ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
КАРТИНА ПЯТАЯ
В доме Буториных, через пять месяцев. Утро. Илья работает в ночной смене, еще не пришел из шахты. Ольга Самсоновна и Настенька выставляют вторые рамы. Максим Федосеевич по пояс высунулся в раскрытое окно.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Гляньте-ка, гляньте…
Н а с т е н ь к а. Ласточки! Гнезда под крышей лепят.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (свистит). Фить-фить-фить… Ишь сколько землищи в клювике тащит! Целый кирпич…
О л ь г а С а м с о н о в н а (передает Настеньке раму). Бери-ка.
Н а с т е н ь к а. Последняя… (Уносит раму.)
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А трава, травища-то… Апрель… Фить-фить-фить!.. Эк, резвятся…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Что им еще делать-то?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А под землей, на всех горизонтах шахт, гремит Ильюшкина машина. Тоже ласточка…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Электрическая-то машина?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Еще какая ласточка! Послушай-ка, что умные люди говорят. Комиссия к нам из Министерства приехала… Говорят, ласточка нового! «Такие ласточки, говорят, коммунизм возвещают!»
О л ь г а С а м с о н о в н а. А скажи ты мне толком, Максим, когда ж он, коммунизм, начнется?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да он уже начался.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Где ж это он начался? Что-то я не приметила…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да вот хотя бы тут, под нашей крышей.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Грешно изгаляться-то… Пустяки тебе, что ли?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (сердито). Толкуй, что откуда… Ильюшка наш — кто?
О л ь г а С а м с о н о в н а. Известно, проходчик.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Знамо, не инженер-конструктор. А машину выдумал! Как, почему? Потому, что грамота, потому, что интерес широкий. И, думаешь, один он такой? Числа им нет! Да, да. Кто же они — рабочие иль инженеры? И то, и другое. Вот тебе и коммунизм!
О л ь г а С а м с о н о в н а. Маленько развидняется…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Или, вот, скажем, ты нынче у бабки Прасковьи гостила?
О л ь г а С а м с о н о в н а. Гостила.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Деревня?
О л ь г а С а м с о н о в н а. Покровка-то? Да что ты ума пытаешь? Известно, не город. Кругом — тайга.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А свет, а радио? Во-до-про-вод! Кино, десятилетка, музыкальная школа! А машины там какие! Тро-ту-а-ры! Одежда, одежда какая на людях? А главное — интерес у людей какой! Деревня, говоришь… А, может, город? А?
О л ь г а С а м с о н о в н а. Так уж и город! Хоть и пустяковая, да все же разница.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Во, во! И здесь разница, и между Ильей да Василием — тоже еще разница… А вот когда все эти разницы, как последние тучки, скроются, — тогда оно, солнце-то наше, в полный свет и засияет.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Мы-то с тобой — доживем, ай нет?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Такую задачу поставим — непременно доживем.
О л ь г а С а м с о н о в н а (вздохнув). Ну, ежели не мы, то хотя бы дети наши…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А я, не доживу если, так и на том свете буду жителям коммунизма завидовать. Сам хочу! (Закуривает и снова высовывается в окно.) Фить-фить-фить…
О л ь г а С а м с о н о в н а (передразнивает). Фить-фить-фить… Просвистели зимушку. На дворе весна, а на ремонт и виду никакого.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Зима зиме рознь… (Вздыхает.) Хуже нет во вторую смену работать: весь день пила на шее. Материал-то мы подвезли! Лесу да кирпича целую гору навалили. Три-четыре недели — и будет наш дом как новенький.
О л ь г а С а м с о н о в н а (вглядывается в окно). Постой, никак Василий прошел…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Примерещилось тебе. Мимо дома бы не прошел. Надо же когда-то возвращаться.
О л ь г а С а м с о н о в н а. А походка его… и фигура. Вчера тоже мне показалось, будто прошел… Сердце, знать, еще не улеглось. Гордец! Пять месяцев в родном доме не показываться. Это ж от одной тоски…
Возвращается Настенька.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Тоже, скажешь, тоской изныла, пять месяцев не видала? Кому каждое воскресенье таскаешь жареное да пареное?
О л ь г а С а м с о н о в н а (растерянно). Ах, шпиён… Пролаза… А-а-а…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ребята из общежития говорят: всю комнату по воскресеньям Васька Буторин кормит. А Настюшка — так та и по будням бегает.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Подробности-то, подробности какие!.. А сам-то? Сам? Во сне-то намедни кого выкрикивал?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Когда это ты слышала? Сплю спокойно. (Пауза.) Фон-барон!.. Здесь люди себя не щадят, новые тропки к будущему ищут, а он торной дорожкой прогуливается да еще и нос кверху.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Теперь уж — книзу.
Н а с т е н ь к а. Вполне понятно. Все проходческие бригады на буровой агрегат переходят, а у него, видите ли, амбиция: по-старому работает, с перфораторами. И в бригаде из-за того сплошной разлад.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А тебя кто с этими известиями просит?
Звонок. Настенька выходит в переднюю и возвращается с пачкой писем.
Н а с т е н ь к а. Илье! Снова целая дюжина. (Рассматривает штемпели на конвертах.) Кривой Рог… Златоуст… Копейск…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Илья-то — в гору да в гору. По всему белу свету о его выдумке да скоростной проходке слава шумит.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Теперь-то уж, поди, не откажут… в партию?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да что — теперь? Ему бы еще зимой, со всем бы удовольствием…
О л ь г а С а м с о н о в н а (в недоумении). Ну, так чего ж он, Илья-то?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А кто его знает. Заладил одно: не готов еще, да не готов. С Ефимушкиным повстречается — опять же этот вопрос бочком обходит.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Еще подумают: куражится.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Какой же в таком деле кураж? Говорит — не готов, стало быть, особую строгость к себе имеет. (Пауза.) Я вот за Василия боюсь. Другим бы каким боком не забурился. Друзей-то умных поблизости нет, все зелень пискливая…
Н а с т е н ь к а. А я что знаю! Он себе нового друга нашел: с Ефимушкиным самим подружился.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (удивленно). Ну? Си-илен…
Н а с т е н ь к а. В партком к нему ходит. А тот — общежитие навещает. Книги ему парторг дает.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Во как!..
Н а с т е н ь к а (перебирает конверты). Кемерово.. Магнитогорск… Коунрад…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Большого тепла человек Александр наш Егорович…
Н а с т е н ь к а. А фамилия какая-то несерьезная: Ефимушкин.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (с улыбкой). Знамо, фамилия Гайнутдинов куда серьезнее.
Н а с т е н ь к а. Прозрачные намеки…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А его, Ефимушкина, фамилия как раз очень серьезная. Деда его по отцовской линии, Ефима Рудакова, Ефимушкой звали. Любили его друзья-рудокопы. За песни. Запоет, бывало, Ефимушка — по всему поселку эхо перекатывается… В самом цвету погиб человек. Подрядчик, хозяин шахты, именины праздновал. Ну, и пригласил Ефимушку петь. А тот наотрез: «Не был я хозяйским соловьем и не буду». И угрозами подрядчик, и деньгами — не берет. Так, и не пел у него Ефимушка. Подрядчика заело. Подкупил каких-то пришлых бродяг. Устерегли Ефимушку ночью и… кислоты какой-то в рот залили… Неделю помучился и помер. Дети остались. Всем поселком их растить помогали. Фамилия забылась, так и звали: «Ефимушкины дети». А он уж — внук…
О л ь г а С а м с о н о в н а (вздыхает). А что же эта Малаша с Васенькой-то?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Чего не знаю — того не знаю. Не по моей части.
Н а с т е н ь к а. Не встречаются, целых пять месяцев. С того дня, как у Ильи на шахте случилось.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Упрямится-то кто — он иль она?
Н а с т е н ь к а. Нет, она! Да и один ли только Вася по Малашеньке сохнет? Ее портреты прямо из газет мальчики на память вырезают.
О л ь г а С а м с о н о в н а. А много ль расходится экземпляров?
Н а с т е н ь к а. Расходится, да никому не приходится. (Перебирает конверты.) Сталино… Североуральск… Воркута…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Методом его интересуются. (Берет у Настеньки письма.) Давай-ка, на стол ему положу. (Выходит в комнату Ильи.)
Входит Гайнутдинов, одетый в парадный костюм горного мастера второго класса. Он в доме своей любимой впервые, и поэтому держится очень робко.
Г а й н у т д и н о в. Здравствуйте.
Н а с т е н ь к а (удивлена появлением Гайнутдинова). Явился… Какой расфуфыренный… (Знакомит мать.) Это — Миша.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Очень приятно.
Н а с т е н ь к а. Проходи, Миша, только ступай по этой вот половице. Я подметать буду.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Так-так, доченька, сразу их надо приучать, чтобы по одной половице ходили. (Отходит, обтирает подоконники).
Г а й н у т д и н о в (шопотом). Серьезная у тебя мамаша.
Н а с т е н ь к а. А я вся в нее. Берегись. (Строго.) Ты почему пришел, если я тебя не приглашала?
Г а й н у т д и н о в. Я совсем не к тебе пришел. Твоя братишка, Вася, мне нужен.
О л ь г а С а м с о н о в н а (оглядывается). Что там про Васю-то?
Н а с т е н ь к а. В одной бригаде и не мог увидаться и поговорить?
Г а й н у т д и н о в. Особый разговор.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Он же в общежитии живет.
Г а й н у т д и н о в. А ребята сказал: домой ушел.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Максим, слышал? Говорила я тебе, фигура его и походка…
Входит Василий. Он входит одетый в пальто.
В а с и л и й. Ну… доброе утро.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Васенька! (Настенька с радостью бросается к Василию. Максим Федосеевич выходит из комнаты Ильи. Пытается казаться суровым.) Легок-то на помине… Не разделся чего?
В а с и л и й. Да я так, на минутку… По стенам соскучился.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Стены как стены, стояли и стоят. Обои все того же цвета.
В а с и л и й. А я сегодня во сне видел, будто переменились.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. И часто ты этакие сны видел?
В а с и л и й (насупившись). Доводилось.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Раздевайся, пойдем.
В а с и л и й. Сам еще в этом доме дороги не забыл.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Тогда я на стол подавать буду. Винишка бутылочку припасла.
В а с и л и й. Вот это хорошо. К сестре, вон, гость. (Выходит, затем входит в костюме.)
Г а й н у т д и н о в. Я к тебе, Вася.
В а с и л и й. Ко мне? Ну-ну.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Закусочку приготовлю. (Выходит.)
Н а с т е н ь к а. Секреты?
Г а й н у т д и н о в. Маленький беседа между нами. Не мешай, пожалуйста.
Н а с т е н ь к а. Ах, я уже мешаю? Джуляр малай! (Рассерженная выходит.)
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Беседуйте. (Понимающе улыбаясь, выходит.)
Г а й н у т д и н о в. Скажи, бригадир, когда мы в свою бригаду агрегат возьмем?
В а с и л и й. А ты что надулся так, словно посол иностранной державы? (Гайнутдинов стоически переносит насмешку. Это настраивает Василия на более уважительный тон.) Взять агрегат — не штука.
Г а й н у т д и н о в. Золотой слова, бригадир!
В а с и л и й (продолжая мысль). Да как теперь на это посмотрят? Чего доброго скажут: Василий Буторин длинные рубли учуял…
Г а й н у т д и н о в. Какой дурак скажет?
В а с и л и й. Найдутся.
Г а й н у т д и н о в. Плохой причина, бригадир. (Собравшись с духом.) Если ты не хочешь немедленно брать машина, ты не будешь руководить бригада.
В а с и л и й. Ты… угрожать?
Г а й н у т д и н о в. Это не я, Вася, это — мы… Мы будем просить начальство заменить бригадира. Так решил бригада.
В а с и л и й. Бригада?..
Г а й н у т д и н о в. Да, ребята просил тебе передать.
В а с и л и й (после паузы). За все мои старания… награда… (Вспыхнув.) Кто вас горняками сделал, сопляки? Тебя, тебя кто сделал? Перфоратора боялись… отладка была для вас черной магией… Выросли, меня переросли? Дудки!
Входит Вера. Она раскраснелась и запыхалась.
В е р а. Товарищи! Дорогие мои… Где Илья?
В а с и л и й. Наверно, еще на шахте.
В е р а. Родные мои!.. Что же делать?.. Да вы ничегошеньки не знаете! (Хлопает в ладоши и смеется.)
В а с и л и й. Что случилось?
В е р а (радостно). Уж такое случилось… Бегу на шахту! (В дверях сталкивается с входящим Фуреговым.) Простите…
Ф у р е г о в. Куда вы так разогнались?
В е р а. На шахту, за Ильей Максимовичем.
Ф у р е г о в. А разве он еще не пришел? Я звонил в шахту.
В е р а (шопотом). Не говорите ничего, пока Илью не приведу, прошу вас. (Уходит).
В а с и л и й (Гайнутдинову). Что это с ней?
Г а й н у т д и н о в. Какой-то большой радость… Вася, я побежал посмотреть. (Уходит.)
Входит Максим Федосеевич.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (настолько удивлен приходом Фурегова, что даже растерялся.) Заходите, товарищ директор…
Фурегов держится как-то необычно, серьезно и торжественно. Он в форме горного директора.
Ф у р е г о в. Пришел, так уж войду.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Садитесь, Николай Порфирьевич. Гостем будете.
Ф у р е г о в (садится). Спасибо. (С горечью.) Да, гостем… А праздник сегодня… (Вспомнив просьбу Веры — молчать — оборвал себя.) К-хм… (Пауза.) Скажу я тебе, Максим Федосеевич… Не пришел бы я, да… в общем, пришел я к тебе не как директор, а просто как старый товарищ. С сегодняшнего дня директора у нас нет.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. За что ж тебя сняли? Насколько я знаю, министерская комиссия отмечает, что рудник работает хорошо?
Ф у р е г о в. А почему хорошо?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ну, буровой агрегат, многозабойный метод по всем шахтам…
Ф у р е г о в. Вот именно. А как я этому делу помогал? Помнишь октябрь?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Припоминаю.
Ф у р е г о в. Чужие заслуги присваивать не хочу.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Так-таки сам и уходишь?
Ф у р е г о в. Уже заявление подал.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (сильно дымя трубкой, ходит по комнате, затем подходит к Фурегову, строго смотрит ему в лицо.) А мы тебя не отпустим.
Ф у р е г о в. Кто это — вы?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Мы? Рудник — вот кто мы. Не отпустим и все тут.
Входит Ольга Самсоновна.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Здравствуйте, Николай Порфирьевич. (Стелет на стол скатерть.) А у нас-то радость…
Ф у р е г о в. Так, вы знаете?
О л ь г а С а м с о н о в н а. Что Васенька-то вернулся? (Счастливая, смеется.) Знаю, кому же еще знать!
Ф у р е г о в. Поздравляю.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Максим, помоги-ка мне, пожалуйста… (Шепчет.) Консервы там надо раскрыть. Извините, Николай Порфирьевич. (Выходит с Максимом Федосеевичем.)
Входит Ефимушкин.
Е ф и м у ш к и н. Илья пришел?
Ф у р е г о в. Нет, Вера Ивановна побежала за ним. Просила старикам не говорить, пока самого не приведет.
Е ф и м у ш к и н (озорно улыбаясь). Правильно! (Затуманился вдруг.) Что же ты, начальство?..
Ф у р е г о в. Считай, бывшее.
Входит Максим Федосеевич. Увидев Ефимушкина, остановился.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Прямо диву даюсь: весь генералитет у меня собирается! (Здоровается с Ефимушкиным.)
Ф у р е г о в (вздохнув). Генералитет…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (неодобрительно кивает в сторону Фурегова). Это ж додуматься надо!
Е ф и м у ш к и н. Откровенно говоря, когда я узнал, я обиделся. Такой шаг, и со мной — ни слова.
Ф у р е г о в. Я боялся, что ты… помешаешь моему решению.
Е ф и м у ш к и н. Может быть, хоть объяснишь?
Ф у р е г о в. Долго рассказывать… (Пауза.) Я еще осенью задумался. Помнишь, мы как-то говорили в парткоме? Затем — бюро горкома. А главное — жизнь. За пять месяцев эта новая машина все перевернула. Ясно, рассуждать не о чем.
Е ф и м у ш к и н. Видел я, как холодно тебе на свежем ветру… Все ясно. А рассуждать — и очень серьезно рассуждать, Николай Порфирьевич, нужно! Я видел, как холодно тебе на свежем ветру…
Ф у р е г о в. Вчера я нашел подлинного виновника аварии на Северной. Это — я… Прав ты был тогда, Максим Федосеевич. Да, и во всем — не Безуглый, а я. Илья твой — выдержанный человек. Но он просто человек, и не больше. А у человека бывает предел терпению.
Е ф и м у ш к и н. На поступок Ильи у меня особый взгляд. У коммуниста не должно быть предела терпению. Об этом спорить не будем. А твое признание… дорогое признание!
Ф у р е г о в (с улыбкой). Может быть, это случилось потому, что некоторые книги начали перемещаться из книжного шкафа в более обязательное место… Да и критика одна не ходит. Самокритику в подружки берет… Рубанул ты меня, а потом я и сам…
Е ф и м у ш к и н. Вот-вот, с этой лесенки и посмотри на свой уход, как ты выглядишь?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Скажем прямо, неважнецки выглядит.
Е ф и м у ш к и н. Открыл правду, испугался и бежать.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Тебя всегда любил коллектив, и ты его любил. Только последнее время…
Е ф и м у ш к и н. Да, когда ты хотел переспорить все четыре шахты, уважение пошатнулось. Но у тебя столько возможностей его укрепить! (Пауза.) Скажи откровенно, разве тебе не жаль расставаться с рудником?
Ф у р е г о в. Как — не жаль? Мое детище.
Е ф и м у ш к и н. Знаешь, в чем твоя беда? Туго ты новое принимаешь. А истина в том, что новое неизменно побеждает. Это — правило без исключений. Если хочешь, в этом — наше постоянство. Ты усвоил это, наконец, — значит, ты нашел себя.
Ф у р е г о в. Утешаешь?
Е ф и м у ш к и н. Нет, я радуюсь, Порфирьич. Ты нашел себя, поверь мне! Увидел свои ошибки, пережил горе — значит, поднимаешься.
Ф у р е г о в. Это правильно.
Е ф и м у ш к и н. Ну, вот видишь. Тяжело признавать свои ошибки. Горе… Но, подумай, Порфирьич, какое это все же светлое горе! (Пауза.) А вообще-то у меня сегодня чудесно начался день. В техотдел пришел механик Чугунов и принес такую мысль, что и агрегату нашему не уступит.
Ф у р е г о в. Чугунов — это с Четвертой?
Е ф и м у ш к и н. Да. Творит народ! Весь народ творит. (Пауза.) Эх, Порфирьич… Такие люди, такой рудник!..
Ф у р е г о в. Что и говорить. Мой рудник.
Е ф и м у ш к и н. Конечно, твой!
Ф у р е г о в. Но как мне с этой комиссией? Я же им заявил…
Е ф и м у ш к и н. Как-нибудь объяснимся.
Ф у р е г о в (после паузы, растроганный). Хорошо ты учил меня, Максим Федосеев.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (пожимает протянутую Фуреговым руку). У всех у нас одна учительница — партия наша. (Пауза.) Да, кстати, пока не забыл… Скажите ж вы мне, какую экономическую выгоду дает применение электробурового агрегата? Говорят, комиссия подсчитала?
Е ф и м у ш к и н. Миллионы, Максим Федосеевич, большие миллионы. Сын твой, Илья Буторин — миллионер. Миллионы Буториных… Были приваловские миллионы, где-то там — миллионы морганов и рокфеллеров, а у нас — буторинские миллионы. Вот она, материальная база коммунизма.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Главное — своими руками. (Пауза.) Ну, а коли уж Буторины миллионщиками стали, то и выпить не грех! А здесь еще сын вернулся. Да гости такие… Дозвольте распорядиться!
Е ф и м у ш к и н. Дело хозяйское.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Мигом обернусь. (Уходит.)
Входит Никонов. Он тоже в форме.
Н и к о н о в. И тут его нет!.. Здравствуйте. (Здоровается с Ефимушкиным и Фуреговым.) Куда же наш герой сбежал? Это уже становится загадкой.
Е ф и м у ш к и н. А мы пока поздравим того героя, который появился. (Обнимает Никонова; Фурегов тоже поздравляет главного инженера.)
Н и к о н о в. Вы меня, друзья, не обнимайте. Все равно, даже взявшись за руки, не обнимете. Вот летом возьму отпуск, поеду на Кавказ, буду лазать по горам и стану легким, как молодой олень. (Тяжело садится.) Эта министерская комиссия меня вконец измотала.
Е ф и м у ш к и н. Ничего, комиссии хороши тем, что они рано или поздно уезжают.
Н и к о н о в (мрачно косясь на Фурегова). Но эта, кажется, уедет не одна: увезет нашего уважаемого директора.
Е ф и м у ш к и н. Уже не увезет.
Н и к о н о в. О-о-о!
Ф у р е г о в. Ефимушкин не отпускает.
Н и к о н о в. Молодец.
Е ф и м у ш к и н (у телефона). Прошу Северную… Дежурный? Позовите Буторина.
В комнату Ильи, где уронив голову на руки, сидит за столом Василий, с внутренней стороны входит Гайнутдинов.
Г а й н у т д и н о в (весело). Убежала.
В а с и л и й (поднимает голову). Кто?
Г а й н у т д и н о в. Вера. И Настенька за ней.
В а с и л и й (вздыхает). От меня тоже… все бежит…
Г а й н у т д и н о в (не поняв Василия). Какой бес ты ноешь? Бежит, не замечает… Разве мужчина так надо? Ах, не замечаешь? Прощай. Мы с тобой далеко-далеко. Ты — себе, я — себе, одно удовольствие. Серьезный характер не имеешь!
В а с и л и й. А-а, ты вот о чем… Да, и здесь не везет. Легко сказать… Пять месяцев дуется, выдержи-ка тут характер.
Е ф и м у ш к и н. Алло, алло!..
Г а й н у т д и н о в. От чистой сердца говорю, я бы на тебе, Вася, без разговоров женился. Брови черные, зубы белые, профессия богатая — что еще нужно человеку? Забывай скорей свою Малашу, пускай после плачет, извини пожалуйста.
Е ф и м у ш к и н. Северная… алло… Я жду…
Г а й н у т д и н о в. Я тебе татарский девушка выпишу. Одно удовольствие! Глаза черные, зубы белые, танцовать пойдет — каблуки горят, работать пойдет — руки горят, обнимать начнет — совсем сожжет, головешка станешь.
В а с и л и й. Нет уж, Миша, ты эту свою девушку лучше какому-нибудь пожарнику сосватай. А я, брат, боюсь.
Е ф и м у ш к и н. Да, жду…
Г а й н у т д и н о в. Невесту боишься, технику тоже боишься…
В а с и л и й (вспыхнув). Врешь, ничего не боюсь. Я эту технику… Давно я к ней присматриваюсь. Я ее так знаю, что…
Г а й н у т д и н о в. Возьмем?
В а с и л и й. Только я… иждивенцем быть не желаю. Предложение у меня…
Е ф и м у ш к и н. Ушел? Хорошо. Дайте распорядочную.
Г а й н у т д и н о в. Давай сейчас! В той комнате вся дирекция собралась.
Василий решительно входит в общую комнату, но, увидав здесь все начальство, оробевший останавливается.
Е ф и м у ш к и н (с телефонной трубкой в руке). А, Василий Максимыч… (В трубку.) Буторин Илья приходил в душ? Не приходил? Странно… (Опускает трубку.) Телефон мы твой оккупировали. Ты — звонить?
В а с и л и й. Нет, предложение у меня.
Е ф и м у ш к и н. Предложение?
В а с и л и й. Да, по составу проходческой бригады.
Е ф и м у ш к и н. Так ты что — сейчас?
В а с и л и й. А чего тянуть.
Е ф и м у ш к и н. Ладно, выкладывай.
В а с и л и й. Я думаю, что можно сокращенный при агрегате состав сократить еще на половину.
Ф у р е г о в. Это как же?
В а с и л и й. Основной бурщик, он же бригадир и машинист погрузочной машины. Хочу вот сам прежде попробовать.
Ф у р е г о в (размышляя). Двое… Бурщик, машинист… Это, мне кажется, возможная вещь. Попробуй.
Н и к о н о в. Да это и просто, и хорошо!
Е ф и м у ш к и н. Сильное ты надумал дельце, Василий Максимович. Спасибо тебе.
В а с и л и й (потупившись). Да ведь рудник-то мой, не чужой.
Е ф и м у ш к и н (хитро посматривая на Фурегова). Твой, Василий, твой, в этом-то и все дело.
Ф у р е г о в. Давай-ка подсчитаем, сколько у нас высвободится проходчиков. (Сгрудились у стола, подсчитывают.)
В комнату Ильи с внутренней стороны входит Настенька.
Н а с т е н ь к а. Ах, вы здесь?
Г а й н у т д и н о в. Настенька!
Н а с т е н ь к а. Стосковались? Может быть, я вам еще мешаю?
Г а й н у т д и н о в. Не сердись, пожалуйста. Мы говорили с Васей между нами. Понятно? Есть мудрый восточный пословица: не скажи своей жене половина того, что знаешь.
Н а с т е н ь к а. Жене?!
Г а й н у т д и н о в. Вообще девочка, извини пожалуйста.
Н а с т е н ь к а. Не заговаривайся.
Г а й н у т д и н о в (после паузы). Позволь родным, Татария, письмо про тебя написать?
Н а с т е н ь к а. Рано, Мишенька.
Г а й н у т д и н о в (умоляюще). Милая!
Н а с т е н ь к а (с иронией). Дорогая?
Г а й н у т д и н о в. Дорогая.
Н а с т е н ь к а. Когда вы, мужчины, научитесь красиво говорить про любовь. (С недовольным видом отходит.)
Г а й н у т д и н о в (подходит к Настеньке). Если ты меня бросишь…
Н а с т е н ь к а. Что, что?
Г а й н у т д и н о в (отчаянно). Если ты меня бросишь…
Настенька, не выдержав, смеется. Гайнутдинов, обиженный, резко повертывается и идет к выходу.
Н а с т е н ь к а. Миша! (Гайнутдинов останавливается). Иди ко мне, Миша. (Гайнутдинов подходит. Настенька от всего сердца улыбается ему.)
Г а й н у т д и н о в (радостно). Солнышка моя, глазам больно…
Н а с т е н ь к а. Что же ты напишешь своим родным?
Г а й н у т д и н о в. Я напишу… что я люблю тебя так… как трава любит солнце, как проходчик любит шахта… Можно?
Н а с т е н ь к а. Пиши, Мишенька. (Гайнутдинов внезапно целует Настеньку, и та, счастливая, устыдившись, выбегает. Гайнутдинов следует за нею.)
Ф у р е г о в (окончив подсчет). Армия! Целая армия! Мы двинем ее на проходку квершлага.
Е ф и м у ш к и н, Никонов. Квершлага?
Ф у р е г о в (с улыбкой). Надо же когда-то начинать!
Е ф и м у ш к и н. Совершенно верно.
Ф у р е г о в. Безо всякой угрозы для плана… А вечерком зайдемте ко мне. Я вам покажу одну смету… Обогатительную фабрику надо строить.
Н и к о н о в. А уходить собирался!
Ф у р е г о в. Знаешь, русскую пословицу: умирать собирайся, а рожь сей.
Входит Безуглый.
Б е з у г л ы й. Добрый день, товарищи. (Оглядывается.) В этот простой и скромный дом сегодня вошло счастье.
Е ф и м у ш к и н. А мне думается, оно вошло сюда еще в семнадцатом году.
Б е з у г л ы й (смеется). Пожалуй, вернее. (Направляется к Никонову.) Позвольте, дорогой Иван Петрович, пользуясь вашим здесь присутствием, поздравить вас от всего сердца.
Н и к о н о в. Благодарю вас, Владислав Сергеевич.
Входит Малаша. Она не ожидала встретиться здесь с начальством и поэтому сразу стушевалась. На Василия она не смотрит.
М а л а ш а. Здравствуйте… Я пришла поздравить Илью Максимовича…
В а с и л и й. Да с чем?!
Е ф и м у ш к и н (быстро, подмигнув Малаше). Он скоро сам будет. А здесь есть кого поздравлять.
М а л а ш а (смущенно пожимает руку Никонову). Очень вас поздравляю. (Входит переодетая в праздничный наряд Ольга Самсоновна). И вас разрешите, за сына…
О л ь г а С а м с о н о в н а (с улыбкой, косясь на Василия). Благодарствуем.
Е ф и м у ш к и н (подталкивает локтем Василия). Гляди орлом, орлом гляди!
М а л а ш а. Сегодня этого орла с большой высоты сняли.
Е ф и м у ш к и н. Откуда же это?
М а л а ш а. Портрет его в Дворце культуры, среди знатных стахановцев висел… Значит, это не вы распорядились?
Е ф и м у ш к и н. Нет, нет.
М а л а ш а. Там был товарищ Безуглый…
Б е з у г л ы й. Да, я, так сказать, подметил…
М а л а ш а (неожиданно подходит к Василию сжимает его руку.) Ничего, Василек, ничего.
В а с и л и й. Лашенька…
М а л а ш а. Я тебя сама еще раньше сняла.
В а с и л и й. Но я вернусь, ты веришь? Издохну, а вернусь.
М а л а ш а (сдерживая слезы). Вот и хорошо. Только бы светлым тебя видеть, совсем светлым. Чтобы чувства свои перед собой же не приходилось оправдывать. А вся эта слава… была бы совесть чиста! (С вызовом.) Все равно я тебя люблю. Слышишь? Никогда ведь не говорила, все только тебя слушала, а сейчас, вот, хочешь — при людях… Люблю, люблю… (Плачет.)
О л ь г а С а м с о н о в н а (утешает Малашу). И-и, милая… Мой Максим не в такие переплеты попадал. А я… чем горше горе, тем сильней его любила. И все перенесли.
Входит Максим Федосеевич. Изо всех его карманов торчат бутылки вина. Бутылками донельзя заняты и его руки.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Освободите мои руки… (Фурегов и Никонов бросаются помогать Максиму Федосеевичу. Бутылки составляют на стол.)
Е ф и м у ш к и н (сурово). Ваша инициатива, товарищ Безуглый, развивается, мягко говоря, не в том направлении.
Б е з у г л ы й. Но человек ведь уже давно в числе передовых не значится…
Е ф и м у ш к и н. Все течет, все изменяется, товарищ Безуглый.
М а л а ш а (утирая слезы). Ох, и мудрая ж наука эта диалектика, Александр Егорович.
В а с и л и й. И не сразу дается.
Б е з у г л ы й. Товарищи… я ни на одну минуту не хотел бы омрачать наш праздник… (Подходит к Фурегову.) В этот день хочется отдать должное вам, Николай Порфирьевич, как человеку, без которого были бы невозможны нынешние успехи и торжество.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Праздник… торжество?..
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Разве еще что-нибудь приключилось?
Е ф и м у ш к и н. Потерпите минуточку.
Ф у р е г о в. Спасибо за искренность, Владислав Сергеевич… Но… мы вынуждены будем очень серьезно с вами разговаривать.
Б е з у г л ы й. Я… не вижу причины…
Ф у р е г о в. На нашем руднике не остается места для тишины.
Б е з у г л ы й. Но я… готов…
Е ф и м у ш к и н. Что? Шуметь?
Ф у р е г о в. Вы пойдете работать начальником смены.
Б е з у г л ы й. Я, горный директор третьего ранга?! Александр Егорович, вы, как сама справедливость…
Е ф и м у ш к и н. Я согласен с директором.
Б е з у г л ы й. Хорошо… я подумаю. (Уходит.)
Е ф и м у ш к и н (Безуглому). Подумайте, и хорошенько, обо всем!
Вбегают Настенька и Гайнутдинов.
Н а с т е н ь к а. Мам… папочка!..
О л ь г а С а м с о н о в н а и М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Что? Что?
Н а с т е н ь к а. Они идут!
Г а й н у т д и н о в. Ой, какой праздник!
Входят Илья и Вера. Они держатся за руки. Илья в рабочем костюме, испачканный рудной пылью и машинным маслом. Он улыбается, и зубы его блестят как у негра. Вера несет на руке свое пальто. Все, кроме стариков и Василия, хлопают в ладоши. Затем наступает тишина.
В е р а. Вот он, Илья Буторин!
Н и к о н о в. Долго же вы его сюда вели.
И л ь я. Полем шли…
В е р а. Шли, как пьяные, по полю… И ничего не видели.
И л ь я. Кофточку вот выпачкал.
В е р а. Чистить не буду. Повешу в шкаф — пускай висит.
Входят Ястребов, Бадьин и Карпушкин. Здороваются.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да весь рудник у меня! (Вопросительно оглядывается.) Товарищи?!
Е ф и м у ш к и н. Вера, твое слово.
В е р а. Нет, правда, ничего не сказали?!
Ф у р е г о в. Распоряжение исполнено.
В е р а. Спасибо! (Вынимает из кармана Ильи свернутую и уже испачканную газету, разворачивает ее и громко, торжественно читает.) Проходчику Красногорского железного рудника Буторину Илье Максимовичу и главному инженеру того же рудника Никонову Ивану Петровичу за изобретение электробурового агрегата оригинальной конструкции и развитие многоцикличного метода бурения — Сталинская премия первой степени!
О л ь г а С а м с о н о в н а. Батюшки мои!
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ну, сын… (Идет к Илье, но неожиданно поворачивается к Ольге Самсоновне.) Поздравляю вас, Ольга Самсоновна.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Так же и вас, Максим Федосеевич.
Старики торжественно кланяются Илье, затем целуют его.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Вот… сам товарищ Сталин и заметил.
Ф у р е г о в (подходит к Илье, жмет руку). Гвардия моя стахановская…
Е ф и м у ш к и н. Ты, Илья, на директора не дуйся. Как сказано когда-то, он — уже не он, а кто-то другой.
Н и к о н о в. Поздравляю, Илья Максимович?
И л ь я. Замажу.
Н и к о н о в. Давай, покрепче. (Обнимаются.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. Главный инженер и простой шахтер, а дорожкой, гляди-ко, не разминулись.
Е ф и м у ш к и н. Время такое, Ольга Самсоновна. Многие стираются меточки. (Жмет руку Илье.) Так-то, Максимыч…
Н а с т е н ь к а (бросаясь на шею Илье). Пустите, я! Ой, какое ура! (Целует Илью.)
Г а й н у т д и н о в (причмокнув). Одно удовольствие.
Е ф и м у ш к и н. Поздравляю и тебя, Вера… Мы на подступах к твоему Донбассу: Николай Порфирьевич принял решение начать проходку квершлага.
В е р а. Николай Порфирьевич, точно?
Ф у р е г о в. С одним условием. (Вера вопросительно смотрит на Фурегова.) После — гулять у вас на свадьбе.
В е р а. Принимаю!
И л ь я (с трудом отрывая от себя сестренку). Хватит, Настенька… (Осмотрелся.) Ух, народищу навалило. (Рассмеялся, все улыбаются. Замечает Василия, который, понурившись, стоит в стороне). Вася… (Идет к брату). Бродяга ты, бродяга… (Обнимается с Василием).
В а с и л и й. Братуха…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Когда-то уж все мои дети коммунистами станут?..
И л ь я. Станут, отец.
Н а с т е н ь к а. Станут. Все смотрят на Василия.
В а с и л и й (упрямо вскинув голову). Да, станут!
Е ф и м у ш к и н. Слышите, Максим Федосеевич?..
И л ь я. А теперь, Александр Егорыч, прошу твою рекомендацию!
Е ф и м у ш к и н. Давно написана. (Вынимает из внутреннего кармана аккуратно свернутый листок). Вот… (Обращаясь к зрителям). Проходчики мы — этим все сказано. Человечеству дорогу пробиваем.. В том и радость наша, и лучшая судьба. (Вручает Илье рекомендацию). Шагай, Максимыч. В добрый путь!
К О Н Е Ц.