ВЫШЕГОРОДСКИЕ КАРТИНКИ

ВЫШЕГОРОДСКИЕ КАРТИНКИ

Ночью на колокольне вышегородской церкви повис белый флаг. По селу пронеслось: — Религия сдается в плен!

Священник хватался за голову и стаканами пил валерьянку. Уж он-то знал, что закрепленный на недосягаемой высоте флаг свидетельствует не столько о капитуляции Господа Бога, сколько о явном избытке жизненных сил у безбожников-студентов.

В середине тридцатых годов произошло весьма прискорбное для местного прихода событие: Ленинградский горный институт, соблазненный причудливым вышегородским рельефом, создал здесь базу для летней практики. И с той поры по селу и его окрестностям с теодолитами в руках бродят сотни будущих геологов и геодезистов — крепкие, веселые парни и коротко стриженные независимые девушки. На горе возле церкви они воздвигли деревянные коттеджи, палатки, спортивные площадки, и по вечерам на всю округу разносятся студенческие песни под гитару и магнитофонные твисты.

— Изыди, сатана, — крестятся прихожане.

Куда там!

А появление флага на колокольне имеет свою предысторию. Лет восемь назад, не в силах противостоять искушению, несколько безбожников совершили ночной набег на фруктовый сад одного из руководящих деятелей прихода. Тот поступил не по-христиански, и всю ночь любители свежих фруктов сидели в озере и вымывали соль из пострадавших частей тела. И следующей ночью над церковью повис флаг — акция, которую студенты провели под лозунгом: «Креста на вас нет!» Священник откупился от студентов несколькими мешками яблок, но сила традиции велика: страдания коллег предшествующего поколения требуют отмщения, и каждое лето над злосчастной церковью взвивается флаг.

Вот и сегодня утром, проснувшись, начальник практики Николай Михайлович Свирщевский первым делом взглянул на церковь.

— Черти! — простонал он.

Предстоял унылый и долгий разговор со священником.

— Кто это сделал? — загремело по лагерю.

«Черти» недоуменно пожимали плечами. В их открытых и честных глазах светилась такая добродетель, что Николай Михайлович безнадежно махнул рукой и, как всегда, пошел на компромисс. Он ничего не видел, ничего не знает, никаких виновников нет, но флаг должен быть снят.

И следующей ночью сняли.

— А ведь на колокольне нет лестницы! — не без гордости говорил мне Николай Михайлович. — Забраться туда, да еще ночью, может только незаурядный альпинист. И знаете... — он нагнулся и перешел на шепот, — это сделала девушка! Каково?

Начальник практики торжествующе разгладил бороду и широко улыбнулся.

Если загорелые, очкастые, усатые и бородатые студенты у вышегородских девчат пользуются заслуженным успехом, то к студенткам местное женское население относится с большим неодобрением. Не потому, что студентки красивее — это еще бабушка надвое сказала, а потому, что они поголовно ходят в шортах. И хотя Анатоль Франс доказывал, что именно одежда, а не ее отсутствие придает женщине особую тайну и очарование, открытые всеобщему обозрению бронзовые ножки делают студенток, быть может, менее таинственными, но отнюдь не менее привлекательными. Молодые вышегородские жены и девчата, которым было отказано в их законном праве на шорты, сначала бунтовали, а потом, сжав зубы, уселись за машинки и укоротили свои платья до модных пределов.

Дочерна загорелые молодые геодезисты стали непременной частью вышегородского пейзажа.

— Эй, товарищ! — доносится с дороги. — Правда, что Земля вертится вокруг Солнца?

Товарищ ошеломленно кивает.

— Ага, что я тебе говорила? Значит, Коперник прав!

Едва успевает прохожий скрыться от белозубых улыбок, как его снова окликают другие, тоже дочерна загорелые.

— Простите, это не вас разыскивают?

— Может, и меня, — важно соглашается прохожий.

— Мы так и думали. Тут двое бегали, волновались, что лошадь куда-то пропала.

— Я вам! — добродушно рявкает прохожий. Он не обижается — студентов здесь любят и снисходительно относятся к их шалостям.

Завтра мы отправляемся в дальнейший путь. Жара стоит невыносимая. Четверг, подвижность которого ограничена цепью, вяло пасется на пожне. Его облепили слепни и мухи, и Четверг время от времени с безнадежным ожесточением избивает себя хвостом. «Эх, был бы хвост подлиннее, — грустно думает про себя мерин, — я бы вам показал, мерзавцы!» Но хвост, увы, слишком короток, и поэтому Четверг вынужден прибегать к помощи близких ему людей. Стоит ему увидеть кого-либо из нас, как он бросается навстречу и трогательно вытягивает свою усаженную слепнями морду. Мы прогоняем мучителей, гладим искусанную лошадиную шкуру, и в глазах Четверга светится неземное блаженство. Особенно он привязался к Малышу, который постоянно таскает ему охапки клевера и ветками отгоняет слепней. Малышу помогает приятель, хозяйский сын Сережа, разбитной мальчишка, постоянную жизнерадостность которого не может нарушить даже одно трагическое для пацана обстоятельство. Сережа родился восьмого марта — стоит ли объяснять, как нелегко приходится человеку в штанах, появившемуся на свет в этот день. Но Сергей и не думает хныкать по поводу удара судьбы, который мог бы сделать несчастным любого другого мальчишку. Вместе со всеми он смеется над своей неудачей, отнимая тем самым у насмешников половину удовольствия.

Дружба Малыша и Сережи окрепла сегодня во время рыбалки. Полдня они пробыли на озере и явились домой под бременем улова, без труда втиснутого в спичечный коробок. Понимая, что ухи из пойманной рыбы все равно не сваришь, приятели предложили ее дворняге Тузику. Пес выполз из-под крыльца, брезгливо посмотрел на трех дохлых окуньков, сплюнул и полез обратно, ворча про себя, что нечего по таким пустякам беспокоить занятого человека.

С достоинством выслушав соболезнования, приятели пошли вытаскивать из хлева овцу. Предстоял спектакль: наша хозяйка Клава впервые в жизни решилась взять в руки овечьи ножницы. Увидев грозное оружие, овца пыталась дать тягу, но в нее вцепились со всех сторон и силой уложили на траву.

— Бе-е-е! — заблеяла овца.

— Б-е-е! — тоненькими голосами подхватили ягнята. Овца худела на глазах. Клочья длинной шерсти под непрерывное блеянье летели в таз. В хлеве бесновались ягнята, тревожно мычала корова и недоуменно хрюкала свинья. Но самые главные события были впереди. Когда безобразно остриженная овца поднялась на ноги и посмотрелась в зеркало, из ее уст вырвалось такое душераздирающее «бе-е-е!!», что начался полный бедлам. Обессилевшие зрители корчились на траве, по двору носились перепуганные куры, а за ними гонялся взбесившийся петух. Не узнавая в оболваненной овце родную мать, ягнята подняли детский крик на лужайке. И лишь один Тузик сохранил полное самообладание. Он выполз на свет божий, высокомерно взглянул на безобразную незнакомку, блеющую овечьим голосом, и коротко ее облаял.

К вечеру я заметил, что Клава и Травка о чем-то шушукаются. Сначала я не придал этому значения, но потом забеспокоился: мне показалось, что кто-то из них произнес слово «баня». На всякий случай я решил принять меры предосторожности и хотел тихо улизнуть на озеро, но не тут-то было. Из дому, буквально светясь от счастья, выскочила Травка.

— Беги, благодари Клаву! — закричала она. — Ух, как нам повезло! Клава будет специально топить баню! До чего ты везучий!

Я придерживался другого мнения и не счел нужным его скрывать. Я сказал прямо и честно, что париться в бане после такой жары мне хочется примерно так же, как садиться на кол, и посему прошу прекратить все разговоры на эту тему.

— Ты отказываешься от деревенской бани? — не веря своим ушам, ахнула Травка.

Кивком головы я подтвердил ее догадку.

— От высшего блаженства, какое только может выпасть на долю человека? — слабым голосом уточнила Травка. — Ты хорошо подумал?

Я сказал, что никогда еще не принимал столь кристально чистого решения.

— Боюсь, что тебе придется его пересмотреть, — ласково сказала Травка, крепко взяв меня за руку. — Клава, идите сюда, муж хочет лично вас поблагодарить!

На крыльцо вышла Клава. Травка сделала страшные глаза. Я чертыхнулся про себя и с чувством поблагодарил хозяйку за ее заботу.

Услышав про баню, Малыш хотел было дать стрекача, но Травка держала его мертвой хваткой. Малыш выл, стонал, умолял, льстил и клялся, что он чистый, — глас вопиющего в пустыне. В жизни я еще не видел человека, на которого перспектива париться в бане произвела бы столь удручающее впечатление. Загнав нас в предбанник, Травка дала последние инструкции.

— Когда намылитесь, плеснете воды на каменку, подержите над паром веник и — с Богом. Учтите, за симуляцию будете строго наказаны!

Раздевшись, мы вползли в крохотную парную, уселись на максимально отдаленное расстояние от раскаленной каменки и стали размышлять. Малыш предложил потрепать веники — «будто мы ими хлестались», минут пятнадцать поиграть в балду, а потом для виду поддать пару и быстро выскочить в предбанник. План был недурен, и я принял его за основу. Но мы плохо знали, с кем имеем дело. Неожиданно из предбанника вышел голый Дмитрий Иванович, передал привет от Травки, подмигнул и бестрепетной рукой опрокинул ковш воды в каменку. Раздалось шипение, и на нас ринулись клубы горячего пара.

— Вам велено мыться, а нам — проследить! — бодро сообщил он.

С этими словами старик вновь плеснул воду на раскаленную печь. Выпучив глаза и разинув рты, мы заметались по парной.

— Мылься и ложись на полок! — приплясывая с веником в руке, приказал Малышу Дмитрий Иванович. — Вот так! А мы тебя березовой кашей!

— Он горячий! — заорал Малыш.

— Разве это горячий? — Дмитрий Иванович вновь подержал веник над паром. — Вот сейчас — другое дело. Все лишние вещества из тела выйдут. Ух!

Малыш взвыл, подпрыгнул молодым козленком и пулей вылетел в предбанник. За ним, соблюдая достоинство, с гордо поднятой головой удалился и я.

— Ну как? — спросила Клава за чаем.

— Сказать откровенно? — предложил я. Распаренная, умиротворенная Травка снова сделала страшные глаза. — Ничего подобного мы в жизни еще не испытывали. Правда, Малыш?

— Истинная правда, — честно глядя в глаза хозяйки, подтвердил Малыш.