На фронтах

Австро-Венгрия готовилась к войне давно: первые планы совместных операций императорской и королевской армии и немецких войск против России начали разрабатываться еще в конце 1880-х годов – впрочем, лишь в самых общих чертах, на случай непредвиденного обострения международной ситуации. По мере изменения обстановки на Балканах в недрах генерального штаба (особенно после того, как его начальником стал Гетцендорф) появились более детальные разработки предполагаемых будущих кампаний против России, Сербии и даже Италии, хотя последняя все еще оставалась партнером Австро-Венгрии по Тройственному союзу.

В 1906 году начальником германского генштаба стал Гельмут фон Мольтке, племянник знаменитого фельдмаршала фон Мольтке, сыгравшего выдающуюся роль в победоносных для Пруссии войнах 1866 и 1870–1871 годов. Мольтке-младший и Конрад фон Гетцендорф тесно сотрудничали, их отношения можно охарактеризовать как дружеские. Мышление генералов было схожим: оба рассматривали политику как продолжение войны иными средствами, ставя с ног на голову известное определение Клаузевица. Оба пытались влиять на принятие ключевых решений монархами и политиками Центральных держав, причем австриец был в этом отношении куда активнее, чем его германский коллега. Оба считали неизбежным столкновение с Антантой и видели залог победы Центрального блока в тесном военном сотрудничестве его членов. 22 января 1909 года Мольтке впервые заверил коллегу, что Германия придет на помощь Австро-Венгрии в случае не только оборонительной, но и наступательной войны – то есть если нападение дунайской монархии на Сербию вовлечет в войну Россию. Это была очень широкая и до сих пор не практиковавшаяся трактовка германо-австрийского союзного соглашения.

Однако германские стратеги видели предстоящую войну иначе, чем австро-венгерские. Мольтке был сторонником «плана Шлиффена», хотя и внес в него некоторые коррективы. В Берлине по-прежнему считали первостепенной задачей быстрый разгром Франции с помощью флангового броска немецкой ударной группировки через Бельгию. Лишь после того, как французская армия будет разбита, Германия намеревалась перебросить значительную часть своих сил на восток, против России. 12 мая 1914 года, во время встречи с Гетцендорфом в Карлсбаде (Карловых Варах), Мольтке сообщил ему: «Мы надеемся покончить с Францией в течение шести недель с момента начала операции, или по крайней мере добиться к тому времени таких успехов, которые дадут нам возможность повернуть основные силы на восток». Это означало, что по меньшей мере полтора месяца австрийцы должны будут воевать с Россией и Сербией самостоятельно, лишь с минимальной поддержкой со стороны Германии.

Такое положение, во-первых, обрекало Австро-Венгрию на оборонительную войну на Восточном фронте (для ведения полномасштабных наступательных операций против России у нее не хватало сил), а во-вторых, ставило Вену в военную и политическую зависимость от Берлина. Однако заставить немецких стратегов изменить их давние планы Вена не могла: «план Шлиффена» считался (во многом заслуженно) блестящим произведением военной мысли, дававшим Германии шанс свести к минимуму невыгоды войны на два фронта. В свою очередь, в Берлине были заинтересованы в том, чтобы как можно большие силы австро-венгерской армии оказались брошены в первые дни войны против России, дабы дать возможность Германии быстро расправиться с Францией. Если Германия рассматривала дунайскую монархию на первом этапе войны как союзника, прикрывающего ей тыл в войне с Францией, то Австро-Венгрия, наоборот, хотела, чтобы немцы прикрыли ей тыл, пока она будет воевать с Сербией.

К лету 1914 года генштаб императорской и королевской армии располагал несколькими оперативными планами будущих военных действий. Один из них, «план Б» (Fall В), вступал в силу в случае локальной войны против Сербии и Черногории, на что в Вене уповали вплоть до начала августа. На юге, у границ неприятельских государств, развертывалась так называемая «Балканская минимальная группа» (Minimalgruppe Balkan, MGB) численностью в 10 дивизий. К ней после начала войны должны были присоединиться еще по меньшей мере 12 дивизий «отряда Б» (B-Staffel). Все эти силы, согласно «плану Б», переходили в наступление на Сербию с севера и запада, с тем чтобы в течение нескольких недель сломить сопротивление сербской армии и добиться победы. Вторая стратегическая разработка – «план Р» (Fall R) касалась войны с Россией. В этом случае B-Staffel должен был быть отправлен не к южным, а к восточным границам монархии, на подмогу уже размещенному там «отряду А» (A-Staffel) численностью до 30 дивизий. Лишь после соединения двух отрядов на русском фронте могли быть начаты локальные наступательные операции.

В действительности Австро-Венгрии с начала августа 1914 г. пришлось воевать одновременно как на Балканах, так и в Галиции. «План Б+Р», предусматривавший такую возможность, был, как ни странно, проработан Конрадом фон Гетцендорфом и его помощниками хуже всего, хотя именно война на два фронта давно уже представлялась наиболее вероятным вариантом развития событий. В результате, когда 6 августа Австро-Венгрия и Россия оказались в состоянии войны, 2-я австрийская армия под командованием генерала фон Бём-Эрмолли (тот самый «отряд Б») уже ехала на юг, на сербский фронт. Нужно было срочно перебросить ее на северо-восток, в Галицию, однако в генштабе боялись, что столь резкий маневр вызовет хаос на и без того перегруженных железных дорогах. Поэтому было принято, мягко говоря, странное решение: 2-й армии дали доехать до сербской границы, после чего она вновь погрузилась в эшелоны и отправилась через всю Венгрию – к границе русской! Эта неразбериха могла бы дорого обойтись монархии, но, на ее счастье, «русский паровой каток» разогревался очень медленно: из-за огромных расстояний и недостаточно густой железнодорожной сети, а также традиционной русской безалаберности мобилизация и переброска войск на фронт шла в России очень неспешно.

Активные боевые действия развернулись в Галиции в 20-х числах августа. Австро-венгерским войскам, левый фланг которых (в русской части Польши) прикрывала небольшая немецкая войсковая группа генерала Куммера, удалось потеснить русских под Красником и Комаровом, но восточнее Львова ситуация складывалась неудачно для австрийцев. К тому же части 2-й армии начали прибывать на галицийский фронт лишь к началу сентября. Возникла угроза выхода 3-й и 8-й русских армий во фланг и тыл наступающим к северу от Львова австро-венгерским частям. Верховное командование монархии (АОК) вынуждено было начать отступление. К середине сентября Восточная Галиция находилась в руках русских войск. «Русские нанесли противнику урон в 250 тысяч человек [убитыми и ранеными], взяли 100 тысяч пленных, вынудили австрийцев отступать в течение восемнадцати дней… и причинили австро-венгерской армии, особенно ее офицерскому корпусу, такой урон, от которого она уже не смогла оправиться»[140]. В начале октября АОК решило предпринять новое наступление в Галиции, пытаясь отбить Львов и крепость Перемышль (Пшемыспь). Операция не увенчалась успехом, поскольку севернее, в русской Польше, немецкие войска фельдмаршала Гинденбурга и австрийцы генерала Данкля столкнулись с ожесточенным сопротивлением русских войск. Под угрозой флангового прорыва противника австрийское наступление в Галиции было приостановлено. Война приобрела позиционный, окопный характер.

Однако успехи русского оружия в Галиции оказались «уравновешены» жестоким поражением, нанесенным в конце августа русским войскам немцами в битве у Танненберга в Восточной Пруссии. России не удалось захватить инициативу на всем Восточном фронте. В то же время ее военные усилия в августе – сентябре привели к тому, что Германии пришлось перебросить на восток часть своих сил задолго до предполагаемого поражения Франции на Западном фронте. После битвы на Марне в сентябре 1914 года Франция избавилась от угрозы быстрого разгрома, а война на Западе надолго стала позиционной.

В конце 1914 – начале 1915 года императорская и королевская армия впервые столкнулась с ненадежностью некоторых своих подразделений – в первую очередь чешских, не желавших сражаться против «славянских братьев». 26 октября под Ярославом (ныне юго-восток Польши) без всякого сопротивления сдались в плен шесть рот 36-го пехотного полка. А 3 апреля 1915 года во время контрнаступления русских войск под Стебницкой Гутой в Галиции капитулировала большая часть 28-го полка, который вследствие этого был приказом АОК распущен и «на вечные времена вычеркнут из списка австрийских полков».

Закрепившееся в общественном мнении, особенно среди немцев и венгров, представление о том, что «чехи переходят на сторону русских с барабанным боем и развернутыми знаменами», конечно, не соответствовало действительности, однако боевой дух частей, сформированных в Чехии и сербских районах Венгрии, действительно был куда ниже, чем у полков, большинство в которых составляли австро-немцы, мадьяры или хорваты – народы, воспринимавшие войну как «свою», по крайней мере поначалу. Kaisertreu (лояльные императору) австрийцы и венгры с возмущением узнавали о том, что некоторые чешские полки едут на фронт, распевая далекую от патриотизма песенку: «Cerveny satecku, kolem se toe, tahneme na Rusy, nevime ргос» («Крутись, крутись, красный платочек, мы идем на русских – не знаем почему»). В то же время галицийские, трансильванские и боснийские полки, составленные из поляков, украинцев, румын и славян-мусульман (боевой клич последних звучал несколько неожиданно – «Аллах и Франц Иосиф»), были вполне надежны и сражались мужественно. Чтобы избежать проявлений нелояльности, дезертирства и массовой сдачи славян, особенно чехов, в плен, командование прибегло к нехитрому приему: запасные батальоны, пополнявшие эти части, составлялись начиная с 1915 года почти исключительно из австро-немцев, венгров и хорватов.

Русское командование знало о том, что межнациональные противоречия – больное место дунайской монархии, и пыталось сыграть на них. 16 августа 1914 года был обнародован манифест верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича к полякам, адресованный как польским солдатам немецкой и австровенгерской армий, так и русским подданным польского происхождения, в чьей верности царское правительство испытывало сомнения. «Поляки! – говорилось в манифесте. – Пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов может осуществиться. Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа ее. Она жила надеждой, что наступит час воскресения польского народа, братского примирения с Великой Россией! Русские войска несут вам благую весть этого примирения. Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ, да воссоединится он воедино под скипетром русского Царя!» В составе русской армии были созданы так называемые инородческие формирования – польский Пулавский легион, преобразованный в 1917 году в польскую стрелковую дивизию, Польская стрелковая бригада, Чешская (киевская) дружина, воевавшая в составе 3-й армии в Галиции, и Чехословацкая стрелковая бригада (сформирована в 1916 году). В двух последних поначалу служили чехи – русские подданные (на Волыни и в некоторых других районах Российской империи проживали до 70 тысяч чехов). Затем в эти формирования стали записывать и пленных чехов и словаков, изъявивших желание сражаться против Германии и Австро-Венгрии. В 1917 году, когда количество чешских и словацких добровольцев в России превысило 20 тысяч, из них был сформирован 1-й чехословацкий корпус, сыгравший впоследствии заметную роль в гражданской войне в России.

Надежду на возрождение единой Польши, только под скипетром Габсбургов, будила в поляках и дунайская монархия. Лидеры польского национально-освободительного движения Юзеф Пилсудский и Игнаций Дашиньский вели переговоры с Веной о создании польских добровольческих подразделений в составе австровенгерской армии. Один из добровольцев, публицист Ежи Жулавский, писал в краковской газете в сентябре 1914 года: «Сегодня мы, польские легионеры, воюющие за свою родину, надеваем на правое плечо, на котором носим оружие, черно-желтую ленту и носим ее без всякого вреда для своих национальных чувств, поскольку это – цвета государства, которое предоставляет своим гражданам множество свобод и вместе с Польшей служит бастионом против восточного варварства». Численность польских формирований, воевавших под знаменами Габсбургов, к концу 1915 года превышала 20 тыс. штыков. Были сделаны попытки использовать в интересах центральных держав и национально-освободительное движение украинцев, из которых осенью 1914 года был составлен полк «сечевых стрельцов» под командованием Антона Вариводы.

* * *

1915 год принес центральным державам ряд военных успехов. В начале мая новое наступление на Восточном фронте наконец-то оказалось победоносным. У Горлице в северной части Галиции им удалось прорвать оборону русских, страдавших от катастрофической нехватки артиллерии и боеприпасов. Одновременно начали наступление немецкие войска в Восточной Пруссии, которые отбросили русские армии за Либаву (Лиепаю) и Шавли (Шяуляй). Русское командование не смогло стабилизировать фронт, началось «великое отступление», длившееся до осени, когда продвижение войск Центральных держав было наконец остановлено на линии Рига – Двинск – Барановичи – Пинск – Ровно – Тарнополь. На территориях, оставленных русской армией, прежде всего в Галиции, начались репрессии против тех, кто был, зачастую необоснованно, заподозрен в сотрудничестве с русскими властями или просто в симпатиях к России. Аресты и казни галицийских «москвофилов», впрочем, были зеркальным отображением аналогичных действий русской оккупационной администрации в 1914–1915 годов, когда преследованиям по подозрению в сорудничестве с Австро-Венгрией подверглись десятки тысяч обитателей Галиции, особенно евреев.

Потери русской армии только в Галиции превысили полмиллиона человек убитыми и ранеными. Кроме того, «великое отступление» обошлось России более чем в 3 тысячи артиллерийских орудий, которые и без того были в большом дефиците. Но, может быть, еще большее значение имело деморализующее воздействие событий 1915 года на русскую армию и общество, значительная часть которого разуверилась в окончательной победе. 1 сентября Николай II сменил великого князя Николая Николаевича на посту верховного главнокомандующего. Решение царя было мужественным, но вряд ли мудрым: он не обладал способностями для выполнения столь сложной миссии. Впрочем, Центральным державам несмотря на успех, достигнутый на востоке, не удалось добиться конечной цели: поражения России и выхода ее из войны. Правда, в Берлине и Вене верили, что мощь «русского парового катка» теперь сломлена и Россия уже не отважится вести активные боевые действия.

Немцы вновь обратили свое внимание на Западный фронт, где затеяли битву при Вердене – беспрецедентную по масштабам, продолжительности, кровопролитности и ничтожности достигнутых результатов. Для Австро-Венгрии же наступление 1915 года имело и свои негативные последствия: стало ясно, что императорская и королевская армия не в состоянии самостоятельно вести крупномасштабные операции, и лишь помощь немецкой военной машины позволяет австро-венгерским войскам не только удерживать фронт, но и наступать. В самом деле, решающую роль в прорыве русской обороны весной 1915 года сыграла 11-я немецкая армия, а общее руководство операцией осуществлял опять-таки немецкий командующий, генерал Август фон Макензен. В военном отношении Австро-Венгрия быстро превращалась из равноправного союзника Германии в ее сателлита.

Это подтвердил и ход боевых действий на Балканском фронте. Разгром Сербии, который, по расчетам Конрада и его помощников, должен был стать делом нескольких недель, оказался для монархии недостижимой целью. Входе кровопролитного сражения на реке Дрина в августе 1914 года австро-венгерские войска были отброшены противником, потеряв при этом около 23 тыс. солдат и офицеров (сербы – 16 тыс.). Значительная доля вины за это и последующие поражения на сербском фронте лежит на командующем австро-венгерскими войсками на Балканах генерал-фельдцейхмейстере Потиореке, оказавшемся совершенно бездарным полководцем. Сам факт назначения на столь высокий пост этого человека, чья халатность во многом способствовала успеху сараевского покушения, многое говорит о кадровой политике австрийских властей. Напротив, сербский «войвода» (главнокомандующий) Радомир Путник оборонялся умело и изобретательно.

Русские войска уходят из Польши. «Великое отступление», 1915 г.

В результате нового наступления австро-венгерским войскам удалось-таки 2 декабря – в 66-ю годовщину вступления Франца Иосифа на престол – занять Белград, но уже несколько дней спустя мощная контратака сербов снова отбросила незадачливого Потиорека за Дунай. К концу 1914 года потери Австро-Венгрии на Балканах составляли 273 тысячи человек убитыми, ранеными и пленными. При этом императорская и королевская армия находилась практически там же, где была в начале войны! В Вене злобно шутили: «Знаете, почему Франц Иосиф ходит сгорбленный, наклонясь вперед? Хочет наконец увидеть Белград, который генерал Потиорек обещал положить к его ногам!»

Только осенью 1915 года, когда на Балканы были переброшены немецкие войска под командованием все того же генерала Макензена, Центральным державам наконец удалось проломить оборону сербов. Этому способствовало и вступление в войну Болгарии, чьи войска ударили сербской армии во фланг и тыл. В декабре 1915 года Сербия и Черногория оказались оккупированы немецкими, австро-венгерскими и болгарскими частями, а сербская армия после драматического отступления через горные перевалы Албании была эвакуирована западными союзниками на греческий остров Корфу.

К тому времени австро-венгерские войска уже воевали на новом, третьем для монархии фронте – против Италии, которая вступила в войну 23 мая 1915 года на стороне Антанты. Это решение итальянского правительства объяснялось просто: Антанта предложила ему больше, чем Центральные державы. Германия, заинтересованная в том, чтобы Италия сохраняла нейтралитет, весной 1915 года начала распоряжаться не принадлежавшими ей территориями, предлагая итальянцам в обмен на неучастие в войне австрийское Трентино. Вена поначалу не соглашалась с этим, однако 8 марта на совещании руководителей монархии граф Тиса и новый министр иностранных дел Иштван Буриан вырвали у императора согласие с передачей Трентино. Но этого итальянцам было уже мало: они потребовали окрестности Триеста и далматинские острова, что было для Австро-Венгрии уже чересчур. Переговоры сорвались. 26 апреля в Лондоне было подписано секретное соглашение между Италией и державами Антанты, в котором последние согласились с итальянскими претензиями на Трентино, Горицу, Истрию, Далмацию и архипелаг Додеканес в Эгейском море. Италия в свою очередь пообещала в течение месяца объявить войну Австро-Венгрии (но не Германии – это было сделано лишь в конце 1916 года).

Однако между сорвавшейся сделкой с Центральными державами и удавшейся – с Антантой была существенная разница: в первом случае Италия могла получить желаемое, хоть и в меньшем объеме, но без войны, во втором – ей нужно было силой добиваться удовлетворения своих аппетитов.

Сделать последнее оказалось непросто. Боевые качества и техническое оснащение итальянской армии оставляли желать лучшего. Фронт в Тироле проходил по высокогорной местности, что давало множество преимуществ обороняющейся стороне и почти никаких – наступающей. Немногим лучше была ситуация на реке Изонцо, которая служила границей между Италией и Австро-Венгрией. Именно здесь начальник итальянского генштаба, фактический главнокомандующий Луиджи Кадорна задумал прорвать австрийский фронт. Сделать это итальянцам не удавалось в течение двух с половиной лет: дав противнику 12 (!) сражений, они продвинулись вперед лишь на считанные километры. В свою очередь, контрнаступления австро-венгерских войск тоже не имели большого успеха. Правда, в мае 1916 года была начата так называемая «карательная экспедиция» – наступление на тирольском участке фронта, призванное «покарать» Италию за предательство. Стороны поменялись местами: теперь австрийцы медленно и с большими потерями продвигались вперед, а итальянцы упорно и в целом успешно оборонялись. Было занято несколько стратегически важных высот и городок Асиаго с окрестностями, но к середине июня наступление выдохлось. К тому же в Галиции вновь пошли вперед русские, и АОК было вынуждено снять с итальянского фронта несколько дивизий. До осени 1917 года, когда к боевым действиям против Италии подключились немцы, обстановка как в Тироле, так и у реки Изонцо существенно не изменилась.

Характерно, что на итальянском фронте практически не было случаев дезертирства или массовой сдачи австро-венгерских частей в плен. Очевидно, эта война выглядела более оправданной и справедливой в глазах всех народов монархии, чем война против России и Сербии. Вот какую оценку боевым качествам противника давало командование 3-й итальянской армии: «Рост доли славянских народностей в личном составе – перед нашим фронтом сейчас находятся 60 % славян, 16 % венгров, 13 % немцев и 11 % румын – может привести к выводу, будто эти части не обладают высокой боеготовностью. Однако действительность убедила нас в том, что славяне, которые на остальных фронтах сдаются толпами, здесь сражаются с особой неуступчивостью. В качестве примера можно привести чехов, которые бились с отчаянным упорством и готовы были скорее погибнуть в [обороняемых ими] горных укрытиях, чем сдаться». Как видим, автор «Похождений бравого солдата Швейка» был не совсем прав, описывая чешских солдат императорской армии как миролюбивых людей, искренне не понимающих, что им делать на этой «чужой» войне… Впрочем, об итальянском фронте Ярослав Гашек не писал.

* * *

Летом 1916 года Россия преподнесла Центральным державам неприятный сюрприз. Вопреки их ожиданиям, русское командование решило провести наступление, которое оказалось весьма успешным, хоть и не привело к кардинальному изменению ситуации на Восточном фронте. Речь идет о знаменитом Брусиловском прорыве. Он стал частью стратегического плана, совместно выработанного державами Антанты в конце 1915 – начале 1916 года на двух совещаниях во французском Шантильи, где Россию представлял начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Михаил Алексеев. Предполагалось, что русская армия вновь, как и в самом начале войны, перейдет в наступление, которое отвлечет значительные силы Центральных держав и облегчит положение союзников на Западном фронте, где в свою очередь будут предприняты наступательные операции. Поскольку к тому времени Антанта располагала определенным численным перевесом на всех фронтах, а экономические ресурсы Германии и Австро-Венгрии были израсходованы в большей степени, чем у их противников, в Париже, Лондоне и Петербурге полагали, что одновременное давление на неприятеля с востока и запада в конечном итоге принесет перелом в ходе войны.

В апреле 1916 года на совещании русской Ставки в Могилеве был разработан более детальный план операции. Согласно изначальному замыслу, основной удар противнику должны были нанести части русского Западного и Северного фронтов. Несмотря на то, что на некоторых участках, особенно севернее Пинска, Россия имела почти двукратное превосходство в живой силе и определенный, хоть и не столь заметный, перевес в артиллерии, командующие Западным (генерал Эверт) и Северным (генерал Куропаткин) фронтами были против наступления, считая, что «прорвать фронт немцев совершенно невероятно, ибо их укрепленные полосы настолько развиты…, что трудно предположить удачу». Не исключено, что оба генерала были напуганы недавним неудачным наступлением у озера Нарочь (север Белоруссии), где в марте – апреле 1916 года русская армия потеряла почти 100 тысяч человек, не сумев сколько-нибудь заметно продвинуться вперед.

В этот момент амбициозный генерал Алексей Брусилов, командующий Юго-Западным фронтом, которому первоначально отводилась вспомогательная роль во всей операции, предложил взять на себя основную тяжесть наступления. После тщательной подготовки, в ходе которой отрабатывались малейшие детали наступательных действий, его войска 4 июня (по новому стилю) 1916 года пошли в атаку на укрепленные позиции австрийцев по всей линии фронта. Именно в одновременности наступления и заключалась главная идея Брусилова. В его директиве, разосланной частям Юго-Западного фронта, говорилось: «Атака должна вестись по возможности на всем фронте, независимо от сил, располагаемых для сего. Только настойчивая атака всеми силами, на возможно более широком фронте, способна действительно сковать противника, не дать ему возможности перебрасывать свои резервы». Предписывалось «в каждой армии, в каждом корпусе наметить, подготовить и организовать широчайшую атаку определенного участка неприятельской территории». Таким образом, вместо нанесения главного удара, что позволило бы противнику перебросить на угрожаемый участок максимум имеющихся сил и отразить наступление, Брусилов бил одновременно в нескольких местах. Подобная тактика, вопреки утверждениям самого полководца и его апологетов, не была новым словом в военном деле, однако именно Брусилову впервые удалось применить ее в таких масштабах и с таким успехом.

Австрийский фронт был прорван. Русские войска заняли Луцк, Дубно, Черновцы, Бучач и продолжали развивать наступление, воспользовавшись ошибками некоторых австрийских командующих – в частности, руководившего 10-м корпусом генерала Мартиньи, который отдал войскам необоснованный приказ отступать к третьей линии оборонительных позиций. Сам Брусилов впоследствии вспоминал: «Мы продолжаем наше кровавое боевое шествие вперед, и к 10 июня нами было уже взято пленными 4013 офицеров и около 200 тысяч солдат; военной добычи было: 2190 орудий, 644 пулемета, 196 бомбометов и минометов, 46 зарядных ящиков, 38 прожекторов, около 150 тысяч винтовок, много вагонов и бесчисленное количество другого военного материала».

В середине июня немецкая войсковая группа генерала Линзингена, переброшенная на помощь австрийцам, предприняла попытку контрнаступления под Луцком; тем временем австрийцы отбили Черновцы, но к началу июля инициатива вновь перешла к Брусилову. Ему удалось оттеснить противника к реке Стоход, где завязались упорные бои. На южном участке фронта русский авангард 7 июля вышел к карпатским перевалам. В то же время основной стратегической целью наступления по-прежнему оставался Ковель, что явилось ошибкой Брусилова: это в критический момент отвлекло его от возможности продвигаться по практически свободному пространству прямо на Владимир-Волынский. Если бы стратегическая установка была вовремя изменена, не исключено, что русские войска смогли бы даже прорваться к Львову и Раве-Русской, а это привело бы к радикальному изменению всей ситуации на фронте в пользу России. Вряд ли Центральные державы смогли бы обойтись без дальнейшей переброски немецких войск с севера, что облегчило бы задачу Северному и Западному русским фронтам. Однако ничего подобного не случилось. К тому же фронты Эверта и Куропаткина хоть и предприняли наступательные действия, но без должного согласования с Брусиловым и гораздо позже, чем он. К концу июля Брусиловский прорыв выдохся. «Я продолжал бои на фронте уже не с прежней интенсивностью, – писал полководец, – стараясь возможно более сберегать людей, и лишь в той мере, которая оказывалась необходимой для сковывания возможно большего количества войск противника, косвенно помогая этим нашим союзникам – итальянцам и французам».

Стратегического перелома на Восточном фронте не произошло. Сыграла роковую роль нерешительность русского верховного командования, несогласованность в действиях отдельных фронтов и бездарность многих царских генералов (командующий Северным фронтом Куропаткин «прославился» еще в русско-японскую войну, когда войска под его командованием отступали там, где вполне могли наступать, и проигрывали сражения, которые без пяти минут выиграли). Брусилов справедливо жаловался также на «отстутствие верховного вождя» у русской армии, поскольку Николай II в роли главнокомандующего был совершенно неубедителен. Нельзя не отметить и общую нескоординированность стратегии держав Антанты: наступление англичан и французов на Сомме началось лишь 1 июля, когда первая фаза Брусиловского прорыва давно закончилась, итальянцы же и вовсе не смогли развить на своем фронте сколько-нибудь заметную активность вплоть до начала августа. Тем не менее русское наступление имело катастрофические последствия для Австро-Венгрии и ее армии: из 650 тыс. солдат и офицеров, которыми располагала монархия на Восточном фронте к лету 1916 года, за два месяца боев убитыми, ранеными и пленными она потеряла 475 тыс., т. е. почти три четверти. Военная мощь государства Габсбургов была подорвана окончательно и бесповоротно; кроме того, после Брусиловского прорыва резко усилились пораженческие настроения в обществе.

Некоторые российские историки считают, впрочем, что военное и историческое значение наступления Юго-Западного фронта сильно преувеличено советской историографией, которая делала из Брусилова героя по политическим соображениям: он был одним из немногих царских генералов, вставших после 1917 года на сторону большевиков. Командующего Юго-Западным фронтом упрекают в том, что «русские войска благодаря «методе Брусилова» захлебнулись собственной кровью… Враг не был разгромлен, его потери были меньше, чем у русских… Ковель, который притягивал внимание Брусилова, как Селена лунатика, так и не был взят… Многие связывали разложение русской армии с крахом надежд на развитие успеха в результате наступления Брусилова»[141]. Личность генерала Брусилова действительно неоднозначна, это был человек с непростым характером, и даже мотивы, заставившие его взять на себя инициативу на апрельском заседании в Ставке, часто истолковывались как карьеристские. Но все это не должно, на наш взгляд, заслонять несомненной одаренности русского военачальника и тот факт, что, как пишет английский военный историк Джон Киган, «если измерять Брусиловский прорыв по шкале позиционной Первой мировой войны, то это была величайшая победа из всех, которых кому-либо удалось добиться на том или ином фронте за два года, прошедших с момента, когда был вырыт первый окоп [этой войны]»[142].

Брусиловский прорыв имел и другое важное последствие: под влиянием наступления русских войск правительство Румынии окончательно склонилось к вступлению в войну на стороне Антанты. 17 августа 1916 года Россия, Франция и Румыния подписали конвенцию, согласно которой последняя могла после победы рассчитывать на присоединение Трансильвании, Буковины, Баната и южной части Галиции. Десять дней спустя румынские войска вторглись в слабо защищенную Трансильванию и начали продвигаться вперед. Однако в Бухаресте переоценили собственные силы и недооценили противника. На помощь 1-й австрийской армии были переброшены 9-я и 11-я немецкая армии (последняя вместе с болгарскими и турецкими частями атаковала Румынию с юга, из Добруджи). В свою очередь, румыны получили подкрепления из России, однако царская империя, обескровленая и охваченная глубоким внутренним кризисом, уже не могла в достаточной степени помочь новому союзнику.

В сентябре немецкий генерал Эрих фон Фалькенхайн вытеснил румын из Трансильвании и начал наступление на Бухарест, который пал 5 декабря. Почти вся Румыния была оккупирована войсками Центральных держав, и лишь на востоке страны при поддержке русских войск еще держались остатки ее разгромленной армии. России вступление румын в войну принесло лишь новую головную боль из-за удлинения линий фронта почти на 600 км. Румынская катастрофа имела и иные последствия: в руки Германии и ее союзников попали нефтяные поля Констанцы и миллионы тонн зерна, что существенно облегчило экономическое положение Центрального блока. Для Австро-Венгрии же операции на румынском фронте стали очередным опытом теперь уже безраздельного подчинения германскому союзнику. Государство Габсбургов понемногу переставало существовать как самостоятельная сила – и военная, и экономическая, и политическая.