Вместо заключения ВОЗВРАЩЕНИЕ В РУССКУЮ ГАВАНЬ

Вместо заключения

ВОЗВРАЩЕНИЕ В РУССКУЮ ГАВАНЬ

Уже меня не излечить

От той зимы, от тех снегов.

И с той землей, и с той зимой

Уже меня не разлучить

До тех снегов, где вам уже

Моих следов не различить.

Ю. Левитанский

В очередном полевом сезоне 1988 года геологи-ленинградцы пригласили меня на Новую Землю, чтобы помочь им разобраться с ледниками применительно к геологии. Рассчитывать на возможность самостоятельных наблюдений не приходилось, но со мной были американские космоснимки «Ландсата», да и возможности судового радиолокатора, с которым я много работал на Шпицбергене, позволяли надеяться, что «прежние опыты ваши будут вас руководствовать более, нежели что по сему поводу предположить можно», как мудрое начальство однажды напутствовало одного из наших замечательных предшественников. Пропустив все перечисленное через свое сознание, я однажды услышал рев беспощадной новоземельской боры, раскатистый гул обвалов от нарождающихся айсбергов, тревожный перезвон ледяных обломков с приближением взбесившейся волны, и моя душа сжалась в поисках убежища в самых отдаленных уголках беззащитною тела, а потом распрямилась и приказала — вперед! Неужели я снова прикоснусь к нашей яростной и отчаянной молодости, к потерям и обретениям тех лет, когда мы верили в себя и считали, что все нам по плечу? Это не считая возможности получить новую природную информацию, до которой другие доберутся через десятки лет… Отказаться от такою шанса я определенно не мог.

Полтора века назад один из самых маститых исследователей Новой Земли академик Карл Бэр утверждал: «Новая Земля есть настоящая страна свободы, где каждый может действовать и жить как захочет». С тех пор многое на этом отдаленном полярном архипелаге изменилось, но, к счастью, не отразилось на работе отряда геологов под водительством горного инженера В. Ф. Ильина, в котором мне повезло работать.

В плавании вдоль западного побережья Новой Земли общий душевный настрой передают страницы дневника: «Тепло, волнение от силы один–два балла. До чего же приятно гулять на полуюте, наслаждаясь созерцанием моря, хорошей погодой, ловить кайф, такой недолгий на полярной службе». Не только собственные воспоминания, но и вся история исследований Новой Земли словно разворачивалась перед глазами, по мере того как в поле зрения возникал очередной участок побережья. И какие примеры научного поиска и просто личного мужества записаны на страницах здешней лоции, умей только прочитать ее! Оставим, однако, эти примеры для более конкретных мест, с которыми читателю предстоит встретиться. А пока Новая Земля прикинулась обольстительной и послушной кралей, рассчитывая усыпить нашу бдительность. Однако люди на борту нашего судна по такому поводу не испытывали иллюзий. В меру предаваясь лени и праздности на переходе, мы уже знали, что выпавшее на нашу долю удовольствие не будет продолжительным.

У мыса Сахарова мы делаем поворот вправо, чтобы войти в залив Легдзина, и я получаю первый неожиданный подарок: общий фронт ледников Мака и Вёлькена, каким он изображен на космоснимках «Ландсата» 1973 года, за истекшие пятнадцать лет распался, и оба независимых ледника образуют свои обособленные фронтальные обрывы, разделенные массивным нунатаком, выходом коренных пород. Ситуация с ледниками Мака и Вёлькена выглядит счастливым предзнаменованием, обещающим успех в этом полевом сезоне.

Спускаем грузовой стрелой наши дюралевые лодочки (в просторечье — дюральки) с моторами прямо в лазурную воду за бортом, кишащую разноцветными медузами и всплывшими водорослями–фукусами (признак устойчивой хорошей погоды), и грузим «бутер» (экспедиционное снаряжение и прочее полевое добро, на полевом сленге ленинградцев) по самое некуда Отваливаем от борта, я возвращаюсь на Новую Землю с надеждой ничуть не меньше, чем тридцать лет назад, хотя и постаревшим на указанный срок. Впрочем, размышления о бренности жизни совсем несвоевременны, когда галька шуршит под днищем нашего плавсредства, рюкзак плотно придавил спину, а до долгожданного берега остаются считанные метры. Поправляю ремень карабина на шее и переваливаюсь через борт, стараясь поскорее нащупать подошвами сапог дно. Вцепившись в первые попавшиеся на дюральке вещи, хватаю их и устремляюсь к берегу, рискуя залить свои резиновые ботфорты. Здравствуй, Новая Земля, вот я и вернулся!

Первое дело на берегу «табориться» (все на том же полевом сленге), причем с учетом здешней боры. Считается, что летом бора менее свирепствует, чем в зимнее время, но тем не менее не учитывать ее нельзя. Поэтому, во–первых, наши палатки мы ставим на прочных деревянных каркасах, а во–вторых, по одной линии торцом навстречу боре. За последней палаткой я ставлю свою серебрянку, прикрытую сверху тентом на случай дождя, поскольку временами страдаю бессонницей, которую я скрашиваю чтением, а то и кружкой–другой чая, сваренного на альпинистском примусе, тем самым проявляя наклонности индивидуалиста в стремлении не доставлять забот остальным.

В своих палатках геологи устраиваются основательно, с чугунной печкой (благо топлива в виде плавника на берегу достаточно), раскладным дачным столиком в центре и такими же койками. Эту обстановку дополняют вьючные ящики, непременная принадлежность экспедиций тех лет, кухонная утварь, провизионные мешки и ведра. Это не только жилое, скорее рабочее помещение, поскольку используется одновременно и для обработки полевых наблюдений, а то и разборки коллекций. Из перечисленного в моей палатке — лишь пара вьючных ящиков, частично опустошенный рюкзак, примусок, на крышке вьючного ящика туалетные принадлежности. Ложем мне служит пластиковая водоотталкивающая подстилка, в сочетании с двойным спальным мешком на гагачьем пуху образующая вполне уютную постель. Вполне надежный комфорт для полевика в привычной среде обитания с шумом моря, ветра, криками чаек и другой не испорченной человеком натурой, которая начинается тут же за брезентом палатки.

Трое геологов вместе с рабочим Владимиром Ильичом Градусовым во главе с Ильиным заняли главную большую палатку, еще одна предназначена для единственной дамы–палеонтолога Риммы Федоровны Соболевской, которая является специалистом по самым древним организмам, граптолитам, с возрастом что–то около 600 миллионов лет.

Только устроились, непредвиденный посетитель: белый медведь задумчиво поводит длинной шеей, с удивлением уставясь на жилье непрошеных гостей, по–своему оценивая шансы по части перекусить. В ответ на такую наглость техник Алексей Поляков выпалил в воздух из нагана, остальные дружно заорали и, словно корову из огорода, выпроводили незадачливого визитера. Римма Федоровна незамедлительно потребовала дополнительного оборудования для своей одинокой палатки. Ее жилище окружили стеной из пустых ящиков, стянутых веревкой. Предполагалось, что подобное сооружение под натиском мишки, рухнув, разбудит то ли Римму Федоровну, то ли обитателей остальных палаток, то ли напугает властелина Арктики…

После сна и солидного завтрака часть нашего отряда продолжает заниматься лагерем, другие под руководством Риммы Федоровны принялись отлавливать граптолитов всех видов, Владимир Федорович отдал мне Алексея Полякова для рекогносцировки на соседних ледниках. За четыре маршрутных дня впечатлений больше, чем результатов, но и они по–своему показательны.

Несмотря на грозный вид, наши ближайшие соседи на востоке (ледник Велькена) и западе (ледник Рыкачева) оказались вполне доступными и проходимыми, хотя со времен МГГ я многое забыл о новоземельских ледниках, они совсем другие, чем ставшие привычными шпицбергенские. Здешние гораздо больше по площади, их зоны трещин обширнее, а фронтальные обрывы выше, с точки зрения преодоления они требуют более серьезного отношения. Много снежных болот, и, что особенно неприятно, граница питания здесь располагается совсем низко, чуть ли не на полкилометра ниже, чем на достопамятном леднике Шокальского. Это означает, что большинство трещин скрыто фирном и снегом, превращаясь, таким образом, в капканы и западни для неосторожного маршрутника. Хорошо, что погода пока не меняется.

Мой новый напарник абсолютно надежен, дисциплинирован и, что важно в наших условиях, оптимист по натуре с повышенной коммуникабельностью. Однако даже в этом есть свой минус. Уже много полевых сезонов он работает с Ильиным, и совершенно ясно, что на будущее мне его не дадут. Разумеется, какая–то оценка моих полевых качеств также выставлена, но спрашивать об этом среди нашего брата не принято: или сочтут, или не сочтут со всеми вытекающими последствиями. Маршруты показали, что медведи здесь не редкость. Нарвались с Алексеем на очередного в километрах пяти от лагеря. Зверь в грязной летней шубе пересек наш путь в метрах двухстах от нас, затем принялся что–то разгребать в куче морских водорослей чуть в стороне от нашего пути. Привели в боевую готовность наган, фальшфейеры и ракетницу и, не меняя направления, прошествовали в полусотне метров от мишки с выражением на лицах: подумаешь, чего мы там не видали. Мишка все так и понял. Всем своим видом он показал: шляются тут всякие, просто связываться неохота, — продолжая терзать что–то посреди нагромождений гальки пополам с морской капустой. Таким образом, обе стороны соблюли правила расхождения ко взаимному удовлетворению. Возможно, это тот самый нахал, поздравивший нас по случаю высадки в заливе Легдзина.

Пока достижений минимум миниморум: несколько отметок по анероиду. Знакомство с ситуацией на тех участ–ках, где ледник отступил, лишний раз убедило в низком положении границы питания. Последнее, строго говоря, не новость, поскольку она именно так и показана уже на опубликованной карте П. А. Шумского, которая в свое время вызвала удивление — чересчур низко, но почему? Возможно потому, что здешние ледники буквально упираются в зону арктического фронта, того самого, с которым я познакомился вплотную в октябре–ноябре 1956 года, оставившего незабываемые впечатления. Похоже, влагонесущие потоки на Новой Земле с юго–запада и северо–запада стыкуются где–то в районе ледника Шокальского, где граница питания наивысшая, исключая, возможно, юг Новой Земли.

Одновременно вникаю в седовскую карту, у которой есть существенный недостаток — она не завершена. Возможно, поэтому на ней отсутствуют оба ледника Мака и Велькена, и теперь уже не спросишь давно погибшего исследователя, почему? А соседний ледник Воейкова — на месте. Ясно, что на окрестности нашего полевого лагеря она недостаточно информативна.

Придется ее проверять и проверять на других участках побережья. Погода остается в высшей степени приличной, давление аж 760 миллиметров, но с запада идут обильные цирусы (перистые облака), те самые, о которых старые полевики сложили присказку: показались цирусья, дыбом встали волосья. Хочется надеяться, что на Новой Земле, где пугалом выступает здешняя бора, этот прогнозный признак не действует.

Тем временем ситуация резко изменилась с прибытием судна, на котором нам втроем — мне, Алексею и геологу Жене Платонову — предстояло отплыть на полярную станцию Мыс Желания, чтобы забрать пустые бочки из–под горючего. Дел–то всего на сутки, но неожиданно наше предприятие затянулось, причем при отсутствии связи с базовым лагерем в заливе Легдзина.

Настало время рассказать о нашем судне под названием «Петр Хмельницкий», приписанном к порту Нарьян—Мар, постройки 1959 года на верфях Штральзунда в Восточной Германии. По архитектуре типичный логгер, немало потрудившийся на лове рыбы в Северной Атлантике, одном из самых штормовых районов Мирового океана. Когда судно состарилось, его приспособили для малого каботажа при обеспечении перевозок у побережья, в частности, снабжения экспедиций. Осадка до 3,5 м, что важно иметь в виду при высадках на берег. Высоко поднятый бак при надстройке, сдвинутой ближе к корме, позволяет хорошо держаться на волне. В экипаже много ребят, о которых говорят: рыбак — трижды моряк, но, судя по отдельным признакам, экипаж пока не сплавался. Так далеко на север это судно забралось впервые, поэтому вид побережья с ледниками вызывает у моряков должное почтение, которое распространяется и на нас, так что на судне нам обеспечен хороший прием. Наши каюты, похоже, ниже ватерлинии, поскольку иллюминаторы отсутствуют. Свежего воздуха и ветра достаточно на побережье, тогда как на судне больше ценишь тепло и отсутствие сырости, когда промокшую робу или отсыревшие портянки всегда можно высушить на калорифере. Комфорт, да и только, даже если со мной не согласятся обитатели столиц, у которых свои понятия по этой части.

Пытаюсь на ходу работать с локатором, но вскоре убеждаюсь, что из этого ничего не получится. Первое знакомство с ледниками на экране радиолокатора или постижение особенностей радиолокационной съемки фронтов ледников во многом зависит от характера изображения на экране, постижение которого напоминает дешифрирование аэрофотоснимка, но должно проводиться в гораздо более короткие сроки, в идеале в считанные минуты. Разумеется, карта под рукой, но за годы упражнений с ней многие детали я держу, что называется, в голове, что облегчает мне работу. И тем не менее главный итог плавания к мысу Желания: работать на будущее придется с дрейфующего судна, причем возможные ошибки за дрейф придется гасить ускоренным темпом в работе, чему способствует обстановка в ходовой рубке.

Все дела здесь вершат вахтенный штурман и единственный матрос. Никакого традиционного штурвала, управление чисто кнопочное: красная кнопка — поворот влево, зеленая — вправо, белая — включение гирорулевого. До сих пор не могу привыкнуть к отсутствию рулевого при включенной белой кнопке, что свидетельствует о моем отставании от темпов прогресса в мореплавании на исходе XX века. Перед вахтенным штурманом — репетир гирокомпаса, по которому он выдерживает курс. Как дань прошлому этот же курс по старинке написан мелом на обычной школьной доске у него перед глазами.

Экран локатора спрятан от дневного света в огромный резиновый тубус, куда надо погрузить лицо почти по уши, чтобы лучше видеть изображение берега. Ходовая рубка наполнена целой симфонией ненавязчивых звуков: временами попискивает гирокомпас, неожиданно стрекочет, причем с каким–то странным лязгом, включенный эхолот, по–своему фонит локатор, с которым я работаю, благо вахтенный штурман в условиях хорошей видимости пользуется им мало. Над всем властвуют редкие, и поэтому особенно внушительные, требовательные звонки машинного телеграфа.

Локатор локатором, но, им, оказывается, еще предстоит научиться правильно пользоваться. Например, изображение участка побережья определенно зависит от положения судна относительно него. Каким–то образом сказывается трещиноватость ледника на четкости «картинки» на экране, характеру изображения могут помешать выступающие в море боковые морены и т. д. Плохо получаются на экране фронты ледников в глубине узких и длинных заливов, видимо из–за многочисленных помех при отражении импульса от высоких скальных берегов. Зато при удачном сочетании благоприятных факторов результат, что называется, налицо. Мне предстоит состыковать прошлое (например, карту Седова) с современностью, тем же локатором, что непросто. Очевидно, карту Седова надо использовать по мере возможности, где достаточно общих ориентиров с современной картой, чтобы получить для тех же ледников общую картину изменений.

В первую очередь это относится к Ледяным мысам, Большому и Малому, как их выделяли наши предшественники. При этом положение конца Большого Ледяного мыса по Баренцу надежно определяется по крайней мере тремя характеристиками: широтой в 77° с. ш., расстоянием в 30 миль от Оранских островов и, наконец, положением на оси современного ледника Петерсена, каковым этот мыс был в прошлом. Можно, конечно, удивиться, что этот мыс выдавался на 12 км за современную береговую черту, но приведенные данные оспорить практически невозможно. Но и это не все, есть еще одна мера контроля: смена курса судов Баренца при обходе Большого Ледяного мыса, чтобы войти в залив Красивый. В современных условиях такой маневр выполнить невозможно. Стоило появиться в этих водах, чтобы убедиться в возможности подобного заключения, но обязательно с книгами–отчетами первопроходцев, большинству последователей которых было по разным причинам как–то недосуг выполнить эту работу.

Кстати, именно по Большому Ледяному мысу выдал свой прогноз В. А. Русанов, оправдавшийся уже в наше время: «При продолжительном уменьшении осадков и при повышении температуры когда–нибудь этот Ледяной мыс превратится в Ледяной залив». Чтобы убедиться в этом, достаточно на судне оказаться на траверсе современного ледника Петерсена, как это и видно с палубы нашего «Хмельницкого».

Картина побережья у северных пределов архипелага за бывшим заливом Красивый непривычная: ни гор, ни ледников. Низкое побережье постепенно повышается в глубь суши по направлению к Северной Ледниковой шапке, очертания которой на этот раз скрыты низкой облачностью. Общее впечатление от здешнего ландшафта: какая–то особенная, давящая своей безжизненностью пустынная монотонность, созерцание которой вызывает ощущение тяжести на душе. Почему–то ждешь, что природа отметит самый северный пункт архипелага достойным образом, а она, убрав великолепный ориентир, единственный в своем роде, каким был Большой Ледяной мыс, вместо него учредила в качестве такового ничем не примечательный мыс Карлсена, просто выступ побережья, также лишенный типичных признаков, но зато самый северный. Правда, в качестве дополнительного, второстепенного ориентира поблизости она бросила в море горсть Оранских островов, которые помогают сориентироваться на подходе к мысу Желания с запада. Вот мы пересекли меридиан мыса Карлсена, а картина побережья практически не изменилась.

Поднялись на верхнюю палубу, чтобы приготовиться к высадке на берег с западной стороны мыса, убедившись в наличии подходящего места и в отсутствии наката. Для моих спутников Платонова и Полякова эти места знакомы по прошлому году, они и приняли решение высаживаться на низменном перешейке против построек полярной станции, не дожидаясь, пока судно обогнет мыс Желания мористей или «голомя», как сказали бы поморы былых веков. Однако вблизи берега мы убедились, что зыбь создает небольшой, но неприятный накат, отмеченный полосой белой пены, и решили обходить этот примечательный во всех отношениях мыс также «голомя», прижимаясь к берегу и тем самым обгоняя судно на нашей дюральке.

Поморы называли этот мыс Доходы, по объяснению архангельского историка XVIII века члена–корреспондента Петербургской академии наук В. В. Крестинина, поскольку «далее сего носа… промышленники в Карское море за промыслом морских зверей далее не ездят». Убедился, насколько точен в своем описании Г. Я. Седов: «Мыс Желания кажется в виде обрывистого острова, так как он отделен от берега только низким перешейком». Для меня зрительно картина восстановилась как только мы обогнули мыс и оказались в бухте Поспелова, в которой «Зоя Космодемьянская» стояла на якоре в сумерках наступившей полярной ночи на исходе октября 1956 года, когда мы впервые ощутили (но еще не познали), почем фунт полярного лиха, хотя далеко не полной мерой. Узнаю и береговые обрыва с деревянным маяком над ним, и строения полярки в глубине бухты, неподалеку от которых мы высадились.

Тут–то и начались наши приключения, в которых мы потеряли несколько дней и едва не довели до инфаркта начальника нашего отряда, для которого на тот же срок мы в полной мере пропали без вести, поскольку радиосвязи с ним мы не имели. В тот момент, когда наша дюралька уткнулась в галечниковый пляж и мы обменялись первыми приветствиями с пришедшими нас встречать зимовщиками, «Хмельницкий» с буруном у форштевня как–то слишком резво направился к полярной станции, что привлекло внимание встречающих.

— Да он шибко прет к каменной банке, — вдруг заявил кто–то из полярников.

Мы дружно заорали и всевозможным прыжками и знаками постарались привлечь к себе внимание вахты, демонстрируя скрещенными рукам запретительный знак, но не тут–то было! Судно продолжало свой бег, не сбавляя хода. Этот бег завершился каким–то странным рывком и выбросом клубов дыма из короткой трубы. Когда мы пришли в себя от происходившего, то обнаружили, что корпус судна, неподвижно застывший на водной глади, несколько приподнялся, причем с отчетливым креном. Нам оставалось только срочно вернуться на судно, чтобы предложить свои услуги, в которых никто заведомо не нуждался. Правила хорошего экспедиционного тона помешали нам задать естественный вопрос «Как вам это удалось, ребята?» Правда, капитан нас заверил, что мы снимемся с первым приливом, в чем у нас возникли сомнения, поскольку это непредвиденное событие произошло в высокую воду. Нам оставалось только приняться за погрузку «затоваренной бочкотары», чтобы скрасить моральный урон от постигшего нас бедствия, оставаясь на положении беспомощных зрителей. Тем более что доставка на палубу неподвижного «Хмельницкого» полусотни пустых бочек не заняла слишком много времени, как и выгрузка горючего для полярки. Хорошо, что сухо и в трюмах, и в льялах, что свидетельствует об отсутствии повреждений корпуса. Записи из дневника лишь в небольшой степени отражают безотрадность событий тех дней.

«11.08.88. Туман, ветер, морось, часто не видно берега. На казанке завозят якорь, а затем подтягиваются к нему, работая брашпилем. Отчетливые толчки, скрежет, порой какие–то неожиданные броски. Без ощутимого результата… С палубы видно дно, легко различается его поверхность: скала с присыпкой из гальки и валунов, якорю уцепиться не за что. Желтые пропиленовые концы, плавающие на воде, поначалу воспринимаются необычно, тем более подобное вижу впервые.

12.08.88. Продолжаем заводить якорь, и уже успех: развернули корпус на 120°, корма явно на плаву. Погода тоже за нас, разъяснило, с берега отжимной ветер. По горизонту порой ледяные поля. Наконец–то около 22 часов стащили с камней и нос Приятно ощущать, как покачивается палуба под ногами… Судно готовят к переходу, пора, засиделись в полном смысле этого слова. Подобное, и так наглядно, впервые в моей морской практике».

В начале следующих суток мы наконец расстались с негостеприимным мысом Желания и где–то за Оранскими островами оказались в плотном тумане. Вдобавок стал встречаться битый лед вперемешку с айсбергами, так что судно стало то и дело менять курс, чтобы избежать ненужных встреч, полагаясь только на локатор. Похоже, из залива Иностранцева происходит очередное извержение айсбергов. Нечто подобное я уже видел на аэросъемке и снимках из космоса, когда прибрежное течение растаскивает их в прибрежной полосе наподобие гигантского факела. При отсутствии видимости все происходящее воспринимается словно в глубокой тайне и вместе с тем в высшей степени настолько реально, что требует особого непрерывного внимания. Почти по Киплингу: «малым вперед, как вел их лот, солнце в тумане все дни»… И времена, и техника другие, а ситуации остаются, и надо суметь найти выход из них.

Едва ли даже такой бывалый моряк, как Баренц, решился бы в такой ситуации продолжать плавание. Эта мысль возникла не случайно: где–то в этих местах он умер при возвращении со своей зимовки в Ледяной Гавани, проделав лишь первую сотню миль предстоящего пути. У меня нет сомнений в достоинствах капитана Якоба Гемскерка, но Баренца в экипаже еще и любили, а дождаться подобного среди забубенных головушек, какими были моряки XVI века, могла только незаурядная личность. Совсем не случайно его имя было особо выделено в тексте послания, оставленного на месте зимовки, помимо эпитетов в книге Де Фера типа «мудрый и опытный штурман» или суждения историка полярных исследований Ф. Гельвальда о том, что «Баренц был душой всего предприятия и фактическое руководство находилось в его в его руках». Мне жаль, что с карт исчезло название былого Мурманского моря, но, к счастью, оно досталось достойному человеку. В контексте исторических событий, похоже, голландцам повезло, всего в этом плавании и последующей зимовке они потеряли только пять человек из семнадцати. Возможно потому, что использовали пиво на хвойном сусле, обогащенное витамином С, предохраняющим от цинги. В любом случае Баренц оказался таким руководителем, что его руководство продолжало действовать после его смерти и в конечном итоге спасло большинство людей, доверившихся ему.

К лагерю на мысе Сахарова мы вернулись в первой половине дня 13 августа и, наученные горьким опытом, стали подальше от берега. Тут же бросаюсь к локатору, чтобы «привязать» фронты ледников Вёлькена и Мака. Судно слегка «водит» на якоре, но это уже мелочи после всех испытанных рабочих ситуаций. Тут же, в рубке, переношу полученные результаты на карту. Вывод: именно так и следует работать впредь при малейшей возможности, тем более что ради моих наблюдений постановка на якорь в большинстве случаев непозволительная роскошь. В лагере на берегу, к счастью, все в порядке, не считая того, что Ильин в связи с нашим исчезновением побывал в предынфарктном состоянии, особенно по своей привычке переживать все неприятности про себя, не вынося их на люди.

Растаял в серой дымке силуэт нашего логгера, мы собираемся в большой палатке, нашей походной кают–компании на рабочее совещание в попытке наверстать обозначившийся простой, поскольку деньки, отведенные по плану на наши мероприятия, уплывают со страшной силой и мы лишь работаем им вдогон. 15 августа выступаем вчетвером, чтобы организовать за ледником Вёлькена выносной лагерь, из которого собираемся приступить к съемочным маршрутам. Уходим под бравурную музыку непогоды: свист ветра в оттяжках, хлопанье брезента и шум наката, который не мог заглушить мелодичный перезвон ледяных обломков в полосе прибоя, пока мы шли вдоль берега. В лагере осталась Римма Федоровна продолжать свою охоту за граптолитами со своим верным оруженосцем Градусовым, призванным защищать ее от посягательств здешней вполне современной фауны, вроде той, с которой мы уже сталкивались в маршрутах с Поляковым.

Благополучно пересекли ледник Вёлькена и обосновались в местечке, для которого не нашли приличного определения: безобразные развалы мертвого льда, тут же за ними трещины, за палаткой скальные обрывы теряются в низких облаках, откуда временами раздается хохот топорков или морских попугаев. Видимо, где–то над нами находится птичий базар. Неслучайно поблизости на талом снегу валяются обломки яичной скорлупы, трупики птенцов и даже маленькая сайка (полярная тресочка), вытаявшая из–под снега. Кстати, снега на леднике значительно меньше, чем десять дней назад. Тем не менее, несмотря на описанное разнообразие, окружающая действительность сурова до предела. Даже ровного места под палатку нет, пришлось создавать его из относительно ровных каменных плиток. Попробуйте–ка еще отыскать их в скоплениях острых глыб морены, обильно сдобренных липкой грязью! Пока устраиваешься в спальном мешке, плоские камни под тобой с характерным постукиваньем шевелятся, приспосабливаясь к очертаниям тела Весьма достойное ложе для полярного как гляциолога, так и геолога!

Женя Платонов устроил побудку ровно в семь тридцать, хотя из–за тумана мы начали маршрут только в десять. Работаем двумя двойками, я с Платоновым и Ильин с Поляковым. Суть задания: выйти по леднику к заранее выбранным нунатакам, определить характер слагающих структур и их возраст, не считая определения самих слагающих пород. По возвращении предстоит состыковка полученных результатов обеих групп, чем займутся Ильин с Платоновым. Породы практически лишены органических остатков, и названия свит, воспринимаемые на слух, я ранее не встречал в литературе, поскольку парни оказались первопроходцами в своем деле. Дилетантов до сих пор волнует, кто первым вышел на те или иные белые пятна, поскольку они не подозревают, что главным направлением в науке давно стал природный процесс Тем не менее и я попытался представить, где мы оказались: где–то севернее в десятке километров маршрутов геолога Пустовалова и топографа Кураева в 1933 году, впервые составивших геологическую карту этих мест. Еще в двадцати километрах южнее чуть раньше пронесся на аэросанях МЛ1 Ермолаев, не обнаруживший на ледниковом покрове фирна и тем озадачивший мировую науку.

Платонов начал свою работу с мелких нунатаков, расположенных западнее, а затем мы перешли к ближайшим склонам нунатака с отметкой 734, чтобы сомкнуть свои съемки со съемками Ильина и Полякова. По леднику передвигаемся только связавшись — модель общества, которое в стремлении выжить готово поступиться свободой индивидуумов. В нашем положении это оправдано, поскольку снег и фирн скрывали большую часть трещин. Обошлось без провалов. Наш маршрут на карте походил на замкнутый треугольник, что позволило проконтролировать результаты барометрического нивелирования, причем необычные: повсеместно равномерное снижение ледниковой поверхности метров на сто. Первый настоящий рабочий маршрут по леднику, которым я удовлетворен.

На следующий день, 17 августа, Платонов и я вышли на работу в верховьях ледника Мака, а наши товарищи из лагеря вдоль скальных обрывов направились к морю. Вышли пораньше, чтобы использовать плотный наст, который становился непрочным после полудня. Погода стояла превосходная, сплошное море солнечного света, и на пути к ближайшему нунатаку мы не встретили ни одной трещины. Такое начало настроило нас на лирический лад, а плотный обеденный пере–кус (во все маршруты мы брали с собой примус «Шмель») способствовал безмятежному настроению. А зря…

Обработав дальние нунатаки, мы тронулись по залитому солнцем правому борту по направлению к морю. Плоский горный массив (тот, что на старых картах назывался горой Мака), за которым размещался лагерь, был обращен к нам своими обрывами, совершенно лишенными солнечного освещения, что по контрасту производило мрачное впечатление. Окрестный ландшафт словно запугивал, но мы решили продолжать работу. Даже когда за поворотом обозначилась зона рваного льда, мы думали, что легко обойдем ее выше по склону. Мы так и поступили, но несколько дальше нарвались на крутые участки мертвого льда, покрытого липкой грязью. Это уже было по–настоящему опасно, и поэтому, выбрав слабину у страховочной веревки, мы осторожно продолжили движение вперед. Уклоны под нашими подошвами становились все круче и круче, впереди обозначился кусок непросматриваемого пространства, где могло случиться все, что угодно. Малейшая ошибка на этом неприятном участке могла обойтись слишком дорого, и мы решили, вернувшись немного назад, поискать обходной путь. Он проходил по сплошному ледяному крошеву, причем приходилось выбирать снежные мосты, предварительно просмотрев их со стороны. В наиболее подозрительных местах не стеснялись ложиться на живот и ползти по–пластунски. Иногда, загнав ледоруб в фирн, подтягивались к нему на руках. Это была нервная работа, причем основные силы тратились на страховку и меры безопасности. Весьма безотрадное местечко… Когда мы частично прошли, а частично проползли участки проклятого ледяного крошева, то увидали место, от которого повернули назад. Под ним шел невысокий обрыв, уводивший в трещину шириной в несколько метров. Сил порадоваться собственной предусмотрительности уже не оставалось…

Спустя час ситуация повторилась, словно по дурному сценарию, написанному заранее. А потом еще и в третий раз! Тогда мы решили больше не испытывать судьбу. Мы сделали все что смогли, и наш маршрут совсем не был безрезультатным, но степень риска подошла к опасной черте. К тому же стало ясно, что участок, который на этот раз оказался нам не по зубам, легко взять с моря.

Возвращение в лагерь прошло вполне благополучно. Выслушали за ужином рассказы товарищей, удивительно напоминавшие наши собственные приключения. Перед сном, предаваясь воспоминаниям о ледниках в других местах Арктики, единодушно пришли к выводу, что хуже новоземельских не бывает. А чего еще можно ожидать при прорыве мощного ледяною потока через горную цепь? Просто на Новой Земле, как на Новой Земле! Никто тебя сюда не звал, ты же сам выбрал ее, и нечего скулить, а тем более хвастаться. В конце концов ты доброволец на этой чертовой полярной службе в отряде полевиков экстра–класса.

19 августа мы с Женей выходим на очередные «выселки» у ледника Рыкачева. Что–то нас ожидает на этот раз? Воспоминания о похождениях на леднике Мака еще не улеглись, но ограниченность во времени диктует свое. В процессе постановки палатки убедились, что Арктика способна на мелкие пакости. Только установили ее, тут лее ветер сменился на противоположный, и палатка, надутая ветром, стала напоминать аэростат, сделав даже попытку вспорхнуть в небеса. Кое–как утихомирив ее, с высоты положения постарались оценить предстоящий маршрут, благо цель похода в поле зрения. Это даже не нунатаки, а плоские выходы коренных пород в среднем течении ледника Рыкачева, который здесь достигает ширины до 15 километров. Определенно ледникам Новой Земли не откажешь в масштабности, в чем я убедился много лет назад, и все же не перестаю удивляться и теперь.

Наутро все тот же сильный ветер, временами бурный. На небе — стаи хищных с зализанными краями чечевицеобразных облаков, признак формирования боры. Снег заметно подтаял, трещины на леднике распознаются хорошо и, к счастью, их немного. Платонов довольно легко обнаружил на выходах пород контакты оленинской и менделеевской свит по характерной диабазовой дайке, шву магматических пород. Мой дотошный и въедливый напарник заносит результаты наблюдений в полевой дневник, причем без помарок шариковой ручкой, что для меня внове. Меня учили делать это только карандашом во избежание гибели записей при попадании в воду, что на практике может случиться сплошь и рядом. Пока Платонов делает записи, я по–своему осваиваю окружающий ландшафт отесанных ледником бараньих лбов из глинистых сланцев. Вертикальный кливаж в сочетании с обильной сыпью мелких кристалликов пироита создает прихотливый рисунок на поверхности этих скал. Часто эта поверхность словно коричневая от загара, поскольку гидроокислы железа вносят свой вклад в здешнюю палитру. Ледник недавно ушел из этих мест, полоса коренных пород с края на контакте со льдом вообще лишена признаков лишайниковой растительности, и только поодаль от кромки льда появляются какие–то мелкие черные пятна этой, с позволения сказать, растительности, сменяющиеся к центру вполне благополучными оранжевыми скоплениями.

При возвращении в лагерь Новая Земля накрыла нас не то сильным ветром, не то ураганом или просто взбесившимся ветром, приготовив лично для меня нечто новенькое, хотя я по наивности посчитал, что уже этому архипелагу невозможно меня удивить чем–либо. Поначалу мне показались странными валики талого снега на поверхности снежных болот, образуемые ветром, а затем я удивился странному постукиванию по капюшону, в который старательно прятал свою физиономию от режущего ветра. Потом мое внимание привлекла какая–то размытая поверхность, особенно на склонах. Кое–как выпростав наружу свою физиономию, я неожиданно получил целый ряд чувствительных ударов по коже несущимся фирном. Настоящая фирновая поземка производила весьма чувствительный массаж «морды лица», кожа которой к концу полевого сезона, казалось, приобретает стойкость голенищ кирзового сапога. Однако! Поскольку мы пересекали ветровой поток поперек, указанный массаж достался лишь наветренной половине наших лиц. Не помню подобного по опыту МГГ 1957–1959 годов. Воистину, век живи — век учись, в Арктике все равно не соскучишься! Как не вспомнить Киплинга: «Что за женщина была, господи, прости ей! Не добра и не мила, но краса ее влекла дьявольскою силой!..

Из других впечатлений от похода с Женей. Выяснилось, что мы по–разному ходим по леднику. Женя строго и очень умело выдерживает азимут (многим моим коллегам после университета у него бы поучиться!) в своем стремлении не уклониться ни на градус, смело перепрыгивая при этом через трещины. Увы, в силу возраста я не могу позволить подобной роскоши и предпочитаю, выдерживая лишь генеральное направление, передвигаться по ледяным блокам между трещинами. Такая разница сказывается, лишь когда идешь в связке направляющим. Ничего, походим, привыкнем. Еще одна особенность ленинградцев: Ильин приучил их пользоваться альпинистскими кошками сплошь и рядом, тогда как я этим спецсредством пользуюсь в исключительных случаях. Все это мелочи разной полевой практики, в целом наш опыт примерно одинаков, одного уровня. Определенно я получаю удовольствие от работы с этими ребятами, несмотря на некоторое физическое напряжение в связи с необходимостью укладываться в жесткие временные рамки. Уже 22 августа мы вернулись в базовый лагерь на мысе Сахарова, где узнали много нового.

20 августа Соболевская, поднявшись на плато, угодила под удары того самого ветра, который удивил нас фирновой поземкой во время боры на леднике Рыкачева. Удивительная избирательность у этого ветра в одних и тех же условиях. Разница в расстоянии всего два–три километра, а она или есть, или нет, хотя и не в описанном случае. Римма Федоровна едва не повергла слушателей решительным заявлением в адрес своего телохранителя на грани обвинения:

— Во вчерашнем маршруте Градусов меня едва не убил!

Только спустя минуту Ильин официальным голосом поинтересовался:

— Каким же образом?

— Вы представляете, — заявила Римма Федоровна, — он залил в термос холодный чай!

Слушатели едва не оцепенели от такого утонченного злодеяния, согласившись, однако, что в наше просвещенное время накануне наступления светлого будущего уровень злодейства, очевидно, существенно понизился.

23 августа на лагерь обрушился жестокий шторм, к счастью, продолжавшийся недолго. Поэтому мы успели с доделками в правой нижней части ледника Мака, куда нас не пустили трещины, причем действовали, как и намеревались, с моря. Понял, почему Женю не всегда устраивает подобный вариант: мотор «Привет», которым его снабдили, создан для пресной воды, и на море частенько начинает барахлить. Подняли среди морен очередного белого медведя, который предпочел ретироваться, не доставив нам хлопот. С окончанием работ в заливе Легдзина оставалось спокойно дожидаться судна, обрабатывая полученные в поле наблюдения, которыми за истекшие три недели я вполне удовлетворен, больше уделяя контролю в будущем.

Определенно, при возможности следует убедиться в правильности определений положения фронтов ледников по радиолокатору. Пока это сделано лишь для ледников Вёлькена и Мака. Это тем более необходимо, что выполняется впервые и скепсис потенциальных оппонентов просто неизбежен. Надо шире использовать старые карты на район предстоящих исследований, включая Петерманна, по результатам морских съемок норвежских промышленников 1870–х годов, съемки Седова 1913 года, несмотря на все присущие им недостатки, уже по той причине, что у них есть и свои достоинства Несомненно, совсем не случайно ни Баренц, ни норвежцы не обнаружили залива Иностранцева, а с другой стороны — зафиксировали выдвижение в море Большого Ледяного мыса, судя по прокладке курсов вплотную к фронтальным обрывам этих ледников. Но убедиться в этом можно только непосредственно на местности. В этом медвежьем углу Новой Земли можно ожидать чего угодно, и поэтому я к перспективе посещения этих мест отношусь одновременно с интересом и определенной тревогой в части ожидаемых результатов.

Одновременно осваиваю новый для меня полевой сленг геологов–ленинградцев, образный и часто неожиданный. Если происхождение слова «табориться» понятно, то откуда взялся термин «бутер» для полевого шмотья в совокупности? Зато такие словосочетания, как «нахвататься зайчиков» (схватить снежную слепоту), «давить холостяка» (идти маршрутом без наблюдений) или «пускать пар» (потеть на подъеме под непосильным грузом), вероятно, повеселили бы любителей русской словесности и профессиональных филологов, если бы они оказались среди нас.

В пять утра 25 августа, мучаясь в сальном мешке от бессонницы, я услышал равномерные вздохи судового движка. Минут через пятнадцать донесся грохот якорной цепи и всплеск якоря, плюхнувшегося в воду. Распорядок в нашем лагере не был нарушен, его обитатели знали себе цену. И только в семь тридцать голос человека с Большой земли осторожно поинтересовался:

— Как бичевали, ребята?..

Наконец–то расстались с мысом Сахарова, тем более что нас ожидали в ближайшем будущем новые интересные перспективы. Одновременно выяснились причины задержки «Хмельницкого»: в те дни, когда бора бомбардировала нас фирном на леднике Рыкачева, а работяга Градусов пытался злодейски сорвать программу поисков граптолитов на берегах залива Легдзина, судно отстаивалось от шторма под защитой острова Междушарский чуть ли не в тысяче километров южнее. Теперь нам предстоит высаживаться на мысе Визе в самом центре карты Седова.

Однако на самом деле нам предстоял более сложный вариант. На мысе Визе пока останется Соболевская с Градусовым в оборудованном лагере, а остальным предстоит отправиться в Гавань Мака и работать на ее берегах, загадочное и редко посещаемое место на Новой Земле. Считается, что его открыли норвежские промышленники в XIX веке. Думаю, все же первенство принадлежит Баренцу, в судовом журнале которого 27 июля 1594 года отмечено: «Пришли к большому заливу», который показан так же на отчетной карте под названием Святой Анны или Гавани Мака, присутствующей на современной карте.

На переходе фиксирую положение фронтов ледников Анучина и Воейкова. Удалось подсечь и положение ледника Броунова в самом куту Гавани Мака. Благополучно разгрузились на мысе Визе, благо не было волнения, а поставили лагерь, но на судно пришлось возвращаться на веслах. Мотор оправдал опасения Жени Платонова, который у нас не только главный кок, но и старший механик, а точнее и швец, и жнец, только что не на дуде игрец… Заснеженные горы и ледники на побережье в свете низкого солнца выглядели удивительно гармонично и успокаивающе, а силуэт судна на фоне багровых и розовых закатных красок прорисовывался до мельчайших деталей. На подходах к Гавани Мака угодили в полосу айсбергов, наподобие той, в которую врезались, возвращаясь с мыса Желания, но на этот раз в условиях отменной видимости, получив сильное впечатление в окружении синих глыб всех форм и размеров, когда дальний горизонт своими очертаниями напоминал щербатую пилу в бело–синих оттенках. Успешно прошли и айсберги, и ледяное крошево на воде, чтобы стать на якорь у восточных берегов гавани. Тут же приступаю к засечкам по локатору.

Закончив наблюдения, можно оценить окрестные пейзажи, пока с палубы. Совсем иная картина, чем на мысе Сахарова. Высоченные берега здесь образуют каменный коридор, который на юге запирается фронтом ледника Броунова, даже на расстоянии его бугристая неровная поверхность удивляет и настораживает массой трещин, видимо, делая ледник недоступным для посещения. Завтра предстоит с ним знакомство вплотную, а пока стоит посетить судовой душ. Какое все–таки блаженство горячая вода для полевика, лишенного ее длительное время.

Солнце не спеша ползет по небосводу совсем низко над горами и ледниками, когда мы с Женей на следующий день отправляемся к леднику Броунова по восточному берегу Гавани Мака Изнутри гавань фантастически красива Солнечный свет заливает противоположный берег фьорда и сразу же возникает пиршество, разгул красок, в котором участвуют рыжие и серые каменные стены высотой в сотни метров, нагромождения заснеженных пиков, голубизна моря с множеством бирюзовых айсбергов и даже редкие пятна сочной зелени у берега. Эту гамму дополняют желтые полоски островов Гольфстрим у самого горизонта. И каким–то одиноким и нездешним выглядит наш кораблик на фоне этого великолепия.

Крутой высокий берег, вдоль которого мы пробираемся в глубь фьорда, наоборот, лишен солнечного освещения, что по контрасту создает в меру мрачное впечатление. Каменистые россыпи чередуются с моренами, поросшими какими–то необычными кустистыми лишайниками, напоминающими настоящие лопухи. В дождь по ним не пройти, поскользнешься и свалишься в море. На горных гребнях проектируются на небосвод какие–то каменные химеры. Кажется, они подстерегают нас на нашем пути в ожидании неверного шага. Женя то и дело замеряет горным компасом элементы залегания слагающих пород, явно столкнувшись с какой–то непростой ситуацией. Постепенно убеждаемся, что лучший путь все же у уреза воды. Спускаемся к морю, и сразу темп движения возрастает.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.