Как темник Мамай «призывал богов»

Я говорил и буду говорить, что надо читать источники. Но читать источники надо уметь – и, к сожалению, просто умения разбирать буковки из младшей школы тут недостаточно. Сейчас я не хочу даже говорить о сложностях с языком. Я немножко о другом – один источник, взятый сам по себе, не даёт ничего.

Приведу простой пример.

На редкой лекции, что мне доводилось читать, меня не пытались осчастливить сообщением, что Мамай-де «призывал Русских[258] Богов, Перуна и Хорса», и стало быть, «н а ш был!». Выводы отсюда делались самые радикальные – мол, не было никакого татарского нашествия, и ига не было, историки всё врут. Грешно смеяться над больным людьми – давайте лучше разберёмся с фразой, реальной фразой из реального источника, смутившей их некрепкие умы.

Не все из обращавшихся ко мне с этой «новостью», знали, что почерпнута она из «Сказания о Мамаевом побоище».

Вот она – в переводе на современный русский, чтоб не утруждать без надобности читателя.

«Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия и Хорса, и великого своего пособника Магомета»[259].

Как видим, при ближайшем рассмотрении цитата выглядит гораздо интереснее, чем в пересказе энтузиастов с лекций. Перун и Хорс и впрямь русские Боги, но они тут оказались упомянуты в странной компании с непонятными Салаватом и Раклеем, и с очень понятным, но совершенно неуместным рядом с ними Магометом.

На самом деле, в «Сказании о Мамаевом побоище» немало поводов удивиться и помимо этого рассказа о Мамаевых «богах». Например, мы видим, что идущее на Куликово поле литовское войско в нём возглавляет Ольгерд. Между тем, отлично известно, что этот литовский князь умер за три года до Куликовского сражения. Но это ещё что! Автор путает, и путает сильно, архиепископов русских городов. Так, архиепископом в Коломне, по его мнению, был в год побоища, Геронтий – между тем в тот год архиепископом был Герасим, а Геронтий архиепископствовал в 1453–1473 гг. То есть заступил на должность почтенный архиерей более чем через семьдесят лет после битвы. Точно также произвольно автор «Сказания» «назначил» архиепископом Новгородским Еуфимия – тогда как двое епископов с таким именем распоряжались духовной жизнью Новгородской республики уже в XV веке.

Логично будет предположить, что «Сказание о Мамаевом побоище» написано никак не ранее, чем Геронтий стал архиепископом Коломны – а скорее даже и позже его смерти, ведь было бы странно назначать здравствующего архиерея современником Дмитрия Донского. То есть спустя сто, если не более лет после сражения. Скорее более – сочинитель «Сказания» должен был уже толком и не помнить, когда окормлял Коломенскую епархию досточтимый архиерей. Тогда естественно, что автор не помнил, какой князь правил за век с лишним до него языческою Литвой.

Что мы выяснили, подробно рассмотрев «Сказание о Мамаевом побоище»?

Что это позднее произведение, автор которого был несведущ в истории – даже собственной, православно-церковной – и не чурался додумывать. Тогда какова же цена его рассказу о языческих божествах, которых, якобы, призывал наряду с Магомедом тёмник Мамай, какового тёмника безымянный сочинитель величает «царём» (кстати, это тоже датирующий момент – такую небрежность с ордынскими титулами могли на Москве позволить себе не ранее окончательного падения зависимости от Золотой Орды в 1480 году; до этого Мамая исправно величали в русских источниках «князем». но никак не «царем»-ханом)?

Да никакая. Это выдумка автора-церковника, подчеркивавшего таким образом, что Мамай – нехристь, а значит – тот же язычник. Схожим образом автор французской «Песни о Роланде» заставил мусульман-сарацинов из арабской Испании поклоняться, наряду с Магомедом, Аполлону, Юпитеру и непонятному Терваганту. Аналогия с «Сказанием о Мамаевом побоище» просто бьёт в глаза – сочетание заведомо языческих древних божеств, мусульманского пророка и каких-то невнятных идолищ с устрашающе-бессмысленными именами.

Но если из всего «Сказания» прочесть эту единственную фразу, или не знать, когда умер Ольгерд, какие епископы сидели в русских городах в год побоища, не читать «Песни о Роланде» – тут и впрямь уверуешь и в «ведического» Мамая, и Боги ещё знает во что…

З.Ы. Справедливости ради – кто ответит, почему при этом те же самые историки на полном серьёзе передают впервые появляющиеся в том же самом «Сказании о Мамаевом побоище» сказки про Сергия, благословившего Дмитрия перед выездом на Куликовское поле, про воинов-монахов из сергиевой пустыни, про сказочный поединок перед битвой того же Пересвета с «печенежином», у которого в разных списках «сказания» даже имена-то разные (Таврул, Челубей, Темир-Мурза)? Почему им не помогает даже знание источников, гласящих, что Дмитрий на момент сражения был анафемствован, отлучен от церкви митрополитом Киприаном, горячим сторонником которого был Сергий, и что Сергий эту анафему поддержал? Почему им не помогает знание установок халкедонского собора о том, что монах не может нести воинской службы под страхом, опять-таки, анафемы? Почему они не обращают внимание на то, что в более ранних источниках Пересвет упоминается в числе погибших в битве не в начале, а в самом конце, и в наиболее ранних списках «Задонщины» нет ни намека на его монашество, ни на взаимноубийственный поединок, зато упоминается, что Пересвет беседовал с братом в разгар сечи, когда «многие уже лежат порублены у Дона Великого на берегу»?

Почему верящие в одни сказочные «подробности» сказания – «фрики», а верящие в другие, ровно той же «достоверности» – крутые профи?

Порою, уважаемый читатель, я перестаю понимать, чем фрик от нефрика отличается, кроме диплома и сакрального умения Оформлять Сноски и Список Литературы (тм). Ах да, и ещё того, что написанное фриком считается чушью априори, а нефрики пишут учебники и Серьезную Академическую Литературу.

И ещё один миф о Куликовской битве

Касаясь мифов, окружающих первую крупную победу Московских войск над Ордой, я тут в основном обращался к мифам старинным, благолепно-седым, выдуманным московскими книжниками на рубеже XV–XVI веков, всего лишь на век, много на полтора младше самого сражения. Мифам о «благословении» Сергием Дмитрия Донского, о «монашестве» Пересвета с братом, о сказочном «поединке» Пересвета с «печнежином» Таврулом/Челубеем/Темир-Мурзой, и так далее.

Промеж этих убелённых сединами старцев-мифов затесался и другой, прыщавенький наглый выскочка – миф о «верном вассале Дмитрии», защищавшем права «законного хана Тохтамыша» от «узурпатора Мамая».

Миф этот выдуман Львом Николаевичем Гумилевым. По всей видимости, выдуман самостоятельно. Если, сочиняя сказки о «рыцарях-тамплиерах на ордынской службе» и «Александре Невском – пасынке Бату и побратиме Сартака», распиаренный недоисторик (степень Лев Николаевич получил по географии) опирался хотя бы на роман (!!!) советского писателя Александра Югова «Ратоборцы», то сенсацию о «верном вассале», «узурпаторе» и «законном хане» Гумилёв высосал, по всей видимости, даже без таких «источников», из своего персонального перста. Во всяком случае, ни намека на то, что Русь так смотрела на Куликовскую битву, в источниках не просматривается.

«Тогда же Мамай не въ мноз? убжа и приб?жа въ свою землю в мал? дружин?. Видя себе бита, и б?жавша, и посрамлена, и поругана, пакы гн?вашеся и събра остаточную свою силу, хотя ити изгономъ пакы на Русь. Сице же ему умыслившу, и се прииде ему в?сть, что идет на него н?кий царь съ встока Тохтамышъ из Синие Орды. [57] Мамай же, юже уготовалъ рать на ны, с тою ратию готовою и поиде противу его. И ср?тошася на Калках, и быстъ имъ бой. И царь Тахтамышъ побЬди Мамая и прогна его. Мамаевы же князи сшедше с конь своих и биша челомь царю Тахтамышу, и даша ему правду по своей в?ре, и яшася за него, а Мамаа оставиша поругана. Мамай же то вид?вь, и скоро поб'кжа съ своими единомысленики. Царь же Тахтамыш посла за ними в погону воя своя. Мамай же гоним сыи, и бЬгаа пред Тахтамышевыми гонители, и прибЬжа близ града Кафы. И съслася с кафинци по докончанию и по опасу, дабы его приали на избавление, дондеже избудеть от ecix гонящих его. И повелЬша ему. И прибЬже Мамай в Кафу[58] съ множествомъ им?ниа, злата и сребра. Кафинци же св?щавшеся, створиша над нимь облесть, и ту от них убьен бысть. И тако бысть конець Мамаю»[260].

Как видим, Тохтамыш в летописи впервые появляется после Куликовской битвы, причем не как «законный царь», восстанавливающий свои права, а как «некий (!) царь с востока», о котором до сих пор никто слыхом не слыхивал.

Источников, хотя бы намекающих на то, что на Тохтамыша на Руси смотрели до Куликовской битвы, как на законного царя, нет в принципе. Нет ни одного ярлыка от Тохтамыша московским князьям (зато имя «князя Мамая», хоть и после имени «царя», встречается в нескольких ярлыках – в том числе и ярлыке киевскому (!) митрополиту Михаилу[261]).