Глава 5 ОПЕРАЦИЯ ШПИЦ-1965

Глава 5

ОПЕРАЦИЯ ШПИЦ-1965

Старый корщик Паникар

Мне судьбу обдумал.

На три года приказал

Отойти на Грумант.

Груманлански берега,

Прежний путь изведан.

И повадились ходить

По отцам и дедам.

Из поморского фольклора

В роли корщика Паникара, героя поморского эпоса, выступал Григорий Александрович Авсюк, глава наших гляциологов. Он благословил нас на очередной вояж с напутствием: «Запомните, эта не та экспедиция, которую можно провалить…»

Наш предшествующий опыт уже подсказывал, что предстоит конкурировать в своих оценках и выводах с исследователями мирового уровня, — ведь Шпицберген притягивал, словно магнитом, ведущих специалистов многих направлений наук о Земле. Здесь всего тридцать лет назад ведущие скандинавские ученые Х. В. Альман и Х. У. Свердруп внедрили в практику исследований методику вещественного и теплового баланса, положенных в дальнейшем в основу гляциологических исследований на любых ледниках планеты от Хибин до Антарктиды.

В отличие от Новой Земли, где мы действовали по спущенному «сверху» плану, программу исследований на неизвестном для нас архипелаге нам предстояло выработать самим. Первые же попытки получить какие–то более или менее надежные сведения об оледенении архипелага из литературных источников заставили меня удивиться. Краткая географическая энциклопедия с исчерпывающей полнотой сообщала, что «большая часть Шпицбергена покрыта ледниками, которые местами спускаются к морю». Мое удивление усилилось, когда в работе известного гляциолога члена–корреспондента С. В. Калесника (1963) утверждалось, со ссылкой на зарубежных ученых, что «ледники занимают 58 тыс. квадратных километров, т. е. свыше 90 % территории» (с. 441). Определенно на архипелаге сложилась своеобразная ситуация, когда одни направления в исследованиях обгоняли другие, что не могло не привести к определенной путанице.

Любой опытный гляциолог начинает постигать премудрости района предстоящих исследований с положения снеговой границы (или границы питания) ледников, о которой С. В. Калесник сообщал: «Внутри острова (Западный Шпицберген. — В. К.) снеговая линия лежит на высоте 800 метров, в западной части она повышается с севера на юг от 200 до 600 м» (с. 443). Правда, наличие, по Калеснику, трех центров или массивов оледенения на главном острове архипелага отвечало существующим картам, с небольшими горными ледниками в центре этого массива суши. В любом случае наше внимание привлекала ситуация на восточном побережье главного острова архипелага.

Реально основная масса ледников на западе и востоке главного острова располагалась по побережьям обоих морей, сливаясь на юге, тогда как в его центральной части находились сравнительно небольшие горные ледники, что установил еще первоисследователь оледенения архипелага известный полярный корифей Адольф Эрик Норденшельд. Считая современное оледенение пережитком былого древнего оледенения, он не мог объяснить, каким образом оно деградировало своей центральной частью, то есть областью питания. Позднее английские последователи Норденшельда назвали такую необычную ситуацию «загадкой оледенения Шпицбергена». У нас были все основания считать себя наследниками проблемы, оставленной нам этим выдающимся полярником своего времени. На протяжении целого столетия она не получила достойного решения, что настраивало нас на очередной поиск.

В попытке разгадки я построил розу ориентировки горных ледников, обнаружив преобладание северо–западных и северо–восточных направлений. Это означало поступление питающих осадков с акваторий Гренландского и Баренцева морей. Причем этот вывод подтверждался (как и на Новой Земле) преобладающим развитием ледников, обращенных навстречу влагопитающим потокам, стекающим от общих местных водоразделов. В любом случае эти совпадения не могли быть случайными, поскольку со статистикой не поспоришь.

Своими соображениями я поделился с Леонидом Сергеевичем Троицким, которого Авсюк назначил научным руководителем Шпицбергенской экспедиции. В отличии от иных коллег, местами подверженных своеобразному научному снобизму, Троицкий оценил мою идею. А когда начальником экспедиции стал уже известный читателю Евгений Максимович Зингер, лучшего тандема было невозможно найти. Володя Михалев из бывшей Полярно—Уральской экспедиции эпохи МГГ взялся за вещественный баланс и термику ледников, а Слава Маркин из бывшей экспедиции на Землю Франца Иосифа по программе МГГ — за гляциоклиматологию.

Начитавшись в процессе подготовки зарубежной научной литературы и тем самым испытав влияние Запада, свою первую экспедицию на этот архипелаг мы стали именовать «операция Шпиц-1965» и т. д., с указанием даты, как все последующие.

Вместе с шахтерами «Арктикугля» в первых числах июня мы покинули Мурманск на стареньком теплоходике «Сестрорецк» (постройки 1912 года), испытав на подходах к Шпицбергену все прелести арктического фронта, запомнившиеся еще по памятному октябрю–ноябрю 1956 года. На этот раз морского простора на границе Гренландского и Баренцева морей оказалось побольше, причем отсутствовал лед, способный укротить волнение. Морская стихия явила себя в полной мере, уложив не слишком привычных к морю пассажиров (в основном из донецких шахтеров) в койки, предоставив более приспособленным вдоволь пировать в столовой.

Утро 8 июня было отмечено такими бросками и рывками судна, что с трудом можно было оставаться в койке. При сильном крене иллюминаторы погружались то и дело в воду, так что периодически в каюте воцарялся сумрак. Совсем по Киплингу:

Если в окнах каюты зеленая мгла

И вздымаются брызги до труб.

И встают поминутно то нос, то корма…

На очередном гребне волны завывания винта, выводившие адские мелодии, были способны деморализовать самых стойких. Вскоре раздались звуки, напоминавшие винтовочные выстрелы, с которыми вылетали заклепки металлической обшивки. Неудивительно, что некоторое время спустя к какофонии шторма добавился плеск воды во внутренних помещениях судна. Начали коробиться переборки в каютах, и ударов стихии не выдержал даже толстенный пиллерс, подпиравший подволок вместе с верхней палубой. Шторм приобретал настолько суровый характер, что стоило в этом убедиться собственными глазами со шлюпочной палубы, добраться до которой по внутренним трапам, вырывавшимся из–под ног, оказалось непросто.

Открывшаяся картина впечатляла: огромные пологие волны, увенчанные пенными гребнями, одна за другой неторопливо накатывались откуда–то из просторов Атлантики, и наше суденышко, нещадно раскачиваясь, скользило по их скатам, чтобы начать карабкаться на очередной, вытряхивая из своих пассажиров все, что можно вытрясти, включая остатки души или чего–то ей соответствующего. Правда, с приближением к берегам Шпицбергена шторм стал заметно стихать. Гористые берега архипелага за беснованием волн видны были урывками, однако на нижней кромке облачности уже отчетливо проявились признаки «ледяного неба» в виде светлых участков отражавшихся ледников Туррелла у входа в залив Хорнсунн. Скоро по курсу обозначилась гора Седло на южной оконечности Земли Принца Карла, предвещая поворот в глубь Ис–фьорда, где на берегах залива Грен–фьорд приютился Баренцбург. Его население высыпало встречать первое судно с Большой земли, плотно заполнив небольшой причал под звуки самодеятельного оркестра и радостные вопли: «Ура!» Каждый при этом получил свое: обитатели Баренцбурга (помимо почты) — смену зимовщиков и сопутствующие им впечатления. Мне же в день рождения достался целый архипелаг с сопутствующими надеждами! Забегая вперед, лишь отмечу — они оправдались…

Отметились в консульстве (включая бутылку коньяку) и продолжили свой путь по водам Ис–фьорда в Пирамиду, очередной шахтерский поселок в центре архипелага, который в том полевом сезоне оказался нашей экспедиционной базой. Выбор места работ неслучаен: еще в 1934 году Альман определил баланс оледенения в северо–западной части архипелага, Польская академия наук со времен МГГ 1957–1959 годов оседлала юг Шпицбергена на берегах Хорнсунна. Мы уже выбрали относительно неизведанный кусок оледенения Шпицбергена на северо–востоке главного острова архипелага. Тем он и интересен, что возникает возможность сопоставления с другими, более изученными районами архипелага. Консульство обещало поддержку вертолетами, намекнув, что на будущее возможны и другие интересные места. Эти люди знали, чем заинтриговать нашего брата…

Оставив в Баренцбурге Зингера решать массу организационных проблем, на пути в Пирамиду мы не просто наслаждались потрясающими видами горной страны под лучами весеннего солнца, мы пытались созерцать загадку оледенения Шпицбергена изнутри, что удалось частично. Убедившись в ее реальности, мы, разумеется, ни на шаг не приблизились к ее разгадке. Если она существует под сотню лет, рассчитывать на ее разрешение в ближайшие дни нереально, даже в наш стремительный век.

Из Пирамиды, пока Зингер в Баренцбурге договаривался с вертолетчиками, мы провели пешую рекогносцировку в нижней части ледника Норденшельда практически до скал Эккокнаусен (Эхо скал — по–норвежски) в пятнадцати километрах от фронта ледника Норденшельда, выполнив одновременно бурение с замером температур ледника вплоть до глубины 20 метров, не считая снегосъемок и установки вех для определения таяния. По сравнению с известным читателю ледником Шокальского на Новой Земле, здешний ледник Норденшельда оказался намного доступнее, да и поменьше размерами. Как и на Новой Земле, привязку его фронта я выполнил с припая. Великолепным ориентиром оказался островок Ретрит, показанный на карте английской экспедиции Харланда из Кембриджского университета 1949 года, настоящий бараний лоб, на котором ледник оставил отчетливую штриховку и даже глубокие борозды, в конце которых остались лежать солидные валуны, повергшие в восторг Троицкого. Меньше эмоций вызвало у меня незначительное отступание самого ледника Норденшельда.

Из других впечатлений, по сравнению с Новой Землей, ледники и здешние горы более миниатюрны, климат лучше (в первые дни нашего пребывания солнечно и ни одного дня с туманом), а сам архипелаг чересчур населен не только людьми, но и представителями полярной фауны, морской и воздушной. Здорово обгорели на весеннем солнышке, упражняясь в перетаскивании саней и бурении, что позволило быстро обрести полевую форму, как физически, так и морально, вживаясь в окружающую обстановку, обретая уверенность на будущее. Это важно в свете предстоящей высадке на ледниковом плато Ломоносова, основном объекте наших исследований, истоках самого ледника Норденшельда. Наши скромные первые удачи, разумеется, — еще не окончательный успех, но настраивают на него, и мы, что называется, закусили удила. Этот настрой уже не покидал нас, пока мы работали на Шпицбергене. Какой ценой он давался — другой вопрос, но скопление неподвижных тел в лагере у фронта ледника Норденшельда после ручного бурения на означенном леднике напоминало побитое воинство, к счастью ожившее, чтобы предаться в обжорстве восполнению затраченной энергии.

Тем временем Зингер закончил переговоры с вертолетчиками, а мы, вернувшись с ледника Норденшельда, успели подготовиться к заброске на ледниковое плато Ломоносова, сосредоточив наш груз на футбольном поле Пирамиды. Разумеется, мы не спускали глаз с объекта наших вожделений, ожидая от погоды всяческих пакостей местного значения. Однако Арктика была к нам благосклонна, и уже 23 июня радостный гул вертолетов огласил окрестности Пирамиды. Для вертолетчиков освоение ледников было делом новым, как и для нас возможности винтокрылых машин, поскольку мы с ними работали впервые. К счастью, скалы Эккокнаусен (с которыми мы познакомились визуально в предшествующих пеших маршрутах) оказались великолепным ориентиром, а от них до главного водораздела острова на высоте 1200 метров оставалось всего–то пять километров. В тот момент меня интересовало: а как будет выглядеть с высоты полета этот самый водораздел–ледораздел?..

В качестве штурмана я во время дал сигнал на посадку по расчету полетного времени от скал Эккокнаусен. За посадкой последовала стремительная разгрузка, я смог перевести дыхание и, вслушиваясь в гул удалявшегося Ми-4, я в одиночестве смог оценить окрестный пейзаж, — определенно мы сели на самом ледоразделе. Наслаждаясь оглушительной тишиной на гребне очередного успеха, в океане солнечного света посреди разбросанного экспедиционного добра, я пытался уяснить смысл происходящего.

Я не не успел проникнуться чувством одиночества, которое спустя полчаса сменилось очередным разгрузочным авралом по принципу «давай–давай». Кроме нас, все остальные участники неожиданного аврала в шпицбергенской глубинке стремились как можно скорее вернуться в более цивилизованные места, опасаясь смены погоды. Участники высадки на ледниковом плато Ломоносова сохранили воспоминания также о заветной фляжке, пущенной по кругу, и даже об огурце из теплиц в Пирамиде, впервые в истории использованном в качестве закуски на ледниковом плато Ломоносова. Таким было начало грандиозного научного аврала на Шпицбергене.

Вертолеты улетели, и вековая тишина вновь вернулась на ледниковое плато Ломоносова, которое нам предстояло обживать. Первым дело жилье — каркасная арктическая палатка Шапошникова (КАПШ) для трех обитателей стационара (во главе с Зингером) и скромная походная обычная двускатная для маршрутной группы (Троицкого и меня). Вкапываем их в снег поглубже, ибо особенности погоды в этой части Шпицбергена никому не известны, а запомнившаяся новоземельская пора во всей красе может проявиться и здесь.

В процессе создания стационара мы вертим нашими головами по всем направлениям, и наш кругозор от этого значительно расширяется, тем более что в поле зрения с высоты 1200 метров оказалась солидная часть Шпицбергена. На западе помимо горы Пирамида на заднем плане в поле зрения отчетливо видна нижняя прифронтальная часть ледника Норденшельда с нунатаками[2] Терьер и Ферьер характерных очертаний, за которыми просматривается значительный участок Земли Норденшельда. Это означает, что в случае пешего возвращения в Пирамиду пешком будущий маршрут будет у нас перед глазами, что немало. Помимо ледникового плато Ломоносова, которое теперь от нас не уйдет, немалое место в этих поисках занимает именно Земля Норденшельда, которая, укладываясь в общую концепцию, требует подтверждения какими–то количественными оценками, которые надо еще найти.

Пейзаж на востоке (чем и хорош высоченный ледораздел, обзор с которого простирается на 150 километров), также впечатляет, причем вдали мы видим какой–то остров, рельеф которого не только значительно ниже окружающего нас, но отличается гораздо более плоским характером Поначалу ломали голову, опасаясь спутать острова Эдж и Баренца, но затем по характерному ориентиру–леднику Дуквитц — убедились, что имеем дело с последним. Позднее расшифровка местности на основе характерных дальних ориентиров вошла в привычку, но начало ей было положено на ледниковом плато Ломоносова. Такая привычка оказалась весьма полезной для исследователя–маршрутника: ведь на Новой Земле мы работали на хорошо знакомом ограниченном пространстве, а на Северной Земле пятнадцати летных часов было недостаточно, чтобы подобная практика стала привычкой. В горах Памира или Тянь—Шаня, насколько могу судить по собственному опыту, обзор обычно ограничен склонами ближайших долин, и подобное удовольствие выпадает крайне редко.

Обвал первых впечатлений вместе с усталостью заставил нас поскорее забраться в спальные мешки. Первую ночь в настоящих полевых условиях мы спали как молодые боги, уставшие от сотворения мира, тем более что погода не нарушила наш покой ни единым порывом ветра. Однако проснулись мы в промозглом и сыром тумане, тонкий слой которого оседлал наше ледниковое плато при температуре около минус шести. По радио температура в Москве плюс 23, разница солидная, которую мы трактуем в свою пользу, поскольку наши перспективы в обозримом будущем в части грядущей научной информации просто безграничны. Уже по этой причине нам в Москве делать нечего, а сами повседневные заботы москвичей с высоты главного водораздела Шпицбергена выглядят в высшей степени несолидными, вроде бесконечной беготни по магазинам, толкотни в транспорте, ругани на базаре, сидения в приемных в ожидании подписи руководства и т. д. и т. п. Оценивая подобную ситуацию как «сплошной содом и геморрой», Зингер призывает нас еще раз покрыть нашу полярную службу неувядаемой славой, одновременно обещая премии и солидные полевые. Это не считая несомненных достоинств окружающей среды в виде свежего воздуха высоких широт, окружающего простора, прелести окрестных пейзажей и, наконец, здорового образа жизни на фоне девственной природы. По мнению нашего начальника, все это в совокупности, несомненно, будет способствовать формированию из нас самых светлых личностей светлого коммунистического будущего! Наконец, только здесь, неподалеку от полюса, можно наконец отдохнуть от чрезмерного женского влияния — судя по высказываниям (боюсь, не вполне объективным) моих коллег, именно последнее больше всего досаждает всем нам на Большой земле. Впрочем, есть основания полагать, что это слишком смелая мысль, тем более, что полярникам свойственно ошибаться, наравне с остальным человечеством.

Суровая полярная действительность, однако, требует покинуть спальные мешки и приниматься за повседневные обязанности, о чем возвестили звуки металлической посуды и треск вскрываемых ящиков с харчами в сопровождении запаха пирамидского угля из трубы командирского КАПШа. Какой–то странный туман, весь пронизанный солнечными лучами, из которого время от времени тут и там возникают и исчезают очертания скального рельефа на ближайших нунатаках. Арктика явно дразнит нас, завлекая и обольщая. При утреннем туалете вместо освежающей воды наши лица обходятся свежим снежком.

Картина научного стационара тем временем дополняется монументальной метеобудкой, не считая флюгеров и актинометрических устройств, относящихся к хозяйству Славы Маркина, помимо многочисленных лыж и лыжных палок, воткнутых в ближайшие сугробы, разбросанных связок деревянных реек, каких–то тюков и ящиков с углем и продовольствием и прочих свидетельств вторжения цивилизации в первозданные полярные просторы.

Расходившийся туман подарил на прощанье «брокенское видение» в виде гигантской человеческой тени, проектирующейся в свете низкого солнца на стену тумана, повторяющей каждое движение человеческой фигуры: впечатляет! Не стали откладывать на будущее снегомерный профиль в направлении к Баренцеву морю, чтобы не упустить погоды, тем более что даже в тумане мы могли легко вернуться в лагерь по лыжному следу. В 12–километровом маршруте по направлению к Баренцеву морю спустились по пологому ледниковому склону метров на 400 ниже, пока не уперлись в зону трещин в узкой ледниковой протоке под названием Опал, ведущей к гигантскому леднику Негри, распластавшемуся на берегу Стур–фьорда. Определенно первая же снегосъемка удалась, но окончательно это станет ясным при сравнении с ситуацией на леднике Норденшельда. В подобных поисках проявляется еще одно достоинство нашей профессии: единство физического и умственного напряженного научного поиска. Вернулись мы вовремя, поскольку, как оказалось, Арктика израсходовала отпущенный на нас лимит хорошей погоды.

Уже в первых маршрутах мы получили первое представление об особенностях морфологии ледникового плато Ломоносова. У нас, при общей области питания, обособленные участки расхода приурочены к ледниковым языкам Норденшельда, Негри и некоторым другим. А в горах Кавказа или Памира потоки льда из разобщенных участков области питания сливаются ниже в единую область расхода. Определенно, при всем обилии льда, он не образует здесь сплошного ледникового покрова, так знакомого нам по Новой Земле, на котором вблизи ледораздела вообще отсутствуют какие–либо выходы коренных пород или нунатаки по эскимосской терминологии, заимствованной из Гренландии. По картам уже наблюдается отчетливая асимметрия здешнего оледенения, когда размеры ледника Негри в несколько раз превышают размеры ледника Норденшельда, стекающего от общего ледораздела в противоположном направлении.

В общем, есть над чем поломать голову, тем более что асимметрия, похоже, присутствует и в колебаниях выводных языков. Действительно, если фронт ледника Норденшельда медленно пятится за последние десятилетия, его сосед Негри совсем недавно проделал стремительный бросок вперед, увеличив свою площадь на сотни квадратных километров. Так это выглядит с первого взгляда, для более определенного ответа потребуются какие–то новые характеристики, которые предстоит найти. То немногое, что у нас перед глазами, представляет сложную, во многом противоречивую картину, познание которой на основе некой общей системы природных взаимосвязей только начинается. Возможно, нам понадобится не один полевой сезон… Вот такие мысли появляются после нескольких дней пребывания на ледниковом плато Ломоносова. Разнообразие льда, коренного рельефа, снегов и облачности рождает удивительную картину пейзажа, в одинаковой степени привлекательного и загадочного, который по–своему красив, разнообразен и прихотлив, особенно в солнечную погоду, когда от него трудно оторвать взгляд!

В ближайшие дни Арктика, однако, обрушила на нас множество испытаний, которые изменили все наши первоначальные планы. С небольшой «базы подскока» на скалах Эккокнаусен мы собирались сомкнуть наши маршрутные наблюдения (включая бурение), выполненные с аналогичными в нижней части ледника Норденшельда, еще в середине июня, с чем мы надеялись управиться в несколько дней. Когда 27 июня мы приступили к заброске необходимого груза, его на санях оказалось столько, что полозья буквально тонули в протаявшем снегу и пришлось нам всем уподобиться волжским бурлакам с известной картины Репина.

При этом попутный ветер усиливался с каждой минутой, а затем началась самая настоящая метель, при которой снег, буквально облепивший нашу одежду, таял, и стылая влага проникала к самому телу… Вскоре на нашей робе образовалась самая настоящая ледяная броня. Так рядовая грузовая операция стала превращаться в рискованное приключение… Когда мы дотащили свои сани до Эккокнаусена (одолев всею пять километров!), ветер усилился настолько, что было трудно устоять на ногах, а видимость упала чуть ли не до нуля, и если бы не оставшиеся следы (которые заносило с каждой минутой), перспектива возвращения в базовый лагерь, мягко говоря, могла стать проблемой. Тем не менее вернулись, долго обогреваясь у раскаленной печки, постепенно приходя в себя. Арктика отчетливо дала понять, что ее милости отнюдь не бесконечны…

В конце концов на исходе июня мы создали этот чертов склад с палаткой на этом чертовом нунатаке, преподнесшем уже в ближайшие дни серию неожиданных сюрпризов, из которых первым оказалась длительная непогода. Еще одним непредусмотренным обстоятельством стало похищение Леонида Сергеевича по всем правилам детективного жанра, хотя и с помощью вертолета Немецким коллегам, базировавшимся на Ню–Олесунне, срочно понадобилась консультация нашего научного руководителя (в чем консульство не могло им отказать), зато мы лишились на пике усилий и научного руководителя, и такой необходимой пары рук… Обещали вернуть 6 июля, это при нашей переменчивой погоде?..

Еще до похищения Троицкого мы успели сомкнуть снегомерный ход с нижним для измерений таяния, разбить створ вех для определения скоростей движения льда, что само по себе немало. Но как–то мы будем заканчивать без Троицкого? Эккокнаусен — довольно противное место, где ветер, похоже, не прекращается ни днем ни ночью, причем с Баренцева моря, как это я предполагал по предварительным проработкам Это же подтверждается направлением огромной снежной косы, по которой мы спускаемся от нашей палатки на ледник. Ветер так нас измучил за двое суток, что мы перенесли нашу палатку ниже по склону, устроив из камней ветрозащитную стенку, облегчившую наше существование среди развалов серого и красного гранита, в пятнах лишайников. Дьявольски неуютное местечко, зато теперь мы узнаем о начале ветра по его шуму, напоминающему приближение поезда, сменяющемся затем такими воплями и завываниями, словно палатку начинает трепать и терзать некий не описанный в науке зверь, причем с неописуемой яростью.

Тем не менее мы стоически переносили выпавшие на нашу долю испытания, продолжая выполнять намеченную программу, хотя и в несколько урезанном виде. В частности, бурение нам удалось выполнить лишь до 14 метров, почти до уровня сезонных изменений, тем не менее получив вполне отчетливые характеристики температурного режима, отличные от известных ранее по литературным источникам на других ледниках. Определенно оледенение на северо–востоке главного острова архипелага, как мы и ожидали, вполне самостоятельное. Остается подтверждать этот вывод другими показателями, прежде всего, колебаниями выводных языков. В нашем положении мы определенно вполне преуспели, и тем не менее, приближаясь к завершению намеченной программы, все чаще мы задумывались — как поступить дальше? Из попытки вернуться к Зингеру с его рацией, чтобы согласовать наши действия с Троицким, ничего не вышло, поскольку свирепый встречный ветер–мордотык пресек эту попытку в самом начале.

Сокращение запасов продовольствия, однако, заставило нас задумываться о выходе к людям после завершения программы наблюдений в районе Эккокнаусена Взвесив возможные варианты, мы решили перейти ближе к морю, чтобы при появлении вертолета с Троицким подать ему сигнал о нашем пребывании на новом месте любым доступным образом.

На исходе 5 июля мы без сожаления оставили «гостеприимный» Эккокнаусен и рано утром 8–го появились в Пирамиде, потратив еще двое суток на напрасное ожидание вертолета у подножия горы Де—Геера. Вскоре мы встретились в Пирамиде с Леонидом Сергеевичем, добиравшимся туда с попутным судном. К его встрече мы частично обработали снегосъемки поперек Негри и Норденшельда — определенно снег туда поступал с Баренцева моря!

Концепция уже частично работает на нас, хотя, разумеется, получить аналогичные данные для запада в этом полевом сезоне мы уже не успеваем в связи с наступлением лета, в чем мы убедились уже на пути в Пирамиду. Об этом свидетельствовали обильное таяние на леднике, вынос припая из заливов, оживление потоков талой воды на побережье и прочее, и прочее в том же духе. Троицкий доволен нашими результатами, хотя своим «бегством» мы ослабили научную группу на ледниковом плато Ломоносова, что необходимо исправить в ближайшее время. Тем не менее первый шаг в намеченном направлении сделан. Очень непростое наследие оставил нам наш великий предшественник Норденшельд, видит Арктика, и нам остается быть только на уровне.

В попытках решить эту загадку с другого конца Троицкий сосредоточился на проблемах древнего оледенения на основе изучения морен окрестных ледников, а я — на съемках концов ледников, пока просто набирая статистику. Работали мы вместе, успешно, с полным пониманием друг друга, для начала охватив маршрутами окрестности Пирамиды. В этих поисках к нам присоединился специалист по четвертичной геологии из академическою Геологического института Лаврушин. Мое участие оказалось полезным для четвертичников, поскольку я привлечением старых карт помог им в части датировок морен, из которых многие оказались совсем молодыми. Кажется, молодость современного оледенения смущает моих коллег, и поэтому они уделяют особое внимание отбору органических образцов (обычно древесного плавника и морских раковин) для определения абсолютного возраста различных стадий оледенения. В наших условиях, когда основу природного процесса составляют колебания уровня моря и изменения размеров оледенения, это наиболее успешный путь решения проблемы. Жаль только, что результаты моих наблюдений характеризуют в основном события XX века, а мои коллеги и спутники изучают события природы, происходившие порой тысячи лет назад. Где–то этим временным отрезкам моей и их информации предстоит состыковаться.

В заключение нашего пребывания в Пирамиде отмечу, что из наших попыток вернуться на ледниковое плато Ломоносова пешком из–за затянувшейся непогоды ничего не получилось. Зато это время было отмечено двумя примечательными событиями: во–первых, мы существенно расширили свои познания в части геологии архипелага, хотя и на уровне дилетантов, и, во–вторых, встретились с иностранными геологами, что по советским условиям того времени оказалось примечательным событием.

Наш интерес к геологии связан прежде всего с рельефом архипелага, без которого морфологию ледников в полной мере понять невозможно. Тем более на ледниковом плато Ломоносова, которое явно находится на каком–то погребенном цоколе коренных скальных пород, тогда как по соседству все горные ледники лежат в долинах. Пока понятно одно — необычайное разнообразие пород, как по происхождению, так и по возрасту, и поэтому неудивительна привлекательность Шпицбергена для геологов многих стран. Причем родоначальниками гляциологии оказались именно геологи, что в нашей стране, что за рубежом. Контакты с иностранными коллегами для исследователя связаны прежде всего с профессиональным интересом, даже если советская власть подозревала своих подданных в пошлой тяге к фарцовке или стремлением учинить госизмену. Однако у ледника Норденшельда случилось иное.

Встреча с геологами знаменитого Кембриджского университета из экспедиции Харланда, оседлавшего архипелаг еще с 1949 года, позволила нам по–новому оценить оледенение архипелага в целом. При обмене литературой англичане прислали работу Дж. У. Тиррелла, опубликованную в «Трудах геологического общества Глазго» за 1922 год, отсутствующую в наших библиотеках. В ней и была сформулирована та самая проблема, ради которой мы и отправились на этот сказочный архипелаг: «Одной из головоломок оледенения Шпицбергена является положение относительно свободных от льда участков вне зависимости от климата и топографии» (с. 25). Из этой цитаты следовало несколько важных выводов: 1) мы вполне самостоятельно пришли к той же идее, 2) мы даже нащупали направление, по которому эта проблема решается, 3) в ней были перечислены наши предшественники, безуспешно пытавшиеся ее разрешить, начиная с А. Э. Норденшельда, первым обнаружившего необычное распределение ледников архипелага. С этой мыслью он дважды отправлялся в Гренландию, полагая, что посреди кольца льдов этого гигантского острова однажды обнаружит нечто вроде сибирской тайги, — не получилось… В исторической литературе Англия нередко фигурирует как «коварный Альбион», но на этот раз англичане, предоставив нужную литературу в нужное время, позволили нам понять свое место в решении главной проблемы оледенения архипелага: спасибо, Даг, спасибо, Дэви, спасибо, Питер!

Что касается самой геологии Шпицбергена, то от нее глаза разбегаются: совсем рядом — породы от самых древних до современных, от магматических расплавов до осадочных с характерным горизонтальным залеганием Причем с большим разнообразием органических остатков — от былой почти тропической растительности до морских кораллов и раковин всех видов и семейств. И все это природное богатство практически доступно повсеместно — своеобразный геологический и палеонтологический музей под открытым небом Снова удивляюсь, обнаружив сходство пород карбона Шпица с Новой Землей и Подмосковьем. Такое же разнообразие и с ледниками. Неудивительно, что имена многих геологов, наравне с королями и политиками помельче, остались на карте — Норденшельда, Натхорста, Де Геера, Туррелла, Чернышева, Русанова, Хольтедаля и прочая, и прочая…

На попутном судне перебираемся в Баренцбург, еще раз оценивая береговые пейзажи с палубы с точки зрения пресловутой загадки оледенения Шпицбергена уже в условиях летнего таяния. Пожалуй, еще более наглядно, тем более что на юге Земли Норденшельда и на северном побережье на Земле Диксона небольшие ледники отличаются по своей морфологии, тогда как на востоке и западе скопления типичных для Шпицбергена полупокровных ледников в поле зрения проявляются во всей красе. Определенно такая картина не могла не привлечь внимания наших предшественников, прежде всего, с точки зрения связи с древним оледенением. Поэтому главная проблема здесь: как могло случиться, что древний ледниковый покров деградировал своей центральной частью, то есть областью питания? Правда, темпы сокращения, полученные в МГГ 1957–1959 годов на Новой Земле, заставляют задуматься о возможности полной деградации, исчезновения оледенения на этих архипелагах, но чтобы ожидать чего–то подобного на Шпицбергене, у нас пока нет необходимых данных.

По сравнению с сонной Пирамидой Баренцбург кипит жизнью: шумит порт, гудит и шипит, извергая клубы пара и дыма, местная ТЭЦ, гремят вагонетки, перевозящие уголь и породу по бремсбергу, а главное — обилие людей. Нас размещают в уютном (по нашим понятиям) домике, который летом служит в качестве базы местным спортсменам- лыжникам, а летом — геологам–ленинградцам, которые в настоящий момент вкалывают в «поле». Поэтому нашлось место и для нас, тем более что мы не собираемся здесь задерживаться надолго. Пейзаж из окон нашего очередного пристанища замечательный: горы с ледниками за Грен–фьордом, прелесть которых лишь подчеркивается мрачными постройками Баренцбурга на переднем плане, из которых многие порядком обветшали. Особое очарование этому виду придает тонкий изящный силуэт Земли Принца Карла (затопленный морем горный хребет) у входа в Ис–фьорд, словно повисший в дальней дымке. Миллионы людей любят горы в качестве альпинистов, но если бы знали ценители горных пейзажей, сколько этот ландшафт выигрывает от присутствия океана! Обитатели современных городов не могут позволить себе такой роскоши, даже не подозревая о ней…

В Баренцбурге мы не задержались, благо уже 3 августа с попутным вертолетом меня с Троицким и присоединившимся к нам с сотрудником академического Геологического института Ю. А. Лаврушиным перебрасывают в Свеагруву на юго–востоке Земли Норденшельда, так что по пути нам предстоит взглянуть на область горного оледенения в центре архипелага, что называется, изнутри. В этом смысле полет оказался в высшей степени полезным. Мы получили помимо чисто гляциологической информации еще и сугубо эстетические впечатления от созерцания ландшафтов сравнительно неглубоких зеленых долин с пасущимися оленями и небольшими ледничками площадью в несколько квадратных километров, обычно без трещин по горным склонам и в карах, занимающих в ландшафте скромное место. Картина, противоположная тому, что мы наблюдали на ледниковом плато Ломоносова.

Пока познание нового для нас архипелага идет в значительной мере на чисто сравнительном уровне, что вполне допустимо при первом знакомстве. (Как это было с нами и на Северной Земле в 1962 году.) В первом же полете мы убедились, что центр Земли Норденшельда не представляет особых препятствий для пеших маршрутов, за исключением реки Рейнсдальэльва. Сто лет назад эта скромная речка удивила Норденшельда своим сходством с Рейном в Германии. Для нас важнее, что этот исследователь встретил здесь отложения торфа, который не образуется в современных условиях, прежде всего, из–за холода. Мои спутники встретили это сообщение, почерпнутое мной из литературы, с энтузиазмом, на что у них были свои профессиональные причины.

Свеагрува — брошенный горняцкий поселок, в значительной мере из–за скверных условий Ван—Мейен–фьорда, в котором лед задерживается островом Аксель, перегораживающим этот фьорд на западе. Брошенных домов здесь достаточно, чтобы разместить десятки экспедиций вроде нашей, но безлюдье (как оказалось, временное) отнюдь не угнетало нас. Прежде чем разместились в одном из домов (что консульство согласовало с норвежской администрацией в Лонгьире, столице архипелага), уже приступили к обзору окрестных пейзажей — это особый ритуал, с которого начинается любая рекогносцировка местности в попытках выяснить перспективы дальнейшей работы.

На юге за гладью Ван—Мийен–фьорда возвышается громада Земли Натхорста, очередной гористый полуостров, довольно зрелищный, а главное, с такими же горными ледниками, что мы видели в полете. Тем не менее их побольше, и главное, по размерам они сами покрупнее тех, что мы наблюдали на Земле Норденшельда. Такое не случайно: Земля Натхорста значительно ближе к южной, наиболее покрытой ледниками части архипелага. Можно ожидать, что горные ледники там побольше, а граница питания пониже. Если происходит нарушение широтной зональности, которое в Арктике я наблюдаю впервые, оно является признаком каких–то совершенно особых и необычных условий, являющихся частью таинственной загадки оледенения архипелага.

Но пока нам предстоит обойтись окрестностями Свеагрувы, а к Земле Натхорста в нашем положении подходит поговорка: «Хоть видит око, да зуб неймет». Не будем черес–чур жадными, тем более что первый вояж всегда является рекогносцировочным, как это было уже на Северной Земле. Правда, хочется надеяться, что на Шпицбергене он получит продолжение, но это во многом зависит от наших результатов, как их оценит руководство в Москве.

Разумеется, мои коллеги не могли усидеть дома и тут же отправились на так называемую Дамес–морену — вал, напоминающий обычную ледниковую морену на окраине Свеагрувы, где устроили настоящий научный переполох, поскольку она оказалась набитой органикой, и какой! Крупные (так и хочется сказать — упитанные) раковины гребешка пектен, которые сейчас не встретишь в шпицбергенских водах. Мало того, все они практически оказались в положении, в каком жили на морском дне. Такая ситуация вызвала яростную дискуссию у обоих представителей четвертичного направления, в которой я до поры до времени занимал позицию стороннего наблюдателя, пока у обоих не возник вопрос: «А как это образование вписывается в окружающий рельеф?» Выступая в качестве владельца картографической информации, я указал моим спутникам на скромную долину за продолжением вод Ван- Мийен–фьорда в виде лагуны Браганца, в конце которой угадывался ледник Паула, здорово отступивший с начала XX века, когда он впервые был нанесен на карту. Этот ледник был северным пределом грандиозного оледенения на юге архипелага, сбивавшим с толка наших предшественников. Этим ледником воспользовался в 1900 году топограф Сергиевский из русской части международной экспедиции по дуге меридиана, в 1912 году — Русанов для выхода на восточное побережье главного острова архипелага, где он также оставил три заявочных столба на предполагаемых угольных месторождениях. На обратном пути этот исследователь едва не погиб, провалившись в трещину, из которой благополучно был извлечен своими спутниками. Изменения за прошедшие десятилетия здесь такие, что Русанов едва ли узнал бы знакомые места. Кстати, подобное нам самим надо иметь в виду при знакомстве с описаниями предшественников.

С интересной ситуацией столкнулись мои товарищи — мнимая «морена», явно связанная с ледником Паула, нашпигована морской фауной, причем существовавшей в гораздо более благоприятных условиях по сравнению с современными на морском дне. Не могла же она, в конце концов, переползти на сушу, чтобы осваивать совершенно не свойственные ей условия обитания? В общем, по этому поводу в скромном брошенном поселке можно было созывать международную конференцию научного сообщества арктических государств по проблемам четвертичного времени. Пока мои коллеги сошлись на следующих моментах: первый — возраст образования этой подозрительной морены может быть установлен по возрасту фауны, второе — условия существования этих гребешков известны по аналогии с современными. Определенно можно утверждать, что в ту пору на Шпицбергене было гораздо теплее, что подтверждается еще и торфами, удивившими Норденшельда по соседству, в долине Рейндален. Оставалось их только найти и сравнить с условиями существования морской фауны. В любом варианте, в пору формирования торфяников и обитания пектен в прибрежных водах было гораздо теплее, и, таким образом, на повестку дня в изучении прошлого архипелага вставал вопрос о возрасте его современного оледенения… Оно могло оказаться современным, а не реликтовым, но для решения этой проблемы нужна была новая информация, причем по многим направлениям. Главным могло стать положение ледников в зависимости от высоты границ питания и количества выпавшего снега. Пока снегосъемки на плато Ломоносова и леднике Норденшельда ложились в эту схему, что было уже значительным достижением сезона, но это лишь первое, хотя и необходимое звено в решении проблемы. Тем не менее бодрое начало настраивало нас на дальнейший поиск.

Свеагрува часто посещается туристами, совершающими круговой маршрут Лонгирбюен — долина Адвент — Свеагрува — с пересечением долины Рейндален с последующим возвращением по узким долинам в горном узле между долинами Колс, Рейн и Адвент в Лонгьир, общей протяженностью около двухсот километров, причем весь этот путь обеспечен хижинами с запасом всего необходимого, включая топливо, а часто и провиант. Для любителей «экстрима» чем не вариант, благо пребывание на Шпице (это сокращение быстро входит в наш язык) не требует виз, а суда из Европы посещают его довольно часто. Уже одно это, не считая местной природы, так не похожей на европейскую, делает архипелаг привлекательным для многих наций, в чем мы убедились уже в ближайшие дни.

Первыми, к нашему удивлению, появились два финна из Хельсинки, строитель и геолог по специальностям, со знанием английского, не слишком отличающегося от нашего, что облегчило контакты. Именно финны во многом ввели нас в происходящее на Шпицбергене, в частности, рассказав о маршруте по долинам Земли Норденшельда. За ними последовал вертолет с канадской буровой в устье долины Рейн. Не только информацией охотно делятся, но и картами (особенно после завершения полевых работ), на которые наша Академия наук не отпустила денег. Затем ненадолго заглянул немецкий корреспондент, специализирующийся по Северу. Потом с научного судна Норвежского полярного института высадили группу геологов. Такие контакты значительно расширили наш кругозор по Шпицбергену, помимо чисто книжного. Завидно, как иностранные экспедиции используют небольшие моторные лодки, иногда с парусным вооружением, тогда как иностранцы завидуют нашим вертолетам — у норвежцев они меньше и дороже… При этом при работе на ледниках норвежцы используют какое–то новое канадское изобретение: что–то вроде снежного мотоцикла под названием сноускуттер, то, что позднее в России было названо снегоходом. По рассказам, очень подходит для Арктики, причем для небольших отрядов. Есть чему позавидовать и чему поучиться без ущерба для советской власти.

К сожалению, наших коллег–гляциологов в тот сезон так и не встретили, хотя узнали о работе польского гляциолога Седлецкого в Хорсунне и о продолжении работ гляциолога из Норвежского Полярного института из Осло Листоля по вещественному балансу на горных ледниках. Однако после Новой Земли и Северной Земли хочется мыслить оледенением архипелагов в целом. Листоль интересен тем, что собирает сведения о колебаниях ледников Шпицбергена, то есть тем же, что интересует и меня. На этом польза от контактов не исчерпана. Норвежцы на своей моторной шлюпке перебросили нас к леднику Паула, на котором мы получили представление об изменениях подобных ледников на протяжении XX века. Совсем иная картина отступания, чем на Норденшельде. Естественно возникает вопрос почему? Ответ пока на уровне догадок, поэтому не стоит торопиться… Думаю, что со своим подходом мы вырвались вперед, и потеря приоритета (чем нередко озабочены начинающие исследователи) нам не грозит. Интересная эта штука, загадка оледенения Шпицбергена, даже если она обнаружена шведом Норденшельдом, сформулирована шотландцем Тирреллом, а на ее разгадку нацелились мы. Это ли не пример преемственности в науке и ее международного характера? С точки зрения отъявленного патриота наша позиция безупречна. Конечно, «не боги горшки обжигают», но окажемся ли мы достойны наших предшественников, оправдаем ли мы надежды нашего шефа члена–корреспондента Академии наук Григория Александровича Авсюка, мнением которого мы так дорожим? Пока сделано немного на намеченном пути, который по интуиции может оказаться самым коротким и наиболее верным…

Покидаем Свеагруву с ощущением перегрузок от физических (маршрутных) и языковых (от многочисленных встреч). Если бы продолжили здесь пребывание и дальше, возможно, встретились бы с перуанцем или таиландцем, только этой экзотики и не хватало… А в целом показательно и полезно со многих точек зрения. Оставалось завершить наблюдения на ледниковом плато Ломоносова, а также (если останется время до наступления зимы) продолжить знакомство с горными ледниками в самом центре Земли Норденшельда ближе к Лонгьиру.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.