Счастье
Счастье
Однажды Степанов пришел домой, а на кухонном столе лежали…
Тут придётся перечислять в столбик.
1. Три полных пачки сигарет «Донской табак».
2. Две полуторалитровых бутылки пива «Губернское».
3. Буханка белого хлеба с хрустящей корочкой.
4. Палка варёно-копченой колбасы «Московская» с чесноком.
5. Батон копчёного колбасного сыра за 82 рубля.
6. Укроп, салат, зелёный лук, редиска, петрушка.
7. И записка от Вероники: «Хрен тебе дозвонишься. Уехала с мамой на дачу. Буду во вторник вечером».
Степанов закрыл глаза и прямо так, с закрытыми глазами, сел на стул.
Была пятница.
Он был титулярный советник, а её папаша – маршал бронетанковых войск. И была у них, как это заведено между людьми, любовь. Или лучше она была ведущая ночного эфира, а он писатель у микрофона. Где-то далеко-далеко от неё, на другом конце всего, что имеет конец. И поскольку по долгу службы им всё время приходилось говорить, они всё время говорили. А встречаться, дарить друг другу цветы и улыбки им было некогда. Они говорили. Говорили друг другу и друг о друге: она – когда рассказывала ночным звонкам в студию, где находится шейка матки, он – когда настаивал на том, чтобы обустроить Россию. О, это была мучительная поэма из миллиона километров намёков!
Однажды он поклялся, что когда их выпустят из эфира и они поселятся в маленьком увитом плющом домике на берегу океана, он не скажет любимой ни слова. Они будут просто сидеть, взявшись за руки, и часами наблюдать в прореху окна, как розовые зимние сумерки превращаются в голубые. Сидеть и молчать, молчать…
И вот они седенькие, в стёганых халатах и шерстяных носках, сидят на веранде этого домика и смотрят в палисадник с шиповником. Рука с открытой книгой падает на плед. В горле у него дырочка, в которую вставлен отводник слюны – рак горла. И всё, что он может ей сказать, – «пожалуйста… огурец».
Потом просьбы становятся короче, потому что говорить умирающему всё труднее, просто – «огурец», «ноги» (ноги пледом укрыть) «утка». Потом он умирает, не сказав ей, как и собирался, ни слова, и она с ничего не выражающим лицом долго смотрит вдаль, и во взгляде этом, кроме финальных титров, можно прочесть разве что беспримерное, как у приговорённых к расстрелу, терпение.
– Господи, – Чехардынцев взметнулся, – Господи, осталось ли ещё хоть немного людей, которых я…
– Обожди, – говорнул Лепестков и посмотрел в окно.
Смеркалось. Суслики шуршали в стогу.
– Мужчины, – всхлипывала нестарая ещё официантка, – мужчины! Я так вами наслаждаюсь, мужчины! Вы такие сильные, мужественные… у вас сердца такие… фигуры – очень стройные!
Сама того не заметив, она села на колени к Лепесткову и начала гладить Чехардынцева по небритой щеке.
– Вы такие полезные существа в мире – без вас бы ничего не крутилось, у вас такие зарплаты… вы так много работаете! ВАМ НАДО МЕНЬШЕ РАБОТАТЬ! Зачем мне котиковое пальто – очень даже обойдусь стареньким, маминым… это ж моё любимое… Ну хоть водки-то попейте, мужчины!
Чехардынцев с Лепестковым мудро слушали похвалу.
– Ой, что же я сижу, бестолочь!.. Закусочки нужно ж вам… сейчас я салатиков… да мясца… да рыбки…
Аппетитно вертя нестарой ещё, но уже достаточно увесистой попой, официантка убежала в направлении кухни.
– Ты как? – спросил Лепестков Чехардынцева, пригласительно поднимая брови.
За окнами вагона-ресторана стонала земля.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.