Вторая жатва

Вторая жатва

Ночь в переполненной до отказа машине. Все пассажиры спят сном праведников, хотя газик то и дело подскакивает на выбоинах и неровностях дороги. Сидя спит Богдан, прижимая к себе свою драгоценную кинокамеру. Спят Кхам Фой и Дуан. Заснула и Нанг Кхам Ла. Она очень плохо переносит езду на автомашине, но и ее сморил сои — после солидной дозы польского «авиамарина», который я дала ей перед выездом. Бодрствуют только шофер и, как обычно, я. Но вот сильный подскок, и Си Мон просыпается. Зевая, спрашивает:

— Который час?

— Скоро два, — не без труда разглядев цифры на часах, отвечаю я. — Далеко еще?

Длинный и сладкий зевок.

— Надо бороться… любой ценой… с сопливостью… Так же, как с врагом… э-э-э…

Не докончив своей тирады, Си Мон засыпает. Голова его склоняется на грудь, я слышу равномерное дыхание. Нет никакого смысла мучить его вопросами.

Погружаясь в чуткую, то и дело прерываемую дремоту, я где-то около половины третьего ночи вдруг просыпаюсь. Наш газик внезапно остановился. Вокруг машины раздаются голоса. Мы приехали в селение Л., где нам предстоит задержаться на два дня.

Из темноты появляются еле различимые фигуры людей. Их становится все больше и больше — мужчин и женщин. Замечаю, что все они вооружены винтовками. Это «партизанская деревня», не раз атакованная врагом. Крестьяне окружили машину, дружески жмут нам руки, восклицают традиционное «Сабайди!». Сыплются вопросы:

— Как вы себя чувствуете?

— Не мешали ли вам в пути самолеты?

— Очень устали?

— Ночлег вам приготовлен. Хотите спать?

Кто-то хватает у нас из рук багаж. Кто-то показывает дорогу, на миг включая электрический фонарик. Сегодня мы будем ночевать не в гроте, а на земле. Хижина на сваях. Под ногами пружинит бамбуковый пол. Кружка терпкого чая, разостланное одеяло. Ни у кого из нас уже нет сил развешивать противомоскитные сетки. Не открывая слипающихся от усталости глаз, Богдан выпивает несколько глотков ароматного чая и мгновенно засыпает. Я выскальзываю на минутку из хижины и, напрягая зрение, боясь пользоваться фонариком, ищу «тихое местечко»…

Если бы Кхам Ла была рядом со мной, она наверняка догадалась бы, что я ищу. Мы с ней уже научились «говорить» друг с другом при помощи жестов. Но, измученная непривычно долгой ездой на газике, она спит теперь как убитая.

Возле хижины все еще снуют люди. Кто-то появляется из мрака и показывает мне направление. Двигаюсь в темноту и вдруг замечаю, что я… не одна! Слышу за собой тихие шаги, оглядываюсь и с изумлением различаю, что вслед за мной идут три вооруженные женщины! Останавливаюсь, красноречивыми жестами умоляю их оставить меня одну… Как об стенку горох! Не понимают или не хотят понять? Стоит мне остановиться, останавливаются и они. Я делаю шаг вперед — они за мной! Волей-неволей я смиряюсь с присутствием такого «эскорта». Женщины сопровождают меня до самого «санитарного уголка», прикрытого плетенкой из тонких бамбуковых прутьев. Они «стоят на посту» и терпеливо ждут меня, затем опять эскортируют до хижины…

Хорошо выспавшись, мы встали около восьми часов утра. Богдан выглядывает наружу, откинув кусок брезента, которым прикрыто отверстие в стене.

— Послушай, Моника! — вдруг тихо говорит он. — Вроде бы ты ночью выходила куда-то… Можешь показать мне, где находится это место?

— Возле нашей хижины увидишь кухню, за ней тропинку. Пойдешь налево, к зарослям, там увидишь плетеную загородку… Только не думай, что будешь там один!

— Как так?!

Я рассказываю ему о моем ночном «эскорте». Богдан легкомысленно машет рукой и слезает по стремянке вниз. Не проходит и минуты, как он, словно ошпаренный, покрасневший, как девчонка, поспешно взбирается обратно. Я не могу удержаться: хохот валит меня на циновку. Слышу его просьбу, обращенную к Си Мону и Кхам Фою:

— Дорогие друзья! Объясните, пожалуйста, вашим землякам, что есть такие места, где человеку надо хотя бы на минутку остаться одному…

Оказывается, едва только он двинулся в указанном мною направлении, как из-за угла выскочили два рослых усатых партизана с автоматами. Они хотели было сопровождать Богдана до «заветного» места, но он тут же позорно бежал…

После разговора с партизанами Си Мон предупреждает нас:

— Если вы не хотите, чтобы вас «туда» сопровождали, пи в коем случае не сходите с тропинки.

Мы клянемся ему, что будем строго придерживаться тропинки и не сходить с нее даже на сантиметр. По правде говоря, нам не очень-то ясно, зачем это надо и какая такая опасность может грозить нам, если мы собьемся с дороги? Но через полчаса нам становятся понятны опасения лаосских товарищей. Да, действительно нельзя сходить с тропы, пробитой в зарослях: кто не знает этого, тот легко может нарваться на неприятность. Повсюду здесь — среди кустов и просто в траве — расставлены ловушки, западни, на дне которых лежат доски с торчащими вверх гвоздями и отравленными ядом колышками. Такие «ямочки» называются здесь кхоум хоуак…

Моя поездка по Лаосу закончилась бы преждевременно и весьма трагически, если бы я пошла одна и нечаянно наступила бы на искусно сделанную ловушку, состоящую из лиан и отравленных страшным ядом стрел. Один неосторожный шаг — и «будь здоров на том свете!», как говорят у нас в Польше: отравленная стрела хао мгновенно впилась бы мне в живот или в шею. Брр!.. Яд, которым смазаны эти колышки и стрелы, действует мгновенно и безотказно. Против такого яда европейская медицина и фармакология пока еще не изобрели противоядия.

Третий вид ловушек, кха тан хине, применяется очень часто, особенно на пересеченной местности и на склонах гор. При помощи длинных лиан вызывают искусственный обвал и осыпают противника градом летящих с огромной скоростью скальных обломков и камней.

^{Партизаны готовят для врага ловушку из отравленных ядом стрел}

Вы можете усмехнуться и сказать, что все это — примитивные средства борьбы и обороны. Да, конечно. Но это примитивное оружие находится в руках умело пользующихся им людей, которым на их родной земле благоприятствует решительно все — климат, растительность, местность. Отважный и свободолюбивый народ, используя свои примитивные средства борьбы, успешно борется с превосходящими силами заокеанских агрессоров и остается непокоренным.

Жители селения, где мы остановились, на протяжении многих лет защищались от карательных и «усмирительных» экспедиций еще во время колониального владычества французов. И сейчас люди каждый день выходят на работу в поле с неразлучной винтовкой. Следы бомбежек видны тут на каждом шагу.

При ярком дневном свете мы внимательно осматриваем окрестности. Хижины на сваях построены так, что целиком находятся иод сенью деревьев и почти незаметны для самолетов. Местность предгорная: по пологим склонам холмов стелется туман. На отдаленных горах видны столбы дыма: там выжигают лес и готовят землю под вспашку. На сырых участках в обширных долинах зеленеют нежные ростки молодого риса…

Но «обезьяньему мостику» переходим на другой берег речки и оказываемся на рисовых полях. Идем по гребням оградительных валов. Грунт такой скользкий, что я хочу снять сандалии и идти босиком. С помощью Си Мона хозяин той хижины, где мы ночевали, Сиванхуопг предупреждает:

— Здесь, в мелководье, полно всяких пиявок. Остерегайтесь, будьте внимательны!

На полях зеленеет молодая рассада. Ранней весной с полей был убран урожай риса, посаженного еще осенью, а в ноябре предстоит новая жатва. Мы слушаем рассказ сопровождающих нас товарищей о неимоверно трудной борьбе, которую пришлось вести крестьянам, чтобы заставить землю давать два урожая в год. Тяжело было обрабатывать неподатливую горную почву, но не легче было преодолеть и глубоко укоренившиеся навыки и предрассудки. Так что перед кадровыми работниками Патриотического фронта стояла двойная задача: заставить землю давать более высокий урожай, да еще дважды в год, а также убедить мостное население не бояться «гнева богов» за нарушение древних обычаев.

— Наши крестьяне обычно недоедали значительную часть года, — говорит Тхао Фенг, кадровый работник из Самнеа, отлично разбирающийся в сельских делах. — Они не раз страдали от голода, но свято верили в то, что нельзя дважды пахать землю, нарушать ее покой и гневить спящих в ней демонов. Издавна, можно сказать испокон веков, урожай тут собирали только один раз в год, в период дождей. Люди считали, что, если они выйдут на поле в сухой период, духи, опекающие землю, разгневаются и не дадут влаги в период дождей и тогда засуха погубит поля. Трудно, ох как трудно было разъяснить крестьянам, что надо попытаться собрать второй урожай!..

По полям снуют небольшие группы крестьян. Быстрая и оживленная Нанг Кхам Ла, совсем оправившаяся после трудной ночной поездки, присоединяется к крестьянам. То же самое делают Си Мон и Кхам Фой. Я не без удивления смотрю, как ловко пикируют они рисовую рассаду.

— Как это вам удается работать не хуже крестьян? — спрашиваю у Кхам Фоя.

Он отбрасывает со лба непокорную прядку волос, распрямляет усталые плечи и с улыбкой отвечает:

— Видите ли, все мы, кадровые работники Нео Лао Хаксат, прошли специальную сельскохозяйственную подготовку. Кто-то должен же был на собственном примере доказать крестьянам, что злые духи не наказывают тех, кто нарушает покой земли. Когда люди убедились, что земля вовсе не гневается и что от нее можно получить больше риса, чем прежде, градом посыпались просьбы прислать опытных работников, которые покажут, как выращивать второй урожай риса и как обводнять поля.

— Правда, пока что у нас нет излишков риса, — вступает в разговор Сиванхуонг, — по мы умеем выращивать маниоку и такие овощи, которых у нас раньше почти не знали. Так что мы теперь не голодаем. К тому же за это время мы научились сушить и сохранять овощи.

…Ранним утром я иду вместе с несколькими женщинами к реке. Кхам Ла и две девушки из ночного «эскорта», которые по-прежнему сопровождают меня, сбрасывают одежду и с удовольствием прыгают в воду. Река быстрая, я не рискую плавать и стою в воде почти у самого берега. Стираю запасную смену белья и радуюсь, что в этой холодной реке нет отвратительных пиявок. Третья женщина из моей охраны — ее зовут Тхао Фом — сидит на берегу и смотрит на купающихся, не выпуская винтовки из рук. В ответ на пригласительный жест Кхам Ла, которая плавает как рыба, Тхао Фом отрицательно качает головой. Затем, показывая на винтовку и на небо, говорит:

— Хыа бинь Америка!

Да, она права: надо быть осторожным. Тхао Фом рассматривает мои поцарапанные в пути руки и ноги, неодобрительно качает головой и произносит:

— Мак кен…

Позже я узнала, что это название колючего кустарника, который часто ранит кожу во время прохода через заросли. Надо быть осторожным, так как такие царапины плохо заживают, болят и гноятся.

Я знаю, что Тхао Фом больше сорока лет, что у нее пятеро детей. Обе девушки из моей охраны значительно моложе и могли бы быть ее дочерьми: одной всего семнадцать, а второй — двадцать. Все три отлично стреляют, мастерски устраивают ловушки и западни. В трудные минуты, когда к деревне приближались отряды противника, чтобы «усмирить» непокорных, женщины прорывались в джунгли за помощью территориальных формирований или частей регулярной армии Патет Лао.

После завтрака нас ждет бун. Так по-лаосски звучит слово «праздник». Разумеется, это Пи май, начало которого мы отметили в лесной школе. В деревнях он проходит шумно и торжественно.

Вчера я расспрашивала Си Мойа о других традиционных праздниках. В городах Лаоса, так же как и в соседней Камбодже, в конце периода дождей отмечается Праздник вод. По реке тогда пускают плоты, на которых горят масляные светильники. Они символизируют жертву злым духам и капризным демонам. В погоне за принесенными им дарами духи уплывают вниз по течению рек. А на пороге лаосского лета, в мае или июне, жители горных селений особенно торжественно отмечают Праздник духов: тогда в жертву духам приносят буйвола. В этом празднике обычно участвуют ворожеи, с помощью которых духи якобы предсказывают собравшимся их будущее.

…На земле расстелена большая циновка. На ней стоит традиционное деревце фа кхуан, сплетенное из веток, травы и цветов. Оно символизирует урожай, а мне напоминает нашу рождественскую елку. Под деревцем лежат букетики из белых и алых цветов. Рядом с букетиками положены бетель, яйца, куски вареной курицы и кокосовые орехи, стоят маленькие чарочки, наполненные рисовой водкой. Мун Бун, хорошо знающий традиционную восточную медицину, обладающий талантом певца и мастерством актера, начинает певучую мелодекламацию. Мы внимательно слушаем его, сидя на пятках, со сложенными на груди руками. Мерный и легкий треск камеры смешивается с протяжным пением. Богдан снимает не виданную нами раньше сцену праздника. Партизаны из отряда самообороны стоят на постах за деревней. Винтовки их наготове: возможен налет американской авиации.

Мун Бун поет импровизированную оду о гостях из «страны Полой», которая лежит за горами, за лесами — далеко, очень далеко от страны Лао: «Будем же помнить тот день, когда нас посетили друзья! Это день Нового года, новой весны, новых побед. Наши предки сражались против злых духов. Мы же сражаемся против злобных врагов, которые хотят уничтожить наши хижины, опустошить наши поля, отнять у нас рис насущный. Борьба наша длительна и трудна, но закончится победой… Помогите нам в нашей борьбе вы, которые прошли полмира, не боясь трудностей, не страшась опасностей, чтобы добраться до страны и народа Лао!.. Отойдите прочь, злые демоны! Явитесь к нам, добрые духи, чтобы дать нашим далеким друзьям крепкое здоровье, долгую жизнь и благословение неба! Счастливого Нового года, друзья!»

За праздничным столом становится шумно. Богдан закончил съемку. Он садится на корточки возле меня и посматривает на стол. Но, прежде чем мы успеваем дотянуться до дымящегося риса, который, как и всюду в Лаосе, подается в красиво сплетенных корзиночках гиб кхао, начинается церемония баси. Жители села по очереди подходят к нам и завязывают у нас на запястьях обеих рук белые шерстяные нитки. Обряд баси связан не только с новогодним праздником — белые нитки обязательно завязывают на руках гостей также на свадьбе, во время визита по случаю рождения ребенка, перед отъездом в далекий путь и по случаю прибытия в дом верных друзей. Чем больше нитей, завязанных на запястье, тем больше сердечных пожеланий.

Женщины приглашают нас отведать рисовый напиток кхао том. В огромной кадке посреди густой массы, напоминающей бродящие дрожжи, торчат тростниковые трубочки. Обряд дегустации этого напитка называется кин лао хай.

— Пошли! — подмигивает мне Богдан. Мина у него такая, словно он хочет сказать: «Назвалась груздем — полезай в кузов». — Надо всего попробовать. Это не так уж страшно!

Отделаться от кислого вкуса кхао том, напоминающего испортившееся пиво, помогает лишь рюмка рисовой самогонки. Мерные удары в гонги и барабаны. Кружат по застолью чарки из тыквы и корзиночки, то и дело наполняемые ароматным аппетитным рисом. Тем самым рисом, который в этом селении, как и во многих других местах Лаоса, собирают с полей дважды в год! Мы запомним это и опишем по возвращении домой. Запомним склады риса в гротах и пещерах, не забудем и о молодой рисовой рассаде, которая сейчас ярко зеленеет на полях, где полно воронок от бомб.

Выезжаем из Л. при последних отблесках заходящего солнца. Сумерки опускаются на землю быстро, но все же мы еще успеваем заметить красоту спокойных, гаснущих красок пейзажа… Небо в розовых тонах, горы сначала голубеют, потом синеют. На земле преобладают два цвета: алый и зеленый. Красная почва и темная зелень диких бананов с мясистыми листьями и широкими кронами. Лохматая зелень заполняет глубокие ущелья и, словно мехом овчины, покрывает обрывистые склоны гор. Внизу, на дне ущелий, быстро текут бурные реки и ручьи. Пока еще все красиво и спокойно, но…

Около дороги на пологом склоне холма высится большая роща ширококронного бамбука. Шелест его листвы долго будет помниться нам и тревожить даже тогда, когда Лаос останется далеко позади…