Глава 9. Ракетный кризис

Глава 9. Ракетный кризис

«Может вылиться в большую войну»: Москва. 22 октября 1962 года

За несколько часов до того, как американцы включили радио- и телевизионные приемники, чтобы послушать обращение президента, Н.С.Хрущева уведомили о том, что Джон Ф. Кеннеди собирается сделать важное заявление, касающееся советской угрозы. Источники не были осведомлены о содержании обращения, но советский лидер опасался худшего. Кеннеди готовился к встрече с лидерами конгресса в Белом доме, а Хрущев собрал членов Президиума для обсуждения вероятности войны{1}.

В Кремле царило тревожное настроение. Единственный пункт повестки дня заседания гласил: «Об определении позиции по дальнейшим шагам в отношении Кубы и Берлина», что отражало неуверенность по поводу темы предстоящего выступления Кеннеди. Однако Хрущев был уверен, что речь пойдет о Кубе. ГРУ находящееся под эгидой Малиновского, сообщило о необычной военной активности США в Карибском бассейне, но министр пытался успокоить Хрущева и других членов Президиума. «Не думаю, чтобы что-то сразу могли предпринять», — заявил он. С того момента как правительственные лимузины въехали в Кремль, в атмосфере чувствовалась напряженность. Но Малиновский верил, что у Москвы есть по крайней мере время подготовить адекватный ответ. «Видимо, — продолжал он, — выступление по радио — это предвыборный трюк». Тем не менее у людей вокруг него были хмурые и напряженные лица.

Малиновский хотел убедить присутствующих, что основания для паники нет и у Кремля есть время для подготовки ответных мер. «Если будет декларировано вторжение на Кубу, — пояснил он, — то сутки еще пройдут, чтобы изготовиться». Очевидно, советские вооруженные силы ожидали воздушного удара американцев. На морской десант с Флориды потребовалось бы более 24 часов. В данный момент кризиса Малиновский не хотел предпринимать каких-либо решительных шагов.

Хотя Хрущев принял оценку Малиновским сложившейся ситуации, он тем не менее был не совсем убежден в ее правильности. «Дело в том, что мы не хотим развязывать войну, — сказал он сердито. — Мы хотим припугнуть, сдержать силы в отношении Кубы». Не принимая вину на себя, Хрущев, однако, признал, что сделаны ошибки. Он выделил две проблемы. «Мы не развернули все ракеты, не сосредоточили все, что хотели, и не обнародовали договор». Хрущев считал, что было бы иначе, если бы он согласился с мнением Кастро, предлагавшим опубликовать в конце августа советско-кубинский оборонный договор. Тогда он сопротивлялся, опасаясь резкой реакции Кеннеди.

Хрущев не скрывал своей тревоги. Перед людьми, которые пережили-гражданскую войну в России, Вторую мировую войну и Сталина, Хрущев был абсолютно откровенным. Они были так близки к созданию сил сдерживания на Кубе, так близки к тому, чтобы не допустить кошмара войны. А в результате, вероятно, не только вторжение США на Кубу, но обмен ядерными ударами между двумя сверхдержавами. Однако Хрущев хотел продемонстрировать решимость. «Трагичное — они могут напасть, — заявил он, — мы ответим». Озвучив то, о чем думали все присутствующие, он добавил: «Это, возможно, выльемся в большую войну».

Никто из собравшихся не сомневался, что США не исключают настоящей войны на Кубе. Сейчас уже не октябрь 1960 года, январь 1961 года и даже не апрель 1961 года. Теперь президент США собирался пролить кровь американцев для уничтожения Фиделя Кастро. Сколько раз и какими разнообразными способами Хрущев пытался предотвратить это?

Размышляя вслух, Хрущев начал говорить о том, что могут сделать США и каков должен быть ответ Советского Союза. Есть вероятность, что они начнут действовать против Кубы. В этом случае, по мнению Хрущева, СССР придаст гласности свои договорные обязательства о защите Кубы. С другой стороны, Кеннеди может избрать некие ненасильственные меры, чтобы заставить убрать советские ракеты. «Объявить блокаду, — предположил Хрущев, — и ограничиться этим». Однако его мысли возвращались к тому, что бы сделал Советский Союз, если бы США напали на Кубу. «В случае нападения, — заявил Хрущев, — Кремль объявит, что все средства являются кубинскими, и кубинцы заявляют, что они ответят». Он уверил коллег, что не допускает мысли разрешить Кастро угрожать применением баллистических ракет средней дальности при вторжении США. Как фактор сдерживания США кубинцы могут заявить о применении тактического оружия.

Мнение Хрущева не обсуждалось. Основываясь на большей вероятности вторжения, чем блокады, Президиум разработал ряд инструкций для командующего советскими войсками на Кубе генерала Плиева. Во-первых, необходимо предпринять меры по недопущению случайного обмена ядерными ударами. Подготовленная телеграмма предписывала Плиеву «привести войска в состояние боевой готовности», но не использовать ядерное оружие, развернутое на Кубе{2}. Чем больше советские руководители думали о запретительном характере телеграммы, тем меньше им это нравилось. Если американцы нападут, то Плиев со своим 41 000 контингентом окажется в меньшинстве. Единственным спасением для него станут ракеты «Луна» с ядерными боеголовками и крылатые ракеты. Не желая жертвовать советской группой войск, Президиум решил подготовить другую инструкцию. Плиеву предписывалось в случае высадки американцев использовать тактическое ядерное оружие, но без указаний Москвы не применять ракеты Р-12 дальностью 2000 км.

Советская военная доктрина в октябре 1962 года предусматривала использование ядерного оружия на поле боя. В 1957 году предшественник Малиновского на посту министра обороны предсказывал: «Атомное оружие будет широко использоваться как органическая часть вооруженных сил»{3}. Публикации в советской военной прессе доказывали, что тактическое ядерное оружие крайне затруднит, если вообще не сделает невозможными, морские десанты, и это обстоятельство приведет к паритету военно-морской мощи США и Советского Союза{4}. Например, ядерные торпеды на подводных лодках «Фокстрот» могут поразить авианосец.

Какова будет реакция США на использование Советским Союзом ядерного оружия первыми? Вид «ядерного гриба» не оставлял сомнений в том, что если Плиев использует тактическое ядерное оружие, это послужит весомым аргументом для Кеннеди по крайней мере уничтожить Кубу. Каждая ракета «Луна» имеет дальность действия 50 км и несет ядерный заряд в 2 килотонны. Самолет над Хиросимой нес 14-тонный заряд. Хотя по мощности «Луна» уступала ракете «Фэт бой» в семь раз (ядерная ударная мощь возрастает или уменьшается в геометрической пропорции, а не арифметически), ее заряд разрушителен. Если «Луна» взорвется в воздухе на оптимальной высоте 500 м над землей, один заряд произведет страшные разрушения, захватив пространство в 50 км от пусковой площадки. В эпицентре взрыва возникает ветер со скоростью 150 км в час и воронка диаметром 110 метров и такой же глубины. В пределах 350–400 м будет уничтожен любой танк и живая сила. За 800 м от места взрыва не останется ни одного живого существа вследствие огромного давления воздуха, а те несчастные, которые уцелеют, будут длительно умирать в течение двух недель от радиации. Кроме того, возникнет проблема длительного выпадения радиоактивных садков над Кубой. В 50-х годах, чтобы дать возможность экосистеме на атолле Бикини в Тихом океане восстановиться после использования его в качестве ядерного полигона, США были вынуждены срезать 10-метровый слов почвы и заменить все пальмы{5}.

Эти показатели трудно воспринять, не опираясь на конкретные примеры воздействия ракет на поле боя. Если бы фельдмаршал Эрвин Роммель, который защищал Нормандию от высадки союзников в 1944 году, имел в своем распоряжении ракеты «Луна», нацисты могли бы уничтожить все пять береговых плацдармов десятью ракетами этого класса. Более того, имей СССР такие ракеты в 1961 году, все кубинские эмигранты, высадившиеся в двух местах побережья Залива Кочинос, погибли бы. Теперь, в 1962 году, имея 12 ракет, командующий советской группой войск на Кубе мог уничтожить все береговые плацдармы морских пехотинцев США и военно-морскую базу США Гуантанамо на юго-восточной оконечности острова.

При использовании крылатых ракет на поле боя не было бы столь разрушительных последствий, однако, согласно прогнозу советских военных журналов, это стоило бы огромных потерь для военно-морского десанта США. Одна крылатая ракета несет заряд, эквивалентный 12 килотоннам тротила, который может разнести на куски группу авианосцев США. Из 80 ракет с ядерными боеголовками, подготовленными для отправки на Кубу, на острове уже было размещено 36.

Обеспокоенный тем, что мир оказался на грани ядерной войны, Малиновский рекомендовал подождать до часа ночи, или шести вечера по вашингтонскому времени, прежде чем дать распоряжение Плиеву к запуску ракет «Луна». Опасаясь, что Вашингтон каким-либо образом узнает о делегировании полномочий, Малиновский предостерег против того «А то им дадим повод применить атомное оружие» до момента, пока это не станет неизбежным.

Прислушавшись к доводам Малиновского, Президиум решил немедленно послать первую серию инструкций, запрещающих использование ядерного оружия{6}. Вторая группа инструкций — приказ, подготовленный в сентябре 1962 года, но не подписанный Малиновским, — мог быть направлен в зависимости от развития событий в Карибском бассейне.

В 1992 году во время конференции участников Кубинского кризиса в Гаване присутствовавший в составе российской делегации генерал А.И. Грибков выступил с сенсационным сообщением о том, что советскому командованию на Кубе было разрешено в экстремальных обстоятельствах в случае отсутствия связи с Москвой использовать по своему усмотрению тактическое ядерное оружие. Генерал Грибков, занимавший в то время пост заместителя оперативного отдела Генштаба Советских вооруженных сил, прибыл на Кубу с инспекционной поездкой в составе военной делегации буквально накануне кризиса. Ко времени Гаванской конференции за плечами Грибкова уже была длинная и успешная военная карьера. У него был высокий чин генерала армии. Он прошел путь от командующего Закавказским и Ленинградским военными округами до начальника штаба Объединенных сил Варшавского военного договора. Его сообщение явилось сюрпризом для всех. Посыпались вопросы Грибков отвечал примерно так «Я генерал и говорю лишь о военной стороне дела, политикой я не занимаюсь»{7}.

Его версию все же подвергли сомнению, прежде всего бывший министр обороны Роберт Макнамара. Он не мог поверить, что партийное руководство страны, вершившее всеми делами, могло делегировать военным решение такого важного вопроса, как применение ядерного оружия, без согласования с Кремлем. Желая подкрепить свою версию, Грибков два года спустя опубликовал книгу «Операция Анадырь» (совместно с американским генералом Уильямом Смитом), в которой напечатал взятый из архива Министерства обороны России документ от 8 сентября 1962 года. В нем содержалась инструкция командующему группой советских войск на Кубе «В случае высадки десантов противника на о. Куба и сосредоточения вражеских кораблей с десантом у побережья Кубы в ее территориальных водах, когда уничтожение противника ведет к затяжке и нет возможности получить указания Министерства обороны СССР, Вам разрешается лично принять решение и применить ядерные средства „Луна“, ИЛ-28 или ФКР-1, как средства локальной войны..»{8}

Действительно, такой документ был подготовлен, завизирован руководителем оперативного отдела Генштаба генералом С.П. Ивановым, непосредственным начальником А.И. Грибкова, и подписан начальником Генштаба маршалом М.В. Захаровым. В своей публикации А.И. Грибков поставил также фамилию министра обороны Малиновского, как якобы подписавшего эту инструкцию. Но на подлиннике документа, хранящегося в архиве Министерства обороны, имя Малиновского лишь обозначено, но подписи его нет{9}.

Не подписал же его министр по одной простой причине — не было на то высочайшего соизволения, ни Президиум ЦК, ни лично Хрущев, что бы ни говорилось теперь, такого разрешения не давали. Шутка сказать, доверить генералам самим решать, как поступать с ядерным оружием без непосредственного контроля Кремля. Такого в принципе не могло быть при партийно-советской системе.

Во время пребывания делегации Генштаба на Кубе, в которую входил генерал Грибков, его постоянно сопровождал заместитель командующего группой советских войск на Кубе по боевой подготовке генерал Л.С. Гарбуз, который решительно опровергает наличие такого разрешения «Если бы оно было дано, мне об этом обязательно было бы известно»{10}.

То же самое подтвердил и посол А.И. Алексеев — самое доверенное лицо Кремля на Кубе. Алексеев был членом военного совета командования группой войск. По его словам, командующий такого разрешения не получал, а если бы и получил, то ему дали бы об этом знать прежде всего. Более того, по словам Алексеева, Фидель Кастро, присутствовавший на Гаванской конференции, был смущен и удивлен заявлением генерала Грибкова. В кулуарах он прямо сказал об этом Алексееву — бывшему послу и своему личному другу. Открыто выступать по данному вопросу Кастро не стал по тактическим соображениям{11}.

Около полуночи Хрущев и его коллеги начали ночное бдение — самое длительное и тревожное для советских лидеров с момента вторжения Гитлера в 1941 году. В течение нескольких часов Кеннеди мог вынудить их отдать приказ на применение ядерного оружия.

Вашингтон, 22 октября, 6 часов вечера, восточное поясное время (1 час ночи по московскому времени)

Пока советский министр обороны передавал первую порцию кризисных инструкций на Кубу, а Хрущев готовился к ядерной войне, в офисе кабинета Белого дома Кеннеди принимал делегацию Конгресса — восемь сенаторов и семь конгрессменов. Менее чем через два часа до того, как Кеннеди собирался оповестить мир о ядерном кризисе, он хотел заручиться поддержкой обеих партий{12}.

Президент казался утомленным. Он изложил соображения, не позволяющие начинать с применения силы Кеннеди чувствовал, что собравшиеся не против нанесения удара по Кастро. Отвергнув совет брата, который рекомендовал Кеннеди упирать на аргументы морального характера для обоснования принятого решения о блокаде, президент просто обрисовал причины невозможности военного разрешения кризиса. Советское командование «может быстро привести в состояние боевой готовности на Кубе ракеты средней дальности», объяснил Кеннеди, и поэтому нельзя с уверенностью сказать, сколько их на острове Кеннеди не был уверен в благоразумности Советского Союза. СССР пошел на беспрецедентный риск, направил ракеты на Кубу, обманывая США относительно своих намерений. Выражая мнение президента, Раек сказал конгрессменам «Ясно, что в Кремле взяли верх жесткие парни». Надо быть готовыми к худшей реакции СССР на любое действие США. «Если мы вторгнемся на Кубу, — заявил он конгрессменам, — то не исключено, что ракеты будут запущены в сторону США»{13}.

Осторожность Кеннеди раздражала известного своей жесткостью сенатора-южанина Ричарда Рассела председателя комитета по вооруженным силам. Рассел отверг аргументы Кеннеди в пользу предварительного уведомления Хрущева и союзников по НАТО о своих намерениях. Он полагал, что Москве прекрасно известна неприемлемость использования ракет вблизи побережья Флориды. Более того, сенатор считал, что Хрущев проверяет крепость нервов и что это часть запланированной им программы по ослаблению позиций Вашингтона в мире. Рассел доказывал, что США должны рискнуть и дать отпор и Куба — наилучшее место, да и момент подходящий.

Несогласие Рассела дезориентировало Кеннеди и министра обороны Макнамару. Оба пытались объяснить, что не исключают военного решения. Кеннеди подчеркнул, что главной его заботой «не афишировать раньше времени подготовку к вторжению» В течение нескольких недель администрация рассматривала некоторые варианты разрешения кубинского кризиса, чтобы максимально сократить время на подготовку вторжения Однако поскольку командование армии США в Атлантике не могло выделить достаточно сил для группы вторжения (90 000), необходимо перебросить с Западного берега подразделения морских пехотинцев. В последние 48 часов администрация начала переброску, и президент считал, что через 24 или 48 часов они будут готовы для вторжения на Кубу Действительно, утром 21 октября батальон морских пехотинцев отправили по воздуху из Эль Торо в Калифорнии в залив Гуантанамо. Однако Кеннеди не сообщил конгрессменам, что основная часть экспедиционного корпуса морских пехотинцев, которую предполагалось перебросить на восточное побережье Кубы, все еще находится в Сан Диего и ее предполагалось направить морским путем через Панамский канал, что займет более недели{14}.

Макнамара тоже пытался убедить конгрессменов, которые, по-видимому, разделяли сомнения Рассела, что США «подготовились к вторжению». Министр обороны объяснил, что Пентагон уже с октября 1961 года рассматривал оперативные планы. В результате была подготовлена целая серия тщательно проработанных вариантов, и «за последние десять месяцев мы представили президенту пять из них». В операции необходимо задействовать 250 000 человек, из них 90 000 пехоты. Для достижения успеха при минимальных потерях высадке должен предшествовать удар с воздуха: две тысячи вылетов за несколько дней. Как и президент, Макнамара заверил конгрессменов, что в течение семи дней подготовка к вторжению — переброска по железной дороге войск и морских пехотинцев с базы Кемп Пенделтон морем — будет завершена.

Конгрессмены спрашивали, почему администрация так долго медлила. Уже прошло пять дней с момента получения разведывательной информации после полета У-2 над Кубой. «Одной из причин, — пояснил Кеннеди, — было то, что мы хотели до конца выяснить количество пусковых площадок и степень готовности ракет».

В свете одновременно происходящих в Кремле размышлений, о чем администрация США ничего не знала, осторожность Кеннеди представлялась оправданной. Анализ, не основанный на фактах, мог стать чреватым страшными последствиями. Решение Хрущева и Малиновского придержать окончательные инструкции командующему войсками на Кубе показало, что Кеннеди был прав, предвидя большой риск вторжения на Кубу Если бы он последовал советам лидеров конгресса, а не полагался на свою интуицию, то мог бы 23 октября ввергнуть тысячи американских солдат, морских пехотинцев и моряков в пучину первого ядерного конфликта периода холодной войны.

Быстро свернув встречу, чтобы выступить с обращением к стране, Кеннеди подчеркнул принципиальную причину своего выбора варианта блокады «Если мы высадимся на Кубу, мы все должны ясно представлять, что существует вероятность того, что ракеты, готовые к запуску, не будут уничтожены. Мы готовы к действиям». Однако, отметил президент, «это была бы адская игра»

Окончательный вариант речи Кеннеди подготовил к 7 часам вечера. Прежние варианты отражали колебания Кеннеди по поводу путей выхода из кризиса. В обращении, составленном Теодором Соренсеном 18 октября, предлагался воздушный удар по Кубе. Согласно нынешнему сценарию президент протягивал Москве оливковую ветвь в форме приглашения на саммит лидеров двух сверхдержав и обещания убрать МБР США из Турции и Италии. Администрация известила американцев о том, что прежде, чем прибегнуть к решительным мерам, намерена предоставить СССР шанс исправить ошибку.

«Эта администрация, как и было обещано, внимательно следила за военными приготовлениями СССР на Кубе. На прошлой неделе появились неопровержимые доказательства того, что ведется строительство нескольких пусковых площадок для ракет на порабощенном острове. Это делается с единственной целью обеспечить возможность ядерного удара по Западному полушарию»{15}.

Американцам сообщили, что ожидается обращение президента по внешнеполитической проблеме, однако слова и тон президента свидетельствовали о более глубоком кризисе, чем предполагали слушатели. После окончания корейской войны в 1953 году большинство американцев допускали лишь теоретическую возможность ущерба для своей страны утрата превосходства по бомбардировщикам или ракетам, а после запуска первого спутника — отставание в сфере образования. Но то, что ранее казалось маловероятным, теперь, после слов Кеннеди, стало реальным и очень близким.

«30-е годы преподали нам ясный урок агрессивные устремления, не получившие резкого отпора, в конечном итоге приводят к войне. Наша политика была политикой терпения и сдерживания, но теперь необходимы дальнейшие действия, и они готовятся, это будет лишь началом. Мы не намерены рисковать без крайней необходимости и ввергать мир в пучину ядерной войны, в которой плодами победы будет пепел, но у нас хватит духа пойти на такой риск в любое время, когда это станет неизбежно»{16}.

Кеннеди обрисовал дальнейшие шаги. Во-первых, США установят строгий карантин вокруг Кубы. В противоположность советской блокаде Берлина в 1948–1949 годах, когда Сталин запретил все поставки, включая продовольствие, Кеннеди предлагал ограничиться с помощью ВМС США лишь блокадой поставки наступательного оружия. Во-вторых, он приказал «осуществлять постоянное и тщательное наблюдение» за ситуацией на острове Кеннеди предупредил, что если разведка США обнаружит, что продолжается подготовка пусковых площадок, то «будут оправданы дальнейшие шаги». И для убедительности он добавил «Я приказал вооруженным силам США быть готовыми к любым неожиданностям». В качестве меры предосторожности предусматривалась эвакуация семей военнослужащих с базы Гуантанамо. И, наконец, США «будут рассматривать запуск советских ракет с Кубы, направленный на любую страну Западного полушария, как нападение Советского Союза на США, что повлечет адекватный ответ».

Кеннеди завершил речь обращением к Хрущеву «прекратить тайную безрассудную и провокационную политику угроз миру и стабильности отношений между нашими странами». «Прекратите борьбу за мировое господство, — заявил Кеннеди, -.. отойдите от края пропасти». Не возлагая особых надежд на эффективность своих призывов, Кеннеди пытался подготовить американцев к длительному кризису. «Впереди многомесячные жертвы и самодисциплина, месяцы проверки нашего терпения и решимости, месяцы, когда мы будем жить в условиях угрозы». После двух десятилетий вооруженного мира США и СССР, казалось, очутились в состоянии войны.

Реакция Хрущева

Около 10 часов утра Президиум получил из американского посольства копию речи Кеннеди. Новости оказались лучше ожидаемых. Хрущеву и Малиновскому не надо было менять инструкции Плиеву: вторжение не грозило. В своей речи Кеннеди сказал, что обратится в ООН и ОАГ с заявлением о наступательном характере ядерных ракет на Кубе, угрожающем миру в Западном полушарии. Хрущев не видел причины, почему в свете обращения Кеннеди ему следовало менять стратегию размещения ракет на Кубе. Советский Союз имеет право делать на Кубе то же, что США в Турции, Италии и даже в Англии, где размещены американские ракеты «Тор». Советский лидер был полон решимости.

На 22 октября 30 кораблей направлялись на Кубу, включая «Александровск», с грузом ядерных боеголовок, и четыре корабля с ракетами для двух подразделений ракет средней дальности. Более того, к берегам Кубы приближались четыре дизельные подводные лодки «Фокстрот» с ядерными торпедами. Особенно волновал Кремль «Александровск», который имел на борту 24 ядерные боеголовки для ракет средней дальности и 44 для крылатых ракет наземного базирования. Москве бы не хотелось, чтобы этот груз попал в руки противника.

Заметки, сделанные Хрущевым на этом судьбоносном заседании, свидетельствуют о консенсусе по поводу действий на Кубе: «Четыре подлодки пусть идут, а „Александровску“ следует направиться в ближайший порт». Но было слишком поздно предпринимать какие-либо действия относительно остальных судов. Кремль хотел, чтобы четыре судна с ракетами — «Альметьевск», «Николаев», «Дубна» и «Дивногорск» — продолжали движение. Однако во избежание риска столкновения с ВМС США советское руководство решило дать приказ остальным судам, которые «не дошли еще», вернуться в СССР{17}.

Решение дать возможность «Александровску» и подводным лодкам прибыть на Кубу было не просто признанием опасности нахождения более 60 термоядерных головок в море вблизи от ВМС США. Это также свидетельствовало об озабоченности Хрущева судьбой операции «Анадырь». Нужно ли Советскому Союзу продолжать развертывание дивизиона стратегических ракет на Кубе? Отказаться от ранее принятых решений в Кремле не спешили.

Теперь вероятность войны была очень велика, и Президиум принял решение привести советские войска и армии стран Варшавского договора в состояние повышенной боевой готовности. Все отпуска отменяются, и солдаты, готовящиеся к демобилизации из ракетных войск стратегического назначения, войск ПВО и подводного флота, остаются на боевом посту до особого уведомления. Малиновский направил приказ Андрею Гречко, командующему войсками Варшавского договора, который немедленно «созвал офицеров — представителей стран Варшавского договора и дал указание о проведении ряда мер по повышению боевой готовности войск и флотов, входящих в состав Объединенных вооруженных сил»{18}.

Хрущев должен был подготовить два важных послания: Кеннеди и Кастро. Он считал, что ответ Кеннеди следует выдержать в угрожающем и одновременно дерзком тоне. Осудив блокаду как нарушение международных норм ведения войны, Кремль пригрозил Кеннеди тем, что советские суда могут и не соблюдать линию карантина. Москва также продолжала утверждать, что советское оружие на Кубе «предназначено исключительно для оборонительных целей». Хрущев, по его словам, чувствовал, что США абсолютно непонятны мотивы размещения ракет на Кубе{19}.

Кастро было направлено успокаивающее письмо. Хрущев информировал его, что Москва не намерена отступать. Напротив, советское правительство подготовилось к любой неожиданности. Он хотел довести до сведения Кастро, что в свете речи Кеннеди даны инструкции Плиеву «быть в полной готовности», и войска в Советском Союзе также приведены в состояние готовности. Хрущев не был вполне откровенен с кубинским лидером. Он не упомянул о решении урезать поставки по проекту «Анадырь», а также о том, что Кремль заранее знал о готовящемся выступлении Кеннеди, но не уведомил об этом Гавану{20}. Он не хотел вызывать у Кастро сомнения по поводу обязательств СССР в отношении Кубы.

Этой ночью Хрущев не поехал домой. «Я спал на кушетке в кабинете, не раздеваясь, — позже вспоминал он. — Я был готов к любым плохим новостям в любой момент и хотел отреагировать на них немедленно»{21}.

Реакция советского посольства в Вашингтоне

Через несколько часов после объявления Кеннеди блокады Кубы посольство СССР в Вашингтоне подготовилось к войне. Глава резидентуры КГБ в Вашингтоне Александр Феклисов телеграфировал в Москву, что «уничтожит всю оперативную переписку». Ветеран Второй мировой войны Феклисов решил не рисковать. Он проверил аварийный электрогенератор, который обеспечивал энергией посольство в случае отключения электроэнергии. Традиционно КГБ имел наиболее надежную связь с Москвой, и было чрезвычайно важно сохранить ее во время кризиса. Он также поручил проверить исправность системы подачи кислорода. Им не исключалась возможность химической или биологической атаки на посольство. Посол Анатолий Добрынин координировал осуществление мер безопасности всего посольства с Феклисовым. Всем работникам было предписано впредь до особого уведомления не ходить ни в кино, ни в магазины. Заботы Добрынина и Феклисова распространялись на всех советских граждан в американской столице. Особым предметом обеспокоенности было то, что в это время в Вашингтоне гастролировал Ленинградский симфонический оркестр и балет Большого театра. КГБ решил направить своих сотрудников для усиления безопасности этих коллективов{22}.

Георгий Большаков наблюдал, как вашингтонская полиция занимает позиции вокруг советского посольства. «Блокада началась», — сказал один из сотрудников ГРУ, выглянув в окно{23}. Большаков имел моральное право спокойно наблюдать за происходящим. С апреля 1961 года он был в центре советско-американских отношений. Годом раньше он и Роберт Кеннеди обменивались посланиями, которые предотвратили перерастание напряженности в Берлине в войну. После формальной встречи 5 октября он больше не виделся с Генеральным прокурором. Более того, согласно полученным инструкциям он должен был убеждать американцев, что акции на Кубе носят чисто оборонительный характер, то есть прямо противоположное тому, что утверждал Кеннеди.

Ожидаемый телефонный звонок раздался на следующий день после речи Кеннеди. Журналист Фрэнк Хоулмен просил о встрече. Большаков некоторое время не видел корреспондента газеты «Дейли ньюз», но он знал, что Хоулмен не просто хочет поболтать.

У Хоулмена была серьезная миссия. Кто-то из сотрудников Генерального прокурора, а может и сам Роберт Кеннеди, хотел использовать Большакова для прощупывания позиций Кремля относительно политического решения кризиса. Роберт Кеннеди и его сотрудники, пояснил Хоулмен, считали, что ракеты на Кубе являются «своеобразным ответом на создание баз США в Турции и Италии». «В связи с этим, — сообщал Большаков начальству, — Роберт Кеннеди и его друзья считают возможным обсудить следующую сделку-компромисс: США — ликвидируют свои ракетные базы в Турции и Италии, а СССР — на Кубе». Действительно, за два дня до этого Роберт Кеннеди обсуждал со своими сотрудниками возможности политического решения кризиса, включая ликвидацию «Юпитеров». Заметки об этой необычной встрече Большаков закончил осторожным сообщением, что Роберт Кеннеди, со слов Хоулмена, считал, что «условия такой сделки можно обсудить не в обстановке взаимных угроз, а спокойно»{24}.

Вероятно, по просьбе президента или по собственной инициативе Чарльз Бартлетт также передал в первые напряженные часы кризиса Большакову, что Белый дом рассматривает вероятность компромисса, считая возможным отказаться от ракет «Юпитер»{25}.

Советское посольство имело веские основания полагать, что по крайней мере высказывания Хоулмена и Бартлетта отражают официальную позицию о отзыве ракет «Юпитер» для ликвидации кризиса. В это утро американская пресса была полна различных предположений о возможном дипломатическом пути решения проблемы. Резюмируя принципиальную позицию наиболее известных ученых мужей от внешней политики для сообщения Шарлю де Голлю, 23 октября посол Франции в США Эрве Альфан пояснял, что Макс Френкел и Джеймс Рестон из «Нью-Йорк таймс» рассматривают возможность некой компенсации для России, вероятно, уступки по Берлину. «Однако я заметил, — сообщает Альфан, — иную позицию Уолтера Липпмана, который привлекает внимание к тому факту, что ракеты средней дальности США в Турции чрезвычайно осложняют позиции Кеннеди»{26}. Тем временем администрация также собирала мнения своих союзников относительно сделки Куба-Турция. Госдепартамент направил телеграмму делегации США в ООН с просьбой выяснить реакцию Турции{27}.

По непонятной причине резидентура ГРУ решила не сообщать в Кремль сведения, полученные от Хоулмена и Бартлетта, хотя именно в такое тревожное время Москва нуждалась в подробной и достоверной информации. Более того, такое поведение было необычно для советской военной разведки. В течение полутора лет она немедленно передавала в Москву все, что становилось известно Большакову от брата президента или ближайшего окружения Кеннеди. Но 23 октября от Большакова в Кремль не поступило никаких сведений. Эта информация была получена в Москве лишь после полудня 25 октября.

Что собирается делать Хрущев?

Первое решение Кеннеди после его телевизионного обращения было санкционирование шести разведывательных полетов на малой высоте над Кубой{28}. 23 октября перед президентом стояли две цели. Первая — быть в курсе всех военных приготовлений на острове, чтобы знать степень угрозы, которую необходимо отразить военными силами. Он также ждал реакции Хрущева. Если Кремль выберет жесткую линию, то Хрущев отдаст приказ советским судам игнорировать блокаду. Или, возможно, он решит применить адекватные меры в Берлине, который являлся наиболее уязвимым местом для НАТО. Весь день Кеннеди и Исполком обсуждали пути противодействия обоим или одному сценарию. К вечеру Кеннеди распорядился, чтобы Пентагон привел в состояние двухчасовой готовности батальон для размещения его на основной дороге на Берлин на случай, если Советский Союз и Восточная Германия попытаются отрезать западный Берлин от Европы, как это случилось в 1948 году{29}.

Шло время, Москва молчала, и тогда Роберт Кеннеди решил снова обратиться к Большакову. «Я послал Чарли Бартлетта, который был на дружеской ноге с ним, к Большакову», — вспоминал Роберт Кеннеди{30}. Бартлетт пригласил Большакова в свой офис в Национальном пресс-клубе.

Бартлетт заверил Большакова, что он «встречается с ведома президента и его брата». «Президент очень рассержен тем, что происходит на Кубе, — сказал Бартлетт. — Это напоминает обман японцами Рузвельта перед Пёрл-Харбором». Вера Кеннеди в возможность Договоренности с СССР «поколеблена». Тем не менее «президент не хочет вторжения на Кубу, — пояснил Бартлетт, — он требует ликвидации ракет среднего радиуса, если они имеются»{31}. Он подчеркнул, что Джон Кеннеди, который уже обдумывает возможность ликвидации ракет под международным контролем, считает наилучшим выходом обратиться по этому вопросу в ООН Кеннеди давал понять СССР, что переговоры под эгидой ООН пройдут успешно, если советское правительство приостановит отправку своих судов на Кубу.

В конце встречи Бартлетт спросил Большакова, известно ли ему что-либо о путях разрешения кризиса. Большаков не смог высказать никакого предположения. «Все пути урегулирования, — ответил он, — изложены в заявлении советского правительства»{32}.

Не удовлетворившись результатами первой встречи, Роберт Кеннеди попросил Бартлетта вновь повидаться с Большаковым в этот же день. Он хотел дать понять Хрущеву, что у США есть необходимые доказательства размещения ракет на острове. «Я дал Бартлетту карту размещения всех ракет», — вспоминал позже Кеннеди{33}. Утреннее заявление Большакова, разочаровавшее Кеннеди, свидетельствовало об отсутствии каких-либо положительных решений Москвы. Возможно, снимки, сделанные с самолетов У-2, заставят Президиум разумно прореагировать, как это бывало в прошлом.

Войдя в офис Бартлетта, Большаков обратил внимание на большую стопку листов бумаги, с которыми, по-видимому, работали. «Это были результаты аэрофотосъемки», — вспоминал он. Бартлетт листал их, и, когда Большаков подошел к нему, он заметил на них штамп «Только для глаз президента». «Что скажешь на это, Георгий?» Вопрос был как выстрел. Большаков отрицал свою осведомленность в ракетной области. «Я никогда не видел подобных фотографий, — пожаловался Большаков, — и понятия не имею, что на них изображено». Он высказал предположение, что, может быть, это площадки для игры в бейсбол. «Если ты специалист, Чарли, то ты мне и скажи, ракеты это или не ракеты?»{34}.

Опасаясь того, что могут предпринять США, и, возможно, надеясь на канал связи с братьями Кеннеди, начальник Большакова, резидент ГРУ в Вашингтоне, наконец сообщил в Москву, что рассказал Хоулмен Большакову 23 октября по поводу ракетного компромисса предложенного Робертом Кеннеди, и комментариях Бартлетта о заинтересованности президента в подобной сделке. По необъяснимым причинам вашингтонская резидентура ГРУ продержала первые обращения к Большакову представителей Кеннеди почти целые сутки и включила их в доклад Москве, только когда кризис достиг высшей точки{35}.

«Роберт Кеннеди едет к Добрынину»

Поздно вечером 23 октября после встречи Хоулмена и Бартлетта с Георгием Большаковым брат президента решил задействовать еще один канал. «Взволнованного» Роберта Кеннеди проводили в кабинет Добрынина. Эмоциональная речь Кеннеди изобиловала повторениями и отступлениями. Кеннеди сказал, что приехал по собственной инициативе без указаний президента. Советский посол понял, что визит брата президента указывает на начало процесса поиска решения конфликта{36}.

«Должен сказать вам, — начал Роберт Кеннеди, — что личные отношения между президентом и премьером, от которых зависит так многое, нарушились». Он не пытался скрыть от Добрынина настроения, царящие в Белом доме. Около двух лет он проводил закулисную дипломатию от имени президента, а теперь Советы превратили этот канал в орудие обмана. «Вы обманули президента и меня» — вот был лейтмотив высказывания Кеннеди{37}.

«С самого начала, — продолжал Кеннеди, — советская сторона, Хрущев и советское правительство, в своих заявлениях и посол в конфиденциальных дискуссиях подчеркивали оборонительный характер оружия, Размещаемого на Кубе». «Вы, например, — обратился Кеннеди к Добрынину, — говорили мне об оборонительных целях поставки оружия, в частности ракет, когда мы виделись с вами в начале сентября. Из ваших слов следовало, что на Кубу Советский Союз направляет ракеты малой дальности для защиты территории Кубы и подступов к острову, а не ракеты, которые могут достичь любой точки США».

Кеннеди подчеркнул, что Белый дом поверил советскому правительству. «Я доложил об этом президенту которого удовлетворила такая политика СССР в отношении Кубы». Помимо личных заверений Добрынина в заявлении ТАСС от 11 сентября подчеркивались чисто оборонительные намерения Советского Союза. «Может быть, наиболее вопиющим примером обмана, — сказал Кеннеди, — было письмо Хрущева от 6 сентября, направленное в Белый дом через помощника президента Теодора Соренсена». «В этом письме Советский Союз обещал не предпринимать никаких шагов во время избирательной кампании в конгресс, которые могли бы ухудшить международную обстановку или отношения между сверхдержавами, — напоминал Кеннеди. — Это произвело сильное впечатление на президента».

Когда Кеннеди начал говорить о явном обмане и его впечатлении на президента, советский посол спросил, почему же президент ничего не сказал об этом во время своей недавней встречи с советским министром иностранных дел «до того, как кризис грозил перерасти в военную конфронтацию между нашими странами».

Роберт Кеннеди защищал решение брата не поднимать этот вопрос на встрече с Громыко 18 октября. «Прежде всего, Громыко говорил по тексту, явно подготовленному Кремлем, и высказывался настолько жестко, что не было смысла вступать с ним в дискуссию. Во-вторых, — продолжал Кеннеди, — он (Громыко) повторил утверждения об оборонительном характере советского оружия, хотя президент уже тогда знал, что это не так и что ему лгут».

Когда Добрынин заявил, что, возможно, США заблуждаются по поводу того, что происходит на Кубе, Кеннеди взорвался. «Какого черта! Мы должны обращаться к конфиденциальному каналу, если… даже посол, который, как мы полагаем, пользуется полным доверием своего правительства, не знает, что на Кубе находятся ракеты дальнего действия, способные ударить по США?..»

Кеннеди успокоился, когда Добрынин объяснил ему, что получает только ту информацию, которую Москва считает нужным доводить до его сведения. Это было слабым утешением, однако Кеннеди, по-видимому, поверил, что Кремль ввел в заблуждение и Добрынина. Советский посол повторил хорошо известную позицию Советского Союза о защите Кубы Кастро.

Уходя от Добрынина, уже на пороге кабинета Кеннеди задал последний вопрос. «Можете ли вы сказать, какие инструкции получили капитаны судов после вчерашнего обращения президента и подписанного решения о блокаде?» Добрынин не знал. Ему не сообщили, что утром Кремль решил отложить все, кроме самых важных поставок — боеголовки и ракеты среднего радиуса действия. «Да, мне известны эти инструкции, — таков был обычный дипломатический ответ. — Они не должны выполнять незаконные требования в открытом море, — добавил он уклончиво, — так как это было бы нарушением международных норм о свободном судоходстве». Последними словами Кеннеди были: «Я не знаю, чем все это кончится, но мы намерены остановить ваши суда»{38}.

«Александровск»

После речи Кеннеди Фидель Кастро объявил на Кубе мобилизацию 350 000 солдат и милиционеров{39}. Кубинское руководство часто практиковало подобный метод. Видимо, Кастро не ожидал немедленного нападения. Мобилизация проходила в течение 72 часов, и все шло гладко. «В правительственных кругах и народе, — сообщал офицер советской резидентуры, — отмечается полное спокойствие и уверенность»{40}.

К середине дня 23 октября Кастро успокоился, получив соответствующие сообщения кубинской разведки. с первые часы после обращения Кеннеди кубинские источники в посольствах Италии и Западной Германии сообщали, что дипломаты опасаются немедленного вторжения. Западные дипломаты, по сообщениям этих источников, собирались эвакуировать семьи с Кубы. Но на рассвете следующего дня появилась надежда, что Кеннеди попробует использовать сначала дипломатические методы. Те же источники, которые сообщали о панике в западных посольствах на Кубе, теперь заявляли, что высокопоставленные дипломаты сомневаются в возможности вторжения по крайней мере в ближайшие несколько дней. Согласно этим же источникам, на совещаниях в посольствах послы и другие руководящие работники разъясняли, что наличие ракет может перерасти в конфликт между сверхдержавами, но нападение США на Кубу маловероятно{41}.

Однако советское командование на Кубе, получив инструкции из Москвы, развило бурную деятельность Плиев приказал готовиться к войне. В 2 часа ночи советские солдаты начали рыть окопы вокруг ракетных установок и укомплектовывать личным составом батареи ПВО. Приказ был настолько неожиданным, что некоторые командиры даже не находились в штабах. Майор Н.С. Новиков был комиссаром подразделения МБР близ Санта-Клара в центре острова. Когда поступил приказ Плиева, никого из офицеров поблизости не было, а обслуга ПВО спала. Новиков был вынужден отдать приказ войскам рыть окопы; он нашел нескольких энергичных солдат, зачитал им инструкции по обслуживанию орудий ПВО и остался с ними{42}. Кризис наступил до того, как были готовы бункеры для подразделений ядерных ракет. Следовательно, боеголовки пока еще лежали в подземных складах. К рассвету были предприняты все меры предосторожности и ситуация, по крайней мере на данный момент, благодаря Новикову была под контролем

Действия советских войск не ограничивались лишь подготовкой к обороне. Плиев также торопил своих подчиненных с завершением развертывания ракетных установок и сборкой 42 легких бомбардировщиков ИЛ-28. Была также проблема с «Александровском». В любой момент судно с ядерными боеголовками на борту могло прибыть в порт Мариэл. Из радиоперехвата стало известно, что ВМС США ищут находящееся на подходе к берегам Кубы судно, «специально приспособленное для транспортировки ядерных боеголовок». Позволят ли США зайти ему в порт Мариэл?{43}

Напряжение нарастало. «Александровск» мог не прорваться через блокаду. Судно запаздывало, в 4 часа дня 23 октября над Мариэлом появились два самолета США. Советское командование на Кубе решило переадресовать судно в порт Лайсабелла. Около этого порта не было специальных бункеров для складирования боеголовок, но Плиев решил не рисковать, поскольку, по-видимому, американцы вычислили, что ядерные головки направляются в Мариэл. Размещение их вблизи Лайсабеллы могло спасти их в случае нападения США Однако, поскольку там не было бункеров, Плиев решил оставить боеголовки на борту судна до снижения накала кризиса{44}.

Через несколько часов «Александровск» прибыл в порт Зная о сильной тревоге Москвы, посол Алексеев послал по каналам КГБ сообщение о прибытии «Александровска». «Пароход „Александровск“, — телеграфировал он Кремлю, — способный для перевозки термоядерного оружия и являющийся главной целью блокады, благополучно прибыл на Кубу и стоит в порту Лайсабелла»{45}.

24 октября: блокада

В среду 24 октября Хрущев узнал, что «Александровск» благополучно прибыл на Кубу. Теперь по крайней мере он мог не беспокоиться, что ВМС США могли принудительно реквизировать советские ядерные боеголовки в открытом море. Тем временем министр иностранных дел передал ему короткое письмо от Кеннеди. В нем американский президент просил советского лидера «проявить благоразумие» и «немедленно отдать приказ вашим судам соблюдать условия блокады»{46}. Хрущев, однако хотел направить на Кубу еще четыре судна.

Морская блокада только вступала в действие. Кеннеди ждал одобрения от ОАГ идеи блокады. Голосование ОАГ в 3.00 часа дня 23 октября было единогласным. Четырьмя часами позже на церемонии в Белом доме Кеннеди подписал «заявление о блокаде». В 8 часов вечера министр обороны Макнамара уведомил президента, что с 10.00 утра 24 октября ВМС США начнут проводить полную блокаду{47}.