Глава 4 1962. СЕВЕРОЗЕМЕЛЬСКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

Глава 4

1962. СЕВЕРОЗЕМЕЛЬСКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

Нельзя не оценить того огромного преимущества, которое дает самолет современному исследователю.

Ричард Э. Бэрд

Поскольку мы с Евгением Максимовичем видели себя кондовыми полярниками, несомненные прелести Кавказа, Средней Азии и других горно–ледниковых районов страны в совокупности нас не привлекали. Занятые подготовкой к публикации результатов наблюдений МГГ, мы внимательно продолжали следить за всем, что происходило в Арктике. Поэтому появление представителя Арктического и Антарктического научно–исследовательского института (ААНИИ) Главсевморпути в Ленинграде, который провел встречу с некоторыми нашими коллегами, не прошло мимо нашего внимания. Тем более, что речь там, по сути, шла о разделе сфер деятельности на полярных архипелагах. Мой старший товарищ с присущей ему образностью неожиданно обнаружил прецедент в совсем другой области:

— Это напоминает конференцию сыновей лейтенанта Шмидта в Сухаревской башне… Соответственно, в любом случае нас это решение ни к чему не обязывает…

Такой вывод оказался весьма кстати, когда спустя некоторое время в нашем институте появились несколько представительных незнакомцев с книгой Зингера в руках о нашей двухгодичной зимовке на Новой Земле. Очевидно, в их глазах мы выглядели весьма компетентными и знающими специалистами. Правда, наши попытки добиться более полной информации от новых знакомцев пресекались короткой фразой:

— Мы из почтового ящика номер… Для начала запомните наше правило: меньше знаешь — крепче спишь…

Хотя подобное не совпадало с нашим менталитетом, но в то время это были обычные правила игры, в которую играло все советское общество. Нас абсолютно не интересовало, чем занимался данный почтовый ящик, но так хотелось снова оказаться в Арктике, тем более что с каждым днем возможности полевого сезона сокращались и сокращались. А наши будущие работодатели в своих решениях явно зависели от каких–то высоких инстанций, которые, возможно, не подозревали об этом. В результате мы отправились на полевые работы лишь в конце августа 1962 года, заведомо слишком поздно.

Полет до Диксона был повторением событий накануне МГГ, зато дальше для нас начинались незнакомые места. Нам предстояло работать с полярной авиацией, занимаясь в основном аэровизуальными наблюдениями. К этому я был подготовлен уже своей предшествующей деятельностью: полевым дешифрированием аэрофотоснимков на Новой Земле, и использованием карт разного возраста и качества еще со студенческих лет. Другим моим преимуществом был опыт работы с Ан-2 во время тридцатичасовой летной аэросъемочной практики еще в студенческие годы. Среди материалов, которые я намеревался использовать, был отчет международной экспедиции общества Аэроарктик в 1931 году на дирижабле LZ-127 (командир Г. Эккенер, научный руководитель Р. Л. Самойлович), с массой карт и аэрофотоснимков, которые весьма пригодились. Хотя еще член–корреспондент В. Ю. Визе (наш ведущий полярный прогнозист предвоенного периода) считал их «изумительным достижением в исследовании полярных стран», по разным причинам эти наблюдения не получили своего развития, из которых главной оказался расстрел Самойловича в 1940 году в качестве «врага народа». Однако уже к хрущевской оттепели эти материалы многие специалисты успели подзабыть. В том, что совокупное использование этих материалов вместе с новыми картами, аэрофотосъемкой и аэровизуальными наблюдениями будет полезным, у меня не возникало сомнений.

Однако прежде — несколько слов о самолете и экипаже Ан-2, составившем эпоху в освоении отдаленных пространств нашей страны. По арктическим нормам экипаж явно усилен: помимо двух пилотов он включает еще механика и радиста. Первый пилот (он же командир экипажа, в составе которого предстоит работать и нам), Леонид Иванович Зотов, — участник 2–й Антарктической экспедиции. Второй пилот, молодой парень чуть старше двадцати лет, Валерий Викторов, успел окончить военное летное училище и тут же попал под очередное сокращение, теперь набирает летный стаж на гражданке.

Пока наибольшие опасения нам внушала погода, тем более что первопроходец Северной Земли Георгий Алексеевич Ушаков однозначно утверждал: «Я не знаю более мрачного месяца для глубокой Арктики, чем сентябрь. Недолгая борьба между уходящим относительным теплом и наседающими морозами делает его самым мрачным месяцем высоких широт». Разумеется, я помнил о своем первом знакомстве с Арктическим фронтом, даже если его влияние в Карском море с удалением от Северной Атлантики слабело.

Наши встречи на Диксоне со знакомыми еще по Русской Гавани моряками и полярниками первое время вызывали озабоченность наших сопровождающих из пресловутого почтового ящика. Однако они быстро убедились, что мы правильно пользуемся магической фразой «предприятие почтовый ящик…» для не посвященных в планы, о которых мы и сами не имели четкого представления, и, честно говоря, ими не интересовались.

Вылетели с Диксона мы 15 сентября курсом на мыс Челюскина, ознакомившись в процессе полета с северным побережьем Таймыра. Определенно на будущее это также перспективный район, даже несмотря на самое незначительное оледенение на самом востоке хребта Бырранга.

Несколько слов об особенностях самого полета и работе экипажа. Командир вел самолет на небольшой высоте, вписывая полет в рельеф местности, что поначалу вызвало наше удивление. «А он всю войну на штурмовике пролетал, так и продолжает», — гласил ответ на нашу недоуменную реакцию. Интересно было бы узнать, какая нам будет от этого польза. Ответ гласил: «Скоро узнаете…» Поскольку полет проходил в условиях приличной погоды, экипаж вел себя довольно свободно, нередко вступая с нами в разговоры, по крайней мере механик и радист.

Вот и сам мыс Челюскина — крайняя северная точка Евразийского континента, где с 1932 года находится крупная полярная станция, наблюдения которой отражали ледовую обстановку на важном участке Северного морского пути в проливе Вилькицкого. С побережья открывается пространство чистой воды без признаков льда в пределах поля зрения, хотя, видимо, так обстоит дело не всегда. Первым начальником здешней полярки был врач Б. Д. Георгиевский. Позднее здесь зимовали будущие Герои Советского Союза И. Д. Папанин и Е. К. Федоров, заслужившие свои золотые звезды на первой дрейфующей станции Северный полюс Поблизости возвышается высокий каменный гурий, оставленный спутником Р. Амундсена Харальдом Свердрупом на месте астропункта, определенного весной 1919 года. По–своему самую северную точку континента отметила природа, уложив вблизи берегового обрыва округлую глыбу светлого пегматита диаметром в несколько метров.

Однако из мглы времен возвратимся в наше время, требовавшее от нас достойных решений, тем более что надо было использовать любую возможность. С утра 16 сентября пытаемся оценить обстановку по синоптической карте.

Синоптики (мудрецы или колдуны, по определению Зотова) ничего хорошего не обещают и путают мраком, снежными зарядами и обледенением, надвигающимися с запада, К счастью, наш командир обладал правом принятия самостоятельного решения в любой сложившейся обстановке.

— Будем ждать или работать? — с этого вопроса Зотова начиналось для нас каждое утро. Определить высоты границ питания ледников (а это важнейшая характеристика оледенения) нам уже не удастся, увы… В дальнейшем с каждым днем будет только хуже, это очевидно… Определенно на выжидание времени просто не оставалось.

Решили начать с восточного побережья архипелага, что подтверждали метеосводки с полярной станции на мысе Песчаный, куда мы вылетели во второй половине дня. Несомненно, риск оставался, но в нашем положении ничего другого не оставалось, с чем согласны и наши опекуны из ящика, хотя и без признаков энтузиазма на лицах. Предстоящие испытания не лишили нас аппетита, и перед вылетом мы отдали должное летной столовой, в которой действующие нормы соответствовали представлениям о светлом коммунистическом будущем, хотя и в консервированном виде. С этим настроением мы и взлетели, с в меру отягощенными желудками, что, по опыту полярников всех времен, настраивает на успех, даже в самой сомнительной обстановке.

Пролив Вилькицкого мы пересекали над сплошным рыхлым облачным покровом, упиравшимся в южную кромку архипелага. Пилоты вели машину в свободном от тумана пространстве, пронизанном солнечным светом над пушистым одеялом слоистой облачности, имея над головой лишь прозрачную пленку высокослоистой облачности. Картина для нас была красивая, но почти безнадежная, до тех пор пока по направлению полета спустя час из облачного месива стали появляться очертания пологих скальных выходов и ледниковых шапок, а порой даже участки местности, не позволявшие, однако, вести полноценные наблюдения. С приближением к заливу Ахматова в поле зрения появились ледники плоских вершин, причем с признаками недавнего таяния в виде замерзших потоков. Определенно выяснить положение границ питания невозможно, мы появились здесь слишком поздно. Зато характер коренного рельефа с преобладанием участков плато, рассеченных троговыми долинами, прослеживался вполне отчетливо, наравне с карами в обрывах плато. Одного этого для нас маловато… Картина стала меняться в лучшую сторону только с приближением к проливу Шокальского. Одновременно мы испытали резкие броски и провалы в воздушные ямы, характерные для горно–ледниковой местности. Наше настроение также стало меняться к лучшему, ибо общая ситуация уже не выглядела полностью безнадежной. Шансы на дальнейшее улучшение ситуации пошли вверх.

Окончательно мы определили свое положение лишь в заливе Микояна с остатками сохранившегося припая, одновременно отметив слева ледник Мушкетова, напоминающий очертаниями многолучевую звезду, взгромоздившуюся на каменный пьедестал обособленного участка плато. Пока в поле зрения — лишь обрывки некой общей картины, которая пока не складывается в единое целое, и общая обстановка оледенения на острове Большевик для нас остается нерасшифрованной. Посмотрим, что ждет нас дальше…

Пометавшись без толку вдоль побережья пролива Шокальского, повернули к мысу Оловянному на острове Октябрьской Революции, барахтаясь в воздушных ямах, и вскоре буквально уперлись в кромку ледника Университетский, с многочисленными трещинами тут и там, перекрытыми снежными мостами. На открытой воде поблизости — россыпь айсбергов. Хотелось бы понять, какие изменения здесь произошли после аэрофотосъемки в середине 1950–х годов, но из–за отсутствия приметных ориентиров эта попытка оказалась безнадежной.

Между тем по мере продолжения полета облачность, уплотняясь, поднималась все выше, прямая видимость улучшилась, хотя краски поблекли, а окружающие ландшафты утратили цвет, представ перед нами в скупой, но выразительной черно–белой гамме от горизонта до горизонта. Грандиозность и суровость открывшегося пейзажа не могли не вызвать чувства восхищения. Похоже, восточное побережье острова Октябрьской Революции обещало нам больше, чем уже пройденное пространство.

На подлете к фьорду Марата (после XX съезда пришлось срочно сменить первоначальный топоним в честь французского сталиниста на созвучное имя известного якобинца) мы не обнаружили чего–то принципиально нового. Правда, были отмечены признаки наличия пьедестала коренных пород в виде некоего цоколя в основании ледниковых шапок, мимо которых мы пролетали. Интересно также продолжение фьорда Марата в глубь суши, где происходит контакт ледниковых шапок Университетский и Карпинского, но по условиям обзора эту проблему пришлось оставить на будущее. Прорыв целой серии выводных языков с ледниковой шапки Карпинского к морскому побережью, один из которых широкой трещиноватой лопастью достигал моря, также представлял интерес, но ожидаемого отступания концов этих языков от морского побережья или краевых морен здесь не оказалось. Похоже, явные признаки сокращения оледенения, которые бросаются в глаза на Новой Земле, здесь отсутствуют. Почему — вопрос на будущее.

Для обследования верховий выводных языков мы пересекли восточную часть ледниковой шапки Карпинского, словно прислонившуюся к крупному массиву выходов коренных пород с максимальными абсолютными высотами на архипелаге, превышающими 900 метров, также не обнаружив здесь ничего принципиально нового.

На исходе был третий час полета, и уже отчетливо начала сказываться усталость, тем более что одновременно приходилось следить за местностью и отслеживать изменения метеообстановки, поскольку приближение лохматых облачных масс с запада внушало самые серьезные опасения. Однако, когда по направлению полета обозначился залив Матусевича, мы на время забыли об этой угрозе — и было отчего!

Вот оно, то новое, ради чего мы стремились на Северную Землю, причем в таком сложном сочетании разнообразных особенностей оледенения, которые одновременно озадачивали и заставляли искать причины. Слишком многое не укладывалось здесь в наши привычные представления и схемы, сформировавшиеся ранее, и это в любом случае требовало объяснения, причем с каких–то новых, непривычных позиций. Одним словом — не залив Матусевича, а сплошная природная головоломка…

Во–первых, сама ледниковая плита, заполнившая залив. На севере она упиралась в небольшие острова Трудный и Преграждающий, судя по карте 1953 года, — так это было и на аэрофотосъемке 1931 года с борта «Графа Цеппелина». А кое–где даже слегка выдвинулась… Вопреки всем теориям XX века, утверждавшим повсеместное отступание оледене-

ния, ледник в заливе Матусевича, заведомо находившийся в самых неблагоприятных условиях, не желал сокращаться, и все тут! Однако!..

Во–вторых, сам ледник определенно был необычным по своим формам ледниковой поверхности, с системой характерных ледяных валов, обративших на себя внимание еще первопроходцев Г. А. Ушакова и Н. Н. Урванцева, побывавших здесь почти тридцать лет назад. Странный ледник и потому, что он питался потоками льда с ледниковых шапок Карпинского и Русанова. Неслучайно один из сотрудников ААНИИ, И. В. Семенов, отнес его к экзотическому типу шельфовых ледников, с чем следовало согласиться.

Еще одна загадка залива Матусевича — этот ледник отсутствует на современной карте, составленной по результатам аэрофотосъемки 1953 года! На официальной карте, единственном документе, коим нам надлежит руководствоваться, его нет — а мы его реально видим с высоты полета настолько отчетливо (причем все вместе!), и это отнюдь не оптический обман. Более того, он присутствует на самой аэросъемке, и ледник площадью свыше двухсот квадратных километров дешифровщики никак не могли пропустить! Так и осталась для нас неразгаданной эта загадка, и никто не смог мне ее объяснить с тех пор! Бывают ситуации, которые проще объяснить вмешательством потусторонних сил, но в науке такие объяснения не проходят…

Непогода заставила нас срочно возвращаться, тем более что полученные результаты требовали обдумывания. Пока ясно, что какой–то минимум информации мы получим, но с самого начала она не ложилась в привычные рамки мышления, сформировавшиеся на Новой Земле. И с этим что–то надо было делать. С возвращением на мыс Челюскина погода становилась все хуже и хуже буквально с каждым днем, и тогда возобладала идея перелета на остров Средний, почти в 400 километрах северо–западнее.

Этот перелет оставил у его участников сильные впечатления и, главное, серьезно поколебал наши надежды на удачный исход всего предприятия. Мы в полной мере оценили работу экипажа и способность Зотова к бреющим полетам, позволявшим ему избегать обледенения в условиях перехода температур через ноль в узком слое приземного слоя воздуха. Спустя почти два часа торосы и редкие разводья под брюхом машины замелькали все быстрей и быстрей, стало ясно, что мы снизились до опасного предела. Поведение экипажа в сложившейся ситуации заметно изменилось. Бортмеханик, устроившийся между пилотами, взял на себя заботы о моторе, а радист все чаще стучал ключом, сохраняя непроницаемое выражение лица. Очередная попытка ознакомиться с внешним миром привела к неприятному открытию: на передней кромке крыльев отчетливо нарастал лед, и под его тяжестью начали дрожать расчалки нашего биплана. Время от времени обшивка нашего самолета получала какие–то легкие удары. Заглянув через плечо бортмеханика в кабину, я понял их происхождение: отодвинув створки фонаря, пилоты время от времени голыми руками сбрасывали лед со стекол, который и стучал по фюзеляжу. Спустя полтора–два часа в иллюминаторах промелькнула присыпанная снежком какая–то суша, и, вероятно, все участники полета вздохнули с облечением. О приближении желанного мига посадки свидетельствовало также появление других наземных ориентиров в виде геодезической пирамиды, припорошенного снегом вездеходного следа, затем в поле зрения обозначилась машина с фигурой человека в кузове, воздевшего к небу руки, одновременно с разверстым (судя по выражению лица, отнюдь не приветственом) в крике ртом. Наконец долгожданный упругий удар шасси по галечниковой взлетно–посадочной полосе, броски нашей крылатой машины, энергичная подвижка груза и свалка тел: какие мелочи в сравнении с тем, что могло бы случиться при ином исходе, тем более, что, похоже, садились мы поперек взлетно–посадочной полосы! Морозный свежий воздух ворвался в открытый проем двери и, переполненные разнообразными переживаниями, мы с облегчением покидаем наш аппарат тяжелее воздуха, в надежности которого мы окончательно убедились. По пути в очередную летную гостиницу интересуюсь: а что за странный человек в кузове машины приветствовал нас? Ответ гласил: «Это руководитель полетов кричал: «Самоубийцы!..“» Как говорится — ноу комментс…

На Среднем задержались почти на неделю все по той же причине: непогода. Сам остров — длинный и узкий, по которому проложена взлетно–посадочная полоса. Ветры сдувают здесь снег почти полностью, да и накопиться ему негде. Отсюда проблемы с водой, достаточно подсоленой… Однажды увидали в разрывах непогоды силуэт каравана — снабженца в тяжелых льдах в сопровождении атомного ледокола «Ленин» и старичка «Ермака», вызвавшего воспоминания о моем первом появлении в Арктике. Воистину, встреча будущего с прошлым Местная достопримечательность — домик экспедиции Ушакова—Урванцева, перенесенный с хозяйственными целями на Средний и украшенный самодельной мемориальной доской.

Похвастаться успехами от нашего пребывания на Среднем мы не можем. Вылет 24 сентября, практически в зимних условиях позволил осмотреть лишь западный участок ледника Вавилова немного дальше мыса Кржижановского, когда пришлось возвращаться. Ничего нового по сравнению с картой или аэрофотосъемкой.

С каждым новым днем наши надежды таяли, и 2$1 $3я стало ясно — возвращение на Большую землю в любом случае становилось неизбежным. Когда мы взлетели, погода как будто пошла на улучшение, а вместе с ней и наше настроение. Морозец до -15, над головой снова высокослоистые облака. Взлетев, быстро убедились, что снежка за истекшие дни привалило немало, что не в нашу пользу. Для начала направились по долине реки Подъемной, по которой тридцать лет назад Ушаков и Урванцев выполнили первое пересечение архипелага от Карского моря до моря Лаптевых. Хотя нам удалось лицезреть почти в упор ледники Дежнева и Альбанова, также водруженные на останцы расчлененного плато, это мало что добавило к тому, что мы уже знали. Похоже, что солидный кусок такого же плато скрывает в себе еще и ледник Вавилова, бровка которого вот–вот вылезет на поверхность. Убедившись, что особых открытий здесь не предвидится, решили обогнуть его с запада и затем осмотреться в центральной части острова Октябрьской Революции в поисках сквозной долины, ведущей к верховьям залива Марата.

С выходом на прибрежную равнину на меридиане бухты Макарова я неожиданно убедился, что отчетливо вижу под пеленой свежего снега речную сеть, чему немало способствовала подсветка от низкого полярного солнца. Определенно я должен с благодарностью вспомнить своих преподавателей по МИИГАиКу, заставлявших нас заниматься дешифрированием аэроснимков практически ежедневно на протяжении всех пяти лет обучения! Это помимо тридцати часов летной практики… Они же научили меня творчески использовать картматериалы былых времен, без ненужного презрения к предшественникам, не обладавшим нашими познаниями и техникой. Хотя иные мои коллеги смотрят на карту былых времен, слегка оттопырив от пренебрежения нижнюю губу (считая ее безнадежно устаревшей), но выпускник МИИГАиК подобного себе позволить не может.

Но для этого карту на основе аэрофотосъемки с дирижабля «Цеппелин» надо оценивать не в современной системе координат (которой в то время тогда просто не существовало), а с привязкой к конкретным объектам местности, в пределах которых точность вполне на уровне! Определенно я мог «привязать» положение южного края ледника Вавилова в районе озера Изменчивое достаточно уверенно, определив его изменения с 1931 года, благо край ледника здесь нередко кончался вертикальным обрывом, порой с оторвавшимися ледяными глыбами у подножия, а сама карта была выполнена с немецкой пунктуальностью и детальностью. А результат неожиданный, поскольку край ледника здесь продвинулся приблизительно на четыреста метров, что выглядело неожиданным. Моя активность привлекла внимание Зингера, который стал периодически задавать мне вопросы: «Что ты там видишь?» В спешке я не мог довести основы дешифрирования местности до своего старшего товарища, которому не преподавали этой дисциплины, тем более, что я старался не упустить подарка, который преподнесла Арктика. Ситуация здесь с точки зрения изменения размеров оледенения совпадала с тем, что мы наблюдали в фьорде Матусевича в совершенно иных условиях, что не могло быть случайностью — снова очевидная разница по сравнению с Новой Землей! Определенно зна–ния, полученные мной в студенческие годы, позволяли мне видеть проявления природного процесса на местности! Это было главное, что я вынес с Северной Земли и что старался развить впоследствии. Осталось только найти причину этого и в голове словно стучало: думай, думай, думай.

Забегая вперед, лишь отмечу, что главной причиной малой изменчивости размеров оледенения оказались небольшие составляющие его вещественного баланса: при малом приходе и расходе льда здешние ледники просто не могли вести себя иначе. Та же самая причина, что и на Новой Земле, где ледники на Карской стороне отступают медленнее, чем по побережью Баренцева моря. Вот что дает сравнительный анализ ситуации на разных архипелагах, и дело исследователя — воспользоваться ею.

Интересной также оказалась сквозная долина между ледниками Карпинского и Университетский. Перегородив ее своеобразной ледяной плотиной, они образовали здесь озеро Фиордовое, южнее которого глубоко врезанное русло реки Курчавой четко определяет неподвижный край ледника Университетский. Уставшие, благополучно приземлились на мысе Челюскина, испытав удовлетворение от достигнутого. Месяцем раньше мы получили бы более богатые результаты, однако выбор времени зависел не от нас.

Определенно у нас было основание считать нашу кратковременную рекогносцировку (всего–то пятнадцать летных часов с аэровизуалкой!) успешной по ряду причин. Отличия от Новой Земли мы установили на Северной Земле по трем направлениям. Первое: эволюционные ряды ледников на обоих архипелагах едва ли повторяли друг друга, развиваясь независимо. Второе: в целом состояние совокупности ледников Северной Земли далеко от повсеместного отступания и ближе к стационарному. Третье: причины столь разного поведения ледников на обоих архипелагах остались неясными (пока!), и их поиски, очевидно, должны стать главной задачей на будущее. Хотя ко времени публикации нашей статьи–отчета по результатам аэровизуальных наблюдений 1962 года нам стало понятно, что продолжение работ на архипелаге не предвидится, мы все же решились на ее публикацию, наивно полагая, что она кому- нибудь пригодится. Однако не тут–то было…

Наши оппоненты из ААНИИ такой вывод посчитали еретическим, настаивали на отречении от него. Правда, спустя тридцать лет они согласились по результатам повторных съемок, что один и тот же ледник может одновременно наступать и отступать, отметив, что «впервые эту особенность ледника Вавилова заметили Е. М. Зингер и В. С. Корякин, выполнившие аэровизуальные наблюдения на Северной Земле» (1995, с 28–29)[Большиянов Д. Ю., Макеев В. М. Архипелаг Северная Земля: оледенение, развитие природной среды. СПб., 1995. С. 27–28.]. Правда, для признания этого нашим оппонентам понадобилось более тридцати лет и новые повторные наблюдения, в отличие от нашей скромной аэровизуалки. Важно, что обозначилась очередная проблема: каким образом наступание возможно при отрицательном вещественном балансе?

Позднее иные наши коллеги пришли к выводу, что их «оценки не подтверждают вывод В. С. Корякина об отсутствии площадных изменений ледников Северной Земли в XX веке»[Глазовский А. Ф., Мачерет Ю. Я. Климатически обусловленные колебания ледников во второй половине XX века / / Оледенение Северной и Центральной Евразии в современную эпоху. М, 2006. С. 109.].

Похоже, указанные авторы просто игнорировали нашу точку зрения, где прямо утверждалось, что «небольшие ледниковые шапки сокращаются в размерах, в то время как крупные ледники сохраняют стационарное положение или даже наступают»[Зингер Е. М., Корякин В. С. О современном состоянии оледенения Северной Земли // Известия Всесоюзного Географического общества Т. 96. Вып. 6. С. 476.], хотя окончательно указанные изменения оказались в пределах точности наблюдений. Важнее другое: «Веленью божьему, о муза, будь послушна. Обиды не страшась, не требуя венца, хвалу и клевету приемля равнодушно», — упорствуй в главном до конца!

Однако не стоит зазнаваться. Если отличия между ледниками Новой Земли и Северной Земли для меня были очевидны, включая их изменения, должен сказать, что я ни разу тогда не вспомнил о разнице в поведении ледников на берегах Баренцева и Карского морей на Новой Земле, хотя на Северной Земле работал тот же принцип: убывание размаха колебаний по мере удаления от источника, питающего осадки на Севере Атлантики. Еще раз повторюсь: до количественной оценки этого явления мне оставалось почти четверть века…

Определенно работами 1962 года удалось привлечь внимание к необычной ситуации на Северной Земле, суть которой заключалась в совокупности незначительных изменений противоположного характера здешних ледников, определивших в сумме эволюцию оледенения, близкое к среднему значению, что отличает его от других архипелагов. Этот вывод не устраивал большинство наших коллег, с их взглядами на повсеместное сокращение оледенения. Реальность оказалась сложнее, как мы это обнаружили еще в 1962 году. Спустя десять лет по космоснимкам «Ландсат», отснятыми в 1973 году, возникла возможность сопоставления: совпадение с предшествующими оценками, которое оказалось в тех же пределах — плюс–минус 20 квадратных километров или 0,1 % от общей площади оледенения архипелага и возможной личной ошибки! То же повторилось и для ледника Вавилова. Правда, мы не договорились по поводу ситуации на острове Большевик, засыпанном свежевыпавшим снегом, где мой оппонент обнаружил сокращение оледенения порядка 400 квадратных километров, принятых моими оппонентами на веру. В то время было известно о единственном достоверном исключении — сокращении размеров ледниковой шапки на острове Пионер. С учетом этого в «Атласе снежно–ледовых ресурсов мира» последовал вывод: «Остальные ледники в 1931–1973 годах находились в стационарном состоянии», далее если из–за качества изображения авторы не пришли к единому мнению по поводу происходящего на острове Большевик.

Однако вернемся к нашим работодателям, которые, судя по всему, не собирались всерьез связываться с Арктикой. Соответственно, они стремились подать природную часть, за которую мы отвечали. Пришлось нам упереться, но свою позицию мы все же отстояли. Возможно, на нас имели какие–то виды на будущее, но мы повторяли: сделаем свое и уходим. При нас нашу часть зашили в обширный том, не показав заголовка проекта или технического задания, со словами: «А это, ребята, вам знать не надо…» Я бы сказал, что расставались с нами сочувственно (по крайней мере рядовой состав), удивляясь нашему отказу от повышенного оклада, продуктовых наборов, каких–то отпускных благ советской поры, но для полярников- полевиков свобода выбора оказалась дороже.

Конечно, занятия наукой у рядовых исполнителей способны вызвать множество разнообразных эмоций. Лично для меня как исследователя на первом месте вопрос «Интересно или неинтересно?» Говорю это не для назидания, а только поясняю свои мотивы. Я далек от мысли, что наши оппоненты руководствовались желанием осадить зарвавшихся конкурентов или «уконтрапупить» нас иным образом, как это порой случается в науке. Все же лучше было попытаться найти общий язык в поисках истины, жертвуя второстепенным и сохраняя главное, к чему были все основания. Правы те, кто утверждают, что в науке надо жить долго, если хочешь убедиться в собственной правоте. Но это уже как кому повезет, хотя, на взгляд автора, важнее иметь (разумеется, помимо интеллекта) еще терпение и крепкие нервы, которых так часто не хватает. А также желание понять друг друга… Если актуальность ситуации, обнаруженной нами на далеком арктическом архипелаге, сохранялась столь долгое время, значит, мы рисковали не даром.

Важнее, что мы сохранили ценную природную информацию, которая исчезла бы наряду с другой в одном из бесчисленных почтовых ящиков советской поры из–за пресловутой сверхсекретности, цену которой мы в полной мере оценили еще на Новой Земле. Наконец, использование карт предшественников явилось продолжением того, что я начал уже на Новой Земле, и на будущее оказалось весьма перспективным направлением. Правда, оказалось, что карты могут подсказать планирование полевой деятельности еще на стадии подготовки экспедиции, в чем нам предстояло убедиться скорее, чем мы ожидали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.