ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Комната в большом и просторном доме Буториных. Двери: входная, во внутренние комнаты и слева — в комнату Ильи, отделенную перегородкой. Добротная старая мебель. На правой стороне, среди семейных фотографий, выделяется портрет погибшего на фронте старшего сына Михаила, Героя Советского Союза. За окном, на фоне бледного осеннего неба, голый тополь, вдалеке копры шахт. На широкой тахте полулежит Василий, рассматривая альбом с вырезками из газет, повествующими о его стахановской славе. Рядом, занятая вышивкой, Настенька. Максим Федосеевич курит у окна, Ольга Самсоновна стоит посреди комнаты, прислушиваясь. Из комнаты Ильи доносится его голос: «Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору…» Вкладывая в слова какой-то особый смысл, Илья повторяет: «Он резал гору…» Илья быстро ходит по комнате, и Ольга Самсоновна, прислушиваясь к его энергичным шагам, сокрушенно качает головой.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Ходит и ходит…
В а с и л и й. Поршень…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Большое дело задумал, вот и ходит.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Всю ночь у него свет горел. Совсем себя парень изведет.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Сдюжит, не хилого рода.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Я-то уж, было, обрадовалась, когда он машину свою кончил: отдохнет теперь. А ему все перерыва нету.
Входит Илья. Подходит к телефону, который стоит в углу на круглом столике, набирает номер.
И л ь я (набирает номер.) Иван Петрович? Докладываю… Выверил. В рабочих расчетах никаких отклонений не было. Всю ночь просидел. Да… Значит, опять неувязка. Что? Вместе? Тогда до завтра. До свидания. (Опускает трубку.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. Неужто снова машиной своей занимаешься?
В а с и л и й. Гениальное изобретение.
И л ь я (резко повертываясь к Василию). Сколько лет существует перфоратор? Десятки! А ты его то так, то этак переделываешь… То колонку к нему, то каретку… Да большая ли польза? (Уходит в свою комнату.)
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Если б он один!.. А то… Никонов-то ведь — не только главный наш инженер, он еще, если ты хочешь знать, и кандидат наук, ученый.
В а с и л и й. Дружила галка с пескарем…
Максим Федосеевич входит в комнату Ильи.
И л ь я. Понимаешь, отец, бурю вчера на втором участке. Порода ужасная. Не камень — броня. И вдруг чувствую: штанга под рукой дрожит как-то необычно. В чем дело? Оказывается, коронки сразу на трех бурах сели. Сменил буры. Приходит Никонов. Рассказываю. «Гадкий, говорит, признак. А ну, бури еще». Бурю час, другой, кончается смена — чуем: горелой резиной пахнет. Разобрали, посмотрели — обмотка на всех четырех моторах загорелась. Ночью расчеты проверил. Моторы горят потому, что слишком высокая скорость вращения. А коронки садятся потому, что сплав, из которого сделаны, мягковат. Здесь и неувязка…
Н а с т е н ь к а (вдохновенно). А если так: тверже сплав и меньше скорость, а?
И л ь я (с улыбкой). Только и всего.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Скоро сказка сказывается… (Вздыхает.)
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Действуй, сын, действуй… К Ивану Петровичу прислушивайся. (Пауза.) Про то и я давно мыслю, как нашему брату горняку труд облегчить да больше руды на-гора выдавать. С вашей машиной на руднике большие надежды связывают.
И л ь я. Пытаемся оправдать.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А что это тебя вчера вечером Ефимушкин искал? Свиделись вы с ним?
И л ь я. Виделись… Я у него рекомендацию попросил. Ну, вот, он вчера…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Обещает?
И л ь я. Да. Иван Петрович и Ястребов уже дали. Теперь только Ефимушкин…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Добро, добро. Хватит в кандидатах ходить. Слышь, Оля, еще один орел в нашей семье. (Шутливо толкает Илью в бок.) Ты, да я, да мы с тобой.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Будь бы Мишенька жив — трое было бы… (Пауза.) Вступай, сынок. (Выходит.)
И л ь я (сурово). Слушаюсь, мама.
В а с и л и й (читает). «И в душе Василия Буторина созрела высокая мечта»… Ишь ты!
Н а с т е н ь к а. А такое вот фото я у Малаши видела.
В а с и л и й. Неужели?
Н а с т е н ь к а. Честное комсомольское. (Спохватившись.) Ой, опять я честное комсомольское по пустякам дала…
В а с и л и й. Какие же тут пустяки?.. Тут… тут… Прямо, значит, у Малаши и видела?
Н а с т е н ь к а. Ага. У нее тоже альбомчик есть, только не такой, как у тебя, не из газет, а такой, знаешь, с фотографиями… (Выбегает, Василий — за нею).
И л ь я. И вот хочется в честь этого… Понимаешь, отец? (Восторженно.) Член партии! А членом этой партии был Ленин. И Сталин — тоже член партии. Это же… надо быть достойным товарищем, а?!
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Хотя бы приблизительно.
И л ь я. А мечта у меня… даже говорить как-то неудобно!
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А ты… будто как про себя.
И л ь я. Не сочти, отец, что хвалюсь я, но, знаешь, хочется сделать такое, чтобы вот… Сталин заметил!
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Чего ж тут неудобного? Сейчас оно… почитай, у каждого такая же думка.
Входят Настенька и Василий.
В а с и л и й. Ну, а других ты там… значит, ну… других в ее альбоме ты не видела?
Н а с т е н ь к а. Каких же это других?
В а с и л и й. Ну, что значит — каких? Вообще…
Н а с т е н ь к а. Почему же, есть у нее там и папа, и мама, и тетушки всякие.
В а с и л и й. А… а дядюшки там, случаем, нет?
Н а с т е н ь к а. Вот не присматривалась. Кажется, лишь ваша милость.
В а с и л и й. Сомневаюсь. Холодновата она что-то.
Н а с т е н ь к а. Значит, есть причина.
В а с и л и й. Убей — не вижу.
Входит Ольга Самсоновна.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Максим! Где ты тут? (Максим Федосеевич выходит из комнаты Ильи.) Вы там про то да про другое, а я про свое. Дом ремонтировать надо, Максим. Как построили, так десять лет без ремонту. Который раз уж про то трублю…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Прикидываю, Оля, прикидываю.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Все бы вам прикидывать. Мужиков полон дом.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Самим тут не обойтись. Работа серьезная. (Выходит.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. Вот и решай с ним! Нет, на этот раз я не отступлю. (Выходит вслед за мужем.)
Н а с т е н ь к а (понизив голос, чтоб не слышал Илья). Между прочим, ты эту новую машину думаешь в свою бригаду взять?
В а с и л и й. Зачем она мне?
Н а с т е н ь к а. А ребята — непрочь.
В а с и л и й. Кто? Мишенька твой, Гайнутдинов?
Н а с т е н ь к а. Не только… (Убежденно.) Может, ее на всем руднике внедрять будут.
В а с и л и й. Это ты для чего же мне говоришь? Не из уважения ли к изобретателям? Так свое уважение к одному из них ты можешь и по более вескому поводу высказать. Вот, хотя бы, скажем, что он в институте учится, это — да! Здесь я перед Ильей, как говорится, и голову склоняю.
Н а с т е н ь к а. Еще бы не склонять! Работать да еще и учиться — это, знаешь… Ого, какая воля и сколько ума нужно.
В а с и л и й (тихо). А это изобретение, этот электробуровой агрегат… Рискованная штука. Бурили мы без него простым перфоратором и, как видишь, недурно выходило (подбрасывает на руке свой альбом), не только что Урал, а и Москва меня знает. И в «Труде» писали, и даже в самой «Правде» маленькая заметочка мелькнула… А все эти новости дело такое… еще неизвестно — хорошее или дрянь.
Н а с т е н ь к а. Скажу откровенно, не нравится мне твое рассуждение, честное комсомольское.
В а с и л и й. Да я тебя знаю. Тоже, как Илья, фантазерка.
Входят Ольга Самсоновна и Максим Федосеевич.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Созовем вот всех и решим. Обещанья твои — плохая утеха. (Зовет.) Илья!
И л ь я (выглядывает из своей комнаты.) Я занят.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Все мы занятые. Все на своих постах инженеры. (Прячет за пояс передника кухонную тряпку.) А сейчас у нас летучка будет. (Илья выходит в общую комнату.) Говори, Максим.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Считаю — не время. А не согласна — докладывай сама.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Десять лет без ремонту живем, а ему все не время. Вестимо, на зиму глядя, не станем, а готовиться уже теперь надо.
В а с и л и й. А что тут особенно готовиться? За деньгами остановки не будет. Месяца два-три мы с Ильей рубанем хорошенько — вот и порядок.
И л ь я. Мне пока не до того. Покончу с машиной, тогда и займусь. (Направляется в свою комнату.)
В а с и л и й. Штучки всё.
И л ь я (останавливается). А если конкретнее?
О л ь г а С а м с о н о в н а. Вася, Васенька…
В а с и л и й. Агрегаты, автоматы, домкраты, самокаты… Знаем. Попыхтят, покряхтят с ними месяц-другой, а потом — на склад. А жизнь требует каждый день дай сто, а то и все двести процентов. План требует. Спешить нужно с планом-то. Надеюсь, обзор международного положения во вчерашней «Правде» читал? Вперед надо смотреть.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ишь, с каких высоких позиций!
И л ь я. А видишь ты, дорогой братец, не дальше своего носа.
В а с и л и й. Дальнозоркий…
И л ь я. Жизнь, план… А я что же — мимо жизни? Тоже мне пророк. «Вперед смотреть…» Верно. Да как смотреть, какими глазами.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Затылком он смотрит, куда там глаза.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Максим, ребятушки…
В а с и л и й. Я-то? Я?! Да я… да меня (трясет альбомом), меня весь Урал знает! Художники меня рисуют.
Н а с т е н ь к а. Внешность им твоя нравится.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Настька!
В а с и л и й. Да я, что ни смена…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (подхватывая). Два, самое большое — три цикла.
В а с и л и й. И все равно я первый. Сколько мы с тобой соревнуемся, Илья? Седьмой месяц. Хоть раз ты меня обогнал? Кто — кого? (Показывает в альбоме.) Вот, даже в газете… дружеский шарж… «Первый по силе, конечно, Василий».
И л ь я. Пропадаю от зависти.
В а с и л и й. Чего ты смеешься? Давать бы тебе, и с этим твоим самокатом-перекатом, два-три цикла!
И л ь я. Не два, а шесть и семь будет.
В а с и л и й. Ого! (Смеется.)
И л ь я. А знаешь ли ты, сколько мы теряем на пневматическом бурении? Девяносто пять и семь десятых процента электрической энергии бесполезно теряется по пути к кончику бура, к его коронке! А мы в своем агрегате подаем на коронку бура почти сто процентов электричества! Мы создаем совершенно новую машину. Принципиально новую!
Н а с т е н ь к а (горячо). Электрическую, вот!
В а с и л и й. Ассистент кафедры проходчика Буторина.
И л ь я. В нескольких забоях сразу. Один обурил, пока там отпалка да уборка, — во второй да в третий — там убирают — в четвертый да в пятый. Или — в одном забое шесть-семь циклов! Такой будет ход… Я пойду под землей, как танк.
В а с и л и й. Жюль Верн! Ха-ха-ха! Восемьдесят тысяч верст под землей. Жюль Верн!
И л ь я. А ты? Ты… трус. Ни шагу без оглядки. Рисковать? Вдруг — провал? Авторитет, фотографии, заметки… Куда там! Нет, лучше с оглядочкой.
В а с и л и й. Брось-ка, брось. Я тоже за риск. Только разумный, с головой. Нас тому и партия учит. Так я говорю, батя? Ты же старый коммунист… Ну, что же ты молчишь?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (улыбаясь). Разумный риск. Старый щит, Вася. Все осторожненькие за этот щит прячутся. А уж этому-то партия как раз и не учит.
В а с и л и й (с досадой). Рассудил…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Рассудил.
И л ь я. А что же, по-твоему, те, кто и впрямь рискуют, — без разума что ли?
В а с и л и й. Горы книг, которыми ты обложился, — это еще не разум.
Н а с т е н ь к а. А что же — разум?
В а с и л и й. Сказано — молчать! Я хорошо знаю твою машину, Илья. Давать несколько циклов за смену — соблазн большой.
Н а с т е н ь к а. А на установке, на забуривании, других мелочах — сколько времени экономится! В пять-шесть раз быстрее.
В а с и л и й. Не лезь, говорят. Математик Софья Ковалевская. (Настенька, обиженная, отходит и садится в сторонке.) Во-первых, какая у нас подача воздуха…
И л ь я (смеется). Подача воздуха!.. Отец, слышишь?.. (Сквозь смех). Да нам — ни одной атмосферы… Мы же — электричеством, на сверхвысоких скоростях.
В а с и л и й (смущенный). Знаю, знаю… Это я… по привычке. (Снова переходя в наступление.) Скажешь, и бурами тебя сполна обеспечат?
И л ь я. Вырву.
В а с и л и й. Попробуй. Меня сам директор, Николай Порфирьевич, поддерживает, и то, бывает, в обрез, дают да оглядываются. Условия, браток, условия. А главное — будем откровенны… Машина-то сама… Была б она безупречна, другой разговор, а то: пробовали — хороша, а в производство пустили — на первых же циклах заедает. Что же вы, уважаемый, пыль в глаза пускаете?! Не выйдет! (Уходит.)
И л ь я (гневно, вслед Василию). Выйдет! Наперекор таким, как ты — выйдет! (Уходит в свою комнату.)
О л ь г а С а м с о н о в н а (вздыхает). Ильюша-то… кипяток-парень.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Лучше кипяток, чем теплая водица. (Заглядывает к Илье.) Ильюш, отдохнул бы ты…
И л ь я. Успею, высплюсь. (Максим Федосеевич, в нерешительности потоптавшись, выходит.)
Стук в дверь.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Можно.
Входит Вера.
В е р а. Простите, наверное у вас не работает звонок… (Проходит и здоровается.)
О л ь г а С а м с о н о в н а (сердито). Ничего здесь не работает, милая, весь дом запустили. (Ласково.) Здравствуйте! Спасибо, что забежали.
В е р а. Илья дома?
Н а с т е н ь к а (прыснув). Дома.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Самоварчик пойду поставлю. (Выходит, подмигнув Настеньке).
Н а с т е н ь к а (чинно). А что сегодня в кино идет?
В е р а. Какая-то заграничная чепуха. Мечта… нето утопленника, нето разбойника, в общем — не наша.
Н а с т е н ь к а. Значит, лучше на танцы. (Стучит в дверь Ильи и уходит.)
Входит Илья.
И л ь я. Вера…
В е р а (здороваясь). Вы так хмуритесь, Илья, будто не рады моему приходу.
И л ь я. Что вы! Разговор тут у нас был… семейного порядка.
В е р а. А я — на минуту. Завтра в пять часов в маркшейдерском отделе обсуждается мой проект.
И л ь я. Знаю. Вчера в парткоме Ефимушкин говорил.
В е р а (испытывая неловкость). Вот, собственно, и все. Итак, завтра в пять. (Прощается.)
И л ь я. А куда вы спешите?
В е р а. Да так…
И л ь я. Ко мне — лишь по-пути?
В е р а. Но вы-то ведь ко мне и по-пути не заходите. В первые дни нашего знакомства вы лучше управляли своим досугом.
И л ь я. Тогда мне казалось, что вам со мною не очень скучно.
В е р а. А теперь не кажется?
И л ь я. Какое веселье… Шахта да машина — вот и весь мой разговор.
В е р а. Низкая тема, проза жизни? Так знайте же, если что-нибудь сейчас и определяет поэзию моей жизни, так это прежде всего ваша машина.
И л ь я. Да ну?
В е р а. Да, да, пройти квершлаг, пробить четырестаметровый коридор к обедненным рудам мы сможем лишь с помощью вашего агрегата.
И л ь я. Это, пожалуй, верно…
В е р а. А для меня этот проект знаете что? Первый широкий шаг в жизнь. Ведь после института — это мое первое большое дело.
И л ь я. И для меня… Фронт подземных работ, моему оружию — поле боя.
В е р а. Мы же союзники!
И л ь я. Получается так.
В е р а. Вот и докажите мне свою верность. Завтра, на совещании.
И л ь я (понурившись). Кто меня слушать станет? Оружие-то мое осечку дает.
В е р а. Агрегат?
И л ь я. Да, что-то мы с Иваном Петровичем не дотянули.
В е р а (с тревогой). Вы меня просто пугаете, Илья. Ведь если ваша машина, то и… Нет, нет, даже говорить страшно! Она должна работать, слышите?
И л ь я. Слышу.
В е р а. И вы должны выступить на совещании.
И л ь я. Понятно.
В е р а. Ох, как вы меня напугали. Что с машиной? Исправили?
И л ь я. Завтра с утра попытаемся отрегулировать. Опять — скорость, опять — сплав…
В е р а. У вас и у Никонова дорога почти неизведанная… (С легкой грустью.) У меня ж… (Вдруг весело тряхнув головой.) А знаете, оказывается, даже вынимая давно открытые земные клады, можно чувствовать себя первооткрывателем.
И л ь я. Да, если б не так… я и одного цикла не сделал бы.
В е р а (с увлечением). А когда сам, когда первый… Вот вы же ходите на лыжах?
И л ь я (улыбаясь). Как себя помню, так и ходить стал.
В е р а. Не могу бежать по чужой лыжне, хоть и легче. Люблю — по нетронутому снегу… Только елочки мелькают!
И л ь я. Эх, повел бы я проходку этого квершлага… Только б стоечки крепления мелькали!
В е р а. Поведете, Илья. (Смотрит на свои ручные часы, Илья берет ее за руку. Вера отходит на середину комнаты). Тогда… разрешите присесть…
И л ь я (спохватившись). Простите. (Ставит в центре комнаты стул). Садитесь, пожалуйста.
В е р а (садится). Задержали, так развлекайте меня теперь.
Илья не находит чем бы занять Веру. Он с тоской оглядывается, переставляет на столе вазу, подходит к радиоприемнику и включает его. Передается вальс Чайковского.
И л ь я. Гм… Ну, вот… здесь я, значит, живу… (Входит в свою комнату.)
В е р а. Вижу. (Смеется). Развлек! (Входит в комнату Ильи.) Что это? Ах, распорядок дня. Позвольте?
И л ь я (пытается выхватить листок из рук Веры). Да ничего особенного.
В е р а. А мы рассмотрим. (Читает.) «Подъем — четыре тридцать». В такую-то рань встаете? Я бы ни за что на свете. «Зарядка, умывание»… Ну, это и я делаю, умываюсь. Кстати, вы «заряжаетесь» в комнате или на улице?
И л ь я. Только на улице.
В е р а. А зимой, в мороз?
И л ь я. И зимой. Я, в основном, бегаю… бегаю вокруг дома.
В е р а (не давая Илье выхватить листок). Да, картина: совершенно взрослый человек в четыре часа утра бегает вокруг дома… Загляденье.
И л ь я. Никто же не видит! Все еще спят.
В е р а. «Утренний урок… Завтрак — десять минут». — Бедненький, что же вы успеваете проглотить за такой срок?
И л ь я. Все, что поставят. Аппетит зверский.
В е р а. Это хорошо. «Шахта… Обед и отдых (чтение) — существенное примечание! Вечерний урок… Ужин и сон…» Плотно вы живете. (Выходит из комнаты Ильи.) Ой, мне страшно на вас смотреть. Весь в часах и минутах. (Серьезно.) Позвольте-ка, ведь сейчас у вас что-то должно быть? А я срываю!
И л ь я. По воскресеньям особое расписание. Читаю.
В е р а. Должна сознаться: я и месяц не прожила бы по такому распорядку.
И л ь я. Армия приучила… Года через два все изменится. Последний курс буду очно заниматься. А пока трудновато, — вот я и…
В е р а. Ничего. Держитесь! Я училась во время войны… День — в аудиториях, а вечером, всем факультетом — на шахту, руду выдавать. Да и сейчас нелегко… (Пауза.) Тоже о партии мечтаю. Но мне еще в кандидаты. Вот, если удастся моя работа…
И л ь я. Удастся, ручаюсь.
В е р а. Ну, вы еще пока не директор.
И л ь я (настойчиво). А все равно будет по-нашему.
В комнату заглядывает Максим Федосеевич.
В е р а. Обязательно будет! Вот таким я вас люблю.
Максим Федосеевич скрывается.
И л ь я. Как вы сказали?..
В е р а (смущенно улыбаясь). Да просто… когда вы такой, то вы мне… очень… нравитесь.
И л ь я. А разве я другим бываю?
В е р а. Случается.
И л ь я. Пойдемте куда-нибудь, а?
В е р а. А распорядок?
И л ь я. Наверстаем! (Быстро собирается.) Входит Ольга Самсоновна с самоваром.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Самовар-то вскипел.
И л ь я. Вскипел, мама, вскипел! (Уходит с Верой.)
О л ь г а С а м с о н о в н а (смотрит им вслед с улыбкой). А ежели вскипел, то и заварить недолго.
Входит Максим Федосеевич.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (усмехаясь, поглаживает усы). Ушли?
О л ь г а С а м с о н о в н а. Отправились.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Геолог, инженер.
О л ь г а С а м с о н о в н а. А что тут такого? Илья тоже инженером будет.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Инженер-геолог да инженер-механик… подходяще. Девка-то больно хороша.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Разбираешься?
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Не разбирался б, так и тебя б не заметил. (Расправляет грудь.) Оно и мы с тобой погуляли славно.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Погуляли, да ранехонько ты меня полонил. С другими полюбезничать не успела.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Зато со мной наверстала.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Годы-то летят. Седые мы с тобой, Максим.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Души бы не седели, а кудри и подкрасить можно… (Обнимает Ольгу Самсоновну.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. Но, но! Не балуй! Ты мне перво-на-перво скажи, как же все-таки с ремонтом? Разругались тут, про ремонт и думать забыли. И дома-то покою нету.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Теперь, Оленька, и в доме шахта, и в шахте дом.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Ну, так и обнимайся в своей шахте с вагонетками!
З а н а в е с
КАРТИНА ВТОРАЯ
Кабинет директора рудника, Николая Порфирьевича Фурегова, помещающийся в новом здании рудоуправления. В одном из кресел, стоящих перед директорским столом, сидит Безуглый с папкой «для доклада». Входит Вера. Увидав, что Безуглый в кабинете один, она останавливается у двери.
Входит Вера. Она в форме горного инженера третьего ранга.
Б е з у г л ы й. Проходите, проходите, Вера Ивановна. Вы — по какому делу?
В е р а. Принесла свой проект, с поправками.
Б е з у г л ы й. Скоро же вы справились. Ведь совещание было в понедельник… Два дня.
В е р а. Живу этим проектом, Владислав Сергеевич. А где же директор?
Б е з у г л ы й. Вышел в диспетчерскую. Очень жаль, что я не могу вам его заменить.
В е р а. Да, не можете. (Садится.) А вам скорее пошло бы сидеть в этом кресле. (Указывает на кресло директора.) У вас такой… внушительный вид.
Б е з у г л ы й. Нет, с некоторых пор моя стихия: тишина и глубокая душевная работа. В этом же кабинете я ни на одном совещании не высиживаю больше часа. Уважаемый Николай Порфирьевич глух, как стена. Все телефоны у него звонят, как пожарные колокола. Радиоприемник ревет на весь рудник. А когда говорит сам Николай Порфирьевич, мне так хочется заглянуть ему в горловой аппарат, не скрывается ли там особый звукоусилитель. Если бы я занял этот кабинет… впрочем, я ни за что не согласился бы на это! Я это говорю лишь к тому, что в моем кабинете, в главке, всё было иначе… (Вздыхает). Когда меня… когда мне предложили другую работу, в мой кабинет сел какой-то ортодокс. Я в первый же день убрал мой толстый ковер, зуммерные телефоны сменил на звонковые.
В е р а. Печальные воспоминания.
Б е з у г л ы й. Как полна еще наша жизнь всякими странностями. Я решительно рос, я заведывал крупнейшим отделом главка и вдруг… Оказывается, у меня были враги, о которых я и не подозревал. Когда человек идет вверх, появляется масса завистников и недоброжелателей. Нет, я больше не хочу сидеть в высоком кресле.
В е р а. Вы — тоже по делу?
Б е з у г л ы й. Ставлю вопрос о внедрении многозабойного метода бурения.
В е р а. Все еще ставите вопрос? На всех заседаниях болтаем о новаторстве, изобретательстве, рационализации. А где же дело, дело где?!
Б е з у г л ы й. Ой, ой! Ради бога, тише. Не горячитесь. Это так несимпатично.
В е р а. Я надеюсь, вы обеспечиваете Илье Буторину хотя бы два-три забоя в смену?
Б е з у г л ы й. Я… я делаю все возможное.
В е р а. Вот это действительно несимпатично. А вы должны это делать.
Б е з у г л ы й. Я ставлю вопрос шире: надо внедрять многозабойный метод вообще, не только для машины Буторина.
В е р а. Хотя бы раз от своего заоблачного «вообще» снизойдите к частностям жизни рудника. Ведь что такое машина Буторина? Поймите, — это знамя многозабойного метода, это техника для проходки квершлага. А вы, начальник отдела организации труда, на совещании даже словом не обмолвились об этом.
Б е з у г л ы й. Но здесь-то уже не совещание, а вы все еще нервничаете. Должен сказать, вы защищаете Буторина так рьяно, как… как Буторин — вас.
В е р а. Ну, что ж, у нас одна дорога, Владислав Сергеевич.
Входит Фурегов.
Ф у р е г о в. Не диспетчерская, а сборище бездельников.
В е р а. Здравствуйте.
Ф у р е г о в. А, добрый день. (Включает радио.) Нервы, нервы, дьявол их возьми, простите меня. (По радио передается какая-то мощная симфония. Приемник гремит.)
Б е з у г л ы й (поеживаясь). Да, музыка действует успокоительно.
Ф у р е г о в. Вы, Владислав Сергеевич, пришли первый, но, как говорится, дорогу женщине.
Б е з у г л ы й. Я готов обождать, только если вы выключите эту… бурю.
Ф у р е г о в. Пожалуйста, пожалуйста. (Выключает радио.) Такой интеллигентный человек, и не любит музыку! Слушаю вас, Вера Ивановна.
В е р а. Я учла все замечания, которые были высказаны на совещании по моему проекту, и принесла его вам с поправками. Думаю, что теперь можно говорить о практической стороне вопроса. (Передает проект Фурегову.)
Ф у р е г о в (кладет на стол проект). Говорить, конечно, можно.
В е р а. Я имею в виду ваше положительное решение.
Б е з у г л ы й. Пора, давно пора.
Ф у р е г о в. Посмотрим, посмотрим.
В е р а. Мне кажется уже достаточно смотрели. Вот вам иллюстрация к нашему позавчерашнему совещанию. Газета «Уральский рабочий», посмотрите… (Передает Фурегову газету.) Как разнесли руководство Корунинского рудоуправления. А за что? За то же самое… Выборочная выемка только богатых руд, по сути — хищническая эксплоатация. Будто про нас написано.
Ф у р е г о в (просматривая газету). Разумеется, сплошная, валовая добыча всей рудной массы — единственно правильная система эксплоатации… (Мечтательно.) Если к тому же построить обогатительную фабрику…
В е р а. Конечно же! Обязательно надо строить. Большую, мощную!
Ф у р е г о в (увлекаясь). Да, да… Хорошо бы. Ах, как хорошо! Согласен ведь, и я с вами согласен. (Расчувствовавшись.) Дорогая Вера Ивановна, я всегда прислушиваюсь к голосу товарищей. Я же не какой-нибудь Грудищев, или как его? Знаете, директор Корунинского рудоуправления? (Указывает на газету.) Это же феодал! Критика, предложения — для него пустые звуки. Я! Я! Я! Сплошное ячество. Все — единовластно. Никого, нахал, не признает.
Б е з у г л ы й. Слетит.
Ф у р е г о в. Определенно. А я… вот, понимаете, всей душой с вами.
В е р а (обрадованная). Николай Порфирьевич… Если бы вы знали!.. Ну, спасибо вам. Этот проект — моя первая большая работа!
Звонок телефона.
Б е з у г л ы й. Т-с, междугородняя…
Ф у р е г о в (снимает трубку). Москва? Да, да, слушаю… Кто? Начальник главка? Есть. Да, Фурегов у телефона. Здравия желаю, товарищ Курбатов. Что? Даем, даем. А? На то и трудности, чтобы их преодолевать. Кто сказал? Да я и говорю. (Невесело смеется.) Будем нажимать. Есть! До свидания. (Опускает трубку.) Вот вам и клюква… Мало, говорит, руды даете. Куда тут с проектами…
В е р а (с тревогой). Николай Порфирьевич… Ведь вы только что… так по-человечески…
Ф у р е г о в. Да вот видите, как нас план поджимает. (Ворчливо.) Человечески… А сколько мы сможем проходить в месяц? Не больше семидесяти метров. Значит, ваши четыреста метров я буду долбить шесть месяцев. Это же… разор!.. Я провалю план, с треском.
В е р а. С буровым агрегатом мы пройдем квершлаг за один месяц.
Ф у р е г о в. Это еще… вилами по воде писано. А я за шесть месяцев новую шахту построю!
В е р а. Надо полагать, на участке богатых руд?
Ф у р е г о в (обозленный). Да, богатых! (Крякнул, оборвав себя.) Если каждый инженер и каждый проходчик будут мне диктовать… (Снова сдерживая себя.) Давайте ваш проект.
В е р а. Он у вас на столе.
Ф у р е г о в. Хорошо, посмотрю. До свидания.
В е р а. До свидания. И не забудьте все-таки до конца дочитать статью в газете. (Уходит.)
Ф у р е г о в (больше недовольный собою, чем Верой, с глухим раздражением). Эти вчерашние студенты думают, что их ближайшая задача — перевернуть мир верх тормашками. А наломают бока на практике — совсем другими становятся. Шутка сказать, она предлагает проходку квершлага. А что это значит? Лучшие проходческие бригады занять по существу на подготовительных работах, бросить туда подсобные силы, оборудование, оголив основные участки. И когда?! Когда решается судьба плана добычи. Бред!
Б е з у г л ы й. Положение сложное. Однако, я рекомендовал бы вам поостеречься… Сегодня она доказывает свою правоту в этом кабинете, а завтра, чего доброго, выступит в прессе.
Ф у р е г о в. О, критиковать теперь все мастера. Я задыхаюсь сегодня, сейчас, каждый день, каждую минуту, а они хотят… (Резко.) Что у вас?
Б е з у г л ы й (робко). План… планчик мероприятий.
Ф у р е г о в. Конкретнее?
Б е з у г л ы й (передает Фурегову бумажку). Приказец бы по руднику… О мерах развития многозабойного метода. Необходимость и перспектива, так сказать…
Ф у р е г о в. Перспектива, альтернатива… Вижу и я перспективу. Вижу. Но — без особых прикрас. Подумайте о наших условиях. Это не месторождение, а болото, начиненное каменьем. Здесь на каждом шагу вода. Здесь надо работать не проходчикам, а водолазам. Хорошо еще, что мы успешно тянем план. А вы тут со своими прожектами…
Б е з у г л ы й. Но, Николай Порфирьевич… Каждый рудник имеет свои условия. И наши в этом смысле не так уж беспросветны. Когда я работал в главке, я иногда выезжал, и представляю…
Ф у р е г о в. Ничего вы теперь не представляете. Все изменилось.
Входит секретарь.
С е к р е т а р ь. Вы вызывали проходчика Василия Буторина… Он пришел.
Ф у р е г о в. Ну-ка, зовите его сюда. (Вспомнив.) Да, передайте в АХО, пусть проверят, все ли семейные рабочие обеспечены овощами? У кого мало — подбросим с подсобного. (Секретарь выходит.) И дрова, дрова… (По телефону.) Петр Лукьяныч, ты всем рабочим забросил дрова? Хорошо. А этому больному, крепильщику… Терехину? Неделю назад — и не доложил?.. (Опускает трубку.) В такой кутерьме собственное имя забудешь. Этот буровой агрегат всех с ума свел. Хочу вот узнать, что проходчики думают. И вам полезно послушать, Владислав Сергеевич.
Входит Василий.
В а с и л и й. Прибыл, товарищ директор.
Ф у р е г о в (встретил Василия почти у дверей, здоровается с ним, усаживает в кресло возле своего стола и сам садится напротив). Гвардия моя стахановская… Как работается, рассказывай.
В а с и л и й. Ничего, в основном, нормально, Николай Порфирьевич.
Ф у р е г о в. В основном, говоришь? Значит, что-то не того?
В а с и л и й. Воздух зажимает, Николай Порфирьевич. Последние дни — не больше трех-четырех атмосфер.
Ф у р е г о в. Вот лодыри! Сколько раз я говорил… (Снимает телефонную трубку.) Дайте компрессорную… Товарищ Мазайкин? Тебя-то мне и нужно, дружище. Когда вы перестанете зажимать воздух для Северной? Что? Опять объективные причины?! Судить буду, Мазайкин… Что? Ну, посмотрю, посмотрю. (Кладет трубку.) Ну вот и накачал.
В а с и л и й. Не больше, как на неделю. Опять выдохнется.
Ф у р е г о в. А вот мы разберемся. (Записывает у себя в памятке.) Ну, а скажи-ка ты мне, Василий Максимович, как ты относишься к этой машине, что брат соорудил?
В а с и л и й. Как вам сказать… Рискованная штука…
Ф у р е г о в. Слышите, Владислав Сергеевич?
Б е з у г л ы й. Слышу, слышу.
В а с и л и й. Да еще, откровенно вам скажу, если бы это в Москве сделали, конструктор какой-нибудь известный, а то ведь брат меньшой Ильюшка. Институт закончить не успел, а уже торопится в изобретатели.
Б е з у г л ы й (смеется). Действительно.
Ф у р е г о в. Да он же не один, а с Никоновым.
Б е з у г л ы й. Но идея-то — его!
В а с и л и й. Ну, это я так, шутки ради. Реальная ли вещь — вот о чем думать надо.
Звонок телефона.
Ф у р е г о в (в телефон). Фурегов… Кто? По какому делу? А-а, понятно… (Соображает, с улыбкой косится на Василия.) Давай-ка, заходи сейчас… (Опускает трубку.) Ну, Василий Максимович, так что же еще неладно?
В а с и л и й (мнется). Есть кое-что…
Ф у р е г о в. Смелей, смелей. Ты ж меня знаешь: всегда выслушаю и помогу. Скажи-ка, когда я тебе обещал, а не помог?
В а с и л и й. Не было таких случаев, Николай Порфирьевич.
Ф у р е г о в. Ну, вот… У меня, браток, у самого рабочая закваска. С обушка начинал. (Безуглому.) Я, между прочим, здешний. Мы здесь в двадцать первом году вместе с его отцом, Максимом Буториным, после беляков шахты восстанавливали. Сняли шинелки, да в забой… Он, Максим, и в горняки меня вывел. Оно уже после — и высшее техническое образование, и все прочее, а десять лет чисто рабочего стажа.
Б е з у г л ы й. Ощущается. В положительном смысле.
Ф у р е г о в. Все твои нужды, Василий Максимыч, знаю насквозь и даже глубже. (Хохочет.) Вот мнешься, а я уже чувствую, что у тебя на душе наболело.
В а с и л и й. Может, и чувствуете, Николай Порфирьевич… очень даже возможно…
Ф у р е г о в. Обижаешься ведь, а? На начальство обижаешься?!
В а с и л и й. Как в воду глядели, Николай Порфирьевич.
Ф у р е г о в (довольный, смеется). Насквозь вижу. (Серьезно.) Говори.
В а с и л и й. Заботы не замечаю, товарищ директор. Все ж, как никак, а меня и в Москве знают… А тут перестают отличать. Решил я месяц-другой рубануть, что называется, на всю катушку. Говорю с начальником шахты. А мне: инструмент — как для всех, забой готовят — тоже как для всех. А я так понимаю: если ты настоящий, заслуженный стахановец — тебе и внимание особое… Работай на благо родины. Бей свои же рекорды. Гони вперед, что бы и рудник тобою гордился, и сам в шахту шел… как на первомайскую демонстрацию.
Входит секретарь.
С е к р е т а р ь. Проходчик Илья Буторин. Говорит, что вы по телефону…
Ф у р е г о в. Да, да, пускай войдет. (Секретарь выходит.)
Б е з у г л ы й (потирая руки). Ситуация…
Входит Илья.
Ф у р е г о в (встречает Илью так же вежливо, как и Василия, не более сдержанно и даже суховато). Прошу, Илья Максимович, прошу. (Здоровается с Ильей за руку.) Здесь у тебя родственная встреча.
И л ь я. Вижу.
В а с и л и й (встает). Так у меня, собственно, больше ничего…
Ф у р е г о в. Сиди, сиди, Василий Максимович. Надеюсь, брат секреты свои от тебя не прячет. (Василий садится.)
В а с и л и й. А я, признаться, в них не особенно и нуждаюсь. О своем деле голова болит.
И л ь я (садится на указанное Фуреговым место, обращается к Фурегову). В понедельник с утра мы с Иваном Петровичем машину отрегулировали. Всю смену в понедельник, вчера и вот сегодня действовала безотказно.
Ф у р е г о в. Надолго ли?
И л ь я. Думаю, да.
Ф у р е г о в. И что же ты хотел?
И л ь я. Это уже старый вопрос, Николай Порфирьевич. Но мы никак не можем его решить. Дайте мне возможность работать с агрегатом в трех-четырех забоях.
Ф у р е г о в. Гм-м… А знаешь ли ты, Илья Максимович, что думают о твоей машине рабочие?
И л ь я. Рабочие у нас разные…
Ф у р е г о в. А вот передовые рабочие, стахановцы… Вот, к примеру, как на это дело смотришь ты, Василий Максимович?
В а с и л и й. Да я уж… Не хотел бы я тут…
Ф у р е г о в. Ох ты, братец ты мой! Где же твоя принципиальность?
В а с и л и й (глядя в сторону). Не очень я верю в эту штуковину.
Ф у р е г о в. Почему же ты не веришь?
В а с и л и й. Больно уж она сложная. А мне руками дай на перфоратор нажать, тогда и душа на месте. Тоже и многозабойное бурение. Дело хорошее, только до него ли нам, когда для одного забоя запасных буров бывает в обрез.
Ф у р е г о в (Илье). Слышал?
И л ь я. Для меня это не новость.
Ф у р е г о в. Заметь, говорит передовой рабочий, стахановец… А если послушать рядового…
И л ь я. Должен заметить, что Василия Буторина я ни передовым, ни даже рядовым не считаю. Человек смотрит назад, а не вперед…
Б е з у г л ы й. Ну, ну, позвольте, дорогой товарищ… Мы знаем его, как лучшего производственника, как мастера скоростной проходки.
И л ь я. Дешевая реклама.
Б е з у г л ы й. А пресса?
И л ь я. Дутая фигура. Медвежья сила — и ни капли творчества. (Василий, в замешательстве, встает.) Его просто сделали знаменитостью. Вы опекаете его, Николай Порфирьевич. Он ходит к вам жаловаться, как только замечает, что его поставили в равные с другими условия. Иждивенец начальства, а не стахановец. Соревнование для него все равно, что спортивный бег. Дайте ему то, что даете другим рабочим, и уже через неделю его слава лопнет, как мыльный пузырь. Уж я-то его знаю лучше вашего: мы живем под одной крышей.
В а с и л и й (сдерживая гнев). Спасибо за характеристику, братуха. (Фурегову.) Позвольте уйти?
Ф у р е г о в. Да, пожалуйста… (Василий уходит.)
И л ь я. Жаль, что вы опираетесь на таких вот «стахановцев».
Ф у р е г о в (грозно). Товарищ Буторин…
И л ь я. Прикажете молчать?
Ф у р е г о в (махнув рукой). Говори, что угодно и сколько угодно. Но знай — наши условия имеют свою специфику. Так, Владислав Сергеевич?
Б е з у г л ы й (в замешательстве). Вам… с этого кресла… виднее.
И л ь я. Сомневаюсь.
Ф у р е г о в. Так, может, тебе виднее?!
И л ь я. А что ж? На жизнь я не в щелку смотрю. Мне из моей шахты вся страна видна, со всеми планами…
Входит Никонов.
Н и к о н о в. Мое почтение. Всем. (Тяжело садится в кресло.) Уф-ф…
Ф у р е г о в. Я сегодня с утра тебя жду, Иван Петрович. Надо посоветоваться о способе крепления на Южной.
Н и к о н о в. А я вот с Ильей Максимычем всю смену работал. Агрегат действует безупречно. Ильюш, ты говорил?
И л ь я. Говорил…
Н и к о н о в. Вот и я пришел к тебе посоветоваться, Николай Порфирьевич. Как мы — прежде твое, потом мое?
Ф у р е г о в. Как угодно.
Н и к о н о в. Тогда начнем с моего, оно важней. Кстати и Илья Максимыч тут. Так вот… Я предлагаю добиться изготовления нескольких машин, а затем начнем широкое внедрение на всех шахтах рудника.
Ф у р е г о в. Поймите, здесь не научно-исследовательский институт, здесь производство!
Н и к о н о в. Да, кстати, ученый совет института горной механизации одобрил нашу работу.
Ф у р е г о в. Ох и началось… Ты уверен, что конструкция уже совершенна?
Н и к о н о в. Да, вполне.
Ф у р е г о в. К-хм… А вдруг еще какой-нибудь изъянчик?
Н и к о н о в. Не думаю, не думаю. Хотя вообще-то, конечно, ручаться головой было бы глупо.
Ф у р е г о в. Ага, стало быть, не ручаешься? А ты, Илья Максимович?
И л ь я. Каждую вещь можно улучшать до бесконечности.
Ф у р е г о в. Тонко, тонко… (Резко повысив голос.) Что же вы хотите? Внедрять машины, не имея абсолютной уверенности в их совершенстве! Похвальная смелость. Новаторство чистой воды. (Хохочет.)
Н и к о н о в. Речь идет пока не о серийном производстве. Только четыре машины, пока хотя бы по одной на шахту. (Как бы между прочим.) Александр Егорович смотрит на это дело положительно.
Ф у р е г о в. Ефимушкин? Положительно… Гм-м… (Мягко.) Четыре машины… А где мы электрооборудование, где приборы возьмем?
Н и к о н о в. Было бы желание.
Входит Ефимушкин. Кивком головы здоровается с Ильей и Никоновым. Останавливается и слушает.
Ф у р е г о в. Это у меня-то нет желания? Уже — упрек. Что ж, с вами не легко спорить. Сейчас у нас так: возрази против какого-то новшества — мгновенно тебе ярлычок: консерватор. Ходи тогда с этой вывеской и разбирайся, доказывай, кто прав, кто виноват. А я, дорогие мои товарищи, еще в ноябре семнадцатого года штыком голосовал за все наши новшества, — которые есть и которые будут. Что же касается этой каверзной проблемы, должен сказать: ключ тут в насыщенности техникой.
Е ф и м у ш к и н. Если ты, Николай Порфирьевич, видишь ключ именно в этом, то могу тебя обрадовать: этот ключ лежит в нашем кармане.
Ф у р е г о в. С каких пор, Александр Егорович?
Е ф и м у ш к и н. Сегодня пришел наряд.
Ф у р е г о в. Министерский?!
Е ф и м у ш к и н. Да, большая партия электрического оборудования, приборов и инструмента.
Ф у р е г о в. Добрая весть! И как ты умудрился узнать раньше меня?
Е ф и м у ш к и н. Да так уж умудрился.
Ф у р е г о в (по телефону). Дайте отдел технического снабжения… Не отвечает? Как появится Михайлов — соедините меня с ним. (Опускает трубку, встает и, обрадованный, ходит по кабинету.) Хорошо, очень хорошо! Эх, приберечь бы это оборудование… Богатство! Растянуть его экономненько…
Е ф и м у ш к и н (иронически). Мечта… Сам Плюшкин позавидовал бы.
Ф у р е г о в (еще в плену своей «мечты»). А? Что?
Н и к о н о в (сухо). Итак, Николай Порфирьевич, насыщенность техникой прекрасная… Остается только приступить к нашему делу.
Ф у р е г о в. Ой, навязались вы на мою голову с этими новинками! Журавль в небе. Все ломать, пересматривать, людей переучивать… И затраты, затраты какие! Одних высококачественных моторов — шестнадцать штук. Грабеж!.. А будет ли толк?
Н и к о н о в. За моторы и все прочее можешь не беспокоиться. Пока мы до конца не уверимся в первой, пробной машине, мы ни в коем случае не станем делать новых.
Ф у р е г о в. Вот это другой разговор!
Н и к о н о в. Еще недельку переждем, посмотрим, как поведет себя первая, а потом и приступим.
Ф у р е г о в. Одну недельку? Не маловато? (Торгуется.) Две.
Н и к о н о в. Можно и две.
Ф у р е г о в. Вот, вот… Лучше две.
Н и к о н о в (пожимая плечами). Важно твое принципиальное согласие. Мастерским надо подготовиться.
Е ф и м у ш к и н (улыбаясь). По всему видать, придется тебе, милый наш хозяин, раскошеливаться.
Ф у р е г о в. Петлю, петлю на шее затягиваете…
И л ь я. А как же все-таки с забоями? Товарищи, не меньше трех.
Ф у р е г о в. Конечно, новое дело… Может быть, очень хорошее дело…
Е ф и м у ш к и н. Да не тяни же, Порфирьич.
Ф у р е г о в. Что? Забои? Владислав Сергеич, займитесь. (С улыбкой.) Признаться, маленькая надежда и у меня теплится. Однако прошу учесть одно мое условие… При первых же признаках угрозы для плана, для реальных задач, я всю эту рискованную затею свертываю, — и можете жаловаться хоть в Совет Министров.
Н и к о н о в. С таким-то условием?..
Е ф и м у ш к и н. И все-таки мы начнем!
З а н а в е с.