31

31

— Александр, копи деньги! Играй в Лото, Александр!

— Падди, нежели и ты играешь в Лото?

— Да, два раза в неделю. На сорок евро каждый раз!

— У тебя ведь, стабильный доход, Падди, зачем ты играешь? — недоумеваю я.

— Александр, я уже два раза выигрывал, один раз двести евро, в другой раз — пятьсот. Видишь, какой я удачливый! Скоро выиграю миллион!

— Но, ты и потратил, наверное, не мало. А что будешь делать с миллионом?

— Отправлюсь путешествовать, — сладострастно отвечает Падди.

Вот как странно получается. Существуют такие кочующие люди. Их так и называют — травеллеры. Они, как цыгане, кочуют с места, на место, убегая от бедности. Падди для того же самого нужны миллионы. Конечно, я лукавлю — ему нужно путешествовать с комфортом — вот в чём разница.

Именно для этого комфорта он и играет в Лото.

Именно для этого комфорта он идёт в церковь и молится, чтобы выиграть миллион. Он молится Святому Патрику и верит в то, что его трилистник символизирует три начала - $ ? €.

А может, и мне стоит сыграть в ЛОТО?

Откроешь газету, а там реклама. Подумаешь. Вот ведь. Именно сегодня, когда у меня вообще нет ни цента, реклама предлагает мне выиграть несколько миллионов. И домой! Это неспроста, такое совпадение — увидеть рекламу ЛОТО, когда у меня ни цента. Это судьба! Надо сыграть! Выиграть! И больше нет страданий, нет Падди, нет грязи, нет вони, нет холода, а только любовь и благополучие.

Но нет, это всё не так! Выигрыш в ЛОТО, это испытание. Это испытание большими деньгами.

Господи, прошу, не испытывай меня деньгами. Я выбираю испытание покорностью, испытание смирением. Возможно, любое испытание полезно в равной мере, но испытание честным трудом, более богоугодно, а испытание лёгкими деньгами, это всё от лукавого.

Мы покупаем лотерейный билет, а сами молимся при этом: «Господи, отведи нас от искушения», сами того не осознавая, что билет лото это и есть то самое искушение, от которого мы просим Бога защитить нас.

Мы просим: «Господи, отведи нас от лукавого», а сами, закрыв глаза на свои супружеские отношения, ищем приключения на стороне, не задумываясь о том, что в этом желанном случайном половом партнёре сидит сатана, и мы по собственной воле вступаем в сговор с ним.

Мы просим: «Господи, хлеб наш насущный дай нам», понимая, что самое необходимое для нас, это здоровье, и тут же сами губим себя табаком, водкой и ленью.

Мы просим: «Господи, да придёт царствие твоё, как на земле, так и на небе», которое есть, по сути, мир и любовь, а сами противоречим себе агрессивным поведением в быту, в делах, за рулём автомобиля. Мы хотим построить богоугодное царствие, пытаясь обмануть его, воздвигая бесчисленные храмы на ворованные деньги, в то время как в наших душах храмы разрушены изначально. Такое можно увидеть в моём родном городе Йошкар–Оле. Величественные и прекрасные церкви возносятся к небесам то там, то тут, и любой таксист вам расскажет, что таким образом местный Президент замаливает грехи, собирая средства на строительство с местных бизнесменов в виде подати, используя коррупционные рычаги авторитарного управления.

Мы просим: «Господи, прости грехи наши», а сами и не задумываемся о том, что Бог не держит зла, он нас любит заранее, и потому ему нет необходимости нас прощать. Стало быть, в своей молитве мы обращаемся не к Богу, а к самим себе, к своей совести, дабы она услышала и не позволяла нам грешить. Бог, он ведь не учительница в школе, которая вызовет ваших родителей, и даже не мама, которая проницательна настолько, что по цвету кончиков ваших ушей определит получили ли вы двойку или украли пистоны для игрушечного пистолета у своего друга. Бог, он всевидящий и лукавить с ним бессмысленно, потому молитва наша это обращение к своим собственным принципам, к своим устремлениям, к своей воле.

Падди такой же, как и все мы, он не видит в Боге отражения своей совести, он не воспринимает своих молитв, как обращения к своему сознанию, он не задумывается о том, что оскорбляя своего чернорабочего, он оскорбляет целый мир, потому что все мы взаимосвязаны — мы все части одного целого.

— О, Александр, что это за жуткий запах? Какая?то очередная гадость из этого Восточно–Европейского продуктового магазина? — с явной неприязнью ругается Падди, заглянув в кухоньку на ферме.

— Всего–навсего кофе, ничего необычного, — с опасением отвечаю я.

— Что это за дерьмовый русский кофе такой? Воняет! — ещё более раздражаясь, пытает меня Падди.

— Обычный жареный кофе, молотые бобы, — отвечаю я и показываю ему на упаковку «Bewley’s Coffee».

— Что за блххская вонища, этот запах невозможно переносить. Откуда это, из России?

— Из местного магазина, — отвечаю я и понимаю, что он всё равно не верит. Падди рассматривает упаковку отличного кофе ирландской компании которая ведёт свой бизнес с 1840–го года «Bewley’s», и не веря собственным глазам уходит, продолжая ругаться.

Третье тысячелетие! Мы живём в чудесное время, ай–пады и ай–фоны, Боинг-747 и AK-47.

У нас есть всё, чтобы быть счастливыми!

У нас есть всё, чтобы поделиться своим счастьем!

У нас есть всё, чтобы стремиться к счастью!

У нас есть всё, чтобы защищать своё счастье!

Чересчур много счастья. Мир сойдёт с ума от преизбытка счастья. Критическая масса счастья превысит предельно допустимую норму и наступит неуправляемая реакция тотального одурманивания счастьем.

Как говорят врачи, любое лекарство в большой дозе является ядом. Даже кислород, который нам необходим для жизни, в большой дозе — наркотик. Не верите? Попробуйте раздуть огонь из тлеющих углей, и вы почувствуете головокружение — кислородное опьянение. Так и счастье, оно необходимо, но в неумеренной дозе — оно ядовито.

Мой двухтысячный год начался с того, как я пописал контракт на собственное рабство. Рабство в век компьютеров и мобильных телефонов.

Я хочу увидеть трёхтысячный год. Мне не интересно, будут ли летать автомобили. Меня не волнует, какие ещё ай?что–то–умное появятся на прилавках магазинов. Нет нужды в том, узнаю ли я о том, заведут ли, наконец, дружбу земляне с инопланетянами в трехтысячном году.

Меня пугает то, что на перенаселённой планете, останутся островки средневековья. Останутся рабство, унижение, нечестность и бессовестность. Если они останутся, то я не хочу видеть трёхтысячный год.