Глава 6. Некоторые мифы о славянском язычестве

Мифов таких множество.

Часть из них порождена вполне академической наукою – когда слабо соприкасающееся с источниками предположение, поддержанное, или паче того – высказанное академическим авторитетом, приобретает сперва статус «историографической традиции», а там и «научного факта». Ситуация, нередкая отнюдь не только в области изучения славянского язычества – мы с вами, читатели, видели уже множество тому примеров.

Немало мифов породило и зародившееся славянское неоязычество – в основном потому, что на рубеже восьмидесятых-девяностых годов минувшего столетия первым из нас мучительно не хватало информации – и додумывали кто во что горазд, да и в имевшейся информации, что называется, не очень-то копались. Теперь многие поспешные решения уже обрастают многолетней привычкой, или хуже того – чувством собственной важности какого-нибудь «волхва», «жреца» или «старейшины»

И растут – на радость злопыхателям (впрочем, в абсолютном большинстве ничуть не менее безграмотным) ряды верующих в «славянскую троицу Перуна, Сварога и Велеса», в «Борьбу Светлых Богов с Чернобогом и Мареной» и так далее, и тому подобное.

Буду рад, если статьи этого раздела дадут кому-нибудь повод хотя бы задуматься.

«Периодизация язычества» или описание ритуала?

«Се слов(ене). ип ти начаша требы класть. Роду и Рожаницам преже Перуна бога ихъ, а переже того клали требу упирем и берегиням(1)»[220].

Эта цитата из «Слова святого Григория» известна всем, кто так или иначе интересовался исконной верой Руси. Немало послужил ее популярности Б.А. Рыбаков, в своих трудах «Язычество древних славян» и «Язычество древней Руси», отметив «замечательную периодизацию славянского язычества, которая содержится во всех его списках»[221]. И действительно, вырисовывавшаяся схема столь совпадала с догмами материалистического религиоведения, что не заметить этого было крайне трудно – в полном соответствии с «историческим материализмом» все начиналось с анимистических культов духов природы, упырей и берегинь, потом были Божества плодородия и, наконец, развитый пантеон небесных Богов.

Однако же покойный ныне академик, к глубокому сожалению, совершенно не дал себе труда задуматься над вопросом – как такая последовательность могла прийти в голову средневековому книжнику-монаху. Он не был знаком с анимистическими культами племен Америки, Австралии и Африки, то есть о непосредственном наблюдении речи вести не приходится. Никакой источник не мог ему подсказать эту мысль тогда – как никому впоследствии, ибо таких источников просто нет. Ни один эллин, ни один скандинав не описывал «перехода» от почитания нимф и сатиров или троллей и ундин к почитанию Олимпийцев или Асов. Подобный переход до сих пор нигде и никем не наблюдался и является голой схемой, созданной европейскими учеными Нового Времени по ознакомлении с вышеупомянутыми анимистическими культами. Эти культы были – совершенно, отметим, произвольно – сочтены изначальной формой религии – под влиянием совершенно определенной мировоззренческой парадигмы. Парадигма эта была средневековому сознанию, как христианскому, так и языческому, совершенно чужда. Языческому, пожалуй, в особенности.

Чего не портит пагубный бег времен?

Отцы, что были хуже, чем деды, – нас

Негодней вырастили; наше

Будет потомство еще порочней[222].

Восклицал римлянин-язычник Гораций. Та же схема отражена в «Трудах и днях» греческого язычника Гесиода, в «Бхагавадгите», в ирландском «Плаче Морриган», в «Старшей Эдде» Германцев, в незамысловатой русской поговорке: «Встарь люди были божики, а мы люди тужики, а познейские будут люди пыжики: двенадцать человек соломинку поднимать, так, как прежние люди поднимали такие деревья».

Общим местом любого языческого мировоззрения является убеждение в движении мира от Золотого Века, когда Боги ходили среди людей и земля была неотличима от рая, к пропасти Пралайи, Рагнарекка, Конца Времен. Очевидно, что сказочка про тупых дикарей-предков, только и знавших, что класть требы упырям с берегинями, и лишь спустя века невесть с чего дотумкавшим до поклонения Перуну и Хорсу, в языческом сознании просто не могла возникнуть.

С христианами было все еще проще. «Боги языцей – бесы» (Втор., 32:16–17, Пс., 105:37, Коринф., 10:10). Точка. Никаких качественных различий в этом отношении для христианина не существовало и не существует, поклоняться нимфе рощи или Громовержцу – равно впадать в «прелесть диавольскую».

На самом деле, если бы мне или кому-то другому пришло в голову утверждать, что русский монах XII века изобрел паровоз, с таким фантазером никто не стал бы и спорить. Но когда тем же людям рассказывают о том, что тому же самому иноку пришла в голову идея, возникшая позже паровоза – идея «эволюции религии» – все воспринимают подобную весть с потрясающим спокойствием.

Между тем для того, чтобы подобные идеи возникли в голове ученой публики, нужна была Эпоха Великих Географических открытий, начавшаяся плаванием Колумба, и открывшая европейцам мир диких племён Африки, обеих Америк, Австралии и тихоокеанских островов – мир племён, пребывавших в состоянии анимизма.

Нужна была эпоха Просвещения с её скептичным, отстранённым подходом к понятию религии, когда духовная жизнь стала предметом научного исследования.

Нужен был технологический и научный прорыв Века Пара, сделавший понятия развития и прогресса чем-то само собою разумеющимся, законом природы, а стремительные общественные изменения только укрепляли эту веру.

Только после всего этого британец Эдуард Тайлор, ученик немецкого философа-эволюциониста Фридриха Густава Клемма и исследователь жизни диких народов, в 1872 году издает книгу «Первобытная культура». В этой книге впервые выдвигается понятие «эволюции религии» и понятие анимизма, а также впервые выстраивается схема, сходство которой с мнимой «периодизацией» «Слова святого Георгия» ввело в соблазн Рыбакова.

Наконец подобному восприятию решительно противоречат источники по русскому язычеству, которые упоминали культ берегинь, Рода с Рожаницами, и Перуна с присными, как явления вполне синхронные. Все эти культы бытовали одновременно, а не предшествовали друг другу.

Я не первый, кто возражает против такого понимания цитаты о берегинях с упырями, Роде и рожаницах и Перуне. Первым, как ни поразительно, высказался публикатор и первоисследователь «Слова святого Георгия», Измаил Иванович Срезневский. «Принявши такое чтение надо принять, что сочинитель имел понятие о трех периодах русского язычества, что период обожания Перуна он считал последним, период поклонения Роду и Рожаницам ему предшествовавшим, а период поклонения упырям и берегиням древнейшим. Мог ли сочинитель иметь такое понятие о русском язычестве и желать его выразить? Мне кажется, не мог. Не мог потому, что ему как христианину средних веков не могло придти на мысль рассматривать язычество как явление историческое, постепенно изменявшееся»[223]. Как видим, упрек академика предшественникам – они-де «не заметили» содержащуюся в памятнике «замечательную периодизацию» – несправедлив, и несправедлив, я бы сказал, необъяснимо. Возможность трактовки «Слова…», как «периодизации» – заметили сразу. И сразу же дали возражение, на которое ни один из сторонников периодизации (среди коих Борис Александрович также был отнюдь не первым) за полтора столетия изучения памятника так и не сподобился что-нибудь ответить.

Итак, принять толкование сведений «Слова святого Григория» Рыбаковым невозможно категорически.

Но о каком тогда «преже» идет речь – ведь явственно говорится о том, что почитание упырей и берегинь предшествовало почитанию Рода и Рожаниц, а то, в свой черед, почитанию Перуна и прочих Богов русского пантеона? Ответ на такой вопрос мог быть только один – временная последовательность существовала не в исторических масштабах, не в ходе изобретенной много позже «эволюции мировоззрения», но в рамках одного единовременного действа, в рамках ритуала!

Для сравнения обратимся к единственной индоевропейской религии, сохранившейся до наших дней – индуизму. При начале индуистского богослужения-пуджи совершается обряд для отвлечения внимания местных природных духов, дабы они не препятствовали проведению ритуала. Затем совершается обряд почитания Шивы-Рудры и его многоликой супруги-Шакти. И только потом доходит черед до многочисленных Божеств-Дэвов, с их царем, Громовержцем Индрой, во главе.

Налицо практически полный параллелизм с последовательностью из «Слова святого Григория». Местные духи – упыри и берегини, дэвы во главе с Индрой – боги во главе с Перуном. А посередине – Рудра/Шива и его Шакти. Рудру с Родом сопоставляют и Б.А. Рыбаков, и индолог Н.Р. Гусева.

Тут надо бегло коснуться темы Рода. Рода в качестве верховного Божества не «Рыбаков выдумал», как полагают малограмотные обитатели ру-нета. В таковом качестве его опознал еще дореволюционный исследователь Бестужев-Рюмин.

Надо сказать, нынешние кавалерийские наскоки на Рода меня убеждают весьма мало. Ибо фактом остается то, что в двух независимых источниках именно Род противопоставляется Единому иудеев и христиан. А это что-то да значит. Альтернативные объяснения, мягко говоря, не вдохновляют. Ни одно из них не может разъяснить ни этого противопоставления, ни сопоставления в том же «Слове святого Григория» Рода с личностными и весьма значительными Божествами египтян и эллинов; ни ярости обличений культа этого персонажа – ярости совершенно непонятной, если бы речь шла о почитании домашних духов, беспечально дожившем до нашего времени, или, тем паче, ассимилированном церковью в «родительские субботы» культе рода и предков.

Роль Рода, его упоминание почти постоянно в компании с Рожаницами, реконструируемый по упоминаниям рассеивания Родом зачинающих детей «грудъ»– капель фаллический характер Рода, наконец, само редкое его упоминание – все это (и кроме того, звучание и этимология имени) убедительно сближает его с индоарийским Рудрой.

А укрепляет меня в восприятии обсуждаемого фрагмента «Слова святого Григория» другой средневековый источник, исповедальный вопрос из «Устава преподобного Саввы», «не сблудила ли с бабами богомерзкие блуды (2), не молилася ли вилам, или Роду и Рожаницам, и Перуну, и Хорсу, и Мокоши, пила и ела?»(3). Повторюсь – речь не об описании далеких времен, и даже не об анти-языческой риторике. Перед нами документ практический, можно сказать, инструкция. И описан тут именно ритуал, причем в той же последовательности – «вилы» – духи природы, Род и Рожаницы, и, наконец, Перун с присными. Это – XVI век. Отметим на полях: невзирая на распространившуюся моду отрицать существование такого явления, как двоеверие и приписывать его изобретение все тому же Б.А. Рыбакову, данный документ недвусмысленно свидетельствует, что и шесть столетий спустя после низвержения киевских кумиров русские люди не только жгли Масленицу, спускали в речки веночки на Купалу, пекли блины, расписывали яйца и украшали причелины с наличниками шестилучевыми колесами, а полотенца – свастиками. Они сознательно поклонялись языческим Богам под их собственными именами. Это – данные источника. Если они кому-то не нравятся – это сугубо его личное дело.

Таким образом, предполагавшаяся Б.А. Рыбаковым «периодизация» исчезает. Перун не «сменял» и не «вытеснял» Рода – их культы бытовали не просто одновременно, но в рамках единого обряда. По описанию в «Слове святого Григория» и исповедальном вопросе можно реконструировать обряд так.

1. Обращение и выставление «требы» духам природы – упырям, берегиням, вилам, с просьбой не мешать обряду.

2. Почитание жертвой Рода и его многочисленных Шакти – Рожаниц.

3. Обращение собственно к Богам, начиная с Громовержца.

4. Ритуальный пир – поедание и распивание жертвенного питья и пищи.

1) Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. М., 1913, с. 33.

2) Не надо представлять сие в духе группы «ТаТу». Слова «блуд», «блудить» имели на Руси не только сексуальное значение, но означали и «отпадать от истинной веры, впадать в раскол или в ересь».

3) Аничков Е.В. Язычество и древняя Русь. Спб, 1914, с. 267

Белбог и Чернобог – враги или союзники?

Современным язычникам – точнее, людям, старающимся быть язычниками в наше Навье время, Наничье – очень и очень нелегко бывает преодолеть привычные, навязываемые всей современной жизнью представления о мире. Человек может никогда не ходить в церковь, не верить в Христа, но его взгляд на мир при этом окажется совершенно христианским. Одним из проявлений такого бессознательного христианства является отношение современных язычников к Белбогу и Чернобогу. Почти все, пишущие об этих Божествах, говорят об их непримиримой вражде. Большинство при этом берет сторону Белбога – Бус Кресень (А. Асов), Велимир (Н. Сперанский), М. Семенова, Д. Дудко, автор замечательной книги «Матерь Лада» (М.: Эксмо, 2003), – другие, как Велеслав Темный (Шемякин Д. Н.) и некоторые другие, берут сторону Чернобога. И каждый отзывается о противнике (по их разумению) «своего» Божества словами, которые здесь не стоит повторять, в некоем безумии воображая, будто поношением Одного из Всебожья можно угодить Другому.

Иные – как Иггельд (Д. Гаврилов) не столь резко противопоставляют этих Богов, но, тем не менее, говорят об Их борьбе.

Пишущий сии строки отнюдь не полагает себя умнее вышеупомянутых. Посему ему остается лишь пребывать в недоумении – каким образом все эти умные и небезразличные к наследию Предков люди умудрились не заметить одного – в единственном упоминании об этой паре Богов у Гельмольда говорится следующее:

«Во время пиров они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом заклинания от имени Богов, а именно доброго Бога и злого, злого Бога они на своем языке называют. Чернобогом»(1).

Обратите внимание: чаша распивается одна в честь обоих Богов, славления-«заклинания» произносятся в Их честь одновременно. Где же здесь хоть намек на Их борьбу или, паче того, вражду? Между прочим, нет в источниках и упоминания о противостоянии «злых» и «добрых» духов. Известное «Слово некоего христолюбца» гласит, что славяне «требы кладоша упырем и берегыням»(2). Не «или», заметьте, пожалуйста, а «и».

Так что нет основания говорить о вражде Чернобога с Белбогом. По этому поводу сохранилась любопытнейшая легенда. Впервые ее записал еще А.Н. Афанасьев (3), а последние записи относятся уже к XX веку(4). Разумеется, имена обоих Богов покрыты пеленой христианской фразеологии, но в древности сюжета сомнений быть не может – слишком уж нехристианское содержание легенды. Восстановить ее первоначальное звучание предельно легко – достаточно лишь заменить имена. Надеюсь, она хоть в какой-то степени вразумит горячие головы истовых «белобожников» и «сварожичей» и свирепых «чернобожников». Вот восстановленный мною текст легенды.

В давние годы жил кузнец. Был он мастеровит и благочестив. А потому поставил в честь Белбога и Чернобога два чура – Белый и Черный. И всякий раз перед началом работы кланялся обоим, просил подмоги, а в положенные сроки – и требы обоим клал.

Однако со временем кузнец состарился и помер, оставив кузню сыну. А тот был далеко не столь мудр, как отец. Почел постыдным для себя, человека Огня и Железа, кланяться какому-то Чернобогу. И не просто оставил без жертв и молитв Черный чур, а каждый раз, начиная работу и помолившись Белбогу, плевался в сторону Черного чура.

И вот однажды появился в кузне молодой паренек – подмастерье. Очень быстро сравнялся он в мастерстве с хозяином – тот нарадоваться не мог на понятливого парнишку. Скоро кузнец стал подолгу оставлять кузницу на своего помощника.

И вот в один такой день подкатил к кузне возок со старенькой боярыней – расковались кони. Подмастерье подковал скакунов, а между делом предложил боярыне перековать ее на молодую. Старость кому в радость? Согласилась боярыня. Завел ее подмастерье в кузницу, растопил жарким-жарко горн, ухватил старуху клещами и сунул в огонь. После окунул в молоко, ударил молотом – осыпалась угольная корка, и показалась из-под нее молоденькая красотка. Наспех оделась, кинула кузнецу серебра, выбежала вон, накричала на остолбеневших холопов и унеслась со двора. А за нею исчез и подмастерье.

Искал его кузнец, искал, да ничего не выискал. А тут на том же возке подъезжает помолодевшая боярыня со стариком мужем: мол, на что мне, молодой, эта развалина?! Перекуй и его на молодого, кузнец-молодец!

Изумился кузнец рассказу боярыни, но виду не подал – нельзя же показать, что подмастерье больше него, мастера, в кузнечном деле разумел. Растопил, по рассказанному, жарче жаркого горн, ухватил старика щипцами, да в огонь! Вытянул головню, сунул в молоко, ударил молотом – головня и рассыпалась угольями.

Боярыня в крик – посередь бела дня извели мужа! Потащили кузнеца на строгий княжий суд, а там с душегубами разговор короткий.

А навстречу, на черном огнегривом скакуне, сыплющем искрами и дымом из ноздрей – кузнецов подмастерье в дорогом черном кафтане.

– Ну что, – говорит, – кузнец, несладко тебе? Не будешь, чай, на мой чур плеваться?

По разному говорят – чем закончилась эта быль. Одни рассказывают – уволок Чернобог кузнеца в свое подземное царство, и пришлось ему там несладко. Другие же – и это в самых старых записях – говорят, что простил Черный владыка кузнеца, и даже боярина оживил, молодым сделал.

Однако все рассказы о том заканчиваются одним – «Белбогу молись, а Чернобога не гневи».

Кроме этого рассказа, есть еще несколько, где «перековка» стариков и старух на молодых – дело рук духов Тьмы (5). Нам же полезнее отметить, что существовало о том целое действо.

На Святки, в самые темные ночи года, время высшего могущества Чернобожьего, парень-«кузнец» с вычерненным(!) сажей лицом «перековывал» ряженых «стариков» и «старух» на детишек (6).

И еще стоит отметить – в предании Белбог не поспешил на помощь своему усердному почитателю, прогневавшему Его Черного «противника». Нельзя угодить Богу, оскорбляя другого Бога. Любопытно, что схожее – не по букве, но по смыслу – предание существует в Индии. В некоем храме стоял кумир Харихара, изображавший как бы сросшихся воедино Вишну, доброго Хранителя Вселенной и неистового Разрушителя-Шиву. Ходили в тот храм двое людей, один истовый почитатель Вишну, другой – преданный Шивы. И каждый из них, принося жертву, лез на кумир, затыкая ноздри «чужому» Богу. Продолжалась эта безлепица, покуда не ожил кумир, и не обратился к неразумным людям – каждый из Божьих ликов к своему – с гневным вразумлением (7).

Да послужит и эта статья вразумлением тем, кто суесловят о «вражде» Богов и думают угодить «своему» Богу поношеньем «чужого».

Список литературы

1. Матерь Лада. Божественное родословие славян. Языческий пантеон. М.: Эксмо, 2003, с. 404.

2. Там же, с. 353–354.

3. Афанасьев Александр. Народные русские легенды.// Звездочтец: Русская фантастика XVII века. М.: Сов. Россия, 1990. С. 462–464.

4. Русские былички, бывальшины и сказки о мифологических персонажах//Даль В. И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. СПб.: Литера. 1994. С. 392–393, 426–428.

5. Афанасьев Александр. Указ. соч. С. 447.

6. Максимов С. В. Куль хлеба. Нечистая, неведомая и крестная сила. Смоленск: Русич, 1995. С. 484–485.

7. Шри Свами Шивананда. Господь Шива и его почитание. М.: Золотое сечение, 1999. С. 214–215.

Леший и «история религии»

Удивительный народ нынешние русские язычники – или, если угодно, славяне, родноверы и пр. Такое иной раз прочтешь… да вот несколько примеров (имена ничьи не называю, ибо не ставлю целью кого-то лично уличать, а говорю о настрое, о направлении мыслей).

Открываю книгу о славянских Богах. На светописи – создатели сей книги в славянских одежках и с посохами волховскими. А в книге сказано, что-де на образ Перуна оказал влияние дружинный вождь «эпохи военной демократии». Да ведь всякому язычнику, кажется, должно быть ясно, что все наоборот было – это Метатель Молний вдохновлял Своим образом дружинных вождей.

Идол Лешего. XVIII век, русский Север

Иное позволительно писать православному Петухову или безбожнику Рыбакову. А уж если в язычники – не говорю уж в «волхвы» – мостишься, то будь добр школьный истмат с его «бытие определяет сознание» на полати закинуть, за траченные молью валенки.

Сказать-то легко! Ведь все мы – и пишущий сие не исключение – учились и древность любезную постигали по книгам, где подобный взгляд был самим собою разумеющимся. И многие до сих пор от этого избавиться не могут, полагая, что «Эволюция», «Развитие», «Прогресс» – это что-то в действительности существующее, как Солнце, скажем, или Земля, или дубы с березами. В общем, явная вещь, а не чья-то идеологическая выдумка. До смешного доходит – некий вьюнош даве на одном форуме выдал – «предки, мол, завещали идти вперед, а не топтаться на месте». Вроде не в тех годах, чтоб савецкое «Время, вперед!» так уж помнить, а вот поди ж ты! И не то даже важно, где он это «завещание» Предков обрел, в какой-такой «сайнтье-веде». Боюсь, если спросить у вьюноша, где этот самый рекомый «перед» находится и зачем именно в него идти, ничего вразумительного он не ответит. Между тем эти заклинания про «идти вперед» и впрямь заповедь, только не славянских Предков, а заморской религии под названием Гуманизм. И на славянском сайте они уместны не более чем «Аллилуйя!» или «Аллах акбар!» Даже хуже, потому что чуждость этих заклинаний Родной Вере мы прекрасно осознаем, а вот болтовню про «развитие», «эволюцию», «подсознание», «архетипы» многие считают с нею вполне совместимой. Да нет, други-братья. Несовместимы они.

Это все была присказка, и не к сказке, а к самой что ни есть были. Потому как одним из таких вот въевшихся тихою сапой в нашу подкорку заблуждений является представление об «эволюции религии». Мол, сперва была вера в какие-то безличные «силы», потом – в духов, потом духам стали идолы ставить, жертвы приносить, потом – Богами назвали, ну а там уж и до единобожия недалеко. Надо сказать, что многие ученые уже в этой схемке сильно сомневаются. Однако ученых этих мало кто читает, а читают популярные книжки да учебники. А в них – все то же. Силы – духи – идолы и жертвы – Боги.

Более того, иные язычники – не станем, опять-таки, пальцами тыкать – нашли такой подход очень удобным. Мол, Боги, кумиры, жертвы, обряды – все это «позднее». Потому-де христиане это все так «легко» победили (как это «легко» было – особый разговор). И возрождать это не надо, а возрождать надо «исконное» язычество, заключающееся в почитании «Сил Природы». Откуда взялось это «исконное» почитание, если одно из первых известий о славянах (Прокопий Кесарийский, VI век) говорит о поклонении Богу-Громовику и принесению быков в жертву? Особенно хороши подобные рассуждения в сочетании с наставлениями «ничего не выдумывать». Да ведь «времена, когда у славян ни идолов, ни храмов не было» и есть как раз выдумка! И то, что выдумывали ее ученые люди, дела не спасает – Фоменко, скажем, он тоже академик.

Что было на самом деле, полезно рассмотреть на примере самого обычного лешего. Тут уж не надо никаких устремлений в доисторические глубины – все свершалось на глазах пишущего люда, и было им прилежно засвидетельствовано.

Почитание лешего за последние полтысячи лет и впрямь претерпело немалые перемены. Вот только как они стыкуются с рассуждениями ученых о «развитии религии»?

Самое раннее упоминание о лешем относится к XV веку. В Чудовском списке «Слова св. Григория» упоминаются люди, которые «молятся, как язычники… и Лесному Богу» (1).

Итак, в первом упоминании о лесном Хозяине он назван именно Богом! Спустя три века Богом лешего, кажется, не величали, но поклонялись изображениям лешего. Один такой кумир XVIII века сохранился до наших дней (2, см иллюстрацию в начале статьи).

Проходит еще век. Этнограф и собиратель народных поверий Н. Н. Харузин на русском Севере застает самое настоящее поклонение лешему, правда, уже без идолов, а просто в «особых местах», приносят лешему жертвы и читают молитвы – именно молитвы, а не «слова»-заговоры (3)!

В более поздние времена – да и в те самые, в более близких к цивилизации местах – лешему уже не кладут жертв, не молятся, а просто – знают об его существовании.

Еще через век, «в деревне конца XX в. сохраняются представления о разнообразно проявляющейся, действующей нечистой силе (часто неопределенного облика), которая может напугать или «унести», «увести» людей… «уводит» голосом мужа, в болоте «гонятся, плачут, хлопают в ладоши» (4).

Итак, от Лесного Бога с идолами к духу, которому, однако, молятся и приносят жертвы. От него – к духу, о котором просто знают, что он есть, и, наконец, к безличному «водит» наших старших современников. Направление прямо противоположное выдуманной учеными «эволюции религии». Где же основания думать, что в других случаях было по-другому?

Очень любопытно, что у прикамского народа удмуртов когда-то были идолы, но под влиянием православных миссионеров, боровшихся с «идолопоклонством», от идолов удмурты отказались и стали обходиться фетишизмом – почитанием священных предметов – крыла тетерева, хвоста белки, щучьей головы и пр. А почитаемые удмуртами деревья и камни часто располагаются на месте куалы – деревянного родового храмика (5). То есть опять все «развивалось» в направлении, противоположном прописанному в учебниках по истории религии: от идолов к фетишам, от храмов к священным камням и деревьям. Вот факт, а «эволюция религии» и «просто почитание Природы» – выдумки. И выдумки, к сожалению, очень удобные: ведь пока кумир вытесываешь, пока его ставишь – глядишь, матч футбольный по телеку пропустил или сериал детективный, про бандитов. Да и пива выпить не успеешь. И правильные пацаны не поймут. И вообще – платят мне за это, что ли?

Другое дело, если можно не напрягаясь потусоваться в хорошей компашке «на природе», дерябнуть пивка под «Слава… (нужное вписать)», да потешиться рассуждениями про бездуховность окаянных америкотов. А там, «почтивши Природу», и домой – к телевизору родному.

Только вот стоит ли таких называть язычниками?

1. Матерь Лада. Божественное родословие славян. Языческий пантеон. М.: Эксмо, 2003. С. 354.

2. Русская деревянная скульптура. М.: Изобразительное искусство, 1994. С. 27–28, илл. на с. 30.

3. Харузин Н.Н. Из материалов, собранных среди крестьян Пудожского уезда Олонецкой губернии// Даль В.И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. СПб.: Литера, 1994. С. 178.

4. Власова М. О незнаемом // Власова М. Русские суеверия: Энциклопедический словарь. СПб.: Азбука. 1998. С. 607.

Несколько мыслей о Свароге и Перуне

Если проанализировать то, что мы знаем о Свароге из древнерусских источников, окажется, что он как-то удивительно близок Перуну и фактически неотличим от Громовержца.

НЕБО

Прежде всего, по самой этимологии своего имени, Сварог – это небо. Сопоставления с индоарийской Сваргой не избежал даже суровый скептик Клейн[224].

И.И. Срезневский приводит в «Материалах для словаря древнерусского языка» следующую цитату из древнерусской книги XV века «Колико есть небесъ? – Перунъ есть многъ»[225]. То есть Перун и есть собственно небо.

Итак, Сварог – Небо (по этимологии имени), и Перун – тоже небо (по прямому сообщению источников).

Дело на том не заканчивается. Сварга, на самом деле, не «небо вообще», а вполне конкретный «рай Индры»[226], то есть индоарийского Громовержца.

В скобках заметим – в ранней скандинавской мифологии, как указывает А.А. Хлевов, со ссылкой на Адама Бременского, Богом Неба был Тор, Бог Грома и молнии, ближайший аналог Перуна.[227]

ОГОНЬ

Сварог – это огонь. Тут «играют» и прямое поименование огня «Сварожичем» в «Слове некоего Христолюбца и ревнителя по правой вере» XIV века[228], и слово svarogu – «пылающий» – сохранившееся у румын заимствование из славянского[229].

Но и Перун – тоже огонь. «У новгородцев, когда они еще были язычниками, был идол, по имени Перун – бог огня (русские «перуном» зовут огонь)»[230].

«Первый огонь появился от Перуна. Так это было… Черт крутится-крутится, некуда деться, наконец сунулся под сухое дерево. Перун, чтобы убить черта, как треснул по тому дереву, так оно и загорелось…»[231]

Итак, Сварог это огонь, и Перун это огонь.

КУЗНЕЦ

Сварог – кузнец. Эта функция вытекает из содержащегося в Ипатьевской летописи предания о Даждьбоге и Перуне, гласящем, что при Свароге «спадоша кл?щ? съ небес?, нача ковати оружье, пр?же бо того палицами и камениемъ бьяхуся»[232].

Но у ближайших сородичей славян, балтов, функции кузнеца выполняет Перкунас – ближайшее же подобие Перуна: «Перкунас, старый кузнец», «Перкунас каменный кузнец», «Когда гремит гром, это кузнец Брузгулис (эпитет Перкунаса) из пушек стреляет чертей» и т. п.[233]

В самом первом упоминании о вере славян, у Прокопия Кесарийского, где византиец рассказывает о славянах и антах, что «они считают, что один из богов – создатель молнии – именно он есть единый владыка всего», «создатель» передаётся словом Sn ^ ioupyov – словом, которым обозначали греки кузнеца, кователя[234]. Итак, Перун, по Прокопию, куёт молнии, Перун – кузнец.

Разумеется, в различных мифологиях существуют и отдельные боги кузнечного мастерства – Телявель, Велунд, Гефест – но всё это божества не самого высокого полёта, находящиеся в небесной иерархии не на одну ступень ниже Громовержца.

Итак, Сварог – кузнец, и Перун – кузнец.

СВАДЬБЫ

В той же Ипатьевской летописи Сварог выведен утверждающим брачные законы и сурово карающим прелюбодеев: «Законъ устави женамъ за единъ мужь посагати и ходити говеющи, а иже прелюбы д?ющи, казнити повел?ваше. Сего ради прозваша и богъ Сварогъ»[235].

В свадебных песнях прославляется святой кузнец, которого просят «сковать свадебку», среди подблюдных песен святочных гаданий песня «Идёт кузнец из кузницы, слава!» предвещает свадьбу[236].

В литовских песнях о небесной свадьбе, где невестой выступает Солнце или Заря-Аушра, а женихом – Месяц, жестокое наказание прелюбодею берёт на себя Перкунас[237].

В скандинавской традиции свадьбы благословляют молотом Тора – это отражено в «Песне о Трюме» из «Старшей Эдды» и наглядно показано на наскальном рисунке бронзового века из Бохуслэна (Швеция), где огромное Божество осеняет молотом целующихся молодожёнов.

Итак, Сварог – защитник свадеб и гроза прелюбодеев. В той же роли выступают ближайшие аналоги Перуна – Перкунас литовцев и Тор Скандинавов.

* * *

Сварог – Божество Неба (этимологически – неба Громовержца), и Перун – Божество Неба. Сварог – Божество Огня, и Перун – Божество Огня. Сварог – кузнец, и Перун – кузнец. Сварог устраивает свадьбы и наказывает нарушителей брачной верности. Аналог Перуна, Перкунас, устраивает свадьбы и наказывает нарушивших брачную верность, а Тор – еще один ближайший аналог Перуна – благословляет свадьбы.

В трёх из четырех достоверно известных функций Сварога «перекрывает» непосредственно Перун, сколь ни скудна дошедшая до нас о нём информация. В последней – ближайшие аналоги Перуна – литовский Перкунас и скандинавский Тор.

Каковы, в данном случае, основания считать Сварога отдельным Божеством – а не другим именем Перуна?

P.S. Эта статья уже написана, когда мне попала в руки замечательная книга польского ученого А. Гейштора «Мифология славян». Там я – в главе о Свароге – прочёл следующее:

«Полесский рыбак, заслышав звук грома (выделено мною – Л.П.), говорил: «Бог сварытся». В Польше также говорили «Bog swarzy»[238].

Завершающий штрих.

Перун, Волос и договоры

Сколько раз уже говорил и буду говорить – изучайте источники. Источники, так вашу, изучайте, хотя бы общедоступные издания, и тогда не будете верить во всяческое, извиняюсь, гониво – даже если «гонят» навороченные дяденьки с кучей научных званий.

Вот договоры с Византией Олега (907, 911), Игоря (944), Святослава (971).

В договорах Олега и Святослава русы клянутся Перуном и Волосом: «По Рускому закону кляшася оружьемь своимъ, и Перуномъ богомъ своимъ, и Волосомъ скотьимъ богомъ,» «да им?емъ клятву отъ Бога, в неже в?руемъ, в Перуна и въ Волоса, бога скотья»[239]; в договоре Игоря – только Перуном: «И наутр?я призва Игорь посли, и приде на холъмы, кде стояше Перунъ, и покладоша оружья своя, и щиты, и золото, и ходи Игорь ротЪ и мужи его, и елико поганыя Руси».

Теперь посмотрим, сколько гона можно опровергнуть простым знанием этого факта.

Утверждается, что «Перуна возвысил над другими богами Владимир» в ходе своей «реформы»

Но если во всех договорах именно Перуном, «Богом своим» клянется русь Олега и Святослава в первую голову, а при Игоре – Им одним, стало быть уже в 907 году ни в каком «возвышении» Перун не нуждался, а был главным Божеством изначально. Все, тема закрыта. А что же тогда множество томов, расписывающих «реформу» Владимира, и пытающихся понять, кому – Роду, Трояну, Волху, Ящеру и пр. – поклонялась Русь «до» Перуна? А ма-ку-ла-ту-ра. Гон.

Далее утверждается, что Перун и Велес в мифологии враждовали.

А тут мы видим, что клянутся одновременно Перуном и Велесом. Есть ли хоть одно свидетельство, чтобы христианский король или царь, заключая договор, клялся именами Христа и Сатаны? Чтобы персидский шахиншах взывал в клятве к Ахура-Мазде и Ангроманью? Чтобы скандинавский ярл или конунг упоминал в клятве Ёрмунганда, Змея Мидгарда? Чтоб махараджа клялся Индрой и Вритрой?

Таких примеров нет. Одновременная клятва Перуном и Волосом перечеркивает начисто, исключает все теории и построения о «вражде» этих Божеств. И опять множество учёных томов списывается в утиль.

Говорится, что Перун был Богом княжеского рода и дружины, а Велес – «остальной Руси», «простонародья», «купцов» и пр.

Интересно было бы узнать, какое «простонародье», какие «купцы» клялись со Святославом в 971 году, на чужой земле, в осажденном греками Доростоле? И почему в договоре Игоря, где впервые купцы фигурирует, как субъекты договора («куп?цъ Адунь, Адолбъ, Ангивладъ, Ул?бъ, Фрутанъ, Гомолъ, Куци, Емигъ, Турьбидъ, Фурьст?нъ, Бруны, Роалъдъ, Гунастръ, Фраст?нъ, Ингелдъ, Турбернъ, и другий Турбернъ, Ул?бь, Турбенъ, Моны, Руалдъ, Св?нь, Стиръ, Алданъ, Тилий, Апубкарь, Св?нь, Вузел?въ,»), Велес отсутствует напрочь, а клянутся одним Перуном?

То есть и это списываем, как выдумки.

Вот видите, какого количества высокоученой лапши на ушах можно избежать, просто внимательно почитав более чем доступный источник?

Читайте источники, люди. Читайте, люди, источники в первую голову. И будет вам счастье.

Миф о «реформе Владимира»

«И нача княжити Володимиръ въ КиевЪ одинъ, и постави кумиры на холъму внЪ двора теремнаго: Перуна деревяна, а голова его серебряна, а усъ золотъ, и Хоръса Дажьбога, и Стрибога, и С?марьгла, и Мокошъ. И жряху имъ, наричуще богы, и привожаху сыны своя, и жряху бЪсомъ, и осквЪрняху землю требами своимi»[240].

Вот, собственно, и все, что мы знаем о так называемой «реформе». То есть ни о какой «реформе» мы ничего не знаем, ибо все, что здесь сказано – это что Владимир поставил таких-то и таких-то кумиров, и стал приносить им жертвы.

Чем руководствовались те, кто в XIX веке создавал версию о «реформе Владимира»?

Во-первых, идеей о государственном уме Владимира. Во-вторых, идеей о «недоразвитости» прежней веры Руси, неприспособленности её для новых форм государственности. Этим Владимир якобы тяготился, и попытался, мол, создать из славянского язычества нечто «приличное», по образцу «правильных», «взрослых» религий.

Поскольку, повторяю, никаких сведений о «реформе» источники не дают, то для фантазии историков о том, как, зачем и почему Владимир «реформировал» русское язычество, предоставлялся полнейший простор.

1) Владимир хотел утвердить главенство Перуна над другими Богами.

«Они считают, что один только бог, творец молнии, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды»[241].

Это – первое, что мы узнаем из источников о Перуне (и первое, что вообще узнаём о культе славян). Главный Бог, Громовержец, быки… Быков, кстати, на день Громовержца, уже спрятанного от поповских глаз за заемным именем «Ильи Пророка», резать будут до XX столетия (а голову дарить в церковь, священнику – как раньше насаживали на ограду капища).

В 676 году славянский князь, осаждавший Фессалоники, спрашивал совета у «оракула», который в греческом варианте называется «Пирином»[242] – в котором легко опознать Перуна.

Теперь несколько цитат из русской летописи.

912 год: «по Рускому закону кляшася оружьемь своимъ, и Перуномъ богомъ своимъ»[243].

Во времена Олега, стало быть, для Руси Перун был «бог свой», и клялись им «по рускому закону».

944 год: «ди не имуть помощи отъ Бога, ни отъ Перуна и да будеть проклятъ отъ Бога и отъ Перуна И наутр?я призва Игорь посли, и приде на холъмы, кде стояше Перунъ, и покладоша оружья своя, и щиты, и золото, и ходи Игорь ротЪ и мужи его, и елико поганыя Руси».

972 год: Лев Диакон[244] свидетельствует, что воины князя Святослава раскладывали костры и совершали у них жертвоприношения как раз 20 июля, в день Громовержца. И дейстительно, Перун упоминается в договоре Святослава «да им?емъ клятву отъ Бога, в неже в?руемъ, в Перуна».

Таким образом, традиция почитания Громовержца, как верховного Божества, и чествование Его в Перунов день уходит во глубину веков, и свойственна в равной мере и славянам, и Руси.

2) Владимир хотел объединить Богов всех славянских племен (вариант – всех племен, которые населяли Русь).

Кстати, именно это упорно пишут в учебниках и детских книжках, и даже показали в мультфильме «Князь Владимир».

Ни прямых, ни косвенных доказательств тому, что каждое славянское «племя» – точнее, земля-княжение, союз племен – поклонялось своему особому Богу, нет. Нет следов такого «божественного местничества» и у других индоевропейских народов – галлов, римлян, греков, скандинавов, германцев, и так далее до самой Индии. Перечисленных в приведенном отрывке летописи Богов нельзя ограничить не только в пределах Руси, но даже и в пределах славянства в целом – Дажьбог известен от Сербии до Череповца, Стрибог оставил следы в преданиях Ростовского края, топонимике Новгородчины, Черниговщины, Польши. Макошь известна от Русского севера до Чехии. Ушли в прошлое бредни о «финской» Макоши и «тюркских» Хорсе и Семарьгле. Имя Хорс действительно может иметь неславянское происхождение, но это заимствование как минимум скифских времен, успевшее распространиться у болгар, сербов, хорутан и славян балтийского Поморья, где оставило следы в топо– и антропонимике. У хорутан сохранились и мифологические представления о нем.

Единственным исключением является Семарьгл, не оставивший вообще никаких следов вне письменных источников, но с ним, скорее всего, все объясняется банальным недоразумением.

3) Владимир (вкупе с киевскими волхвами) хотел дать этим святилищем «богословский ответ» христианству.

Креатив академика Рыбакова. Опять подспудно подсовывается Мысль, что Владимир тяготился своей «примитивной» верой, стараясь «быть, как большие». Идея, вообще, весьма странная. Кроме того, совершенно непонятно, с кем должны были вести «диалог» устроители воздвигнутого на руинах разрушенной церкви капища – язычникам не нужно было попыток подладиться под заморскую веру, христиан сам факт воздвижеения идолов на обломках их святыни отпугнул бы надежнейше. Особняком стоят две близкие по смыслу – если тут уместно говорить о смысле – версии: славянофильская и «русско-ведистская».

4) Славянофилы полагали, что славяне, добрые и кроткие, были самой природою предназначены для «евангельской вести», и никогда не были язычниками, не почитали идолов, не приносили жертв, не имели жрецов (во всем этом славянофилы странным образом смыкались со своими вроде как противниками – славянофобами-западниками). Они-де почитали Творца в Природе и пр. О смысле такого пасторального изображения язычества хорошо сказал славянофил Левицкий в романе «Варяжские гнезда» – «поклонники сил природы к подножию креста придут раньше идолопоклонников». Эта картинка тоже не вышла из употребления – в том же мультике «Князь Владимир» мы видим именно «почитателя Природы», деда Бояна, что «без идолов и ритуалов» взывает к Роду у священного дуба. Надо думать, во второй серии этот Боян «легко и просто, как ребенок», примет «истинную веру».

Владимир же, не пойми зачем, набравшись дурного не то у норманнов, не то у испорченных соседством злых тевтонов полабских славян, понатащил от соседних племен невесть каких идолов, вместе с ужасными и гадкими кровавыми жертвами, но русские их не приняли, и радостно позабыли сразу после крещения. Коментировать этот бред нет ни желания, ни, полагаю, необходимости. Уже писал, что Боги были хорошо известные, надолго отпечатались в русском сознании, а «кротость и простота» русских язычников такой же бред, как «легкость и беспроблемность» крещения.

5) К моменту пробуждения у образованных русских интереса к вере пращуров идея о «реформе Владимира» уже въелась в мозги так, что первые энтузиасты возрождения древней веры приняли ее, нимало не задумываясь, что основана она была не на источниках, а на вере в мудрость Отступника и убожество религии пращуров – каковую веру они вроде бы не разделяли. Не дав себе труда проанализировать обоснованность этой идеи и причины ее возникновения, неоязычники, не мудрствуя лукаво, поменяли оценки с плюса на минус – теперь, оказывается, злодей Владимир, дабы «опорочить язычество» (?!!) привнес в него чуждых иноземных (ОПЯТЬ!) Богов и ритуалы вроде жертвоприношений.

Простите, но замена Христа Аллахом и введение обрезания – это не «реформа» христианства, и даже не попытка его «опорочить», а просто насаждение ислама. Введение новых Богов, новых обрядов – тем паче настолько, гм, непопсовых, как, скажем, кровавые жертвоприношения – это не «реформа» и не «опорочивание» старой веры – это введение новой! И если мы знаем, КАК русичи поднимались против крестителей, как Новгород стоял против «огня и меча» киевских крестителей за якобы «на копьях» принесенного ему Перуна, то как можно вообразить себе, что те же русичи за восемь лет до того безропотно прогнулись под набор чужеземных кровожадных божков, как требуют от нас поверить «русско-ведисты» и почитатели «русской героини Костромы»?

А если сопротивление все же было – то неужели христианский летописец упустил возможность ткнуть в него пальцем, указав, до чего довели народ распри почитателей разных «идолов»?

Про то, что ни один реформатор веры за историю человечества не променял ее на другую, ни один «равноапостольный» не был перед тем реформатором язычества, я уж и вовсе упоминать не хочу.

Подведу итоги.

Нет ни прямых, ни косвенных оснований думать, что до того, как оставить веру предков, Отступник «реформировал» ее. Все предлагаемые «основания» этого шага являются надуманными, и в значительной части прямо противоречат тому, что мы знаем о русском язычестве. Это произвольная тенденциозная выдумка двухвековой давности, историографический миф, выдуманный почитателями Владимира.

Просто для разумного человека – это оскорбление его здравого смысла. Для того, кто называет себя русским язычником – это оскорбление пращуров и их веры.

Памяти «русского бога Семарьгла»

Идею «поминания» отживших историографических кадавров подсказал мне Л.С. Клейн со своей статьей «Памяти “славянского бога Рода”». Правда, назойливые попытки автора «похоронить» четко прописанное в источниках Божество невольно напоминали интеллигентский анекдот советских времен, ну, тот самый: «Бог умер. Маркс», ниже – «Маркс умер. Бог». Поминать Рода, во всяком случае, явно рановато. Но идея в высшей степени здравая, тем паче, что пространство русской истории загромождают куда более крупные и старые, а следовательно, эээ, опасные в санитарном отношении «неупокоенные», к гальванизации многих из которых приложил руку и сам господин Клейн. Начнем с одного такого – не с самого крупного и опасного…

В древнерусской литературной традиции уникальным является описание языческого святилища, возведенного в 980 году Владимиром:

«И нача княжити Володимеръ в Киев… единъ, и постави кумиры на холму вне двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса Даждъбога, и Стрибога, и Семарьгла, и Мокошъ. И жряху имъ, наричюще я богы».

И по самому святилищу, и по каждому из Богов, чьи изваяния в нем находились, существует настолько объемная литература, что даже перечислять ее здесь никакой возможности. Интересующихся историографией вопроса можем отослать к работам Б.А. Рыбакова, Л.С. Клейна, М.А. Васильева.

Нас, собственно, интересует одна из трактовок одного из теонимов этого перечня, а именно – восточная, иранская версия происхождения имени Семарьгла, сопоставляющая его с таким персонажем иранских легенд и мифов, как Сенмурв, Симург – волшебная птица, хранительница ростков и всходов, поставленная охранять их Ахура Маздой.

В 1876 году А.С. Петрушевич назвал Семарьгла «древним по своему названию из арийского (обще-индоевропейского. – Л. Л.) периода уцелевшим Божеством». Хотя Божество это и «есть по свойствам его неизвестное», однако имя его «подобнозвучаще» «с древне-персидским Симургом, божеством с орлиной головою». Скорее всего, именно Симурга подразумевал Е.В. Аничков, определяя Семарьгла богом невнятных «степных народцев». В 1916 году предположение «не представляет ли слово Симаргл переделку слова Симург, название фантастической птицы иранских сказаний», повторил независимо от канувшего в лету Петрушевича Н.М. Гальковский.

Чтобы оценить ту легкость, с которой ученое сознание конца XIX, начала XX веков генерировало подобные идеи, надо помнить, что в это время господствовало отношение к «пантеону Владимира», как если не к книжной химере, наспех подобранному летописцем перечню случайных мифологических имен, то как к произвольному сборищу чужих, мало знакомых кумиров, в большинстве неславянских, от которых славяне «легко отказались» в 988 году и «быстро забыли». Достаточно было любого, самого мимолетного созвучия имени одного из этих Божеств и какого-нибудь иноземного словца – и это созвучие благожелательно принималось научной общественностью, как «объяснение». Никакой дальнейшей разработки вопроса от исследователя не требовалось. Так, профессор Е. Корш, обнаружив в албанском (!) языке словечко «перынди», громогласно заявил с вышины своего авторитета, что с этого момента о славянском происхождении Перуна «не может идти и речи». Версия о Семарьгле-Симурге была законным детищем этого не самого светлого периода в изучении славянского язычества, и, пожалуй, самым живучим – благо, что в отличие от того же «перынди» Симург было все же именем собственным, и притом существа, которое при известной вольности в терминологии можно было назвать богом.

В 1933 году под это, уже сформировавшееся мнение подвела базу знаток иранской мифологии К.Н. Тревер. Скрупулезно изучив корни образа Симурга, она указала на его глубинные индоарийские истоки. «Саена-Мрига» – «собако-птица» – описана ещё в священном писании древних персов-зороастрийцев, «Авесте» («Яшт», XIV, 41). Кроме чисто птичьего облика («Увидишь ты гору, главою до туч, / Там – птицу, чей облик суров и могуч./ Симургом зовут её. Полного сил, / Его бы с крылатой горой ты сравнил» – описывает это дивное существо персидский поэт Фирдоуси в «Шахнамэ»), это волшебное существо воплотилось для иранцев в облике «сенмурва» – существа с головою и лапами пса, крыльями орла и чешуей рыбы. «Саена – не единой природы, а о трёх естествах, трех образов».

Вот к этому существу, которому Единый Господь зороастрийцев, Ахура Мазда, поручил защиту ростков и посевов, более того – мифического «дерева всех семян», древа Жизни, от злых сил, и возвела К.Н. Тревер «родословную» самого загадочного из Богов 980 года. Пути заимствования славянами этого образа у иранцев она определила через северно-иранские племена кочевников – скифов и сарматов.

Особенно же подробно развил тему Семарьгла-Симурга Б.А. Рыбаков. Известный поисками скифо-славянских связей, ученый с большим воодушевлением поддержал идею Тревер, проиллюстрировав ее, с одной стороны, изображениями собак, «стерегущих всходы», на трипольских сосудах, а с другой – целым рядом изображений в прикладном искусстве Киевской Руси XI–XIII вв. существ, похожих на иранского «сенмурва» – с головою и лапами, похожими на собачьи, с крыльями, а иногда – и с чешуей на боках. Изображения эти академик находил на браслетах, ритуальных подвесках, височных украшениях-колтах, и даже на церковной утвари. Эти изображения окружали символы Солнца, Воды, растительности, сами они переплетались с корнями и стеблями, даже крылья и острые уши увенчивались проросшими ростками. Таким образом, роль Сенмурва-Симурга, как «защитника всходов» и земледельческого Божества, получала наглядное подтверждение.

Однако в этой реконструкции было немало спорных моментов и противоречий, делающих ее одной из самых слабых и уязвимых моментов фундаментального труда академика. Б.А. Рыбаков то возводил Семарьгла к Триполью и временам общих предков «индоиранцев, славян, греков и фракийцев», то объявлял скифским заимствованием, то находил его изображения на предметах XII–XIII столетий, то говорил, что именно в эти века Семарьгл, как «скифское заимствование», оказывается забыт, распадается в поучениях против язычества на неких Сима и Рыла, или Сима и Регла, и вытесняется Переплутом. В некоторых списках поучений против язычества Переплут действительно подменяет Семарьгла. Это божество Рыбаков отождествил, на основании реконструируемой им для Семарьгла функции земледельческого божества плодородия, созвучия имени и сходства обрядности с балтским Пергрубием, а далее отождествил с существами с птичьими телами и мужскими головами в колпаках, изображавшихся на тех же браслетах, что и «Семарьглы». Последним вопрос оказывается окончательно запутан – ибо о какой же «подмене» речь, если оба божества присутствуют на одном и том же изображении? Также Рыбаков сам отмечает, со ссылкой на Срезневского, что кумиром в древнерусском языке называли только человекоподобные изваяния, поэтому, конечно, изваяние «птицепса» не могло попасть в перечень летописных «кумиров». Сам он пытается объяснить это тем, что Семарьгл изображался в виде «рельефа» на «кумире Макоши», что есть, разумеется, совершенно произвольный домысел историка, никак не подкрепленный источниками. Более того, в дальнейшем он забывает об этом «рельефе» и отводит под кумир Семарьгла особую ямку на плане «киевского святилища». Возвращаясь к проблеме с изображениями «птицепсов», хотелось бы также задаться вопросом – если Семарьгл везде и всюду упоминается в единственном числе, то о каких же «Семарьглах», изображавшихся по две-три штуки на каком-нибудь браслете, может идти речь?

Из более поздних исследований, разделявших взгляд на Семарьгла, как вариацию иранского Симурга, отметим лингвиста В.Н. Топорова, выдвинувшего идею о заимствовании Симурга, этого иранского языческого персонажа у хазар, тюрок по языку и иудеев по вероисповеданию. В каких-либо дальнейших комментариях подобная идея, на мой взгляд, не нуждается. Интересен также подход М.А. Васильева, соединившего утверждение о скифо-сарматских истоках образа Семарьгла с неонорманистской догмой, запрещающей говорить о славянах ранее VI в., когда любые скифы и сарматы, конечно, давно сошли с исторической сцены.

В целом возражения к версии «Симург-Семарьгл» можно разделить на две группы. С одной стороны, остаются неясными пути, коими иранский персонаж попадает в славянскую среду. Дело в том, что, как и отмечает М.А. Васильев, «ни в одном из дошедших до нас источников по религии скифов и сармато-алан «Семаргл» не фигурирует, не отмечен он у потомков этих племен осетин», «из дошедших до нас источников ничего не известно и о «прообразе» Семаргла в мифологии скифов и сарматоалан, а также у их потомков осетин». Осетинская традиция Симурга не знает. В литературных сюжетах на том месте, где в иранском фольклоре и литературе фигурирует Симург, у осетин значится «пасконджи», восходящий к армянскому названию грифона «паскудж».

На самом деле, было бы в высшей степени удивительно, чтобы «охранитель всходов» пользовался почтением у кочевников, скифов, сарматов, аланов, у которых решительно все авторы, от Геродота до Аммиана Марцеллина включительно, отрицают наличие земледелия. Характерно, что герой «Турана», кочевого мира степей, в эпоху Фирдоуси тюркского, но исходно – именно скифо-сарматского, Исфандияр, сражается с Симургом и убивает его. И еще более поразительным было бы заимствование земледельческого мифического персонажа у этих кочевников (с повышением его статуса от мифического животного до бога) земледельцами-славянами. Я затрудняюсь вспомнить пример, когда бы кочевники-скотоводы подарили бы земледельцам-соседям мифический персонаж, связанный с земледелием. В равной степени затрудняюсь я и назвать пример, когда заимствованный второстепенный персонаж, мифическое животное порядка Цербера или Пегаса, превратился бы у новых почитателей в бога.

Итак, у нас нет доказательств существования у скифов или сармато-алан культа Симурга, и сама возможность существования такого культа представляется крайне сомнительной. Вкупе же с беспрецедентностью заимствования земледельцами у кочевников-скотоводов земледельческого персонажа, да еще и с «повышением в звании», ситуацию можно смело относить к невероятным. А это в целом выбивает почву из под ног концепции Симурга-Семарьгла, так как и исторически, и лингвистически подобное заимствование было возможно лишь при сарматском посредстве, вероятность же последнего, как выше показано, стремится к нулю.

С другой стороны, остается очень серьезный вопрос о дальнейшей судьбе культа Семарьгла на Руси. Если во времена Петрушевича и Аничкова еще позволительным считалось ткнуть пальцем в «источник заимствования», и этим решить вопрос, то сейчас такой подход трудно назвать иначе, нежели безответственным. Уже в те времена было немало данных, позволяющих пренебречь рассуждениями о «быстро забытых» народом кумирах из летописного списка. Сейчас их стало еще больше. Любой теоним из летописного списка прочно укоренен в традиции, причем не только восточно-славянской. Культ Перуна отразился в названиях мест и личных именах, в преданиях и обрядовых текстах, в поговорках и присказках по всему славянскому миру. То же можно сказать о Мокоши и Хорее Дажьбоге. Беднее всего отразился в славянской традиции культ Стрибога – в «Слове о полку Игореве», в названиях мест (новгородское Стрибожичи, польское Стшибоги), да в ростовском предании о капище Стрибога у села Воронино. В отношении же Семарьгла нет совершенно ничего – ни названий мест, ни личных имен, ни преданий, ни песен, ни поговорок. И дело вовсе не в «заимствовании» – в конце концов, второе имя солнечного Божества, Хорс, которое тоже относят к разряду «скифо-сарматских заимствований», отразилось в «Слове о полку Игореве», в личных именах и названиях городов и деревень у сербов, болгар, чехов, силезцев и онемеченных балтийских славян. Идол Хорса видел еще в 1590 году немецкий путешественник Иоганн Вундерер около Пскова – на этом месте в 1897 году был обнаружен каменный истукан с солярным знаком, крестом, на груди. И только Семарьгл представляет на этом фоне печальное исключение. Мы сталкиваемся с ним только и исключительно в перечнях языческих божеств, летописных, и из поучений против язычества, причем те места, где он упоминается, чрезвычайно напоминают цитату из летописи. Мы, строго говоря, не можем даже уверенно судить, как звучало это имя в именительном падеже, поскольку упоминается оно только в родительном.

Все это становится еще более странным, если мы обратим внимание на положение Семарьгла в перечне киевских кумиров. Он находится почти в самом конце списка, рядом с «Матерью сырой Землей» – Мокошью – что, надо полагать, и послужило одной из причин поисков истока этого образа в сфере земледельческих культов плодородия. Но именно культы такого плана исторически оказываются наиболее устойчивы под натиском христианства. Культы «высших» в космическом и социальном смысле Божеств уничтожаются или подменяются культом христианских святых в первую очередь, деревенские же культы – в последнюю. Это подтверждается примерами из любой европейской страны – чем ближе культ к земле и деревенской общине, тем он живучее. Те, кто забыли Одина, Тюра, Зевса с Аполлоном, Тараниса и Тевтата, помнили и почитали зачастую до XX века Тора и Фрейю, Деметру, Бригитту, Ану, Бейно и пр. – не говоря уж про всех и всяческих троллей, нимф, паков и брауни. Недаром слова «paganus», «поганый», обозначавшие язычника, имели первоначальным значением «деревенщину».

Между тем отношение Семарьгла к аграрной сфере подтверждается не только расположением Семарьгла в перечне, но и заменой его Переплутом, в котором, как мы помним, Рыбаков по описанию обрядности и этимологии имени обнаружил сходство с богами плодородия у балтов. В том месте, где Переплут не дополняет Семарьгла, он назван третьим с Даждьбогом и Стрибогом, и это также позволяет толковать его образ, как связанный с землей космически (при «верхнем небе», где расположен Даждьбог-Солнце и атмосферном пространстве, на котором буйствует Стрибог, дед ветров) и социально (третья функция рядом с жрецом-Даждь-богом и «веющим стрелами» Стрибогом).

Создается весьма странная ситуация. Семарьгл буквально повисает в воздухе. Он считается «заимствованным» у племен, которые о нем ничего не знали и не могли знать, он оказывается совершенно забытым в тех слоях общества, где о языческих богах и обрядах, в особенности той сферы, к которой он должен принадлежать, помнили дольше всего.

Итак, что же мы знаем о Семарьгле на самом деле? Во-первых, этот персонаж имел статус Бога, то есть пользовался самостоятельным почитанием («наричюще я богы»), что исключает из круга поиска всех и всяческих «мифических животных», «посланцев Богов» и т. д. Во-вторых, его изваяние называлось «кумиром», то есть он представлялся почитателям в человекоподобной форме – что выводит, в свою очередь, из игры всевозможных «птицепсов», орлов и прочих летучих мышей. «Птицепсы» же древнерусских изображений, скорее всего, банальные «змеи»-драконы. В-третьих, место в перечне кумиров говорит о его положении ниже Стрибога, «деда»-повелителя ветров и выше Мокоши – Земли. Косвенные данные – замещение Переплутом-Пергрубием, жертвы которому приносились 23 апреля – позволяет вести поиски в направлении весенне-летних земледельческих обрядов. Поскольку же Божество такого масштаба и относящееся к такого рода культу не могло сгинуть бесследно, то мы имеем полное право предполагать, что произошла ошибка, и имя Божество изначально было искажено писцом, впоследствии же – описка была растиражирована многократным переписыванием, и в составе цитаты из летописи попала в поучения против язычества.

Но перед тем, как попытаться выяснить, какой же теоним находился изначально на месте «Семарьгла», надо сказать несколько слов по поводу не утратившей еще всех приверженцев версии, будто летописный перечень кумиров есть не более, чем произвольная выдумка летописца, наобум набравшего туда известные ему теонимы.

С точки зрения русского христианина тех времен, а особенно представителя духовенства, к которым, естественно, принадлежали авторы летописей и поучений против язычества, языческие Боги были «бесами», любое упоминание которых было деянием рискованным с точки зрения спасения души и прямо осуждалось. Эта точка зрения коренилась в библии (Втор, 32, 16–17, Ис Нав 23, 7, Пс 105, 37; 15, 4, Коринф 10, 20), разделялась отцами церкви (Ефрем Сирин) и древнерусским духовенством (Иаков Мних). На это указал еще Аничков, который, дабы втащить, что называется, за уши «Слово о полку Игореве» в христианскую систему ценностей, вынужден был также импортировать в Киевскую Русь неизвестный даже на Скандинавском полуострове взгляд на языческих Богов, как безобидных «предков» из далекой Исландии. На самом деле взгляд на этих Богов, как на «бесов» не просто доминировал у средневековых русских христиан, а был единственным. Особенно отличался эти подходом киевский летописец, сознательно минимизировавший сведения об язычестве. Представляется невероятным, чтобы при таком отношении кто-то стал обращаться столь легкомысленно с именами могущественных «бесов», еще пользовавшихся почитанием. Ведь во времена написания летописи даже в крупных городах вроде Ростова «не все еще приняли святое крещение», а на Волынской земле действовали огромные капища. Скорее речь можно вести об ошибке, закрепленной механическим воспроизведением первотекста (как бы снимавшем с переписчика ответственность за воспроизведение «бесовских» имен). Подобные примеры имели место и позднее – ошибка писца, прочитавшего летописное описание Перуна «усъ златъ», как имя «Услад», надолго поселила это химерическое «божество» в описаниях славянского язычества.

В 1884 году А.С. Фаминцын в своей работе «Божества древних славян» высказывает весьма остроумное предположение. Согласно ему, переписчики приняли за две буквы – «ьг» – одну, «ы». Читать, по мысли Фаминцына, следует не «Семарьгла», а «Сем Ярыла» (напомню, что древнерусское «Я» писалось как «ia»). Слово «Сем» Фаминцын истолковывал от древнеиталийского Semo – полубог, находя много сходств в культе италиков с одной стороны, и древних славян – с другой.

Полагаю, здесь не надо объяснять, что культ Ярила нигде, кроме сочинений мифологов «солярной» школы и пьесы Островского «Снегурочка», не имел отношения к солнцу. Ярило (украинский и белорусский Ярыла, западно-украинский и словацкий «Зеленый Юрий», Геровит или Яровит балтийских славян, Герман болгар, Japилo сербов) – это общеславянское Божество со сходными обрядностями, датами праздников и функциями. Его облик – юноша в белом одеянии, на белом коне, в зеленом венке, которого встречают весной (в двадцатых числах апреля, когда балты чествовали Пергрубия-Переплута), и старик с огромным мужским членом, которого «хоронят» летом (в начале июня, реже – на Купалу). Его праздники, особенно те, что посвящены «проводам» или «похоронам» Ярила, носят оргиастический характер, а в песнях и прочих обрядовых текстах воспевается его роль в плодородии земном и людском. Интересно, что в ряде русских регионов погребаемую летом куклу зовут не Ярилом, а Семиком, и Семиком у русских вообще называются весенне-летние земледельческие праздники, что позволяет не привлекать для трактовки приставки «Сем» италийские корни. Однако настолько архаичное и широко почитаемое Божество не нашло отражения в средневековой письменности, что позволило ряду исследователей отмахнуться от него, как от позднейшего порождения «кабинетной мифологии» – даром, что культ Ярила широко отражен в фольклоре.

На мой взгляд, к «кабинетной мифологии» стоит скорее отнести Семарьгла, это порождение описки святого Нестора и чужебесия российской интеллигенции, радостно подхватывающей любой намек на очередное «заимствование» русскими варварами у культурных[245] соседей, этого «подпоручика Киже» русской мифологии, «фигуры не имеющего», а потому и не отразившегося нигде за пределами переписывавшихся в монастырях текстов. Независимо от Фаминцына к схожей версии пришел М.Е. Соколов, да и Гальковский, хотя и высказывал «по духу времени и вкусу» идеи о «Симурге», сам признавал наиболее вероятной именно версию Фаминцына. К этому мнению рискну присоединиться и я.

Что до оппонентов, то им можно лишь посочувствовать. Им предстоит объяснить то, как и почему кочевой народ скотоводов и воинов передал земледельческим соседям неизвестного этому народу земледельческого персонажа; как и почему эти соседи произвели зверовидного чужака в Боги и воздвигли ему, века спустя, человекоподобный кумир рядом с самыми почитаемыми своими Богами, после чего немедленно, начисто и навсегда забыли.

Я же помашу на прощанье рукой «иранскому птицепсу Семарьглу», возвращающемуся в свои родные края – в область воображения историков и лингвистов.

Хотелось бы верить, что навсегда.