Искусство жить

Эта аббревиатура сопровождала жителей Австро-Венгрии от рождения до смерти. К. и. к. (на западе монархии – императорским, на востоке – королевским) было всё: больницы и школы, железные дороги и корабли, армия и чиновники… Как шутили остряки, над Австро-Венгрией каждый день встает «императорское и королевское солнце». Австрийский писатель Роберт Музиль позднее дал монархии, к тому времени уже погибшей, не слишком благозвучное для русского уха название, происходящее от аббревиатуры к. и. к., – Kakanien. А другой писатель, Стефан Цвейг, так говорил о самом главном, чем, по его мнению, отличалась Kakanien и чем она была дорога ее жителям (очень многим – уже post factum, в ином, неуютном, хрупком, всеми ветрами продуваемом мире межвоенной Центральной Европы): «Когда я пытаюсь найти надлежащее определение для той эпохи, что предшествовала Первой мировой войне и в которую я вырос, мне кажется, что точнее всего было бы сказать так: это был золотой век надежности. Всё в нашей тысячелетней Австрийской монархии, казалось, рассчитано на вечность, и государство – высший гарант этого постоянства».

Основы надежности и постоянства – довольно призрачного, как выяснилось впоследствии, – были заложены в первые годы после венгерского компромисса, когда экономическое и социальное развитие монархии, казалось, полностью подтверждало справедливость теории Адама Смита о «невидимой руке рынка», обустраивающей жизнь в городах и весях ко всеобщему удовольствию и процветанию. Действительно, конец 1860-х – начало 1870-х годов стали для Австро-Венгрии своего рода наградой за те потрясения, которые ей пришлось пережить в предыдущие 7–8 лет. Страну охватила грюндерская лихорадка (от немецкого gr?nden – основать): только в 1869 году возникло 141 акционерное общество с общим капиталом в 517 млн флоринов, а три года спустя 376 новых компаний располагали уже двухмиллиардным капиталом!

В 1866 году, сразу после разгрома при Садовой, австрийские и венгерские земледельцы собрали рекордный урожай; в этот и последующие годы объемы экспорта сельскохозяйственной продукции росли небывалыми темпами. Венгрия стала главной житницей Европы – и оставалась ею вплоть до притока на европейский рынок дешевого американского зерна. В то же время аграрный сектор, составлявший основу венгерской экономики, не избавился от родимых пятен минувшей эпохи, мешавших его модернизации. Во второй половине XIX века две с небольшим тысячи магнатских семей владели более чем четвертью земельных угодий Венгерского королевства, в том числе около 200 семей располагали поместьями площадью в 15 тыс. акров и более, а один лишь князь Мориц Эстерхази – 700 с лишним тысячами акров! При этом сотни тысяч крестьянских хозяйств Венгрии вполне соответствовали известной русской карикатуре того же времени «Мужичок на одной ноге» – настолько малы были их наделы. Тем не менее, несмотря на относительную отсталость и более низкий по сравнению с Цислейтанией уровень промышленного развития, в целом «темпы промышленного развития и в более отсталой части империи, в Венгрии… были более высокими, чем в России и даже в Австрии: соответственно 3,0 % в Венгрии и 2,5 % [в год] в австрийской половине монархии»[76].

Особенно бурный рост происходил в ряде отраслей промышленности и на транспорте. Добыча угля выросла с 800 тыс. тонн в 1848 году до почти 34 млн тонн в 1904-м. По темпам строительства железных дорог Австро-Венгрия отставала от большинства стран Западной Европы и России, но тем не менее уже в 1859 году протяженность железнодорожной сети в дунайской монархии составляла 4000 км. Южная железная дорога связала столицу страны с Адриатическим побережьем, а в начале 1860-х была построена линия Вена – Линц – Зальцбург. В Венгрии в год Ausgleich было не более 4700 км железных дорог, но к 1900 году их протяженность достигла 17,5 тыс. км, а к началу Первой мировой – 22 тыс.

Все сильнее проявлялась экономическая специализация отдельных регионов. В альпийских провинциях, на севере Богемии, в Моравии, отчасти в Словении развивалась тяжелая промышленность – металлургия, деревообработка, военные производства и т. п.; в Богемии, Верхней Силезии, центральной Венгрии – текстильная, стекольная, пищевая отрасли; Галиция, Буковина и Трансильвания оставались по премуществу сельскохозяйственными районами. В Нижней Австрии в последние годы XIX века на 100 кв. км приходилось в среднем 16 промышленных предприятий, в чешских землях – 10,5, а вот в Тироле, Галиции, Буковине и Далмации – всего одно. Степень концентрации производства в Австро-Венгрии к началу XX столетия оказалась куда меньшей, чем в Германии или Франции. В дунайской монархии было по-прежнему много маленьких мастерских и фабрик, выпускавших мебель и фарфор, ткани и сувениры, ювелирные украшения и домашнюю утварь – словом, то, что делает жизнь человека удобнее и красивее и что так ценилось средними и высшими слоями австрийского и венгерского общества.

Свои экономические достижения Австро-Венгрия намеревалась продемонстрировать на Всемирной выставке, которая открылась в Вене весной 1873 года. Это было пятое мероприятие такого рода – после выставок в Лондоне (1851,1862) и Париже (1855,1867), на которых восхищенное человечество могло насладиться собственными новейшими изобретениями, техническими чудесами и хозяйственными успехами. Франц Иосиф лично курировал подготовку выставки, которую, по расчетам организаторов, к концу года должны были посетить около 20 млн человек, что принесло бы императорской казне ощутимую прибыль. Свою продукцию в Вену привезли фирмы из 37 стран – в том числе 15 тыс. австрийских, 7 тыс. немецких и 700 американских. Речь на церемонии открытия выставки произнес младший брат императора Карл Людвиг, за которым с тех пор закрепилось прозвище «выставочного эрцгерцога» (его общественная деятельность по преимуществу сводилась к участию в такого рода мероприятиях). Однако уже через несколько дней, 9 мая 1873 года, на венской бирже произошел крах, который не только похоронил надежды на прибыль от выставки, но и положил конец семилетнему экономическому процветанию Австро-Венгрии.

Биржа, разогретая спекуляциями, в которых участвовали тысячи людей, лопнула с необычайным шумом. Закрылись более 60 банков, разорились десятки фирм, «черный четверг» стал причиной более чем тысячи самоубийств в одной только Вене. Среди покончивших с собой был, в частности, герой войн с Данией и Пруссией Людвиг фон Габленц. От банкротства государственную казну спасли Ротшильды, предоставившие монархии крупный заем. Франц Иосиф отблагодарил: Альбрехту Ротшильду был пожалован титул барона.

Австро-венгерская экономика вступила в фазу спада. Впрочем, биржевая катастрофа имела не только отрицательные последствия: она способствовала перетеканию капиталов из финансовой в производственную сферу. Да и сам кризис оказался не столь уж долгим. В 1880-е годы вновь начался подъем, который – с учетом колебаний, свойственных рыночной экономике, – продолжался вплоть до Первой мировой войны. Столь долгого периода поступательного экономического роста Центральная Европа не знала ни до того, ни после. Возможно, именно поэтому Франц Иосиф навсегда вошел в историю стран, которыми правил, как символ «старых добрых времен» – ведь значительная часть его царствования представляла собой ту «эпоху благополучия, мира и культурного расцвета, которую так часто идеализируют, сравнивая ее с катастрофами, ожидавшими придунайскую Европу в двадцатом столетии»[77].

Тем не менее до самого конца своего существования империя Габсбургов оставалась аграрно-индустриальной страной. В конце 1890-х годов в сельском хозяйстве здесь было занято 70 % трудоспособного населения (в соседней Германии – лишь 35 %). «Вторая промышленная революция», развернувшаяся в США, Германии, Франции, Великобритании, затронула Австро-Венгрию лишь отчасти. Новейшие отрасли промышленности – химическая, позднее электротехническая, автомобилестроение и т. п. – в габсбургском государстве находились в зачаточном состоянии. К тому же Австро-Венгрии не хватало собственных капиталов, ее экономика в значительной степени зависела от иностранных инвестиций. К 1913 году 60 % этих инвестиций были немецкими, что отводило дунайской монархии роль младшего, более слабого партнера в лоббировавшемся правящими кругами Германии проекте Mitteleuropa – единого экономического пространства Центральной Европы.

Новое государство Австро-Венгрия представляло собой конституционную дуалистическую монархию, разделенную на Транслейтанию и Цислейтанию. Цислейтания: 1. Богемия, 2. Буковина, 3. Каринтия, 4. Крайна, 5. Далмация, б. Галиция и Лодомерия, 7. Австрийское Приморье, 8. Нижняя Австрия, 9. Моравия, 10. Зальцбург, 11. Силезия, 12. Штирия, 13. Тироль, 14. Верхняя Австрия, 15. Форарльберг. Транслейтания: 16. Венгрия, 17. Хорватия и Славония, 18.Босния и Герцеговина

В начале XX века Австро-Венгрия занимала третье место в Европе по добыче угля и пятое – по производству чугуна и текстиля, однако в целом на ее долю приходилось лишь 6 % европейского промышленного производства. Недостаточное развитие промышленности и сильные региональные различия аукнулись монархии в ее последние годы, когда затяжная война легла на австро-венгерскую экономику непосильным бременем.

* * *

Как жилось обитателям Kakanien в конце XIX столетия? Австро-Венгрия, несмотря на в целом положительные тенденции экономического развития, не могла претендовать на звание богатой страны. Нет, богатства у отдельных подданных Франца Иосифа I было хоть отбавляй, но вот распределение денежных средств и собственности как в социальном, так и в географическом смысле оставалось весьма неравномерным.

В высших слоях общества в Австро-Венгрии, как и в других странах Европы, происходило постепенное слияние аристократии с крупной буржуазией. Формировались «верхние десять тысяч», узкий слой земельных магнатов, промышленников, банкиров, в котором отпрыски древних фамилий – Шварценберги, Лихтенштейны, Ауэрсперги, Эстерхази и прочие – соседствовали с теми, кого еще несколько десятков лет назад их предки не пустили бы на порог – богачами незнатного происхождения, нуворишами вроде строительного магната Альфреда Драшера или банкира и директора Северной железной дороги Йонаса Кёнигсвартера. Это соседство аристократии крови с аристократией денег вскоре нашло буквальное, географическое выражение. Представители обеих групп начали строить шикарные особняки на Рингштрассе в Вене, улице-витрине, пышной и ослепительной, призванной придать величественный и притом современный вид столице монархии. Реконструкция центральных кварталов Вены послужила образцом для других городов Австро-Венгрии. Повсюду – в Будапеште (обе его части, Буда и Пешт, официально стали единым городом только в 1872 году), Праге, Загребе, Триесте, Львове, Кракове – развернулось строительство, которое сильно изменило облик этих городов и придало им общие черты, и сегодня служащие зримым напоминанием о былом единстве Центральной Европы в рамках дунайской монархии.

Перестройка центра Вены была начата еще в 1850-е годы. Древние бастионы, отделявшие старый центр города от остальных районов, снесли, а на их месте прорубили широкий проспект в виде кольца – будущую Рингштрассе. Она начала быстро застраиваться особняками элиты. Возводились и общественные здания, придавшие центру Вены его нынешний вид – городская ратуша, парламент, новый оперный театр… Обширное строительство за несколько десятилетий превратило Вену из города, несшего на себе печать эпохи барокко и даже средневековья, в имперскую и одновременно очень буржуазную по духу столицу. Синонимом богатства и величия считались изобилие, разнообразие и пышность, отсюда необычайная стилистическая эклектика центральных районов Вены, обновленных при Франце Иосифе. Здесь есть все – псевдоготика и ренессанс, классицизм и подражание позднему барокко. «Ваше Величество, сейчас в Вене много строят. Но эта мешанина стилей мне лично совсем не нравится, – как-то пожаловался императору художник Фридрих фон Амерлинг. – Она напоминает ресторанное меню в камне!» – «Я в это не вмешиваюсь, – кротко ответил Франц Иосиф. – В таких вещах художники разбираются лучше». Подход, очень характерный для этого монарха: сознавая, что не поспевает за новой эпохой, не понимает ее дух, он все чаще предоставлял события их естественному ходу.

Впрочем, как раз принцип laissez faire, государственного невмешательства в экономическую и социальную жизнь, вполне соответствовал духу эпохи. Австро-Венгрия 1860 – 90-х годов была классическим либеральным государством с характерным для него культом успеха, материального благополучия и привычкой не замечать бед и страданий тех, кто оказался недостаточно сильным и зубастым, чтобы выжить в специфических условиях раннего капитализма. По мере того как развивались промышленность и транспорт, нищали деревни и целые провинции, тысячи жителей которых отправлялись на заработки в города. Кому-то удавалось «выбиться в люди», но большинство ожидало существование в условиях, подобных тем, о которых в 1888 году писала социал-демократическая газета «Глайхайт» («Равенство»): «Деревянные лавки, покрытые старой соломой, на которых тесно рядами лежат люди… В одном из таких помещений, где спят 50 человек, в углу примостилась супружеская пара. Две недели назад женщина заболела – и лежит здесь, среди полуголых, грязных мужчин, дыша смрадным воздухом». Так выглядело общежитие рабочих одной из крупнейших в Вене фабрик по производству кирпича. Подобных заведений в австрийской столице были десятки.

Большинству обитателей таких трущоб медицинская помощь была, естественно, не по карману. В бедняцких кварталах, не оснащенных водопроводом и канализацией, то и дело вспыхивали эпидемии. Одна из них, холерная, посетила Вену в 1873 году, совпав по времени с биржевым крахом. Продолжительность жизни понемногу росла, но все же еще в 1900 году в Богемии, одной из самых развитых областей монархии, женщины жили в среднем лишь 49, а мужчины – 47,5 лет. До поры до времени основным средством помощи бедным, больным и неимущим оставалась благотворительность. Ею активно занимались многие представители богатых семей, в том числе дочери Франца Иосифа – Гизела и Мария Валерия. Однако средства, собранные на благотворительных вечерах, балах и распродажах, были лишь ложкой меда в бочке дегтя, которую напоминала повседневная жизнь сотен тысяч подданных австрийского императора и венгерского короля.

Положение несколько изменилось в последние 15–20 лет XIX века, когда государство стало проводить целенаправленную социальную политику. Рабочий день был в 1885 году официально ограничен 11 часами (позднее, в 1901 году, его сократили до 9 часов), детский труд запрещен, введен обязательный выходной по воскресеньям, появилось страхование рабочих, получивших производственные травмы, возникли зачатки пенсионной системы, возводились больницы и приюты для бедняков. Многие предприниматели стали строить для своих работников приличное жилье. Например, рабочие одной из бумажных фабрик под Прагой жили в небольших, но вполне пристойных двухэтажных домах, каждый из которых был рассчитан на четыре семьи, которым полагался даже маленький садик.

Австро-венгерские власти шли за Бисмарком в его политике «государственного социализма», в результате чего к началу XX столетия Германия и Австро-Венгрия располагали самыми развитыми системами социального обеспечения в мире. Причины такой заботы государства о малоимущих гражданах были совсем не филантропическими. Резко усилившееся расслоение общества привело к появлению новых политических сил, в первую очередь социал-демократов и христианских социалистов, чья деятельность угрожала стабильности обеих монархий. Благодаря передовой для того времени социальной политике социальные контрасты в Австро-Венгрии хоть и оставались довольно выразительными, но были значительно меньшими, чем в таких странах, как Великобритания, Россия или Италия. Например, уровень доходов рабочего средней квалификации составлял в 1880-е годы в большинстве отраслей 400–500 флоринов (золотых) в год. Учитель средней школы получал до тысячи флоринов. В то же время чиновники императорского и королевского министерства иностранных дел, даже не самого высокого ранга, могли рассчитывать как минимум на четырехтысячное годовое жалованье.

Налоговая система способствовала процветанию наиболее зажиточных слоев населения: подоходный налог был низким, а его максимальная ставка взималась лишь с лиц, которые располагали колоссальными годовыми доходами в 210 тыс. флоринов и более. Жители Kakanien были в большинстве своем если не образованными, то по крайней мере грамотными. Система образования, основы которой заложила еще Мария Терезия, развивалась быстро и успешно: начальное образование в обеих частях монархии было объявлено обязательным, количество средних школ только в Венгрии за годы дуализма выросло в три раза, а число студентов высших учебных заведений – более чем в 17 раз. К концу 1880-х годов школу в Венгерском королевстве посещали 80 % детей (сразу после Ausgleich – не более 50 %). В то же время и здесь между разными провинциями монархии зияла пропасть: к началу XX века в Богемии и Моравии неграмотные составляли всего 5 % населения, зато в Галиции и Буковине читать и писать не умели более половины жителей, а в Далмации – свыше 70 %. В целом неграмотные составляли около трети подданных Франца Иосифа I.

Некогда клерикальная Австрия постепенно избавлялась от влияния церкви на воспитание, образование и личную жизнь населения. Согласно гражданскому законодательству, в которое в 1868 году были внесены серьезные изменения в либеральном духе, жители дунайской монархии могли жениться и выходить замуж за кого угодно, вне зависимости от религиозной и национальной принадлежности. Были разрешены и разводы, хоть соответствующая юридическая процедура оставалась довольно сложной. Зато строго воспрещались родственные браки, причем даже в третьем и четвертом колене. Это выглядело насмешкой над подданными со стороны династии, многие представители которой были плодами брачных союзов между весьма близкими родственниками. Впрочем, законы законами, а свобода нравов в городах монархии потрясала воображение. В Вене более четверти всех детей были внебрачными, проститутки исчислялись тысячами (не считая так называемых «дам полусвета» вроде Мицци Каспар, многолетней приятельницы кронпринца Рудольфа). При этом в деревнях по-прежнему царили патриархальные нравы времен «доброго императора Франца I», а для заключения брака лицам до 24 лет требовалось разрешение родителей или опекунов.

В 1868 году австрийское правительство с согласия императора провело ряд реформ, которые фактически перечеркнули конкордат. Вскоре аналогичные постановления вступили в силу и в Венгрии. Контроль за начальными и средними школами вновь перешел в руки государства, что вызвало гнев папы Пия IX, с отчаянием наблюдавшего, как габсбургская монархия возвращается к церковной политике времен йозефинизма. Пути римской курии и Вены разошлись еще сильнее в 1871 году, когда Франц Иосиф не проявил особого энтузиазма в связи с принятием Ватиканским собором догмата о непогрешимости папы. Тем не менее католическая церковь осталась влиятельной силой в австро-венгерском обществе, а сам император всю жизнь был добрым католиком.

* * *

Главным признаком общественного прогресса в последние 30 лет XIX века стал заметный рост среднего слоя – мелких и средних собственников, служащих, интеллигенции, людей свободных профессий, живших в основном в крупных городах. (Их, кстати, в Австро-Венгрии было немного: всего лишь 8 городов к концу века насчитывали более ста тысяч жителей, и только Вена и Будапешт перешагнули миллионную отметку). Австро-венгерский средний класс, собственно, и был тем слоем, который определял общественную атмосферу в империи, служил законодателем мод и стилей, привычек и обычаев. Своеобразная центральноевропейская городская субкультура и образ жизни, общий для Вены и Праги, Будапешта и Кракова, несмотря на национальные и культурные различия между их обитателями, появились на свет именно в эту эпоху. Это был мир узких улочек и уютных кафе, модных салонов и выставок, ярких витрин и пестрых гуляний в городских парках. Это была жизнь, невозможная без кофе и утренней газеты, будь то «Винер тагеблатт», «Мадьяр хирлап» или «Народни политика», без разговоров о политических событиях и биржевом курсе, без музыки «короля вальсов» Иоганна Штрауса и помпезных картин самого модного венского художника 1870 – 80-х Ганса Макарта, без восхищения техническими новинками, появлявшимися одна за другой, – телеграф, электричество, телефон, автомобиль… Это было особое искусство жить, которым средние слои австро-венгерского общества владели в совершенстве.

Моды и стили, конечно, менялись. Макарт достиг вершины своего мастерства, став режиссером торжественного шествия по случаю серебряной свадьбы императорской четы. Makart Festzug Tag («день процессии Макарта») в Вене 26 апреля 1879 года запомнился на долгие годы. В колоссальном шествии были представлены сцены из истории Австрии, Венгрии и императорского дома, делегации народов и сословии монархии, представители провинции, городов, профессиональных корпораций и объединений, технические новшества, включая огромную модель паровоза, артисты, музыканты и художники во главе с самим автором этого супершоу в огромной шляпе, сделанной по собственному эскизу. Всё это великолепие продефилировало перед императором и императрицей. Франц Иосиф расчувствовался и прослезился. Елизавета, как всегда в подобных случаях, выглядела усталой, встревоженной и недовольной. Время шло, менялись вкусы и настроения, идеи и представления. Пышущая здоровьем и изобилием буржуазность постепенно вышла из моды. Наступал fin de siecle, конец столетия, грань веков. Модернизм и декаданс, прогресс и упадок, надежда и разочарование – все то, что явственно ощущалось в австро-венгерском обществе, нашло отражение в Jugendstil, или сецессионе, стиле нового поколения художников и архитекторов, творивших на рубеже XIX–XX столетий. На смену Макарту пришел Климт, на смену Штраусу – Малер. Штраус умер в 1899 году, и какой-то отстрослов пустил гулять по венским салонам ядовитую шутку: «По сути дела, Франц Иосиф правил до смерти Иоганна Штрауса». Намек был ясен: старый император все чаще воспринимался обществом как живой анахронизм, продукт другой, давно минувшей эпохи. Он и сам чувствовал, что наступают новые, непонятные и чуждые ему времена, и выразил свое отвращение к ним, приказав занавесить окна Хофбурга, выходившие на знаменитый «дом без бровей» – здание, построенное в стиле модерн для одной из торговых фирм архитектором Адольфом Лоосом. Плоский фасад этого сооружения оскорблял эстетическое чувство Франца Иосифа, воспитанного во времена бидермайера.

Кстати, к техническим нововведениям император тоже относился настороженно. Он так и не привык, например, к телефону, не позволив поставить этот странный аппарат у себя в кабинете. Не жаловал Франц Иосиф и лифты, даже в 80-летнем возрасте предпочитая, пыхтя и отдуваясь, подниматься по лестнице. Отношение монарха к электричеству и телеграфу было более положительным, а вот автомобили он так и не полюбил, хотя несколько раз пользовался ими (конечно, в роли пассажира, а не водителя). Писал Франц Иосиф до самой смерти от руки, не помышляя ни о каких пишущих машинках. Неприязнь к новинкам техники была, очевидно, вызвана не только консерватизмом старого монарха, в конце кондов, естественным для его возраста, но и спартанскими наклонностями императора, который не любил роскошь и в быту вел себя очень скромно. В Шёнбрунне у него даже не было стационарной ванной комнаты: повелитель 50 миллионов человек мылся в раскладной резиновой ванне, как какой-нибудь коммивояжер в деловой поездке.

Было бы явной ошибкой представлять себе настроения fin de siecle как сплошные предчувствия грядущего упадка и краха. Мировосприятие людей той эпохи оставалось неоднородным, прогрессистские иллюзии и надежды причудливо смешивались с ощущениями тоски и безысходности. Общество сводило судорогами, как затекшую ногу, долго пребывавшую в неподвижности. За внешне стабильным и весьма респектабельным фасадом дунайской монархии нагромождались проблемы, которые грозили со временем похоронить уютный и пестрый мир Kakanien. Но пока жизнь была хороша, на аллеях Пратера играла музыка, на Рингштрассе по вечерам зажигали электричество, в Будапеште пустили трамвай, а в Праге создали телефонную сеть.

Именно в городах смешивались и взаимодействовали культуры центральноевропейских народов, но парадоксальным образом здесь же, в космополитических городах дунайской монархии, кипели национальные страсти, расшатывавшие габсбургское государство. Помимо искусства жить, подданным древней династии было необходимо овладеть куда более сложным умением жить вместе.