11

11

Сумасшедший марш, а точнее — своеобразное восхождение. Крутизна обрывистого склона. Поперек тропы положены почти неотесанные стволы и жерди. Головоломное путешествие!.. Над горами воют самолеты. Товарищи охотно подогнали бы меня, чтобы ускорить наше восхождение, но это рискованно. Еще неизвестно, что опаснее: воздушное нападение или балансирование на узкой тропе, справа от которой — бездонная пропасть. Отираю со лба обильный пот и с облегчением чувствую под ногами ровный скалистый грунт. Уже слышен мерный рокот работающих машин.

«Текстильная фабрика». Это название, когда я была тут в прошлый раз, звучало слишком пышно и как бы «на вырост». То был только зародыш, начало этой фабрики — несколько старых машин, приводимых в движение «ножной» и «ручной» энергией. Сейчас утроилось количество рабочих: их стало более трехсот, преимущественно женщин, как и везде на таких предприятиях… Подземные помещения и коридоры шагнули далеко в глубь гор. Для людей и машин стало значительно больше места, чем раньше. К счастью, гроты теперь абсолютно сухие, шум текущей воды больше не надоедает людям, не мучает их, сырость не портит ни машин, ни сырья… Вторая неожиданность — электричество! Прежде его не было. Работают две мощные динамо-машины: одна из Советского Союза, вторая — польская, из Кракова. Сырье также поступает из-за границы. Рабочие кадры — местные жители. Большинство — молодежь. Средний возраст рабочих — 20 лет.

Мелькают нити, наматываемые на шпули. Прядильный и ткацкий цехи работают с полной нагрузкой. За 1970 год выпущено около 100 тысяч метров разных тканей, прежде всего поплина, крайне необходимого для армии: из него шьют форму бойцам Патет Лао. Нужен он и населению.

При фабрике создан трикотажный цех, есть белошвейная мастерская. Еще одна приятная новость: фабрика организовала выпуск специальной ткани «фроттэ». Полотенца из этой ткани, привязанные к поясу, составляют в Лаосе и Вьетнаме обязательный предмет экипировки каждого солдата и кадрового работника. На фабрике теперь работает 40 учеников. После выпуска они разъедутся по всем провинциям освобожденных зон.

Любопытно, что в 1967 году тут была только одна медсестра. Теперь их три и есть даже врач. И еще один сюрприз: молодой врач Сихо Баннавонг приветствует меня на…хорошем польском языке! Оказывается, он закончил медицинский институт в Варшаве, несколько лет жил в студенческом городке на Елонках. Очень просит, чтобы я передала привет его польским друзьям. Сихо Баннавонг говорит, что не видел Вьентьяна с 1959 года:

— Наша семья состояла из восьми человек. Родился я в деревне недалеко от Вьентьяна. Мой отец — крестьянин, давно уже принимавший участие в революционном движении. Был арестован в шестидесятом году, и с того времени никаких вестей о нем нет. Мать вместе со мной ушла в освобожденные зоны. Теперь часть семьи здесь, а часть — там, за линией фронта.

Жена Сихо Баннавонга работает в посольстве Лаоса в Ханое. Двое детей: девятимесячная дочурка и 10-летний сын. Девочка находится у матери, а сын — в «лесной школе», в нескольких десятках километров от фабрики. С женой и детьми врач Баннавонг видится очень редко.

Доктор рассказывает мне о лечении больных, о профилактических мероприятиях, о защитных прививках, о пропаганде в области санитарии и гигиены…

— Когда мои друзья в Польше спросили меня, вернусь ли я во Вьентьян, я твердо ответил им: нет! Теперь мое место в освобожденных зонах, где продолжается борьба.

Баннавонг привык к жизни в трудных военных условиях. Научился работать, несмотря на нехватку медикаментов, с ржавеющими от сырости инструментами. Он научился побеждать болезни, совершенно неизвестные в Европе, — даже в институте ему ничего не могли сказать о них.

Воздушный налет застал нас врасплох, когда мы находились на середине «лестничной» тропы… Надо сохранить присутствие духа, чтобы не поддаться страху и не наделать глупостей. Офицер охраны приказывает: спокойно спускаться вниз, не обращать внимания на самолеты и на трещащие под ногами «ступени», по возможности скорее идти к спасительному гроту… Я уже перестала считать машины и ставить торопливые черточки на палке — чересчур много разрывов раздается вблизи. Опасность слишком очевидна, чтобы придавать ей какое-то особое значение… Обойдется!

Поля, огороженные бамбуковыми жердями. Сделано это для защиты от лесного зверья, любящего полакомиться бататами и молодыми побегами риса. Несколько раз перелезаем через изгороди. Цель нашего сегодняшнего похода — кузница. С того времени, как я была здесь, изменилось многое. Разумеется, к лучшему. Сейчас эту кузницу можно смело назвать механической мастерской. Делают здесь кайла, мотыги, сохи, молотки, котлы, посуду. Средний возраст работающих — 22 года. Самую тяжелую бомбардировку кузница пережила еще три с половиной года назад — в 1967-м. Но «хыа бинь Америка» часто появляются тут и по сей день: бомбят, обстреливают из пулеметов…

Машины. Среди них вижу наши польские «перуны», выпускаемые заводом сварочных машин «Варшава». Подземные цехи, склады сырья, готовая продукция — все как полагается. Но меня прежде всего интересуют люди, в основном те, за плечами которых четверть века труда, войны и освободительной борьбы. Люди окружают меня тесным кругом, когда начинается общее собрание, созванное в одном из самых больших гротов. Кажется, это последнее собрание на моем пути…

Крестьянские лица, дружеские улыбки. Крепкие руки, одинаково ловко владеющие молотом и винтовкой. Сегодняшние рабочие, вчерашние крестьяне и солдаты (впрочем, разве они не остались солдатами?) вспоминают свое прошлое. Они говорят о нем простыми, суровыми словами, часто немного нескладно, но искренне и без рисовки.

В ходе этой беседы с рабочими я часто слышу знакомое слово «садет» — принц. Товарищ Мана, директор мастерской, спрашивает меня: видела ли я принца? Вместо ответа я вынимаю из целлофана фото Суфанувонга с его дарственной надписью. Все жадно тянутся к снимку. Из разговоров мне становится ясно, что «садет» для этих людей — очень знакомый, близкий человек. Мана говорит о нем без фамильярности, но с оттенком некоторой сентиментальности. Это меня интригует, я исподволь расспрашиваю директора. И вот что он мне рассказал:

— Я участвую в революционном движении уже двадцать пять лет, так же как и большинство тут присутствующих. Трижды я подвергался аресту, сидел в тюрьмах. Сначала, в сорок пятом, в Чампассаке, а через два года в Бангкоке — уже у таиландцев. В пятьдесят восьмом году арестовали «свои» — то есть вьентьянцы, которые были хуже чужих. В третий раз меня заперли в одиночку во Вьентьяне. Через два месяца там же оказался и принц Суфанувонг, а вместе с ним и другие руководители патриотического движения. Всем нам грозила смерть. Казалось, что опа просто неизбежна…

— Эта история мне знакома! — вмешиваюсь я.

— Да?.. Ну, принц, полковник Сингкапо, известный вам Сисана Сисан, — все хотели быть с нами, арестованными раньше их. В конце концов мы добились этого. Тюремщики сказали: «Все равно этим чертям один конец, пусть попоют сообща, интереснее будет!» А нам только того и надо было: в коллективе всегда легче и можно что-нибудь придумать… Особенно, когда с нами были такие люди, как принц и его соратники — образованные, умные, дальновидные. Ну, и мы, конечно, пригодились: ведь недаром у нас был немалый опыт борьбы… Полковник Сингкапо умел разговаривать с людьми, ох, и умел! — с восхищением подчеркивает мой собеседник. — Не зря он столько лет был учителем. Ну а наш принц мудр, очень мудр — умеет найти дорогу к сердцу человека… Словом, нам удалось бежать. А надо вам сказать, что к этому времени принц с товарищами просидели в тюрьме около десяти месяцев, а я — два года… Что было потом? Вы же знаете, как нас встретило население — общий, неописуемый восторг! А через несколько дней Сисана Сисан по радиостанции Патет Лао объявил народу, что принц и все руководители Патриотического фронта благополучно вырвались из лап врага, что они живы и находятся в освобожденных зонах, а также что принц вновь стал во главе всенародной борьбы…

Я записываю рассказ Маны, а сама думаю о том, что с того памятного дня прошло уже более 12 лет, но Лаос так и не познал мира: год 1971-й принес лаосскому народу еще более жестокую интервенцию Соединенных Штатов… Когда же конец? Очнется ли, спохватится ли «средний американец», поймет ли, в какую пропасть его завели?!

— Дорогая Моника! — говорит на прощание Мана. — Мы надеемся, что ты объективно расскажешь в Европе о нашей жизни и борьбе, о героизме наших людей и зверствах американских империалистов… Мы надеемся, что ты снова приедешь к нам, если и на этот раз не устрашили тебя «хыа бинь Америка». Ждем тебя!

Мне жаль расставаться с лаосскими друзьями, которые так сердечно принимали меня, делились со мной своими радостями и заботами, мечтами о будущем и тревогами нынешнего дня… Они остаются в кругу опасностей и таящейся на каждом шагу смерти. Увижу ли я их снова?.. Кто знает! Но я жажду новой встречи и буду всеми силами стараться приехать сюда еще раз…

А пока я должна тщательно упаковать все, что мне удалось собрать, — фото, записи, пленки, различные предметы, вещественные доказательства. Надо спешить: европейские читатели ждут правдивых сообщений о положении в Лаосе. Я обязана рассказать о войне, которая уже перестала быть «неведомым фронтом». О ней нужно говорить во весь голос, чтобы разоблачить жестокость и геноцид американской империалистической политики в Юго-Восточной Азии. Надо рассказать правду о небывалом героизме, стойкости и мужестве лаосского народа.