Глава 4. Трудности в Тропиках
Глава 4. Трудности в Тропиках
Оплан 314
В феврале в Вирджинии бывает очень холодно. Такому старому морскому волку как адмирал Роберт Л. Деннисон, главнокомандующий американскими военными силами в Атлантике (Cinclant), почти ледяной соленый ветер, бивший в спину его синего кителя, казался освежающим. Было 7 февраля 1962 года. На этот день запланировали секретную встречу для обсуждения последней фазы борьбы администрации Кеннеди против Фиделя Кастро.
По приказу Пентагона штаб военно-воздушных, военно-морских и сухопутных сил США в Атлантике собрал представителей родов войск, чтобы срочно пересмотреть два основных плана непредвиденных действий по вторжению на Кубу. Белый дом проинструктировал Объединенный комитет начальников штабов о необходимости сократить время подготовки к началу обоих планов, носивших названия Оперативный план (Оплан 314-61 и Оплан 316-61, соответственно, до четырех и двух дней). Кеннеди и его советники хотели нанести стремительный и смертельный удар по режиму Кастро в случае, если Кастро или контрреволюционеры дадут для этого приемлемый повод{1}.
Вторжение не будет легким. По оценкам американской разведки, кубинцы имели 275 тысяч человек под Ружьем, включая регулярную армию, резервистов и милицию. Помимо того, что Советский Союз обеспечил их легким и тяжелым оружием, после Залива Свиней он помог кубинцам создать военно-воздушные силы. Самолеты У-2, совершавшие раз в два месяца облеты острова по приказу президента, отданному в январе, уже засекли 45 советских боевых самолетов{2}.
Чтобы добиться успеха, командование американских военных сил в Атлантике рассчитывало атаковать с применением всех родов войск. Операция должна была начаться с удара силами двух армейских воздушно-десантных дивизий, постоянно дислоцировавшихся в форте Кэмпбел, штат Кентукки, и в форте Брэгг, штат Северная Каролина, которые будут передислоцированы во Флориду. Две дивизии морской пехоты последуют за десантниками, произведя высадку с морских амфибий при поддержке американского военно-морского флота. Тем временем силами морской авиации и соединений тактической авиации будет обеспечено прикрытие с воздуха. После первого удара по морю и по воздуху будут переброшены танковые части из форта Беннинг (штат Джорджия) и форта Худ (штат Техас), а также подразделения пехоты из штатов Джорджии, Оклахомы и Кентукки. На вопрос об оценке финансовой стоимости операций командование заключило, что для подготовки Оплан 314 потребуется 6,5 млн. долларов плюс 153 тысячи долларов в день в ходе операции{3}. Оценок относительно возможных людских потерь сделано не было.
Анализ, проведенный командованием американских военных сил в Атлантике, стал частью общего обзора политики американского правительства в отношение Кубы. Месяцем раньше Роберт Кеннеди сказал новому директору ЦРУ Джону Маккоуну, что Куба является «приоритетной проблемой американского правительства, все другие — второстепенны, и на нее нельзя жалеть ни времени, ни денег, ни усилий, ни людей»{4}. С ноября 1961 года, когда президент Кеннеди назначил бригадного генерала Лэнсдейла руководителем и координатором программы против Кубы, на самом верху стала циркулировать информация, что президент решил «использовать все ресурсы, чтобы сместить Кастро»{5}. 18 января, после того как были собраны мнения всех задействованных служб в правительстве, Лэнсдейл доложил план выполнения «кубинского проекта», или операции «Мангуста»{6}. Очевидно удовлетворенный прогрессом в этом деле, Кеннеди сказал своему брату в частной беседе: «Заключительная глава по Кубе еще не написана»{7}. Братья Кеннеди никогда не скрывали своего гнева в отношении американской разведки в целом, в особенности в отношении ЦРУ, после унижения, которое они испытали в апреле 1961 года. Больше не должно было повториться поражения, подобного в Заливе Свиней.
Спустя две недели после того, как командование американских военных сил в Атлантике обсуждало способы осуществления прямой военной интервенции на Кубе, Объединенный комитет начальников штабов отдал ему распоряжение официально оформить эти проекты, чтобы они могли стать основой для новых планов возможных действий на Кубе. Директива Объединенного комитета начальников штабов поступила в штаб-квартиру командования американских военных сил в Атлантике в Норфолке, штат Вирджиния, в половине первого ночи 22 февраля.
В Москве было время завтрака, когда в Норфолке узнали, что Объединенный комитет начальников штабов принял решение: «Желательно, чтобы… планы по поддержке Оплана командования американских военных сил в Атлантике были завершены как можно скорее»{8}.
Кремль не получил копию этого послания. Однако у министра иностранных дел Андрея Громыко и министра обороны Родиона Малиновского было общее представление о намерениях командования американских военных сил в Атлантике и Объединенного комитета начальников штабов. 21 февраля, за день до того, как этот план получил добро от Объединенного комитета начальников штабов, Владимир Семичастный, новый председатель КГБ, направил им специальное послание, в котором предупреждал, что «военные специалисты США получили оперативный план против Кубы, который, по его информации, поддержан президентом Кеннеди»{9}.
В рапорте КГБ не было конкретного упоминания Оплан 314, но говорилось, что действия сухопутных сил будут поддержаны подразделениями военной авиации, расположенной во Флориде и Техасе. Советский разведывательный источник неверно утверждал, что Кеннеди передал полномочия по осуществлению агрессии единолично Макнамаре. Однако КГБ сообщал советскому правительству, что ему неизвестно, когда Макнамара может дать добро на проведение операции: «Конкретная дата начала операции нам еще неизвестна, хотя говорят, что она состоится в ближайшие несколько месяцев».
Откуда русским стало известно об этом? Были ли эти неопределенные разведданные результатом проникновения советской разведки в высокие сферы в Вашингтоне, или это всего лишь совпадение, что 22 февраля советские и американские военные руководители в одно и то же время обсуждали вероятность того, что Джон Ф. Кеннеди вскоре отдаст приказ нанести второй удар по побережью Кубы?
Любимый зять
Разведданные относительно американских военный приготовлений не были неожиданными для Кремля Н.С.Хрущев и члены Президиума ЦК были вполне готовы получить прямые подтверждения того, что администрация Кеннеди планирует очень серьезную операцию с целью свержения Кастро. 1 декабря 1961 года Кастро публично заявил, что он является коммунистом, и поклялся вести Кубу по пути социалистического строительства. Хрущев и его советники полагали, что Кастро допустил ошибку, которая дорого обойдется. «Нам было трудно понять, почему это заявление было сделано именно тогда», — вспоминал позднее Хрущев. По его утверждению, заявление Кастро «имело своим немедленным результатом расширение пропасти между ним и теми, кто был против социализма, и сузило круг тех, на кого он мог положиться в случае агрессии… С тактической точки зрения особого смысла в этом заявлении не было»{10}. С одной стороны, Кастро ослабил свои позиции на Кубе, а с другой — его заявление сделало агрессию с севера более вероятной. Как Хрущев скажет позднее Кастро в частной беседе, состоявшейся в 1963 году: «Не было такого человека, который думал бы, что когда вы победили и избрали курс на строительство социализма, Америка будет вас терпеть…»{11}
Поэтому как только Кастро сделал это заявление, Кремль стал искать подтверждение того, что Кеннеди попробует, по образному выражению Хрущева, «задушить» коммунистическое дитя в его колыбели. После заявления Кастро и до начала 1962 года тринадцать правительств стран Латинской Америки под давлением США разорвали дипломатические отношения с Кубой. Эти усилия по изоляции Кубы, казалось, подтверждали озабоченность Хрущева. Москва не имела представления о том, что эти действия составляли наименее секретную часть кампании по плану «Мангуста»; при этом советское руководство считало, что нечто в этом роде вполне возможно.
8 февраля, за две недели до того, как КГБ направил свой тревожный доклад об американских военных приготовлениях, Президиум ЦК вернулся к рассмотрению проблемы обеспечения безопасности Кубы. Впервые с сентября 1961 года наиболее влиятельные деятели Советского Союза решили предпринять что-нибудь, чтобы помочь Кастро защитить себя. Их побудили к этому крайне тревожные разведданные от источника, гораздо более надежного, чем те, которыми располагал КГБ. Даже не упоминая об операции «Мангуста», этот источник нарисовал такую картину: нетерпеливый президент приучил себя к мысли, что маленькая Куба представляет угрозу безопасности региона и что политика по отношению к Фиделю Кастро приобрела черты личной вендетты. Этим источником информации был не кто иной, как сам Джон Ф. Кеннеди.
В первую неделю февраля зять Хрущева Алексей Аджубей возвратился домой после длительного визита в Новый Свет. Эту поездку увенчала беседа Аджубея с американским президентом в Вашингтоне. Аджубей уже сообщал в Кремль об этой встрече в телеграмме, отправленной 31 января, но как он объяснил своему тестю по возвращении, Кеннеди сделал крайне провокационное заявление о кастровской Кубе, о котором он решил информировать Хрущева лично.
Используя канал Большаков — РФК (Роберт Ф. Кеннеди), президент пригласил Аджубея в Белый дом. В ходе разговора, в котором были затронуты все основные пункты американо-советской конфронтации, — Лаос, Берлин, разоружение, — президент поднял и проблему Кубы.
— Вопрос Кубы, — сказал Кеннеди, — будет решен на Кубе, а не вмешательством извне.
— А как же Пунта-дель-Эсте? — спросил Аджубей, имея в виду попытку ряда стран во главе с США исключить Кубу из Организации американских государств.
— Народ Соединенных Штатов весьма озабочен тем, что Куба стала нашим врагом. Вас беспокоят враждебно настроенные соседи, нас тоже. Но повторяю, кубинский вопрос будет решен на Кубе.
— Но угроза Кубе сохраняется, — возразил Аджубей.
— Я уже говорил Н.С.Хрущеву, что считаю вторжение, которое имело место, ошибкой; однако мы не можем не следить за развитием событий на Кубе. Вам же небезразличен, например, курс Финляндии.
Он добавил, что США сами нападут на Кубу.
Аджубей отметил, что «разговор о Кубе был сложен для президента». В какой-то момент Кеннеди, потеряв самообладание, раскрыл, что ожидает, что отношения с Кастро станут проблемой предвыборной кампании 1964 года: «Если я выставлю свою кандидатуру на следующих выборах и кубинский вопрос останется в таком же положении, как сейчас, то придется что-то предпринять»{12}.
Если бы это было все, что сказал Кеннеди, то Кремль мог бы не пересматривать свою поддержку Кубе в феврале 1962 года. Однако Кеннеди не только провел параллель между озабоченностью Советского Союза и своей — Кубой, он воспользовался визитом зятя Хрущева, чтобы в еще более образной форме предупредить русских и заявить, что США считают своим законным правом иметь свободу рук в Карибском бассейне.
Во время обмена мнениями по Кубе Кеннеди прямо сравнил кубинскую проблему с тем, с чем столкнулся Хрущев в Венгрии прежде, чем он применил там силу в 1956 году. Кеннеди хотел, чтобы у тестя Аджубея не осталось сомнении в том, что американский президент намерен защищать свою сферу влияния в Карибском бассейне точно так же, как русские защищали свои интересы в Восточной Европе при помощи танков.
Аджубей: «Вы интересовались делами на Кубе. Но когда мы читаем, что США готовят вторжение на Кубу, нам думается, что это не в вашем праве»{13}.
Кеннеди: «Мысами не собираемся вторгаться на Кубу». Аджубей: «А наемники из Гватемалы и некоторых других стран? Вы уже изменили свое мнение насчет того, что одна высадка в апреле 1961 года была ошибкой Америки?»
Как пишет Аджубей, в этот момент Кеннеди «пристукнул кулаком по столу» и сказал: «В свое время я вызвал Аллена Даллеса и ругал его. Я сказал ему: „Учитесь у русских. Когда в Венгрии у них было тяжело, они ликвидировали конфликт за трое суток. Когда им не нравятся дела Финляндии, президент этой страны едет к советскому премьеру в Сибирь, и все устраивается. А вы, Даллес, ничего не смогли сделать“».
Противоречивость заявлений Кеннеди бросалась в глаза. С одной стороны, он заверял, что США не готовят интервенцию, с другой — пытался убедить Аджубея, что американцам «даже с психологической точки зрения» трудно согласиться с тем, что происходит на Кубе. «Это ведь в 90 милях от нашего берега. Очень трудно, — повторил он и добавил: — Куба лезет изнутри».
Для Хрущева подавление восстания в Венгрии в 1956 году было само собой разумеющимся шагом в интересах безопасности своей страны. Он никогда не сожалел об этом и никогда не обещал, что не будет применять военную силу, чтобы уничтожить оппозицию. Аналогия, к которой прибег Кеннеди, предполагала, что Фидель Кастро представлял столь же серьезную угрозу режиму Кеннеди и что Белый дом намерен принять необходимые меры, что-бы сокрушить его. Полагал ли Кеннеди, что проведя подобную параллель между американской доктриной Монро в Западном полушарии с претензиями СССР на сферу влияния в Восточной Европе, он добьется того, что советское правительство отступит? Возможно также, что Аджубей преувеличил или неверно понял слова Кеннеди. Однако советское руководство поверило, что Кеннеди не только высказал все это, но и серьезно рассматривает второе, еще более масштабное вторжение на Кубу, на этот раз с использованием вооруженных сил США.
В свете доклада Аджубея Хрущев призвал к немедленной переоценке советских действий по обеспечению безопасности Кубы. Программа военной помощи Кубе томилась с сентября 1961 года. В декабре несколько танков прибыли в кубинский порт Мариель, но, по-видимому, Президиум ЦК не торопился подтвердить всю дорогостоящую программу, которая включала поставку дивизионов весьма необходимых (для Кубы) обычных ракетных комплексов САУ-2 и «Сопка». Известия, переданные Аджубеем, изменили положение. 8 февраля — четыре с половиной месяца спустя после того, как Совет министров передал эту программу на утверждение, Президиум ЦК наконец одобрил план военной помощи Кубе, стоимостью 133 млн. долларов. Замечания Кеннеди сделали для Кремля проблему безопасности Кубы одним из важнейших приоритетов.
Стратегические угрозы
Хотя Хрущев принял угрозу Кеннеди в отношение Кубы весьма серьезно, он пока еще не был уверен, как будут развиваться отношения между США и СССР в 1962 году. У Кремля были причины полагать, что после берлинского кризиса президент Кеннеди захочет добиться реального прогресса на стратегическом уровне. В январе Джон Кеннеди использовал канал Большакова, чтобы договориться об обмене телевизионными обращениями и информировать о намерении его брата посетить Советский Союз в ходе своего всемирного турне, запланированного на весну. Белый дом намекнул, что Кеннеди проявляет интерес к проведению второй встречи на высшем уровне, на этот раз в Москве, и визит Роберта мог бы стать подготовительным этапом{14}.
В январе Хрущев поставил вопрос о зондаже американского президента на обсуждение Президиума ЦК. Руководство поддержало его намерение принять Роберта Кеннеди и пресс-секретаря Белого дома Пьера Сэлинджера. Хрущев одобрил также обмен телевизионными обращениями{15}.
Сообщение Аджубея, последовавшее через несколько недель после этого, взволновало Хрущева, он беспокоился за Кастро, однако как ив 1961 году, во время событий в Заливе Свиней, советский руководитель не был склонен из-за Кубы ставить под удар любые позитивные изменения в отношениях с Вашингтоном, которым он придавал большое значение. Потребовалось нечто большее — какая-то еще более важная информация из Вашингтона, которая заставила бы его пересмотреть советско-американские отношения в тот самый момент, когда его специалисты по Кубе оценивали возможности Кастро противостоять США.
2 марта 1962 года Большаков и Роберт Кеннеди встречались вне стен Министерства юстиции, возможно в ресторане, выбранном Фрэнком Хоулменом, для обсуждения возможностей проведения второй встречи на высшем уровне между Хрущевым и Кеннеди{16}. Газета «Вашингтон пост» в тот день сообщала, что президент Кеннеди собирается выступить с речью по вопросу ядерных испытаний. Роберт Кеннеди начал встречу, заверив Большакова, что его брат не желал бы возобновления испытаний. «Президент искренне хочет избежать проведения ядерных испытаний и готов подписать соглашение по этому вопросу с премьером Хрущевым, который, как мы уверены, хочет того же»{17}.
Как и в мае 1961 года, Генеральный прокурор предложил Большакову, что обе страны могут заключить соответствующее соглашение по этому вопросу и тем самым избежать возобновления американцами испытаний ядерного оружия. Поскольку две сверхдержавы не смогли достичь договоренности о режиме контроля, в частности, о количестве проверок на месте, гражданстве инспекторов и т. п., то почему бы не начать с соглашения, которое легко поддавалось бы контролю? Ядерные испытания в атмосфере нельзя скрыть. Имея это в виду, Кеннеди отдал распоряжение начать переговоры о запрещении испытаний в атмосфере, и если представители двух стран не смогут ни к чему прийти, то он вновь хотел бы встретиться лично с Хрущевым{18}.
Решение США возобновить ядерные испытания было для Кремля ударом в солнечное сплетение. Оно подтвердило подозрения, что Вашингтон наращивает мускулы и намерен применить силу в Карибском бассейне. Более того, Хрущев не был удивлен уловками братьев Кеннеди. Эти тайные сделки, которые они так любили, никогда не затрагивали тех проблем, которые реально разделяли две державы. Хрущев стремился догнать США по ядерной мощи. Поэтому он считал, что если и установить запрет на ядерные испытания, он должен быть всеобъемлющим и не оставлять американцам возможности продолжать взрывы под землей. Советский Союз только что провел первые подземные испытания, но они были дороги, а США опережали русских по технологии их осуществления. Почему американское правительство думает, что он пойдет на такие унизительные сделки? И что еще хуже, это предложение было сделано за несколько часов перед тем, как Кеннеди официально заявил о своем намерении возобновить ядерные испытания 15 апреля, если к этому времени не будет подписано соглашение об их запрете. Неужели американцы думают, что он согласится на переговоры, основанные на угрозе. С точки зрения Хрущева, это был шантаж, такая же бесстыдная попытка размахивать ядерным оружием, как применение Трумэном атомных бомб, чтобы закончить войну с Японией.
Вашингтону следовало бы предвидеть реакцию Хрущева на подобные угрозы. Но в Кремле в первые две недели марта произошло еще нечто такое, чего не ожидал Джон Кеннеди. Почти в тот же момент, когда Роберт Кеннеди призвал представителей Кремля к заключению соглашения по контролю над вооружениями, советская военная разведка передала Хрущеву информацию, которая считалась надежной и подтверждала, что Пентагон сделал серьезные приготовления для ядерного нападения на Советский Союз. Согласно двум сообщениям от 9 и 11 марта из надежного источника в службе национальной безопасности США, крупные советские ядерные испытания, проведенные осенью 1961 года, удержали Соединенные Штаты от дальнейшего продвижения их планов нанесения упреждающего ядерного удара по Советскому Союзу. Этот источник, который считался весьма ценным и донесения которого передавались советскому руководству, сообщал, что между 6 и 12 июня 1961 года Соединенные Штаты приняли решение нанести ядерный удар по территории СССР в сентябре 1961 года. И только лишь объявление, сделанное русскими о проведении новой серии ядерных испытаний, заставило Соединенные Штаты отменить свое решение. Согласно сообщению информатора ГРУ, испытания убедили Соединенные Штаты, что советский военный потенциал был более мощным, чем они полагали ранее{19}.
В архивах ГРУ нет указания, кому поступило это сообщение. Однако оно несомненно должно было дойти до Хрущева и укрепить его уверенность в том, что ядерное оружие — это единственный язык, который понимают Соединенные Штаты. В конце июня 1960 года подобный рапорт КГБ относительно планов Пентагона нанести превентивный ядерный удар подтолкнул Хрущева сделать публичное заявление о ядерных гарантиях Гаване. Теперь, два года спустя, неуклюжая ядерная дипломатия Кеннеди и два пугающих сообщения, полученных ГРУ, не могли не усилить озабоченности Хрущева насчет стратегической уязвимости Москвы.
Хрущев реагировал немедленно, отменив обмен телевизионными обращениями между двумя лидерами. Громыко проинструктировал советское посольство в Вашингтоне, чтобы Большаков сказал пресс-секретарю Кеннеди Пьеру Сэлинджеру, который занимался организацией телеобращений с американской стороны, следующее:
«Последние события, в особенности решение Джона ф. Кеннеди возобновить ядерные испытания, делают невозможным обмен телевизионными посланиями»{20}.
Советский руководитель также решил ужесточить свои условия по запрещению испытаний оружия, чтобы убедиться в том, что Кеннеди понял его. Это соглашение должно быть всеобъемлющем или его не должно быть вовсе. В прошлом он был готов на две или три инспекции в качестве «политической уступки» вечно подозрительному Западу. Но теперь позиция Советского Союза состояла в том, что инспекций быть не должно. Хрущев явно нервничал, опасаясь, что американские эксперты могут получить точные сведения о советском ядерном потенциале. Три инспекции могли бы убедить американцев в том, что они располагают достаточным стратегическим превосходством, чтобы воспользоваться таким шансом и нанести превентивный удар. Позднее Хрущев вспоминал: «Мы не могли позволить Соединенным Штатам и их союзникам присылать сюда своих инспекторов, которые шныряли бы по Советскому Союзу. Они бы обнаружили, что наши позиции относительно слабы, а поняв это, они могли бы решиться напасть на нас»{21}.
Хрущев поставил на карту свой престиж на заседании Политбюро, которое было посвящено проблеме урегулирования советско-американских отношений путем заключения соглашений по разоружению. Решение Кеннеди возобновить испытания ядерного оружия более чем что-нибудь другое означало провал попытки договориться с СССР. У Хрущева не оставалось другого выбора, как отказаться вести дела с американским президентом, контролирующим правое крыло своего правительства. Чтобы подстраховаться, Хрущев попросил своего зятя Аджубея распространить содержание его беседы во время встречи с Кеннеди, с акцентом на острый характер диалога[7]. Хрущев чувствовал, что вскоре ему может быть брошен вызов, и, вероятно, это будет связано с Кубой.
Мангуста
Несмотря на большой интерес к внешней политике Джона Кеннеди, весной 1962 года он и не подозревал о тех опасных изменениях, которые происходили в Кремле в отношении оценки баланса сил. Он был бы удивлен, если бы узнал, что Хрущев равно пессимистически оценивал международное положение как Советского Союза, так и США. В связи с антикубинским планом перед Кеннеди постоянно возникала возможность сделать выбор в пользу применения военной силы против Кубы. Каждый раз, когда он рассматривал такую возможность, его беспокоили последствия такого шага для лидерства Америки в свободном мире. Он был убежден, что США превзойдут кубинцев в военном единоборстве, хотя и сомневался, что их можно будет разбить наголову{22}. Но какова будет реакция союзников в Латинской Америке и в Европе? И как отреагирует Советский Союз на применение оружия Соединенными Штатами? Будет ли Хрущев стремиться взять реванш в такой чувствительной для американцев точке как Берлин?
Упрямое нежелание ЦРУ согласиться с оптимистическими предсказаниями Эдварда Лэнсдейла о восстании на Кубе в октябре 1962 года помогало сохранять в качестве альтернативы применение военной силы{23}. Сдерживаемые критикой в адрес Аллена Даллеса и Ричарда Биссела за их неспособность убедительно доказать необходимость американской военной интервенции в апреле 1961 года, новые руководители ЦРУ в начале 1962 года упрямо информировали политиков, что план Лэнсдейла не может быть осуществлен без вмешательства морской пехоты. «Из-за нынешней жесткости коммунистов и полицейского контроля на Кубе, — предупреждало ЦРУ в январе, — маловероятно, что мы сможем сделать группы сопротивления самодостаточными». Поэтому братьям Кеннеди говорили, что «внешняя поддержка необходима для выживания этих групп». «США должны быть „готовы“, — уточняло ЦРУ, — гарантировать успех восстания надлежащей военной помощью»{24}.
Кеннеди хотел, чтобы кубинская проблема была решена без американского вторжения. Под пристальным наблюдением генерального прокурора Особая группа (расширенная) в феврале дала распоряжение об усилении саботажа и разведывательной деятельности на Кубе. Однако поскольку ЦРУ было не одиноко в утверждении необходимости американской военной интервенции для победы над коммунизмом на Кубе, Кеннеди приказал американским военным привести свои планы чрезвычайных действий на Кубе в соответствие с требованиями времени{25}. Президент считал, что в случае, если бы Кастро атаковал американскую базу Гуантанамо или если бы произошло восстание, нуждающееся в американской помощи, он должен быть готов послать на Кубу морскую пехоту. Однако это решение было бы непростым, чтобы не вызвать международного осуждения. Если бы Кеннеди выбрал в конце 1962 года вторжение, он одобрил бы пересмотр планов чрезвычайных действий, дабы сократить время между соответствующим приказом президента и реальным началом операции.
Всю весну Кеннеди играл роль Гамлета в вопросе применения военной силы на Кубе. С одной стороны, он поощрял изучение такой возможности, с другой — отказывался сказать, даст ли он подобный приказ и при каких условиях. 16 марта на встрече с Джоном Маккоуном, Макджорджем Банди, представителями военных и госдепартамента, а также со своим братом Кеннеди «выразил скептицизм относительно того, что могут возникнуть обстоятельства, которые оправдали бы и сделали желательным использование американских вооруженных сил для открытой военной акции»{26}.
Колебания президента относительно характера отношений между американскими вооруженными силами и планом «Мангуста» ослабили эффективность подрывных действий американцев на Кубе. Белый дом запретил ЦРУ использовать американские ВВС и приказал офицерам ЦРУ запретить их кубинским агентам даже намекать на возможность помощи Пентагона в случае восстания на Кубе{27}. В апреле 1962 года ЦРУ жаловалось, что несмотря на решение Белого дома «развернуть концентрированную оперативную программу», нет никакой надежды, что даже к августу Соединенным Штатам удастся организовать какое-нибудь централизованное сопротивление на Кубе. Ричард Хелмс, который сменил Ричарда Биссела на посту заместителя директора ЦРУ по оперативной работе, докладывал Джону Маккоуну: «Мы не в состоянии подготовить, активизировать и поддерживать жизнеспособность больших групп сопротивления». ЦРУ было известно, что ни на Кубе, ни в среде кубинских эмигрантов в США нет «жизнеспособного и перспективного руководства» и что оно вряд ли скоро появится. Хелмс хотел, чтобы Маккоун понял: противоречия между нетерпеливым стремлением Белого дома сместить Кастро и политическим риском, который готов был допустить Кеннеди, приведут к тому, что какое-то время операция «Мангуста» будет реализовываться скорее в сфере планирования, чем реального действия. Только к августу 1962 года, как писали эксперты ЦРУ, «мы сможем… начать подготовку материальной основы для организованного восстания значительного масштаба»{28}.
Поскольку Кеннеди не хотел заранее связывать себя с использованием силы, в марте правительство Соединенных Штатов одобрило двухступенчатую программу тайных действий по устранению Кастро. В краткосрочном плане ЦРУ должно было сосредоточиться на установлении и развитии контактов для получения разведывательной информации и организации саботажа. В июле программа будет подвергнута переоценке с тем, чтобы проанализировать, возможно ли серьезное восстание. В этот момент, в середине лета, президент Кеннеди должен был решить, давать ли приказ ЦРУ использовать кубинское подполье и начинать восстание{29}.
В ходе этих дискуссий, которые велись весной, Роберт Кеннеди требовал, чтобы Особая группа рассматривала Советский Союз как один из факторов, которые необходимо учитывать при прогнозировании исхода операции «Мангуста». «Что нам делать, если Советы построят на острове свою военную базу?» — спрашивал он{30}. Всего несколько членов группы восприняли этот вопрос серьезно; возможность этого сочли «слишком маловероятной, чтобы тратить на нее время»{31}. Хрущев просто не захочет вкладывать так много в Кастро. Аналитики ЦРУ сомневались даже в том, что советские военные придут на помощь Кубе, если остров будет оккупирован Соединенными Штатами. «Можно сказать почти с полной уверенностью, — утверждали они, — что СССР не прибегнет к полномасштабной войне во имя режима Кастро»{32}. Команда Джона Кеннеди, работавшая по Кубе, придерживалась мнения, что операцию «Мангуста» следует разрабатывать без учета позиции Москвы.
Москва пересматривает свою кубинскую политику
Весной 1962 года в Москве тоже пересматривали свою политику под влиянием разрозненных данных об ужесточении позиции Кеннеди в отношении Кастро. Родион Малиновский и Министерство обороны Советского Союза подготовили список систем вооружений, поставленных Кубе с 1960 года, когда СССР взял на себя львиную долю военной помощи Восточного блока острову; общая стоимость советских поставок превышала 250 млн. долларов. По завершении этой работы Малиновский и начальник Генерального штаба Матвей Захаров подготовили проект резолюции для заседания Президиума ЦК, намеченного на 8 марта. Эта резолюция должна была ускорить поставки ранее обещанных пяти ракетных дивизионов и трех технических дивизионов, оснащенных 196-ю ракетами типа «земля-воздух»{33}.
Подобно Министерству обороны руководство КГБ в начале марта приступило к полномасштабной переоценке всей разведывательной информации о действиях США против Кубы. Такая переоценка проводилась аналитическим 16-м отделом Первого главного управления КГБ. В 70-е годы отдел возглавит группа молодых энтузиастов, которые стремились превратить его в подспорье при принятии политических решений советским руководством, но в 60-е годы это подразделение считалось кладбищем оперативной карьеры. КГБ укомплектовывало 16-й отдел агентами, которые допустили ошибки при выполнении заданий или «сгорели» по другой причине. Хотя отделом, как правило, руководили действующие офицеры, иногда его возглавляли партийные функционеры, а штат страдал текучестью{34}.
Начиная с февраля 1962 года кубинская и советская разведки наблюдали резкую активизацию подпольной и тайной активности кубинских эмигрантов. По-видимому, именно это имел в виду Кеннеди, когда говорил Аджубею, что «ему придется что-то делать» с Кубой. Большая часть партизанских операций была сосредоточена в провинциях Матанзас и Камагуэй. В КГБ пришли к заключению, что одной из целей этой активности было «укрепление контрреволюционных групп с Целью поднять восстание по всей стране в случае новой интервенции»{35}.
В конце октября 1961 года советская разведка сделала вывод, что на Кубе существует сотня контрреволюционных групп, многие из которых были набраны из числа интеллигенции, частных собственников, государственных служащих и местной полиции. Алексеев сообщал из Гаваны, что ИНРА (Институт аграрной реформы), который был призван возглавить социалистическую революцию на Кубе, и полиция оказались теми институтами кубинского общества, которые более всего подвергались инфильтрации контрреволюционных элементов{36}.
В центральном аппарате КГБ стремились преуменьшить озабоченность Алексеева и кубинцев, заключая, что контрреволюция даже при помощи извне скорее всего провалится. Центр направлял Алексееву информацию, собранную вне Кубы, которая, как правило, преувеличивала слабость контрреволюционеров. Где-то в Европе, возможно во Франции, КГБ раздобыл обзор положения в странах Латинской Америки, где Кубе предсказывалось прекрасное будущее. В конце марта КГБ проинструктировал Алексеева ознакомиться с ним и передать Фиделю Кастро{37}.
Отчасти скептицизм КГБ основывался на мнении его резидента в Вашингтоне, который сомневался в возможности в ближайшее время американской военной интервенции. Александр Феклисов полагал, что Кеннеди должен быть спровоцирован, чтобы прибегнуть к применению военной силы на Кубе. Перед тем как его направили в США, чтобы возглавить главную резидентуру КГБ, Феклисов ознакомился с выводами разведки от 1960 года, что Эйзенхауэр вряд ли совершит вторжение, если кубинцы не нападут на американскую базу Гуантанамо или если на острове не будет создана ракетная база. Два года спустя он все еще верил в это, несмотря на изменения в американском правительстве и на то, что произошло в Заливе Свиней. В середине марта 1962 года он сообщил, что Кеннеди не готов одобрить вторжение, поскольку военная интервенция подорвала бы «партнерство ради развития», которое было излюбленным оружием Кеннеди против притягательной силы Фиделя Кастро в регионе. Кроме того, восстание могло бы породить у Кеннеди искушение вторгнуться на Кубу. Кеннеди знал о серьезных нехватках продовольствия на острове и потребовал принять меры, которые бы еще более обострили обстановку там. Однако тон рапорта Феклисова позволил предполагать, что американский президент не слишком озабочен Кубой{38}.
Когда КГБ поручил Феклисову, использовав имеющиеся у него возможности, определить, какова угроза Кастро в данный момент, резидент обратился к агентам группы «Н». Она так называлась потому, что ее агенты имели коды «Н.1», «Н.2» и т. д. Российская разведка до сих пор хранит в тайне имена членов этой группы. По-видимому, в ней состояло по крайней мере три человека. Все без исключения сообщали Феклисову в марте 1962 года, что военная интервенция Соединенных Штатов на Кубу маловероятна{39}.
Феклисов хотел также получить подтверждение от особо ценимого источника, носившего кодовое имя Яр. Яр, чье положение не указывалось в обзоре, подготовленном руководством КГБ, сообщал, что Кеннеди не пойдет на риск военной операции до ноябрьских выборов в конгресс из опасения, что это будет использовано против него республиканцами. Он подозревал, что если интервенция и состоится, то ее проведут из Центральной Америки{40}.
Поскольку советские разведывательные службы не нашли убедительных свидетельств того, что нападение Соединенных Штатов на Кубу неизбежно, это до некоторой степени успокоило Москву. Рекомендация Министерства обороны ускорить поставку противовоздушных ракетных комплексов была отложена в ожидании решения Президиума ЦК. Помимо решения, принятого в Кремле 8 февраля, одобрить помощь в том объеме, который был предложен в сентябре, не планировалось ни увеличение военной помощи, ни ускорение поставок уже обещанных вооружений. Потребовалось, чтобы события приняли иной оборот, заставивший Москву ускорить свои действия.
Внутренние проблемы на Кубе у Кастро
В начале 1962 года Фидель Кастро столкнулся с трудностями, отнюдь не связанными с операцией «Мангуста». За несколько месяцев до того, как ЦРУ смогла запустить свой механизм, режим Кастро стал проявлять беспокойство. Заявление Кастро в декабре 1961 года, что он — коммунист и намерен вести Кубу по пути социалистической революции, вызвало глубокий раскол в кубинском обществе. По оценкам советской разведки, сам Кастро во многом был виноват в том, что он подталкивал кубинцев сделать слишком много и слишком быстро: «Заявление Фиделя Кастро о социалистическом характере кубинской революции, а затем создание единой марксистско-ленинской партии, последовавшее без достаточной подготовки трудящихся масс, обострили классовую борьбу на Кубе и оттолкнули от революции известную часть мелкой буржуазии, интеллигенции, отсталые слои рабочего класса и мелкого крестьянства, а также ряд последователей Кастро по революционной борьбе…»{41}
Ощущение опасности оживило большевистское мышление. Несмотря на то, что они держали в руках инструменты государственной власти, Ленин, Сталин и их преемник Хрущев считали коммунистическую партию Советского Союза уязвимой. Рабочий класс не был достаточно единым, не был он и элементом, пронизывающим все общество, чтобы искоренить все потенциальные источники антикоммунизма, даже в зрелом социалистическом государстве. Это самоощущение определяло отношения Москвы с иностранными коммунистами. В советских традициях было поощрять зарубежных коммунистов возглавлять коалиции партий до тех пор, пока все имеющие силу антикоммунисты в обществе не будут нейтрализованы. Например, в 1948 году Сталин не советовал Мао Цзедуну слишком спешить с созданием однопартийного государства в Китае, когда он одержал победу над чан-кайшистским Гоминьданом{42}. Как одну из причин Сталин указал на то, что Китай, слишком открыто связанный с Москвой, вызовет резкую реакцию Америки. Менее чем 10 лет спустя Хрущев испытывал сходную озабоченность в отношение Фиделя Кастро.
Не только в Москве считали, что Куба не готова к полномасштабному принятию коммунизма. Далеко не, все члены кастровского революционного братства — ветераны героической борьбы с Фулженсио Батистой — были коммунистами. Эти люди не одобряли провозглашенную Кастро коммунистическую идеологию, которая была чужда им и даже враждебна.
Большинство кубинцев совсем не интересовались деталями коммунистической идеологии. Разногласия, которые раскололи народную поддержку Кастро в начале 1962 года, можно было легко понять, взглянув на семейный обеденный стол. В январе и в феврале на Кубе не хватало продовольствия, чтобы удовлетворить основные потребности людей. Сельскохозяйственное производство было в упадке, а на складах по всей стране почти не оставалось запасов. В сообщениях, присылаемых в Кремль, подчеркивалось, что кубинский народ испытывает лишения, потому что Кастро не пошел на радикальные преобразования в сельском хозяйстве. «Несмотря на то, что уже в течение нескольких лет крестьяне обязаны сдавать урожай государству, — писали советские аналитики, — они практически независимы». КГБ сообщал, что вопреки программе «национализации», выдвинутой Кастро в 1961 году, кубинские крестьяне реально сдали государству 2,5 % своего урожая{43}. Более того, из-за слабости государственного контроля на Кубе «значительное количество магазинов и гангстеров искусственно обостряли дефицит товаров». Советские представители, посещавшие Кубу, рисовали картину черного рынка, где поддерживаются высокие цены, а продукты укрываются от истинных сторонников революции.
Как ни странно, существовавшие тогда неурядицы отчасти объяснялись теми благами, которые дала революция. С 1959 года внутренний спрос возрос в результате более справедливого распределения доходов на Кубе. Еще до этих изменений Куба была не в состоянии производить достаточного количества продуктов и товаров чтобы удовлетворить внутренний спрос, и эту нехватку восполнял импорт, на закупку которого шли средства, получаемые от экспорта сахара. Но в 1962 году кубинцы переживали острую нехватку иностранной валюты и не могли импортировать необходимые товары. Причиной этого было прежде всего торговое эмбарго, установленное Соединенными Штатами. В 1957 году Куба заработала 600 миллионов долларов от торговли с Соединенными Штатами{44}. Эта цифра постоянно снижалась. Сокращение в июле 1960 года кубинской квоты на сахар лишило Гавану основного источника американских долларов. Вслед за этим в октябре 1960 года последовало эмбарго на все кубинские товары, в том числе сахар. Исключение сделано для медикаментов, сигар и некоторых продуктов. То немногое, что осталось от американо-кубинской торговли, исчезло в феврале 1962 года, когда Кеннеди полностью отрезал Кубу от американского рынка, кроме продажи медикаментов.
Кастро не любил признавать ошибки, но кризис в стране был столь жесток, что частично пришлось признать собственную вину. С необычайной откровенностью он сказал Алексееву в феврале 1962 года, что он принимает одно из основных обвинений оппозиции в Майями:
«Прежде всего мы несем ответственность за нынешние экономические трудности. Мы пустили сельское хозяйство на самотек и из-за отсутствия опытных кадров не смогли создать распределительную систему для товаров и предметов первой необходимости»{45}.
Экономические трудности заставили Кастро предпринять решительные шаги. Прежде всего он реорганизовал Институт аграрной реформы, который должен был служить витриной новой Кубы. Несмотря на некоторые возражения, он назначил своего друга Карлоса Рафаэля Родригеса, который написал Гаванскую декларацию, возглавить этот институт. Экономическая ситуация была потенциально столь дестабилизирующей, что Кастро чувствовал, что эти изменения недостаточны. Хорошо понимая, что подобная мера вызовет потерю популярности, Кастро тем не менее решил ввести карточки.
Кубинский лидер осознавал, что карточная система может нанести тяжелый удар по престижу его режима. Однако положение со снабжением было столь плохо, что оказалось необходимо предпринять нечто решительное, чтобы лишить контрреволюционеров главного козыря, позволявшего вербовать новых сторонников. В середине марта Кастро сказал русским, что он должен пойти на риск. «В обозримом будущем преодоление этих экономических трудностей, — говорил Кастро своему конфиденту Алексееву, — будет одной из главнейших задач партии и правительства».
Экономический кризис на Кубе выбил Кастро из колеи и подтолкнул его к пересмотру своего собственного политического положения. С середины 1961 года он все более отходил от повседневного руководства кубинским правительством. Летом он согласился с Раулем Кастро и Че Геварой, что остатки Движения 26 июля должны быть слиты с НСП (Национально-социалистической партией) в единую ОРО (Объединенную революционную организацию) — временную коалицию, которая включила бы левых революционеров и ячейки будущей Коммунистической партии Кубы. Не испытывая интереса к таким вещам, Кастро передал основные административные решения, включая новую ОРО, исполнительному секретарю компартии Кубы Анибалу Эскаланте.
Эскаланте был человек с амбициями, который мечтал возглавить вторую, социалистическую революцию на Кубе. В тесном сотрудничестве с послом Сергеем Кудрявцевым и Алексеевым он оказывал давление на Кастро с тем, чтобы предпринять более решительные действия против повстанцев в горах Эскамбрая и остатков резидентуры ЦРУ в Гаване. Коммунист с 30-х годов, Эскаланте имел хорошие отношения с Москвой и коммунистическими партиями Латинской Америки. Он был блестящим создателем системы и понимал, какую власть можно получить, контролируя назначения в районные и провинциальные партийные комитеты. С лета 1961 года он назначил членов НСП на многие важные посты в качестве противовеса многим участникам Движения 26 июля. Ревниво относясь к своему собственному положению в партийной иерархии, он также притормозил своих потенциальных соперников. Одним из таких людей был Блас Рока, Генеральный секретарь партии и близкий соратник Рауля Кастро.
Почти год Фидель Кастро не обращал внимания на деятельность Эскаланте и, казалось, был удовлетворен тем, что он руководил ОРО. Кастро уважал Эскаланте и не реагировал на слухи, что этот старый коммунист фактически возвысился над Раулем и Че Геварой, вторым человеком на Кубе. Среди коммунистов произошел раскол. Те, кто были лояльны Бласу Рока, собрались в сентябре 1961 года, чтобы обсудить, как быть с амбициями Эскаланте, но в конечном счете пришли к согласию, что он действовал в интересах партии, которые состояли в том, чтобы занять место Движения 26 июля в качестве направляющей силы, стоящей за Кастро. Поэтому ничего не было сделано.
Однако все изменилось в марте 1962 года{46}. Столкнувшись с ростом оппозиционных настроений в народе и зная, что кубинцы в основном связывали нехватки продовольствия с влиянием коммунистов в правительстве, Кастро решил упрочить свою собственную власть. Он лично выбрал Родригеса, чтобы возглавить ИНРА. Поскольку уже в течение нескольких месяцев Кастро не принимал таких важных решений без консультаций с Эскаланте, это было знаком того, что он вновь консолидирует свою власть.
Амбиции Эскаланте в 1962 году граничили с безрассудством. Он горько сетовал доверенному товарищу, который позднее предал его, что Кастро назначил Карлоса Рафаэля Родригеса, не проконсультировавшись ни с кем из НСП. Когда Кастро доложили о недовольстве Эскаланте его действиями, он решил, что тот позволяет себе слишком много.
В течение следующей недели Кастро по отдельности встретился со своими ближайшими советниками из числа коммунистов, включая Бласа Року, Карлоса Рафаэля Родригеса и Флавио Браво, чтобы обсудить проблему отношений с Эскаланте. До того момента руководство НСП скрывало от Кастро свое недовольство Эскаланте. Теперь Рока и другие открыто посоветовали Кастро избавиться от него.