Глава девятая ПОХОД

Глава девятая

ПОХОД

Выход эскадры был назначен на 1 октября 1904 г., но аванпорт Либавы — порт Императора Александра III — оказался «мелковат» для перегруженных новых броненосцев. Вначале, еще в день прихода (29 сентября), «Орел» и «Ослябя» коснулись грунта, на первом из них даже открылась течь, ликвидированная силами личного состава[108]. Добавили трудностей и осенние ветра, от которых, естественно, не защищали волноломы аванпорта; ветер и волны сорвали с бочек флагманский броненосец «Князь Суворов» и поволокли прямо на ближайший мол. Однако моряки не оплошали, отдав якорь и вовремя подведя буксиры. «Князь Суворов» избежал повреждений, но в назначенный день выхода броненосцы, по выражению В. И. Семенова, «днищами касались грунта, ползали по илу и никак не могли развернуться»[109]. «Недурен порт! Полюбуйтесь!» — сказал («желчно бросил») В. И. Семенову Зиновий Петрович, который негодовал по поводу отсрочки выхода Так или иначе, «Князь Суворов» смог выйти из аванпорта только около 16 часов, провожаемый катерами с родственниками его офицеров. Большинство из тех, кто приехал в Либаву проститься с «аргонавтами» флагманского корабля, более никогда не увидели своих близких.

Вытянувшись на внешний рейд, эскадра окончила погрузки и последние расчеты с берегом В 7 час. 00 мин. утра снялся с якоря и ушел в море 1–й эшелон контр–адмирала О. А. Энквиста, который на «Алмазе» вел за собой «Светлану», «Жемчуг», «Дмитрия Донского», транспорты «Метеор», «Князь Горчаков», миноносцы «Блестящий» и «Прозорливый». Один час спустя за ним последовал контр–адмирал Д. Г. Фелькерзам с «Ослябей», «Сисоем Великим», «Наварином», «Адмиралом Нахимовым», транспортом «Китай» и миноносцами «Быстрый» и «Бравый». Третий эшелон (вышел в 9 час. 30 мин.) было доверено вести командиру «Авроры» капитану 1–го ранга Е. Р. Егорьеву, который выстроил вслед за своим крейсером транспорты «Анадырь», «Камчатка», «Малайя», ледокол «Ермак», миноносцы «Безупречный» и «Бодрый».

Наконец, в 11 час. 00 мин. сам З. П. Рожественский повел в дальний путь четвертый эшелон — броненосцы «Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино», «Орел», транспорт «Корея», буксир «Роланд», миноносцы «Бедовый» и «Буйный». Несмотря на все недостатки Либавы, эскадра за трое суток стоянки (30 сентября — 2 октября) приняла здесь 6500 т. угля, 1000 т. воды и четырехдневный запас свежей провизии для 9000 человек[110].

Отпуская в присутствии В. И. Семенова язвительные замечания о Либавском порте, Зиновий Петрович словно забыл

о том (или В. И. Семенов преувеличил), что сам более года, находясь во главе ГМШ, отвечал за его готовность к обеспечению базирования флота. Более того, уходя в беспримерный поход на Дальний Восток, 2–я Тихоокеанская эскадра оставила в Либаве (на очередную зимовку) броненосцы «Император Николай I», «Адмирал Ушаков», «Адмирал Сенявин», «Генерал–адмирал Апраксин», крейсер I ранга «Владимир Мономах», которые З. П. Рожественский мог взять с собой в поход, но не взял, и они потом догнали его эскадру в составе отряда Н. И. Небогатова.

Но и это не вся правда: указанные корабли, кроме, может быть «Императора Николая I» (который надо было отправить прямо из Средиземного моря), могли быть посланы на усиление Тихоокеанского флота в феврале 1904 г. (!), сразу после внезапного нападения японцев. Для этого они и зимовали в Либаве, стоя в вооруженном резерве. Однако З. П. Рожественский предпочел сам вести на Дальний Восток целиком вторую половину Балтийского флота, направленную туда с большим опозданием, что и позволило японцам разбить наш флот по частям.

В день выхода эскадры стояла осенняя балтийская погода, небо закрывали низкие серые тучи, у воды стоял плотный туман, временами шел мелкий дождь, холод заставлял моряков поплотнее запахивать бушлаты и пальто. Эскадра шла Балтийским морем в воды дружественной Дании, контролировавшей проливную зону, неизбежную на пути в мелководное Северное море. Однако Зиновий Петрович не был спокоен: он думал о возможном нападении далекого противника и опасался (не дай бог!) прозевать это нападение.

Столь похвальные, но неуместные для военного человека в данном месте и в данное время, мысли были отчасти спровоцированы людьми, специально избранными Морским ведомством и правительством России для охраны эскадры в пути следования. В частности, слухи о возможном противодействии японцев движению Второй эскадры флота Тихого океана распространял осевший в Копенгагене под вымышленной фамилией российский «нелегал» Гартинг, который всеми силами старался оправдать расход большой суммы денег, отпущенной ему на создание агентурной сети. По некоторым данным, эта сумма составляла до 500 тыс. рублей. К сожалению, адмирал З. П. Рожественский более, чем кто?нибудь другой на его эскадре, воспринимал нелепые сообщения Гартинга в качестве достоверной информации, и превзошел всех своих коллег–адмиралов на эскадре (и в Порт–Артуре) в принятии мер предосторожности[111].

Ажиотаж по поводу возможного нападения японцев на эскадру сам Зиновий Петрович инспирировал еще в Ревеле, где им отрабатывались меры по охране эскадры на якорной стоянке. Из письма старшего офицера «Иртыша» лейтенанта П. П. Шмидта (от 17 октября 1904 г.) известно, что адмирал приказывал часовому стрелять («целься в башку») в бывшего на катере судового врача (надворный советник А. М. Надеин), который, по его мнению, недостаточно громко кричал пароль, а может быть, и сам стрелял в сторону катера из револьвера[112].

Служебная атмосфера на флагманском броненосце накалялась день ото дня также самим командующим. Старший артиллерийский офицер «Князя Суворова» лейтенант П. Е. Владимирский в письмах жене, Софье Петровне, сообщал: «Наш адмирал, видимо, не собирается уезжать (я думал, что он снова уедет в Петербург), кричит вовсю и очертовел всем изрядно» (20 сентября 1904 г.). «…Адмирал продолжает ругаться и довел своими фитилями Базиля (прозвище старшего офицера капитана 2–го ранга А. П. Македонского) до того, что и тот стал бросаться на всех, как собака» (4 октября).

Как раз в этот день Николай II произвел Зиновия Петровича в вице–адмиралы с назначением своим генерал–адъютантом и с утверждением в должности начальника ГМШ. Все это были весьма редкие отличия, которых и близко не удостоился ранее контр–адмирал В. К. Виттефт, которому после гибели Макарова и отъезда Алексеева фактически вверили главные силы флота в Порт–Артуре.

З. П. Рожественский откликнулся приказом (№ 104 от 5 октября), где назвал свое производство и назначение «милостью не по заслугам», но указанием на то, что «начальствование вами (личным составом эскадры — В. Г.) есть высокая честь». Приказ заканчивался словами: «Твердо верю, что бог поможет вам оправдать упования, возлагаемые на вас царем и его народом».

Между тем эскадра, после кратковременной погрузки угля у о. Борнхольм, вошла в Балтийскую проливную зону. Здесь, получив угрожающие предупреждения Гартинга о возможных диверсиях японцев, адмирал, чтобы «оправдать упование», приказал «Ермаку» и буксиру «Роланд» тралить фарватер в Большом Бельте. Правда, вскоре тросы оборвались, и от траления пришлось отказаться. Когда же ледокол замешкался с разбором сигнала с «Князя Суворова», З. П. Рожественский приказал стрелять ему под корму боевыми снарядами, и на «Ермаке» «зашевелились».

Первая стоянка эскадры состоялась 7–8 октября в открытом море у м. Скаген. От Скагена были отправлены обратно в Либаву ледокол «Ермак» и эскадренный миноносец «Прозорливый», на котором вышел из строя холодильник. Уже в Балтийской проливной зоне командующий эскадрой, опасаясь японских диверсий, приказал усилить бдительность. Затемненные корабли шли с заряженными орудиями. У Скагена на «Князь Суворов» явился командир транспорта «Бакан», прибывшего из Северного моря, и доложил о замеченных им четырех миноносцах, которые несли только топовые огни. Этот доклад насторожил З. П. Рожественского, который и без того находился под впечатлением донесений русских агентов в Дании. Не исключено, что слухи о возможном нападении на эскадру в пути распространялись и самой японской разведкой. Настороженность же командующего, естественно, передалась всему личному составу эскадры.

Дальнейший переход по маршруту м. Скаген — Танжер осуществлялся шестью эшелонами. В Северном море плавучая мастерская «Камчатка» под командованием капитана 2–го ранга А. И. Степанова отстала от третьего эшелона (О. А. Энквиста) и оказались в 20 милях позади отряда самого командующего эскадрой (первый эшелон). Около 20 час. 40 мин. 8 октября на «Суворове» была получена радиограмма с «Камчатки» о том, что она атакована миноносцами. Судя по радиодонесениям, транспорт уклонялся от «миноносцев» более 2 часов.

Действительную картину событий на «Камчатке» сейчас установить невозможно из?за гибели большинства экипажа транспорта 14 мая 1905 г. Известно, что 8 октября «Камчатка» безрезультатно обстреляла норвежские рыболовные суда, шведский пароход «Альдебаран» и столкнулась с французским парусным судном. Достоверно установлено, что японских миноносцев в октябре 1904 г. в европейских водах не было.

Радиограммы «Камчатки» вызвали понятную тревогу на флагманском корабле эскадры, подходившем к Доггербанке — традиционному району рыбной ловли в Северном море. В 00 час. 55 мин., обнаружив на носовых курсовых углах затемненные силуэты небольших кораблей, «Князь Суворов» включил боевое освещение и открыл по ним огонь, поддержанный остальными броненосцами 1–го эшелона. Вскоре стало ясно, что под обстрел попали рыболовные суда, и по приказу З. П. Рожественского огонь был прекращен. За 10 минут четыре броненосца выпустили более чем по 500 снарядов, пять из которых попали в свой крейсер «Аврора», оказавшийся на траверзе первого эшелона в дистанции 10–15 кбт[113]. Кроме «Авроры» пострадали и рыболовные траулеры: один из них был потоплен, а пять повреждены, среди рыбаков имелись человеческие жертвы — двое убитых и шестеро раненых. Траулеры были приписаны к английскому порту Гулль, поэтому вся эта печальная история получила наименование Гулльского инцидента.

О Гулльском инциденте было написано достаточно много, его «загадка» («тайна») и сейчас привлекает внимание как у нас, так и в Великобритании Между тем обстоятельства этого происшествия еще в 1911 г. были достаточно подробно описаны старшим лейтенантом Б. Б. Жерве в статье для сытинской «Военной энциклопедии», где автор поместил и заключение международной следственной комиссии[114]. С тех пор не было опубликовано никаких достоверных данных о присутствии на арене Гулльского «сражения» каких?либо настоящих миноносцев, которые могли бы спровоцировать стрельбу или в действительности атаковать «Камчатку» и главные силы эскадры Все рассказы и газетные сообщения о «миноносцах» — английских, германских или японских — носят характер непроверенных слухов[115].

Совершенно очевидно, что главным «организатором» стрельбы по рыбакам стал сам адмирал, который нервничал и постоянно дергал подчиненных за малейшие упущения.

В походе положение усугубилось неисправностями механизмов на отдельных кораблях, приходилось задерживать движение, сведениями о возможном нападении японцев и даже сообщениями об аварийных происшествиях, которых трудно было избежать при первом совместном плавании эскадры такого состава (29 единиц). 3 октября миноносец «Быстрый» навалил на «Ослябю» и получил повреждение, 4 октября из?за поломки ихлюпбалки пошел ко дну паровой катер крейсера «Жемчуг».

Адмирал уже 7 октября приказал наводить орудие на каждое идущее мимо судно. Зная его характер, можно предположить, как он взвинтил ближайших подчиненных у Скагена. «Скорей бы все это кончилось, — записал тогда Е. С. Политовский. — Ну, и подраздергались же у всех нервы за это время»[116]. Не кончилось, однако, особенно для отряда четырех новых броненосцев — первою эшелона, который тронулся в путь от Скагена последним в 22 час 7 октября в сопровождении транспортов «Анадырь», «Князь Горчаков» и буксира «Роланд». З. П. Рожественский считал, что избранный им походный порядок, замыкающим звеном которого были лучшие корабли, в наибольшей степени обеспечивал безопасность последних.

Днем 8 октября эскадра шла в густом тумане, неисправности механизмов и случайности плавания нарушали график. Более других отстала «Камчатка». Державшаяся вначале вслед за «Дмитрием Донским» (флаг О. Л. Энквиста) и «Авророй», плавмастерская оказалась в 17 милях позади командующею. Ее вечерние радиограммы о миноносцах на мостике флагманскою броненосца произвели впечатление провокации хитрою неприятеля, который пытался уточнить место «Князя Суворова».

Командующий эскадрой и офицеры штаба были на переднем мостике. Там же был командир броненосца капитан 1–ю ранга В. В. Игнациус, судовые офицеры и усиленная сигнальная вахта. С наступлением темноты видимость несколько улучшилась, хотя сохранялись плотная облачность и мгла по всему горизонту. Несколько впереди справа по кругу флагманскою корабля наблюдался отряд Д. Г. Фелькерзама в составе: «Сисой Великий», «Наварин», «Адмирал Нахимов», транспорт «Метеор».

На основании отрывочных сообщений «Камчатки» Зиновий Петрович предположил, что миноносцы находятся примерно в 50 милях от его эшелона и смогут догнать последний около часа ночи 9 октября. Предложение В. И. Семенова запросить имя, отчество и день рождения старшего механика «Камчатки» (чтобы развеять сомнения в принадлежности ее телеграмм) «не встретило сочувствия». Адмирал приказал ответить: «Когда избегнете опасности, держите West, телеграфируйте ваше место, вам укажут курс»[117].

Перед этим — в 22 час. — командующий приказал флаг- офицерам сделать сигнал по отряду — удвоить бдительность и ожидать атаки миноносцев. Дежурная смена комендоров держала в готовности орудия, остальная прислуга спала рядом Из погребов подали боезапас, вероятно, что 47–мм. и 75–мм. пушки были заряжены боевыми патронами. Оставалось скомандовать «Атака» и «Короткая тревога»: эти команды, согласно «Организации артиллерийской службы», означали открытие огня из всех орудий. Право на открытие огня при появлении миноносцев на носовых курсовых углах адмирал предоставил вахтенным начальникам, в случае появления миноносцев с кормы последние должны были запросить командиров. На флагманском корабле З. П. Рожественский оставлял за себя штаб–офицера с правами контроля и немедленного личного доклада адмиралу в случае необходимости.

Вскоре после передачи радио с «Князя Суворова» — около 23 час. 20 мин. с «Камчатки» сообщили, что миноносцев более не видно, но и ее телеграммы на этом прекратились. Это еще больше насторожило командующего: вооруженный 47–мм. артиллерией тихоходный транспорт мог быть уже пущен ко дну.

Зиновий Петрович не оставлял мостика, хотя некоторые офицеры (В. И. Семенов, Н. Л. Кладо — по В. И. Семенову) спустились отдыхать в свои каюты, благо сигнала тревоги не было. Курс эскадры (SW) был проложен как раз через Доггер–банку, где, по обыкновению, занималась ловлей рыбы флотилия из 30 небольших паровых судов. Ночью эти суда несли положенные огни и маневрировали по условным сигналам» подаваемым ракетами с судна «начальника рыбной ловли».

Около полуночи 9 октября района Доггер–банки достиг отряд контр–адмирала Фелькерзама, также приведенный в повышенную боевую готовность под влиянием телеграмм. «Камчатки». С кораблей младшего флагмана наблюдали позади свои главные силы в дистанции 5–7 миль. Ночь была не совсем темная, в разрывы облаков временами проглядывала луна, горизонт немного заволакивало туманом На волнении, разведенном легким ветром, броненосцы кренились до 5° на борт.

Заметив в море огни, корабли Д. Г. Фелькерзама включили боевое освещение. Младший флагман, сохранявший спокойствие, и офицеры на мостике «Осляби» убедились, что это безобидные рыбаки. По приказанию адмирала «Ослябя» изменил курс вправо, обходя рыбачью флотилию с севера, прожектора вскоре выключили, и отряд без приключений продолжил путь по назначенному маршруту. Впрочем, неожиданности все же были: менее чем через час на корме отряда Фелькерзама началась стрельба.

В отличие от своего старого соплавателя, Зиновий Петрович реагировал на обнаружение малых судов более энергично. Незадолго до 1 часа ночи с мостика «Суворова» заметили подозрительные силуэты с обоих бортов, и командующий, желая избежать плавающих мин, приказал повернуть вправо, как оказалось, прямо в центр флотилии рыбаков. Вскоре после этого наблюдателей на мостике флагманского броненосца насторожила зеленая ракета (она обозначала распоряжение на постановку сетей с наветренного борта), а здесь зоркие сигнальщики в ночные бинокли заметили в 18–20 кбт. на правом крамболе судно без огней. В луче включенного боевого фонаря «Суворова» наблюдатели опознали в этом судне быстроходный миноносец.

Немедленно после доклада о миноносце 3. П. Рожественский приказал открыть огонь, и «Князь Суворов» загрохотал правым бортом, в то время как его экипаж быстро занимал места по боевой тревоге. Согласно В. И. Семенову, стрельба корабля носила организованный характер (без суматохи) — к чести его старшего артиллериста П. Е. Владимирского. Вслед за «Суворовым» открыли огонь «Император Александр III», «Бородино», «Орел» и даже «Анадырь» из своих малокалиберных скорострелок.

Через считанные минуты в лучах прожекторов появился маленький пароходик, пересекавший курс флагманского корабля. Избегая столкновения, «Князь Суворов» уклонился влево. С его мостика наблюдали уже нескольких «рыбаков», поражаемых снарядами. Видимо, старший артиллерист «Император Александра III» лейтенант В. А. Эллис поставил свое дело не хуже П. Е. Владимирского. Броненосец гвардейского экипажа засыпал «градом снарядов» шедший прямо на него траулер, который быстро затонул на глазах В. И. Семенова. Очевидно, это и был единственный погибший из состава Гулльской флотилии пароход «Крэйн» («Crane»).

Адмирал уже опознал обстреливаемые цели и, приказав сигналом прекратить огонь (луч прожектора на 45° вверх), сам пресек попытку комендора 47–мм. пушки на мостке поразить ближайший траулер. «Как смеешь! Без приказания! Не видишь — рыбак!» — крикнул он не в меру инициативному матросу, схватив его «за плечо своей железной рукой».

Но прекратить огонь оказалось не просто, тем более, что почти сразу по левому борту заметили подозрительный силуэт, а потом в той же стороне неожиданно вспыхнули прожектора, ослепившие всех на мостике «Суворова». По ним открыли огонь, который велся уже с обоих бортов. Вдруг над прожекторами заметили огни цветной сигнализации Табулевича. В. И. Семенов опознал «Донской» и «Аврору», которые отстали от графика перехода, так как О. А. Энквист в тумане уменьшил ход, поджидая отставшую «Камчатку». С «Авроры» хорошо наблюдался отряд З. П. Рожественского, который освещал сам себя прожекторами и вел энергичную стрельбу, направленную, как вскоре выяснилось, на свои крейсера[118]. В «Аврору» начались попадания, а О. А. Энквист на «Донском» приказал дать позывные.

«Перестать стрелять! — громко скомандовал З. П. Рожественский. — Закрыть боевое освещение! Луч — кверху!» «Князь Суворов» вскоре прекратил стрельбу и погрузился во тьму, передавая задним мателотам вертикальным лучом носового прожектора сигнал «Перестать стрелять!» Те постепенно тоже успокоились, хотя на «Орле» офицеры насильно отгоняли комендоров от орудий, бегая по палубам и башням Вообще, этот броненосец, не наблюдая никаких миноносцев и имея самую неопытную команду, вел беспорядочную стрельбу во все стороны. Волны поддавали в 75–мм. батарею левого борта, и вода растекалась по палубе[119].

Адмирал приказал продолжать путь, не останавливаясь для оказания помощи подбитым рыбачьим судам. По его мнению, угроза действительной атаки еще не миновала. Около двух часов ночи была получена радиограмма «Авроры» с полученных пробоинах (1 — 47–мм., 4 — 75–мм.) и потерях. Священнику крейсера отцу Анастасию (Рукину) в каюте оторвало руку, был ранен также один комендор.

«Это недурно для начала», — нервничал лейтенант П. Е. Владимирский, сознавая свою косвенную вину в происшедшем. Среди офицеров других кораблей — участников инцидента также царило подавленное настроение.

На просьбу командира «Авроры» капитана 1–го ранга В. Е. Егорьева разрешить ему заход в Шербург, чтобы сдать раненного священника в госпиталь, З. П. Рожественский ответил отказом. На следующий день командующий радиограммой «не оставаться на ночь под английским берегом» пресек погрузку угля отрядом Д. Г. Фелькерзама, который для этой цели спокойно стал на якоря в Английском канале вне территориальных вод под Брайтоном. Священник о. Анастасий скончался и был похоронен на кладбище в Танжере, где

16 октября сосредоточились броненосцы Д. Г. Фелькерзама и крейсера О. А. Энквиста.

Сам командующий, не сообщив властям Англии или Франции о происшествии в Северном море, отказался от рискованного из?за тумана захода во французский порт Брест и направился в испанский — Виго, рассчитывая пройти максимально возможное расстояние по наличному запасу угля.

Встав на якорь в бухте Виго утром 13 октября, адмирал застал здесь пять германских пароходов–угольщиков. Однако испанские власти не разрешили погрузку, а из газет на кораблях узнали о реакции на Гулльский инцидент британской общественности и правительства Великобритании. В русофобских газетах Туманного Альбиона эскадру его назвали «эскадрой бешеной собаки» и требовали ее возвращения или даже уничтожения. «Общественность» ожидала от официального Лондона требования к России возвратить эскадру и предать суду адмирала и участников стрельбы по рыбакам.

Первому отряду пришлось задержаться в Виго, где испанские власти дали адмиралу 18 часов для погрузки угля. Работая в бешеном темпе, команды новых броненосцев приняли с угольщиков от 785 («Суворов») до 900 т. («Александр» и «Бородино»), обеспечив возможность дальнейшего плавания.

К чести Николая II можно сказать, что он не оставил заботами своих «аргонавтов», послав 15 октября телеграмму адмиралу. «Мысленно душою с вами и моею дорогой эскадрой. Уверен, что недоразумение скоро кончится. Вся Россия с верою и крепкою надеждою взирает на Вас». Зиновий Петрович ответил: «Эскадра единою душою у престола вашего императорского величества» и в приказе (№ 117 от 15 октября) объявил послание императора и добавил: «Так, ведь, товарищи, что повелит Царь, то и сделаем. Ура».

Император и его Министерство иностранных дел в данном случае обоснованно надеялись на разрешение инцидента дипломатическим путем, так как считали маловероятным военное выступление Великобритании. Между Лондоном и Санкт–Петербургом велись переговоры. 15 октября Николай II совещался с генерал–адмиралом, В. Н. Ламсдорфом и Ф. К. Авеланом по поводу «дерзкого поведения Англии и мер, которые следовало принять». На следующий день царь записал в дневнике: «Вчера посланное нами в Англию предложение передать рассмотрение дел о стрельбе в Немецком море [в ведение] Гаагского суда — возымело действие. Паршивые враги наши сразу сбавили спеси и согласились»[120].

Между тем 16 октября З. П. Рожественский получил из Санкт–Петербурга указание задержаться в Виго до окончания переговоров. Раздраженный командующий ответил явно двусмысленной телеграммой: «Не зная ни цели, ни причины пребывания своего в иностранном порте без связи с остальными отрядами, не могу командовать эскадрой»[121].

Санкт–Петербург простил ему эту выходку, как и все остальные. Император и генерал–адмирал (не говоря уже о Ф. К. Авелане) сделали ставку на волевые качества З. П. Рожественского и предоставили ему большую свободу действий. Ставка была велика — от успеха 2–й эскадры флота Тихого океана зависел выигрыш войны с Японией. Сам командующий был убежден в коварстве англичан. Накануне 16 октября он писал жене из Виго: «Англичане либо подстроили инцидент, либо вовлечены японцами в положение, из которого нет легкого исхода…» и далее: «…Без всякого сомнения союз англо–японский предусматривает вооруженную помощь, когда в ней явится потребность… она очевидно наступила».

Действительно, Великобритания повысила боевую готовность флота, начала частичную мобилизацию и послала крейсера своего Флота Канала отслеживать движение З. П. Рожественского. Но русско–английские отношения, как об этом уже говорилось, было решено уладить в соответствии с решением 1–й международной конференции мира, которая состоялась в Гааге в 1899 г. по инициативе России и предусматривала мирное разрешение международных конфликтов на основе переговоров.

17 октября 1904 г. для дачи показаний об инциденте в Гааге с эскадры были списаны капитан 2–го ранга Н. Л. Кладо (от штаба и «Князя Суворова»), вахтенный начальник «Императора Александра III» И. Н. Эллис, младший минный офицер «Бородино» лейтенант В. Н. Шрамченко и минный офицер «Камчатки» лейтенант Р. К. Вальронд. Эти люди стали единственными флотскими офицерами последних трех кораблей, которым было суждено остаться в живых.

Гулльский инцидент был впоследствии разрешен в Гааге на заседаниях международной комиссии адмиралов, где Россию представлял вице-адмирал Ф. В. Дубасов, Англию — вице-адмирал Л. Бомон, председателем был французский адмирал Фурнье, членами — австрийский адмирал Шпаун и американский — Дэвис. Русское правительство 23 февраля 1905 г. выплатило гулльским рыбакам компенсацию в 65 тыс ф. ст.

18 октября из Санкт–Петербурга было получено разрешение продолжать поход. В 7 час. 00 мин. 19 октября Рожественский вышел из Вию, написав перед этим Ольге Николаевне: «Ослабели мы все в корень, и с такою общею болезненною слабостью сумасбродному предприятию нашему пресловутой 2–й эскадры трудно рассчитывать и на авось даже…»[122] В этом же письме он выразил опасение, что по приходе эскадры на Дальний Восток англичане могут выступить на стороне японцев с оружием в руках.

Действительность, казалось, оправдывала эти подозрения. Когда 19 октября четыре броненосца первого отряда и «Анадырь» вышли в море, их обнаружили и к ночи следующего дня окружили английские крейсера. Днем 20 октября, когда англичане демонстрировали искусство перестроений, просвещенный В. П. Костенко отметил наличие четырех кораблей типа «Ланкастер» и одного флагманского — типа «Гуд Хоуп» («Бгаке»), а Е. С. Политовский — целых десять единиц.

Маневры англичан наблюдали с мостика «Князя Суворова», где зарядили орудия боевыми снарядами. «Любуетесь? — спросил адмирал у В. И. Семенова и продолжил: — Любуйтесь! Есть на что! Вот это — эскадра! Это — моряки! Эх, если бы нам…» — и не договорив, начал быстро спускаться по трапу. В его голосе звучало столько искренней горечи, по его лицу скользнуло выражение такого глубокого страдания, что я сразу понял…

Я понял, что он тоже не тешит себя несбыточными надеждами, хорошо знает цену своей эскадры, но, верный долгу, никому не уступит чести быть первым в рядах людей, добровольно идущих к кровавому расчету!»[123]

В Санкт–Петербург адмирал докладывал более определенно: «Пушки были заряжены, и я не раз чувствовал, что залп наших 12–дюймовых орудий был бы уместен… Опасаюсь, что пушки застреляют без приказания, если такое в высшей степени наглое поведение будет продолжаться…»

21 октября 1904 г. З. П. Рожественский наконец прибыл в Танжер, где его уже поджидали оба младших флагмана и угольщики. Адмирала тревожила пониженная (из?за перегрузки) остойчивость новых броненосцев типа «Бородино» и их малая дальность плавания. Об этом он писал жене, докладывал и в Морское министерство.

Получив доклады, что новые броненосцы на переходе Бельт — Виго (ок. 1400 миль) израсходовали по 870–970 т. угля (при полном запасе до 1150 т.), возмущенно докладывал в Санкт–Петербург, что «..в настоящем виде корабли этого типа… («Бородино». — В. Г.) представят большие и, может быть, неодолимые затруднения не только при пересечении Индийского океана, но и при плавании вокруг Африки, в котором им не представится убежищ для погрузки угля на расстоянии в 2000 и 2300 миль»[124].

Из этого строевого рапорта видно, что Зиновий Петрович был вынужден зайти в Танжер, вместо того, чтобы проложить путь до Дакара на западном побережье Африки. Однако именно в Танжере ему было суждено собрать эскадру и изменить план дальнейшего следования ее отрядов. Исходя из соображений усиления двумя броненосцами эшелона, следующего через Средиземное море и Суэцкий канал, он послал туда контрадмирала Д. Г. Фелькерзама с «Сисоем Великим», «Наварином» и крейсерами, а сам решил обойти вокруг Африки только с пятью самыми большими броненосцами и тремя крейсерами, «Авророй», «Адмиралом Нахимовым» и «Дмитрием Донским», которые шли под флагом О. А. Энквиста. Последнего Зиновий Петрович вполне сознательно лишил самостоятельного командования в пользу более грамотного Д. Г. Фелькерзама, хотя и понимал, что такая замена вызовет недовольство родственника Оскара Адольфовича — адмирала Ф. К. Авелана.

Итак, З. П. Рожественский 23 октября 1904 г. отправился с пятью броненосцами и тремя крейсерами из Танжера вокруг Африки, а Д. Г. Фелькерзама с двумя линейными кораблями, крейсерами и миноносцами послал через Средиземное море и Суэцкий канал.

Командующий эскадрой потратил на переход вокруг мыса Доброй Надежды до Мадагаскара 55 дней, пользуясь для стоянок и погрузок угля французскими владениями Дакаром и Габуном, португальским — Грет–Фиш–бей и германским — Ангра–Пеквена. При входе в Индийский океан эскадру застал сильный шторм. К 8 ноября 1904 г. волна достигла 12–метровый высоты (при длине около 105 м.).

В отличие от предположений ГМШ и МТК, новые броненосцы типа «Бородино» хорошо держались на волне, кренясь всего до 12° на борт, в то время как «Ослябя» раскачивался до 20°, а крейсера — до 30–40°.

З. П. Рожественский в строевом рапорте писал, что за три дня шторма у него появилось желание повернуть на 16 румбов и испытать качества новых броненосцев на противной крутой волне. Однако он не решился на такой маневр, опасаясь поломок и задержки плавания. «Князь Суворов» лишился во время шторма гребного катера, поднятого на шлюп–балках с правого борта.

В океанском походе Зиновий Петрович был окончательно сражен «угольной болезнью» — он стал постоянно требовать приемки дополнительного количества угля, с доведением его запаса на кораблях типа «Бородино» до 2000 и более тонн (при полном запасе 1235–1350 т.). При стоянке в Ангра–Пеквене ко времени выхода в море на новые броненосцы погрузили 2200 т., заняв углем свободные места на нижней броневой палубе, часть средней батареи 75–мм. орудий, отделения носового и кормового минных аппаратов и пр. Около 200 т. угля поместили навалом за импровизированными ограждениями позади кормовых 12–дюймовых башен.

В условиях тропической жары каждая угольная погрузка становилась серьезным испытанием для экипажей, которые, надо отдать им должное, трудились самоотверженно с участием в работах также и офицеров. Чтобы вызвать соревнование между кораблями, Зиновий Петрович ввел систему премирования. Корабли ежечасно показывали сигналом количество принятого угля, и тот из них, который заканчивал погрузку первым, получал от имени командующего по 15 коп. с тонны. Второй корабль получал по 10 коп. с тонны. Но, если победитель обгонял остальных более чем на 5 %, то он один получал оба приза. При погрузке 1000 т. на каждого матроса приходилось более рубля, что составляло для команды существенную сумму. В. П. Костенко отмечал, что благодаря введению премий погрузка превратилась в спорт, и на каждом корабле офицеры и нижние чипы стремились выработать наиболее рациональные методы приемки угля[125].

В то же время желание непременно получить премию вызвало и негативные последствия — приписки против фактически принятого угля. Более других приписками занимались гвардейцы «Императора Александра III», командир которого капитан 1–го ранга Н. М. Бухвостов и старший офицер капитан 2–го ранга В. А. Племянников с похвальным рвением добивались высокой репутации своего корабля.

В Ангра–Пеквена Зиновий Петрович с удивлением выслушал доклад Е. С. Лолитовского, что четыре новых броненосца, сообщив о приемке 2200 т. топлива и имея совершенно однообразное его размещение, получили совершенно разную посадку. При этом «Бородино» и «Орел» сидели с дифферентом на нос при водоизмещении соответственно 16 346 и 16 136 т., а «Император Александр III» (15 716 т.) и «Князь Суворов» (15 816 т.) «сели» на корму.

В строевом рапорте от 18 декабря З. П. Рождественский указал, что разница в водоизмещении однотипных кораблей есть «плод свободомыслия строителей», а разница в дифференте — «результат участия в постройке разных командиров. «Мы никогда не получим эскадру, способную правильно маневрировать, — докладывал адмирал, — если заводам не будут воспрепятствованы уклонения от типов в каждой серии строящихся кораблей…» «…Четыре броненосца искалечены, как линейные суда, одинаковый угол поворота руля на 16 румбов (дает) разброс до 2 кбт. в разные стороны…»[126]

Доля истины в этом заключении командующего эскадрой была, но только доля, так как на «Александре», поражавшем всех в начале похода скоростью погрузки угля, очевидно уже имелся значительный просчет в количестве топлива. Несколько меньший просчет мог быть и на «Суворове», на котором командир — известный своим оптимизмом и художественными дарованиями В. В. Игнациус и доведенный адмиралом «до ручки» старший офицер (Базиль) не решались доложить командующему истинное положение вещей. Если бы З. П. Рожественский побывал сам на «Александре», не исключено, что достаточно независимый Н. М. Бухвостов, потомок «первого солдата» Петра I, прояснил бы адмиралу причины недогрузки своего корабля. В этом случае удалось бы избежать слишком позднего раскрытия просчета, имевшего, по свидетельству В. И. Семенова, важные последствия, и даже изменившего оперативные планы командующего. Но Зиновий Петрович корабли на переходе не посещал, ограничиваясь рассылкой приказов и циркуляров.

Среди приказов были требующие подготовки кораблей к бою, в том числе о тренировках в управлении при повреждении одной машины и рулевых приводов (№ 136 от 25 октября), о производстве учений по боевому расписанию (№ 152 от 9 ноября)[127]. Последний, в частности, предписывал проводить учения на подробно разработанном офицерами тактическом фоне с обозначением противника, маневров и мест попадания вражеских снарядов.

Почти на всех кораблях к этому приказу отнеслись достаточно серьезно, и отработка различных вводных по действиям артиллерии и борьбе за живучесть принесла несомненную пользу. Но эти учения не проверялись и не носили необходимой печати однообразия. Разбор проводили на каждом корабле отдельно, а эскадренных учений и маневров на всем 55–дневном пути не было.

Многие приказы касались организации угольных погрузок. Заботился адмирал также о сохранении здоровья команд и о питании нижних чинов. Этим вопросам был посвящен целый ряд циркуляров. На угольных погрузках в тропиках люди страдали от солнечных ударов, а на переходах несли тяжелые

вахты во внутренних помещениях с повышенной иногда до 60° температурой. Особенно страдали машинные команды, и судовым врачам хватало работы. Сравнительно молодые нижние чины переносили болезни с завидной выносливостью. Тем, кто был постарше, приходилось труднее. 39–летний вахтенный начальник «Осляби» лейтенант Н. А. Нелидов (дядя Ваня), ветеран многих дальних походов, 31 октября 1904 г. скончался от последствий солнечного удара.

Страдал и самый старший участник похода — Зиновий Петрович. В. И. Семенов вспоминал, что утром 14 декабря он «не на шутку встревожился его видом». З. П. Рожественский выглядел постаревшим на несколько лет и оживился только после ликвидации последствий разрыва паропровода на флагманском корабле. Перед фронтом команды он лично наградил отличившихся троих кочегаров, которые при аварии не растерялись и спаслись от гибели в угольной яме[128].

Впрочем, радостных событий в походе было немного. Одним из них был традиционный праздник на «Князе Суворове» при пересечении экватора. Его отметили 19 ноября с участием обычных в таких случаях самодеятельных артистов, изображавших Нептуна, Венеру, чертей, штурмана с секстаном, русскую бабу, парикмахера, тритонов. Свита грозного морского царя была непреклонна, и все люди на броненосце — от матросов до адмирала — были окачены водой. Правда, Зиновий Петрович, в силу своего особого положения, избежал купания в бассейне, куда попали, в числе прочих, даже командир, флаг–капитан и судовой священник[129]. Кроме праздников адмирал предоставлял командам редкие дни отдыха с баней и стиркой белья на своих судах, офицеры несколько раз съезжали на берег, привлекательный только своей нетронутой природой и дикими обитателями.

Зиновий Петрович и в морс оставался «трудоголиком» и не ограничивался приказами и циркулярами. В походе он почти все время находился на кормовом мостике «Князя Суворова», наблюдая за движением кораблей эскадры. Вахтенный флаг–офицер и флагманские сигнальщики были рядом в ожидании приказаний. Последние следовали весьма часто — обычно это были запросы или «фитили» в адрес командиров кораблей. Видя какой?либо беспорядок, Зиновий Петрович быстро приходил в возбужденное состояние и ругался по адресу виновных, иногда жертвой его гнева становился бинокль или подзорная труба (летели на палубу или за борт).

«Ведет себя (адмирал. — В. Г.) весьма неприлично, — писал жене 13 декабря 1904 г. лейтенант П. Е. Владимирский, — и, чтобы передать что?нибудь на передний мостик командиру, орет своим флаг–офицерам: «передайте в кабак то?то» или «передайте этому дурачью на передний мостик», и все в этом роде»[130].

Некоторые современные авторы в поисках новых подходов к характеристике личности З. П. Рожественского полагают, что вспышки адмиральского гнева и потоки «красноречия» были необходимым атрибутом при командовании нерадивыми офицерами, халатно выполнявшими свои обязанности. «Неудивительно, что он (адмирал — В. Г.) стал повышенно резок, как и любой командир, видящий разложение, неумение и полное нежелание чему?либо учиться со стороны своих подчиненных. Обиженные офицеры жаловались на Рожественского в письмах женам и родным, и по этим письмам впоследствии стали почему?то оценивать адмирала Рожественского, а не его подчиненных»[131].

Мы уже знаем мнение Зиновия Петровича о своих ближайших помощниках — офицерах штаба, знаем и о том, как командующим была организована их работа «Об адмиральском престиже и думать нельзя, — писал он жене, — ограничиваться общими директивами старшего начальника — значит оказаться бы в кабаке, большом, неустроенном жидовском кабаке… Всякую мелочь — 5 раз приказать, да справиться — как именно. Ни один план исполнения нельзя одобрить — без коренных переделок…». ««Суворов» — под глазами — и это такой кабак, каким я никогда представить не мог военного корабля… А большая часть других — хуже… Тонны бумаги, инструкций — но неграмотные… перед грандиозностью задачи падают в обморок… Несчастный флот… Если и в армии такие же — то никакой надежды на успех...»[132]

Понятия, которыми оперирует сам Зиновий Петрович и те, которые сообщает жене П. Е. Владимирский («кабак»), вполне совпадают.

Судя по письмам адмирала, он до войны служил в каком?то другом флоте, а не в российском, и совершенно случайно сам согласился возглавить поход эскадры. Между тем нам известно, что это не так Остается представить себе, какое унижение испытывали его подчиненные, когда в их адрес раздавалась грубая брань и какое «воспитательное» воздействие эта брань оказывала на офицеров.

В иные времена Российский флот знавал и других флагманов, которые заслужили любовь и признательность подчиненных. Да и в других флотах, например в британском, лучшую память по себе оставили те адмиралы, которые без ругани и судебных расправ могли сплотить своих подчиненных во имя достижения победы. Не зря в Англии Нельсона чтут более, чем его непреклонного начальника и учителя Джервиса, лорда Сент–Винцента, хотя последний и не буйствовал на шканцах своего флагманского корабля, но зато не задумывался заставить матросов собственноручно повесить «зачинщиков» беспорядков. Впрочем, на все случаи Нельсонов не напасешься…

В то же время очевидно, что Зиновий Петрович каким?либо особым злодеем не был, хотя имел огромные права и полномочия. В приказе № 155 от 15 ноября он объявил, что ко всем преступным деяниям со времени выхода из отечественных вод будут применяться законы военного времени. Практически одновременно появились приказы о запрещении сообщения между кораблями после захода солнца (18 час. вечера), а потом и по организации для охраны главных сил эскадры сторожевой цепи из крейсеров и рейдовой службы минных и паровых катеров.

Случилось так, что именно 15 ноября, воспользовавшись стоянкой напротив реки Габун (у Либревиля — Французское Конго), командир крейсера «Дмитрий Донской» 54–летний ветеран капитан 1–го ранга И. Н. Лебедев пригласил в гости на свой корабль с госпитального «Орла» сестру милосердия Клемм, двоюродную сестру одного из офицеров «Донского». Обед в кают–компании, естественно, затянулся до полуночи, а потом трое офицеров крейсера вызвались доставить гостью на шлюпке на «Орел». На обратном пути шлюпка была задержана дежурным минным катером «Князя Суворова» и приведена к корме флагманского броненосца. На ней находились мичман Г. Ф. Варзар, лейтенанты В. В. Селитренников и Н. Н. Веселаго, известный тем, что его в 1903 г. в Алжире покусала бешеная собака. Эти офицеры шумно возмущались арестом, тогда адмирал, слышавший их не совсем трезвые речи, вызвал их на ют и «изругал последними словами»[133]^, а потом объявил, что отошлет их для суда в Россию.

Об этом решении на следующий день было объявлено в приказе по эскадре (№ 158 от 16 ноября) с выговором сигналом капитану 1–го ранга И. Н. Лебедеву. Вслед за этим приказом был объявлен другой (№ 159), где говорилось, что Порт–Артурская эскадра из?за формального исполнения мер по охране рейда «…проспала свои лучшие три корабля». Между тем крейсер «Дмитрий Донской» явил пример глубочайшего военного разврата: завтра может обнаружиться его последователь». В приказе адмирал поручал провинившийся крейсер надзору младшего флагмана контр–адмирала Энквиста, которого просил принять меры «к скорейшему искоренению начал гнилости в его нравственной организации».

Сестра милосердия также поплатилась за склонность к офицерскому обществу: ее адмирал оставил на три месяца «без берега». Отношение офицеров к нарушителям дисциплины было неоднозначным. Более старшие (командир «Авроры» Е. Р. Егорьев) назвали происшествие «печальным эпизодом» без комментариев. Младшие (на «Донском» и «Орле») устроили отъезжавшим настоящую овацию или теплые проводы.

З. П. Рожественский действительно поторопился: его приказ о запрещении сношений между кораблями не успел дойти до «Донского».

Многие офицеры считали, что время для отработки мероприятий было выбрано неудачно: эскадра пребывала в тяжелых условиях плавания вдали от театра военных действий, где вероятность нападения противника была почти нулевая. Тем не менее Зиновий Петрович своего решения не отменил и, возможно, в этом был прав с точки зрения укрепления воинской дисциплины. Лихому лейтенанту Н. Н. Веселаго, как и его товарищам, так и не суждено было попасть на Дальний Восток — они отправились в Россию, снабженные билетами на пароход в каюты 2–го класса (адмирал не хотел расходовать на разгильдяев лишних казенных денег).

В то же время обер–аудитору штаба титулярному советнику В. Э. Добровольскому (плавал на «Орле») удалось несколько «просветить» командующего по поводу строгого соблюдения законов и того, что законы нe имеют обратной силы. Кроме того, адмирал узнал, что вольнонаемные матросы (кочегары) и мастеровые, а таковые имелись на буксире «Русь» и на «Камчатке», не подлежат судебной ответственности наравне с военными чинами.

Конечно, командующий эскадрой испытывал колоссальное нервное напряжение. Почти каждый день на одном из его судов случались различные аварии и поломки, более других «грешили» рулевые приводы и паропроводы новых броненосцев, главные механизмы транспорта «Малайя», главные холодильники почти всех кораблей и т. п. Надо отметить, что большинство этих неисправностей были неизбежными и, что особенно важно, успешно устранялись машинными командами под руководством инженер–механиков кораблей эскадры (это их заслуга). Но, как правило, реакция Зиновия Петровича на любую неисправность была очень резкой и производила тяжелое впечатление на командиров «провинившихся» кораблей. Времени для профилактических работ на стоянках командующий не давал: погрузка угля и вперед! Поэтому все недочеты давали о себе знать на переходах и иногда уменьшали их среднюю скорость с заданных 10 до 7 уз.

Зиновий Петрович негодовал и сыпал «неудовольствиями», а кроме этого, сам писал остроумные и ядовитые приказы по поводу различных недочетов в организации корабельной службы. Так, в приказе от 7 декабря 1904 г. он отметил, что на его флагманском корабле черные шары для указания скорости хода поднимаются на трети расстояния от нока (края) реи грот–мачты, а далее — на следующих блоках — поднимаются леера для просушивания командного белья.

«Поэтому в дни, — писал Зиновий Петрович в приказе, — когда просушивается белье на леерах, задние мателоты видят много болтающихся штанов, а шаров видеть не могут»…