А КАКИЕ МЫ ВСЕ-ТАКИ РУССКИЕ?
А КАКИЕ МЫ ВСЕ-ТАКИ РУССКИЕ?
Как справедливо вслед за Ф. Н. Тютчевым замечал Н. А. Бердяев, «Россия непостижима для ума и неизмерима никакими аршинами доктрин и учений. Подойти к разгадке тайны, сокрытой в душе России, можно, сразу же признав антиномичность России, жуткую ее противоречивость. Тогда русское самосознание освобождается от лживых и фальшивых идеализаций, отталкивающего бахвальства, равно как и от бесхарактерного космополитического отрицания и иноземного рабства. Творчество русского духа так же двоится, как и русское историческое бытие. Вся парадоксальность и антиномичность русской истории отпечатлелась на славянофилах и Достоевском. Лик Достоевского так же двоится, как и лик самой России, и вызывает чувства противоположные. Бездонная глубь и необъятная высь сочетаются с какой-то низостью, неблагородством, отсутствием достоинства, рабством. Бесконечная любовь к людям, поистине Христова любовь, сочетается с человеконенавистничеством и жестокостью. Жажда абсолютной свободы. мирится с рабьей покорностью.»{41}
Что тут можно возразить авторитетам? Остается лишь посыпать голову пеплом и клясть свою судьбу: почему мы такие? Почему мы, способные сокрушить Голиафа в минуты роковые, в период размеренной жизни подчиняемся пигмеям, заискиваем перед ними, ищем их внимания и ласки. Хуже того, пытаемся подвести под это какую-то теорию, какое-то псевдонаучное обоснование и, обманывая в первую очередь самих себя, ставить себе в заслугу свое же юродство. Вот мы, мол, какие — не от мира сего. Не вам чета. Всем подавай мяса, а мы обходимся брюквой; все стремятся к комфорту, а нам достаточно и дырявой крыши над головой; все хотят «порулить», а мы не просто согласны, но и рады подставить под ярмо свою шею. Ущемленные в своих правах и лишенные гордых, но благоразумных народных вождей, мы с умным видом пускаемся в рассуждения о том, что русское самосознание всегда отдавало предпочтение «юродивым искателям правды» перед «удачливыми добытчиками денег», потому что «деловой успех» в русском народном сознании почти всегда воспринимался как прегрешение, люди стыдились своего богатства, что как бы косвенно подтверждало справедливость народной пословицы: «Трудом праведным не наживешь палат каменных».
Нестяжательство, нравственность и духовность нашего народа отмечали многие русские мыслители, но лучше всего об этом и об истоках такого менталитета сказал Л. А. Тихомиров: «Не общественная польза, не интересы Отечества, не приличия и удобства жизни диктуют русскому его правила поведения, а абсолютный этический элемент, который верующие прямо связывают с Богом, а неверующие, ни с чем не связывая, чтут бессознательно». И так было испокон веков. «Да будет мне стыдно», — клялись древние русичи, еще не познавшие христианства, но от рождения несущие в своей душе десять библейских заповедей.
Еще больше антиномичности в отношениях русских и власти. Совершенно разные авторы (разные по времени, в котором они творили, и по своей политической ориентации) говорят примерно одинаково о наличии в характере русского народа приверженности к неограниченной монархии — с одной стороны, и беспредельной анархии — с другой (Рюрик и новгородцы; князь Игорь и древляне; Андрей Боголюбский и удельные князья; Иван Грозный и князь Курбский; Петр Великий и старообрядцы; императоры всероссийские и Разин, Пугачев, Радищев, Кропоткин; Ленин и Антонов; Сталин и многоцветье фракционеров), о рабской покорности и бессмысленных, беспощадных бунтах.
Как к этому относиться? Хорошо это или плохо? Полезно или вредно русскому народу? Гордиться или стыдиться своей истории? Однозначного ответа нет, и лежит он, видимо, в совсем другой плоскости. Если с этой антиномичностью, с этим своеобразием мы живем и здравствуем более тысячи лет, то этому нужно только радоваться и воспринимать эти противоречия как своеобразия русского характера и русской истории. Да, что-то у нас плохо, но ведь что-то и хорошо. «Плохо» по-русски и «хорошо» по-русски, ведь не зря народная мудрость гласит: «Что русскому хорошо, то немцу смерть». Видимо, существует и обратная зависимость, поэтому и не нужно, а вернее, смертельно опасно переделывать нас на немецкий, американский, японский лад. Вот такие мы «неправильные» люди.
Создав своими руками величайшее государство в мире, существующее вот уже второе тысячелетие, русские остались самым безгосударственным народом. Мы стесняемся не только богатства, но и власти. «Русский человек всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери», он знал себе цену: не хуже и не лучше других, вот и не любил высовываться, а если «обществу» был нужен выборный, гласный, депутат, член парткома, то на это место он с радостью выдвигал бобыля, бездетного, «новенького», мало загруженных творческими и производственными заботами.
Н. А. Бердяев отмечал, что для безгосударственного русского народа власть всегда была внешним, а не внутренним принципом, как будто она не им (народом) создавалась, а приходила извне. Поэтому власть так часто производила впечатление какого-то иноземного владычества.
А разве это не так? Честно говоря, мне и самому не нравится варяжская версия происхождения русского государства, но куда деваться, если она так органично вписывается в нашу более чем тысячелетнюю историю. Вспомним, кто были первыми дворянами (дружинниками) у киевских князей? Варяги. И только потом — племенные русско-славянские вожди, ставшие данниками этих князей варяжского происхождения. А куда подевались вожди угро-финских племен, проживавших вперемежку с русичами? Их уничтожили, превратили в рабов? Отнюдь, они так и остались их вождями со своими правами и привилегиями, но уже «под рукой» русско-варяжского князя. Покорение Казани и Астрахани породило десятки татарских княжеских родов, воссоединение Украины с Россией дало толчок к образованию влиятельной шляхетской партии при московских царях. Аналогичные результаты дало присоединение Прибалтики, Кавказа. Головокружительную карьеру делали западно-европейские «искатели счастья и чинов».
А что же русские? Как ни странно, но русские дворяне не имели никаких привилегий, никаких преимуществ перед пришлыми людьми, перед иноверцами, перешедшими на русскую службу. «Ты, русачок, у меня свой, — мог говорить какой-нибудь удельный князь, — еще отцом завещанный, и деваться тебе от меня некуда. Сиди и не рыпайся. А вот Ибрагимку мне к Москве (Твери, Владимиру, Рязани) привязать нужно, а чем я его могу ублажить? Людишками, деревеньками, рухлядишкой какой». Сегодня Ибрагимка, завтра — Якоб, послезавтра — Казимир, Генрих, Франек, а свой Иван так и сидит в своем медвежьем углу, тянет жилы из себя и своих крестьян, да еще как тянет, ведь ему следует не отстать от новых фаворитов ни конем, ни оружием, ни красным платьем.
Читаешь о дохристианских временах и на каждом шагу спотыкаешься о варяжские имена. Путешествуя во времени, убеждаешься, что этим иностранное влияние не ограничилось. Вокруг великих князей все плотнее сжимался круг, состоящий из представителей половецкой, литовской, польской, татарской знати и авантюристов. При Алексее Михайловиче в Москве возникает Немецкая слобода, где кучкуются уже выходцы из Западной Европы. Но тогда у власть предержащих еще хватало ума не допускать их до управления государственными делами. Торговля, медицина, инженерское дело, наемничество — вот сфера приложения их труда. Но век Московского царства был недолог. Последний русский царь Петр I по собственной инициативе организовал третью (после варяжской и татаро-монгольской) оккупацию Руси-России, — немецкую. Однако если две первые были следствием временного ослабления государственности, то петровская пришлась как раз на время экономического подъема и роста внешнеполитического влияния Москвы. В этой связи напрашивается вопрос: зачем он это сделал и почему? Почему царь, дед которого получил державу и скипетр по общему приговору Земского собора и Русской православной церкви, ликвидирует этот самый собор и патриаршество?
Что это? Недомыслие, происки врагов, глупость? Ответ, мне кажется, до неприличия очевиден. Петр боялся своей страны, своего народа. Он боялся, что сильные русские государственные мужи свергнут его с престола так же легко, как когда-то возвели на престол его деда. Боялся он и за свою жизнь. Еще свежи были воспоминания о царевиче Дмитрии, о судьбе Годуновых и Лжедмитриев. Чувствуя опасность со стороны мудрой царевны Софьи и шаткость своего положения от противоестественного двоецарствия со старшим братом Иваном, Петр, уже вкусивший ядовитую прелесть власти, решил царствовать один. Но как управлять страной без помощников и советников? На кого опереться? На родственников? Нет! Слишком много сторонников Софьи и Ивана. На бояр? Еще хуже, эти не приемлют уже того малого, что стало так дорого Петру: его потешных забав, его друзей из Немецкой слободы, его немецкого платья. Остаются участники самих забав — дворянские недоросли, не отягощенные ни предрассудками, ни знаниями, и «немецкие» учителя лефорты, гордоны, брюсы, монсы — искушенные в интригах европейские «первопроходимцы», готовые на все, лишь бы поближе подобраться к трону, власти, деньгам. А для этого все средства были хороши: лесть, ложь, подкуп, оговор, табак, водка, женщины. Они разжигали в Петре честолюбивые планы, теша свое самолюбие, потакали капризам и страстям молодого царя.
С Петром I пришел конец русского патриархального общества. Общества, где бережно охранялись обычаи и традиции предков, где чтили народных героев, брали с них пример. Общества, поступательное развитие которого шло по своим законам и в том темпе, который соответствовал состоянию нации. Хотя… старое общество не отменили, его объявили как бы вне закона, «кинули на шарап», поставили «на правеж». Московской Руси противопоставили Немецкую слободу, наделив последнюю властными полномочиями и запретив первой сопротивляться. Но добыча оказалась слишком большой, а сопротивление настолько засасывающим, что Петру с его немецкими и онемеченными сторонниками пришлось учреждать новую опричнину — Санкт-Петербург, где жили по другим правилам, говорили на другом языке.
До сих пор спорят о роли Петра I в истории России, и небезосновательно. А что, спрашивается, приобрел наш первый император, заплатив 20–процентной убылью численности населения страны? Азов, Прибалтику, западное побережье Каспия — практически то, чем хотел откупиться за позорное поражение от турок в Прутском походе. Правда, отдал он только Азов.
Но разве эти подвиги так уж превышают заслуги его батюшки Алексея Михайловича Тишайшего, возвратившего в лоно русского государства Смоленск и присоединившего к своему царству Виленский край, Белоруссию, Левобережную Украину? Или их можно поставить выше планомерной колонизаторской политики злополучного Бориса Годунова? Ведь именно он возвел на путях возможного передвижения татарских войск города-крепости Воронеж, Ливны, Царицын, Елец, Белгород, Оскол, Валуйки, Царев-Борисов, а в Сибири — Тобольск, Березов, Обдорск, Сургут, Надым, Тару, что сыграло свою положительную роль в нейтрализации крымских татар, окончательном разгроме Сибирского ханства и освоении богатых южнорусских земель, Урала, Западной Сибири.
Сделаем еще несколько шагов в прошлое.
Вспомним Ивана Грозного, который вел не менее напряженную войну за Ливонию, но таков уж был тогда расклад сил, что ему пришлось отказаться от Балтийского побережья и «прорубить первое окно в Европу» основанием Архангельского порта. А не великим ли подвигом было покорение Казани и Астрахани, положившее начало замирению проживавших там народов и колонизации богатых земель Поволжья и Южного Урала.
А каким он остается в памяти народной? Злодей! Изверг! Палач! Да, на совести Ивана Грозного, стремившегося к абсолютизму, опричнина и около четырех тысяч казненных. За это его судили современники и потомки, судили церковь и миряне, за это он судил себя сам, раскаиваясь «в скверне… и злодействе» и реабилитируя невинно пострадавших. И это правильно, это по-русски, это справедливо. Но на каком основании его судит «просвещенная» Европа, судит его, а в его лице нас — русский народ. На каком основании они отождествляют жестокость с именем Ивана Грозного? Может быть, забыли, что западные современники нашего царя-ирода были на порядок, а то и на два порядка греховнее и кровожаднее? Забыли, что французский король Карл IX не только благословил, но и принял «личное» участие в так называемой Варфоломеевской ночи, в течение которой погибло столько людей, сколько за все время террора Ивана IV. А всего за две недели религиозной бойни по вине Карла погибло около 30 тыс. гугенотов.
Может, думают, что беспристрастная история не отразила на своих скрижалях Генриха VIII, на совести которого 72 тысячи повешенных вдоль больших дорог Англии «бродяг и нищих», основную массу которых составляли крестьяне, согнанные со своих земель в процессе «огораживания» их бывших полей под овечьи пастбища?
А испанские короли Карл V и Филипп II, правившие во времена Ивана Грозного? Не они ли виноваты в организации массовых казней «еретиков», — только в Нидерландах число жертв приближалось к 100 тысячам, из них 28 540 сожженных заживо?
Почему же в знак их злодеяний чеканились медали, возводились памятники, почему в памяти народной они оставались героями, а их «скромный» подражатель Иван Грозный заклеймен всемирной историей как «душегубец» № 2 после царя Ирода? А потому, что принцип двойного стандарта изобретен не в России и не в XX веке.
Вне конкуренции в русской истории должна стоять фигура Ивана III, незаслуженно обойденного вниманием историков. А ведь это он создал единое Великорусское Московское государство из разрозненных удельных княжеств, это он положил конец татаро-монгольскому игу, это он в отношениях с Литвой и Ливонским орденом перешел от обороны к наступлению, заставив их смириться с массовыми переходами русских князей с их вотчинами от литовского князя-католика к православному государю всея Руси.
Почему замалчиваются, а то и шельмуются деяния предшественников Петра? А потому, что эти цари были православными людьми, отлично понимавшими: пока живо православие — жива Русь, живы обычаи предков, семейный и родовой уклад, язык и облик народа, а любое инородческое нашествие на Руси, будь оно с Востока или с Запада, сопровождается проникновением пришельцев во властные структуры, а завершается попыткой возвыситься над коренным, по их мнению, второсортным народом. А начинали инородцы, как правило, с осмеяния того, как и чем жил русский народ.
Но всем известно, что историю пишут победители. В данном случае победителем является «западник» Петр, а верные его учителя и наставники, которые начали с осквернения церкви «всепьянейшим» и «всешутейшим» соборами, а заканчивали ликвидацией церковной собственности, самого патриаршества; покуражась с брадобрейством, париками и немецким платьем, дошли до насильственного пострижения в монахини царской жены и казни наследника, основная вина которого заключалась в том, что он, взойдя на престол после смерти отца, мог восстановить русские обычаи и русский порядок. И так по всем основным направлениям государственной жизни: отец нации — окончательно закрепостивший крестьян; реформатор — не давший систематического внутригосударственного устройства; русский царь — управлявший страной при помощи Сената, коллегий, магистратов, бурмистерских палат, земских комиссаров, мондратов и шляхетства. Говорят, что Петр «явил Россию из небытия в бытие», из «тьмы к свету», из «незнания к науке». О каком просвещении может идти речь, если самый значимый у историков в этом плане аргумент тот, что Петр послал на обучение за границу аж 50 детей боярских. И это от всей России! Про-све-ти-тель… А «немцев» понавыписывал? Десятки тысяч. А как же! Ведь это именно по его прихоти на каждые пять русских офицеров в армии должно было быть по три немца. В каждой коллегии должность вице-президента предназначалась немцу. В каждой канцелярии, каждом столе делопроизводитель и советник — немец.
С его легкой руки пошли немки-царицы, немцы-фавориты, вершившие дела империи за своих венценосных покровителей. С него в дворянских кругах стали насаждаться иностранные языки, ибо русский язык, видите ли, оскорблял их слух и не давал возможности выражать «всю полноту чувств», а для этого опять-таки понадобились учителя.
К чему привела эта политика за двести лет, показали исследования Михаила Осиповича Меньшикова,{42} расстрелянного в сентябре 1918 года за свои патриотические статьи. Вот какой национальный срез Министерства иностранных дел и Военного министерства он дает по состоянию на начало 1908 года.
Инородцам и были замещены 34 % должностей командиров полков (80 из 230), 39 % — командиров бригад (45 из 116), 52 % — командиров гвардейских полков (40 из 77), 60 % — командиров корпусов (17 из 28), 50 % — командующих войсками (6 из 12), и это при военном министре — финне и немцах, возглавлявших Главный штаб, Главное управление казачьих (?!) войск, Главное инженерное управление, и поляках в Интендантском и Военно-судебном управлениях.{43} Еще более удручающее впечатление производило внешнеполитическое ведомство, из 315 зарубежных штатных должностей которого славянами (а это и русские, и украинцы, и поляки) было укомплектовано лишь 117, то есть 37 %. Среди тех, кто от лица России вел «мирную войну с целью предупредить необходимость настоящих войн», он насчитал двух голландцев, трех евреев, шесть итальянцев, по девять французов и греков, девятнадцать скандинавов и 147 немцев.{44} Публикуя эти данные, Меньшиков не разжигал националистические страсти и шпиономанию, не призывал к изгнанию инородцев. Он только предупреждал о том, что такая кадровая политика опасна для России. Он говорил: «Прежде понимали, что отдавать жизнь свою можно лишь за нечто священное — за „веру, царя и Отечество“, а не за оклад и чин. В службе государственной опирались на собственный дух народный, на национальное чувство. Теперь же во все ведомства открыли настежь двери именно для тех национальностей, которые наиболее нам враждебны. тевтонам, полякам, шведам, с которыми мы вели тысячелетние войны и ненависть которых к России в иных случаях объяснима лишь наследственной враждой. Говорю: в иных случаях, совершенно допуская исключения, даже блестящие исключения. Но правило, военное правило, установленное природой, то, что враги суть враги, что чужие люди суть чужие люди и предпочесть их равнодушие своей собственной народной заинтересованности — огромная, прямо гибельная ошибка».{45} И он был прав. Как гласит русская пословица: «Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит», так и эти бывшие «соотечественники». Прожив в России более двух веков, немцы в постсоветский период дали самый мощный поток иммиграции. Только за период 1992–1999 годов в Германию выехало полмиллиона человек, что составляет более 60 % от общего числа выехавших в дальнее зарубежье.
Такая политика царского правительства по формированию правящего класса России привела к тому, что в начале XX века православные славяне составляли лишь 44 % дворянского сословия империи.{46} Было бы неверным предположить, что эта политика не влияла на умонастроение и поведение русского дворянства. Увы, но среди них мало оказалось таких, кто не увлекся бы заграницей, причем если Германия представлялась в качестве образцовой с точки зрения ведения хозяйствования и административного управления, то Франция и Англия выступали уже в роли культурных ориентиров и эталонов. В этой связи немцы у нас присутствовали чаще всего в роли наемных управляющих — будь то имение или Академия наук, а французы (позднее и англичане) — в качестве гувернеров, учителей, ювелиров, музыкантов, танцоров, литераторов. И все они, сколько бы лет ни прожили в России, считали, что лучшая страна — это их страна, лучший народ — это их народ, что настоящей культурой может считаться культура их народа. Отсюда и пренебрежение (не обязательно явное) ко всему русскому у них самих, а потом под их влиянием и у нанявших их русских — чем выше геральдическое положение, тем дальше они от забот о русском народе и ближе к инородческой аристократии в пренебрежении к своему народу. Любовь же к русскому народу, русской истории, русской культуре была свойственна только тем из дворян, кто воспитывался русскими няньками и дядьками в сельской местности и в кругу своих сверстников, а также тем, для кого военная или гражданская служба была источником существования — эти люди собственными глазами видели жизнь простого народа, а коли приходилось, то и делили с ним все тяготы и лишения. Но не они делали погоду, не они были «обласканы и приближены», а инородческая и подстроившаяся под нее аристократия. Русские же герои, вроде генерала Ермолова, спасавшие Россию, как высшей почести просили «производства в немцы», то есть равноправия с ними. Подобных Ермолову было не так-то и много: Суворов, Ушаков, Кутузов, безвестные пехотные (не гвардейские) офицеры, писатели-деревенщики XIX века.
Покопавшись в литературе, мы наберем, может быть, еще десяток-другой дворян с русскими фамилиями, не отделявших себя от простого русского народа, на плечах которого держались и Россия, и ее господствующий класс.
Рискну высказать крамольную, с точки зрения некоторых националистов, мысль. Первое. В своем абсолютном большинстве российское дворянство XVIII–XIX веков не было русским, несмотря на то что почти половина из них носила русские фамилии. Второе. Русские дворяне и русские крестьяне не были единым народом, потому что разговаривали они на разных языках, по-разному молились Богу, соблюдали разные обряды, пели разные песни и вообще жили как бы в параллельных мирах. Третье. Дворянство не могло быть выразителем русской национальной идеи, так как, находясь с народом по разные стороны баррикад, оно по ряду позиций имело прямо противоположные народным цели и задачи. И четвертое. Только после крестьянской реформы 1861 года, когда отношения помещиков и крестьян перешли в русло гражданско— правовых отношений, когда дворяне, не имевшие больших накоплений, стали сами зарабатывать себе на жизнь предпринимательской деятельностью, государственной службой или занятием свободными профессиями, когда численность дворянства за счет «выслужного» выросла чуть ли не до двух миллионов человек — только тогда среди этого сословия стали появляться более-менее значительные группы радетелей за народное благо (бытие в конце концов определило и их сознание). Именно во второй половине XIX века русская культура (литература, поэзия, живопись, театр), в основном благодаря дворянству, отказавшемуся от подражательства, стала приобретать свое национальное очертание — и не отдельными проявлениями талантливых личностей, а как массовое общественное явление.
Огромное значение для России имела земская реформа 1864 года, положившая начало стройной системе народного образования, здравоохранения, дорожного строительства в уездах и губерниях, поддержки сельского хозяйства и кустарных промыслов. В земских учреждениях активно работали дворяне, но тот, как бы сказал Л. Гумилев, пассионарный взрыв вывел на историческую арену мощную, талантливую и патриотически настроенную разночинную молодежь, которая успешно заменяла дворян как на военной, так и на гражданской службе. В конце XIX века половина офицеров и две трети классных чиновников были недворянами. Именно благодаря разночинцам и русским промышленникам, купцам стал возможным тот материальный и духовный рост России и русского народа, который впоследствии получил название «Русского чуда». Кстати, из их же среды вышли самые знаменитые жертвователи и меценаты. Не из дворян, получивших богатства за счет эксплуатации своих крестьян, а из предпринимателей, создавших состояния собственным трудом и своими организаторскими способностями.
В той же разночинной среде появилось такое общественно-политическое движение, которое впоследствии получило название «народничество» — за его веру в народ, «хождение в него» для развития творческого и духовного потенциала. Разночинная молодежь с небольшим вкраплением дворянского сословия бросала уютные, сытные, окультуренные городские или усадебные апартаменты и переезжала в сельскую местность для того, чтобы учить, лечить, политически просвещать русских крестьян, в которых они видели основу будущего благосостояния России.
Однако не все так гладко. Не все предприниматели были такими патерналистами, как герои И. С. Шмелева, не все купцы были такими меценатами, как братья Третьяковы или Рябушинские, не все революционные демократы были такими искренними борцами за народное благо, как Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов. Переболев социализмом в молодые годы, кто-то из них становился реакционером и провокатором (Зубатов, Азеф, поп Гапон), кто-то возвращался к тому образу жизни, который вели их родители и который больше соответствовал их изменившемуся мировоззрению, занимали руководящие посты в аппарате, против которого они когда-то боролись. Ну что же, им нужно сказать «спасибо» хотя бы за то, что они пусть чуть-чуть, но продвинули русское самосознание, повысили народное благосостояние и слегка растопили лед взаимного недоверия классов и сословий.
Вот уже несколько веков как у наших, так и у зарубежных авторов существует какое-то коллективное заблуждение относительно того, что русские якобы стыдятся того, что они русские. Это смотря о каких русских говорить. Если о тех русских дворянах, о которых мы вели речь, то неудивительно. Они такие аристократичные, такие возвышенные, такие изнеженные — и быть поставленными на одну доску с этим дворовым говорящим скотом, с этим неумытым быдлом, с этой пьянью-рванью? Да. Такие постесняются, такие открестятся. Дворяне-патриоты и разночинцы — те тоже постесняются, но не возможности быть идентифицированными с народом, а за себя и за то государство, которое довело свой народ до такого состояния, вместо того чтобы создать ему условия для выхода из нищеты и бескультурья.
А что сказал бы в XVIII–XIX веках по этому поводу тот самый простой русский человек? Он бы постеснялся своей принадлежности к русскому народу? Увы, но этот простой человек подчас и не задумывался над тем, кто он по национальности. Для него главным было осознание того, что он православный и что со своими земляками он говорит на одном языке, ходит в одну церковь, чтит одни и те же обычаи. Чем тут гордиться и чего стыдиться? Русский человек, веками связанный круговой порукой, боялся и стыдился совершать плохие дела, а как христианин — нарушать десять библейских заповедей. Но если было чем гордиться — гордился: мастерством, удальством, славными предками, победами, добрыми делами.
Русский человек не испытывал и не должен испытывать комплекса исторической вины перед другими народами, потому что ни нам, ни нашим предкам не были свойственны агрессивный национализм и стремление к насильственной русификации. Ни один народ, ни одна народность не исчезли с лица земли по злой воле русского народа. Более того, многие и выжили-то лишь благодаря России, с помощью русских обрели свою письменность, свою литературу, получали возможность развивать свою культуру, приобретать навыки к самоуправлению.
В этой связи хочется провести аналогию с нашими западными «судьями» и «учителями». Хочется спросить у них: где народы, ранее населявшие Европу и Америку, где кельты, иллирийцы, балты, пруссы, славяне (западно-европейские), индейцы? Где они? Вымерли? Почему? И так ли далек от истины В. Кожинов, рассуждавший о правомерности наделения России ярлыком «тюрьма народов» и предложивший именовать основные страны Запада не иначе как «кладбищем народов». «А потом, — говорил он, — уж решать, что „лучше“ — тюрьма или кладбище».
Русские никогда не занимались самовозвеличиванием, также как и уничижением других народов. Русским далека идея национальной исключительности и высокомерия. В настоящей русской литературе (без Бабелей, Войновичей, Севел и пр.) нет даже намека на разжигание межнациональной розни, на пренебрежительное отношение к инородцам и иноверцам. В этом кто-то и пытается увидеть, что мы почти стесняемся своей национальной принадлежности, тогда как это просто свойство русского характера: не национального, а наднационального. Этот универсализм русской Национальной Элиты великолепно продемонстрировал еще Лев Толстой, стремившийся преодолеть всякую национальную ограниченность, всякую тяжесть национальной плоти. Аналогично понимали эту проблему и славянофилы, верившие во всечеловеческий христианский дух русского народа. Ф. М. Достоевский прямо провозглашал, что русский человек — всечеловек, что дух России — вселенский дух, а миссия России — быть освободительницей других народов. В этом, по мнению Н. А. Бердяева, национальная особенность русского евразийского народа.
Однако мир меняется, меняются правила межнациональных отношений, и диктуют их, к сожалению, не русские. Еще в начале XX века тот же Бердяев отмечал, что по ряду причин объективно-исторического характера национализм в представлении русских людей всегда производил впечатление чегото нерусского, наносного, какой-то неметчины. «Немцы, англичане, французы, — говорил он, — шовинисты и националисты в массе, они полны национальной самоуверенности и самодовольства». Не изменились они и через сто лет.
Их агрессивный национализм с учетом военно-экономического потенциала, имперского сознания, многовековой практики колониального обогащения и возрастающих аппетитов, под патронажем теперь уже единственной сверхдержавы, стал опасен для остального мира.
Ну и что же Россия? Увы. Мы по причине длительного пребывания в эйфории от пролетарского интернационализма проглядели эту националистическую составляющую XX века и оказались в весьма щекотливом положении. Оставаясь интернационалистами для представителей «золотого миллиарда», мы рискуем оказаться в колониальной зависимости и окончательно утратить свой научный, военный и экономический потенциал. Продолжая вести ту же политику по отношению к странам третьего мира и ближнего зарубежья, мы в перспективе обрекаем себя на то, что даже в своей стране мы можем оказаться лишними людьми. Трудоголики из Вьетнама и Китая вытесняют нас из швейной промышленности, корейцы — из тепличного овощеводства, азербайджанцы — из сферы мелкооптовой и розничной торговли, армяне и грузины — из творческих профессий, украинцы и молдаване — из строительного бизнеса. Им есть за что воевать: «золотому миллиарду» — за светлое будущее на шее остального мира, а нашим бывшим товарищам и соотечественникам — за переход в более комфортное и более сытое состояние, за расширение своего жизненного пространства методами мирной экспансии. Так что угроза стать «именем прилагательным» достаточно реальна.
Поэтому, европеизируясь, мы должны внимательно следить за теми процессами, что происходят на Западе. А происходит там буквально следующее. Первое. Между Западной Европой и США идет самая настоящая торговая война (оказывается, и среди «золотого миллиарда» происходит борьба за лучшее место под солнцем). Второе. «Золотой миллиард», игнорируя ООН и другие международные организации, спустя некоторое время после развала СССР и Варшавского Договора приступил к активному переделу Мирового Порядка. Диспаритет цен. Экономические санкции. Эмбарго. Военная и экономическая блокада. Смещение неугодных правительств суверенных государств. Прямая агрессия. Угроза применения вооруженной силы не только против стран-изгоев, но и против России и Китая — вот неполный перечень используемых методов. После Гитлера так себя никто не вел. И третье. Декларируя свою приверженность демократическим ценностям и осуждая Россию по малейшему поводу, цивилизованный Запад уже давно скатывается к средневековью и ксенофобии.
Когда-то погнавшись за дешевой рабочей силой из колоний и стран, испытывающих экономические трудности, он получил многомиллионные диаспоры из Африки, Индии, Турции, Ближнего Востока, заморских территорий и теперь не знает, что с ними делать. Вслед за бытовым национализмом и расистскими выходками неорганизованных групп маргиналов на политическую арену в «полный рост» вступили националистические ультраправые партии, безосновательно именуемые СМИ профашистами. Первый серьезный сигнал прозвучал из нейтральной Австрии, где в 1999 году Партия свободы Йорга Хайдера собрала 27 % голосов избирателей и вошла в правящую коалицию. События во Франции (2002 г.), где Ле Пен вел свою предвыборную агитацию под антииммигрантскими лозунгами и получил во втором туре выборов 18 % голосов, красноречиво свидетельствуют о прогрессирующем процессе «поправения» европейцев. Те же результаты показали муниципальные выборы в Великобритании (апрель 2002 г.), где за «Британию для белых» проголосовали 18 % избирателей северной Англии. Аналогичное положение в Бельгии, Дании, Италии, Португалии, Норвегии, Нидерландах, где за ультраправых стабильно голосуют не менее 10 % избирателей. Лишь Германия не дает такой статистики на выборах, но какую статистику там дают уличные выступления?! Один Первомай 2002 года чего стоит.{47}
Это, конечно, не означает, что мы должны вести себя так же. Нет. Но, анализируя межнациональные отношения в России, мы обязаны учитывать и закономерные процессы, происходящие в мире.
Мы упрекаем Россию и русских в отсутствии мужского, рыцарского начала, а может быть, именно в этом причина нашей неагрессивности. Может быть, нам нужно гордиться этим потому, что именно изначальная женственность славянского характера, подмеченная С. М. Соловьевым, не позволяла нашим пращурам (в отличие от германских и литовских племен) убивать увечных, слабых, «внеплановых» новорожденных детей и престарелых, лишенных сил родителей. Если эти бесчеловечные акты являются признаком рыцарства и мужского начала, то мы, современные русские люди, должны благодарить Бога за то, что Он не сделал нас рыцарями и героями, а наделил чуткой и сострадательной душой. Может быть, женственность — это наш способ выживания, ассимиляция идей и приходящих к нам людей. Посудите сами: если для других народов даже десятая часть выпавших на нашу долю невзгод могла стать началом конца, то русские каким-то образом смогли не только выжить, но и обратить эти невзгоды себе на пользу. Воюя за собственные интересы, воевали за интересы России и варяги-рюриковичи, и золотоордынские данники — московские князья. Чужая, Византийская, церковь стала опорой русского государства, а православие, объединившееся с ментальностью древних русичей, — русской национальной идеей. Некогда грозные завоеватели из числа татарских мурз и тевтонских крестоносцев в конце концов считали за честь служить русской короне. Немецкие принцессы рожают таких русофилов, как Николай I и Александр III, а по окончании своего земного пути они по праву возводятся в чин благоверных и великомучениц. И даже коммунизм, эта западническая модель политико-экономического устройства общества, был «переварен» терпеливым русским народом и приспособлен для своих внутренних нужд с учетом своих коллективистских идеалов.
Невластолюбивый русский народ никогда не хотел власти над другими народами, но он никогда и не терпел гнета над собой. От гнета он либо убегал (пассивная форма сопротивления), либо бунтовал и воевал. В этой активной форме сопротивления как раз и проявлялось мужское начало: хазарский поход Святослава, Куликовская битва, изгнание поляков, Полтава, Бородино, Шипка, Первая и особенно Вторая мировые войны.
Обычно, после победы русский народ как бы расслабляется. И тогда «тыловые крысы», избежавшие этого рыцарского подъема, начинают ставить под сомнение и целесообразность войны, и героизм ее участников, отодвигая их в тень, а то и подвергая опале. Только из новейшей истории можно привести массу примеров такого отношения. Блюхер, Тухачевский, Егоров репрессированы. Жуков сразу после Великой Победы был дискредитирован, а потом и вовсе отстранен от активной государственной деятельности. А какому глумлению подвергаются «афганцы» («мы вас туда не посылали»), «чеченцы» («убийцы, насильники, разбойники»), да и все ветераны Вооруженных сил («красно-коричневые»). Верх вновь берут женские начала, а это все новые и новые «женихи», как у той Пенелопы, вот только Одиссей слишком уж затягивает свое возвращение. «Долго запрягает» — как говорят о русских.
А не те ли «женихи», в очередной раз воспользовавшись помощью предателей из числа стражников, горничных, приближенных Пенелопы — России, ворвались в ее усадьбу и бесчинствуют. Бесчинствуют вот уже десять лет бурбулисы, чубайсы, швыдкие, березовские, абрамовичи, лесины, дерипаски, аликперовы, бендукидзы — «имя им легион». Как и в Великую Отечественную войну, против русского народа идут носители знаковых фамилий: кохи, мюллеры, рейманы, грефы.
А если исходить все-таки из предположения, что национализм все больше и больше завоевывает умы народов мира, что национализм предопределяет поведение людей, то чьи интересы, интересы какого народа будут отстаивать Аликперов, возглавляющий азербайджанское землячество в России, Березогусинские, образовавшие две альтернативные версии еврейской консолидации русских евреев, Абдулатипов — одна из центральных фигур Конгресса народов Северного Кавказа? Русских? Нет! Они будут отстаивать интересы своих народов, как отстаивали их недавние апостолы пролетарского интернационализма Алиев, Каримов, Назарбаев, Снегур, Шеварднадзе. И это правильно, ибо сказано: «Возлюби ближнего, как самого себя». А ближний — это брат, брат родной и брат — «седьмая вода на киселе», соплеменник, представитель твоего народа. Мне могут возразить: «Но у нас ведь есть гарант Конституции». Увы, наши гаранты, как Первый, так и Второй, мне больше напоминают великих князей московских, получивших ярлык на княжение, но не из Орды, а с Капитолия, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Россия-Пенелопа продолжает невеститься, а Одиссея все нет и нет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.