ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Площадка у копра шахты Северная, где работает со своей бригадой Илья Буторин, и где начальником смены Максим Федосеевич. Только что кончилась вторая смена. Рабочие, поднявшиеся на-гора, выходят из клетевого помещения и проходят через площадку.
Б а д ь и н (поет). Он пел про далекий, родимый Урал, — угрюмые, слушали волны…
К а р п у ш к и н. Вот соловей! Тут не знаешь, куда от тоски деваться, а он…
Я с т р е б о в. Пускай поет. И ты нос не вешай. Сейчас нам знаешь, как надо держаться? На нашу бригаду сейчас весь рудник смотрит.
К а р п у ш к и н. Смотреть-то уж нечего.
Б а д ь и н. Никогда бы из тебя, Карпушкин, моряк не получился. Маленькая пробоина — а ты уже с корабля за борт.
К а р п у ш к и н. Дураков мало. Вон в бригаде Василия Буторина, на Южной — там работают, ничего не скажешь. А мы… Где наши обязательства? Нас не то что Василий — самая последняя бригада обгонит. Возимся с этой моторной рогозой, как дитятя с побрякушкой. А она вот смену подрожала да в стала. Будь бы совсем намертво, а то ведь, неровен час, и еще возиться придется. Сотворили диковинку.
Я с т р е б о в. По первому разу даже блин у твоей жинки комом получается, да ты ей прощаешь, а тут машина. Рассуждать надо.
К а р п у ш к и н. Рассуждаем… Люди вон бригады отличного качества создают, а мы… Первый забой кое-как обурили, — во второй метнулись. Кто просил? Кому надо? (Со злом сплюнул.) Лешак нас туда понес.
Я с т р е б о в. Не лешак, а машина. Второго-то забоя не было.
Б а д ь и н. Начальство не заботится… Обещали тремя забоями обеспечивать…
Я с т р е б о в. Обещать обещали, а вот уже неделя проходит, а нам и один-то забой как следует не готовят. Старик Буторин и рад бы помочь, да не все от него зависит.
К а р п у ш к и н. Вчера в одном забое три цикла сделали.
Я с т р е б о в. Потому что машина работала безотказно.
К а р п у ш к и н. Взяли бы перфораторы…
Б а д ь и н. А «диковинку» прямым сообщением на склад?
К а р п у ш к и н. Чего еще с ней, ежели она подводит.
Я с т р е б о в. А почему подводит? Разобрался?
Б а д ь и н. Илья этой машине два года жизни отдал.
Я с т р е б о в. Он, может, сотни книг изучил, да таких книг, где каждая формула — на несколько страниц. Надо ж ему теперь знать, чем его дитя болеет.
К а р п у ш к и н. Видать и родилась-то с брачком.
Я с т р е б о в. Допустим. А в чем он, тот брачок? Вот Илья и пошел во второй забой, потому как первый обурили, а во втором порода твердая — и все недостатки машины подметить проще.
К а р п у ш к и н. А этот второй забой — обводненный…
Я с т р е б о в. Так бригадир же прямо сказал, что бурим на собственный риск и страх.
К а р п у ш к и н. Ох, как бы и впрямь страху-то не попробовать…
Б а д ь и н. Пойдем-ка в душ. Там мы из тебя горячей водицей мигом страх выгоним, судак сухопутный.
К а р п у ш к и н. Спасибо!.. Идем. Илью, видать, не дождемся. (Уходят.)
Входит Настенька. Заметив приближающегося к шахте Гайнутдинова, прячется за угол основания копра. Однако Гайнутдинов замечает Настеньку, и та выходит из-за угла, состроив серьезную мину.
Г а й н у т д и н о в. Мальчик пришел далеко-далеко, а девочка прячется.
Н а с т е н ь к а. Положим, мальчик не пришел, а прибежал. Ишь, запыхался.
Г а й н у т д и н о в. Спешил тебя на шахте застать.
Н а с т е н ь к а. Мог бы спешить к другой девочке. Теперь мне все понятно.
Г а й н у т д и н о в. Тебе понятно, мне не понятно, почему прямо не говоришь?
Н а с т е н ь к а. Обманщик!
Г а й н у т д и н о в. Я?!
Звонит телефон, висящий на стенке копра. Настенька подходит, снимает трубку и слушает.
Н а с т е н ь к а. Шахта Северная… Начальника? Он бюллетенит. С вами говорит электрослесарь. А кто это? С Южной… За начальника шахты остался начальник смены товарищ Буторин. Да, Максим Федосеевич. Что? Я же вам говорю: за начальника шахты остался начальник смены товарищ Буторин Максим Федосеевич. Его здесь нет. Я сама его ищу. Пожалуйста. (Вешает трубку и хочет уйти.)
Г а й н у т д и н о в. Стой! Не уходи. Почему оскорбила?
Н а с т е н ь к а. Заслужил. Ты обманывал меня целых восемь дней. Ты говорил, с Зойкой все кончено.
Г а й н у т д и н о в. А что у меня с ней был? Ничего не был! Один раз музыка слушал, немножка домой проводил.
Н а с т е н ь к а (недоверчиво). А Василий говорил…
Г а й н у т д и н о в. Несерьезный человек твоя братишка. Тебе наплел, мне наплел — кому это надо?
Н а с т е н ь к а (примирительно). Тебе наплел, мне наплел… Ладно, проверю.
Г а й н у т д и н о в. Большой дело, малый дело — один цена словам. Я его прошу: давай возьмем в наша бригада буровой агрегат, большой успех иметь будем. (Махнув рукой.) Как стенка горох. Жуляр малай.
Н а с т е н ь к а. Якши малай.
Г а й н у т д и н о в. Син?
Н а с т е н ь к а. Син.
Г а й н у т д и н о в. —
Кошен кора,
Кошен кора
Кошен нан.
Кузен кора.
Нинди уранда
Терасен койсе
Автобус бора.[1]
Н а с т е н ь к а. Плохо дело у Ильи, Михаил.
Г а й н у т д и н о в. Что ты говоришь?! Почему плохо?
Н а с т е н ь к а. В машине что-то разладилось.
Г а й н у т д и н о в. Разладилось?!
Н а с т е н ь к а. Отец еще ничего не знает, вот ищу его. Он всю смену на дальнем участке провозился. Пути там перестилали.
Входит Максим Федосеевич. Увидав Настеньку и Гайнутдинова, кашлянул. Ребята обернулись.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (с напускной суровостью). Свиданий мне здесь не устраивать.
Г а й н у т д и н о в. Деловой разговор.
Н а с т е н ь к а. Пап, а пап…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ну, что тебе, пап?
Из копра выходит Илья.
Н а с т е н ь к а. А вот и он сам… (Уходит с Гайнутдиновым.)
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Эй, бригадир, слышал, Южная повышенные обязательства берет.
И л ь я (мрачно). У меня никогда не было заниженных.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Смотри, как бы тебя Василий снова в хвосте не оставил.
И л ь я. Сегодня он меня уже оставил. И завтра… Может, и на месяц его победа затянется.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Нажимай.
И л ь я (с печальной улыбкой). Нечем, отец.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Как это нечем?
И л ь я. Стала машина.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Стала?..
И л ь я. Опять — скорость, опять — сплав… Спалил все четыре мотора.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да как же ты это?.. Когда? Ты бы меня с первого-то участка вызвал…
И л ь я. Зачем? Сейчас бы Никонова сюда…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Вот горе-то еще. Стыда не оберешься… Неужто — совсем?
И л ь я (решительно). Нет. Что ты, отец! Просто… хотел я ее на самой твердой породе, на двенадцатой категории, проверить.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Погоди-ка, а где ты встретил такую породу?
И л ь я. Во втором забое.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. У тебя ведь был только один подготовленный забой.
И л ь я (со злом). Один, один… Хотя и обещали три… Я сделал в этом забое цикл и сразу пошел во второй. В первом-то порода мягкая, вот я и решил на твердой догадку свою проверить.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Во втором-то?.. Вера ж Ивановна законсервировала этот забой, как обводненный.
И л ь я. Да это она так, на всякий случай…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Придуриваешься ты, что ли?
И л ь я (неуверенно). Примерно метр прошли — ничего, никакой воды. Слегка только сочится.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (крича). Да каждую минуту может хлынуть в забой! В два счета шахту зальет… (Быстро направляется в надстволовое помещение. Илья, понурившись, идет за ним. Максим Федосеевич сердито оглядывается.) Без тебя обойдусь. (Илья поворачивается и уходит.)
Слева, откуда появился и Гайнутдинов, т. е. со стороны шахты Южной, входит Ефимушкин. Он в рабочем горняцком костюме, испачкан рудной пылью и, как видно, основательно устал. Судя по быстрой походке и выражению лица — чем-то озабочен. Ефимушкин подходит к телефону, снимает трубку.
Е ф и м у ш к и н. Коммутатор? Прошу кабинет директора…
Входит Фурегов.
Не отвечает? (Вешает трубку.)
Ф у р е г о в. Кому ты тут названиваешь?
Е ф и м у ш к и н. Тебе.
Ф у р е г о в. Фурегов у телефона. Хочу посмотреть, как тут сегодня Максим Федосеевич за начальника и сменного справляется. Ох, кремневый старик. Горняк от прадеда. Руками таких, как он, и рудник поднялся. Когда-то и я у него школу прошел. Да что ты косишься так? Ты сейчас откуда?
Е ф и м у ш к и н. С Южной.
Ф у р е г о в. Кто тебе там настроение испортил?
Е ф и м у ш к и н. Ты.
Ф у р е г о в. Да я там сегодня и не был.
Е ф и м у ш к и н. Дух твой там присутствует. Знаешь, Николай Порфирьевич, за счет чего взяли повышенные обязательства на Южной?
Ф у р е г о в. Конечно. Энтузиазм… ну, и… подъем соревнования…
Е ф и м у ш к и н. Там взяли повышенные обязательства за счет выемки богатых руд на новом горизонте. Работа на остальных участках просто-напросто свертывается. Так-то действуют на тебя звонки из главка.
Ф у р е г о в. Пойми, Александр Егорыч, звонил сам Курбатов.
Е ф и м у ш к и н. И ты не нашел лучшего способа выполнить его указания?.. Вынимаем только богатые руды. Крадем сами у себя.
Ф у р е г о в. Не вижу ничего другого.
Е ф и м у ш к и н. А квершлаг?
Ф у р е г о в. Да что вы с этим квершлагом носитесь! Ну, поведем, давай поведем его, а кто за нас будет план выполнять?
Е ф и м у ш к и н. Проект Щадных, который ты положил под сукно, предусматривает и план. Сегодня я видел Щадных на Южной. Она смотрела, как замирают участки с обедненной рудой, и плакала от обиды и злости.
Ф у р е г о в. Девчонка.
Е ф и м у ш к и н. Она — геолог. Она оплакивала судьбу рудника.
Ф у р е г о в (повышая голос). Да что я руднику — враг? Не плачьте, руды здесь (стучит ногой о землю) на наш век хватит.
Е ф и м у ш к и н. А что такое наш век? Не будет ли вернее заглядывать подальше? Хозяева мы тут навсегда.
Ф у р е г о в. Да, да, именно навсегда! И квершлаг этот мы рассчитывали проходить через два года, не раньше.
Е ф и м у ш к и н. Стоп, дружище, спокойно… Тогда у нас не было бурового агрегата.
Ф у р е г о в. Я еще не уверен, есть ли он сейчас.
Е ф и м у ш к и н. Четыре машины мы будем иметь через месяц. (Улыбаясь.) Уж тогда-то я тебя прижму.
Ф у р е г о в (остывая). Светишься, чертяга… Сколько я вашего брата, партийных работников, перевидел на своем служебном веку! Со всякими работал. Один — умен и деловит, а нахрапом берет, норовит тебя под пятку свою прибрать; другой — в кильватере смирнехонько держится, лишь бы самого не беспокоил, третий… А, разве перечтешь! (Пауза.) Только тебя вот никак не разгляжу. Тихий ты, как я понимаю, только с виду, а внутри пружинка сильно каленая. А?! Скажи — неправ? (Смеется.) Поссориться бы, что ли? В горячности человек полнее раскрывается. А с тобой и погорячиться нельзя. Улыбнешься — и все мои нервы мягче травы шелковой. Откуда у тебя улыбка такая?
Е ф и м у ш к и н. Брось ты, дорогой мой, идеалистику разводить. Пойдем лучше сходим в компрессорную. С воздухом опять волынка. (Уходят.)
Входит Илья. Он идет медленно, в тяжелом раздумьи. С противоположной стороны появляются Ястребов, Бадьин и Карпушкин. Они уже побывали в душе, и теперь, умытые и переодетые в чистые костюмы, направляются домой. По их мрачным лицам видно, что в душе они окончательно разругались. Все трое молча проходят мимо Ильи.
И л ь я (свернувший было к надстволовому помещению, останавливается). Ребята! Вы что это?..
Я с т р е б о в. Поклевались маленько. А ты почему бродишь тут, как неприкаянный?
И л ь я. В шахту хочу спуститься. Там отец. (С тоской смотрит на товарищей.) Почему же ты не поешь, Алеша?
Б а д ь и н. Карпушкин не разрешает.
И л ь я. Скучный ты человек, Карпушкин.
К а р п у ш к и н. А ну, сядь. (Садится и усаживает рядом Илью. Ястребов и Бадьин тоже садятся.) Скажи ты нам по совести, будет она, диковинка-то, иль…
И л ь я (поняв). Будет, ребята, будет. Ведь это свое дело я… партии посвящаю. Как же можно его до конца не довести?! Только вы помогите мне — верой своей. Станем вот все, как один… Эх, на фронте бывало!.. Там эта спайка… Помню, однажды вырвались мы вперед, в наступлении под Бреслау. Рота наша, примерно, метрах в трехстах, а немцы возьми да и зайди моему отделению в тыл. Отрезали — и давай жать. Хотели, видно, живьем хотя бы одного захватить. Что ж вы думаете, в первые минуты растерялись мои ребята. Прут фрицы с трех сторон, из автоматов строчат, — головы не поднимешь. Одного из наших убило, двух ранило. Паника в таких случаях — самый злой враг. А был у меня в отделении боец по фамилии Четверушкин. Курносенький такой лопушок…
Я с т р е б о в. Вроде нашего Карпушкина.
К а р п у ш к и н. Осторожней.
И л ь я. Нет, внешностью не похож. А вот характером — чуточку есть… Ну, так вот этот Четверушкин такого дрожака продает, что зуб на зуб не попадает. «Холодно, говорю, Четверушкин?» — «Нет, говорит, жарко, товарищ командир».
К а р п у ш к и н. Я-то, положим, не испугался.
И л ь я. А разве я про тебя говорю?
Б а д ь и н. Что за привычка — перебивать!
И л ь я. Немцы ближе, ближе… Морды разглядеть можно. Тут я и говорю Четверушкину: «У нас еще Берлин впереди, а ты стрелять разучился. Ты же — пулеметчик!» Посмотрел на меня Четверушкин и улыбнулся. Да так улыбнулся!.. «Эх, Четверушкин, дорогой ты мой землячок!» — обнял я его и поцеловал. «Давай, говорю, к пулемету…» Вот Четверушкин и начал… Поливает фрицев, к земле их прижал. Тогда я вскочил и в атаку. За мной все мои девять ребят, а Четверушкин с «Дегтяревым» в руках. Так и прорвались. Одного еще только ранило.
К а р п у ш к и н. А Четверушкин?
И л ь я. Живой-здоровый вернулся в роту. Спрашиваю после: «Как же ты, Четверушкин, страх свой переборол?» — «А, говорит, сердце загорелось». (С воодушевлением). Если бы у вас у всех так вот сердце загорелось!..
Я с т р е б о в. Оно у нас и не гасло.
Б а д ь и н. Вся бригада — в боевом походном.
Я с т р е б о в. Разве лишь Карпушкин…
К а р п у ш к и н. А я — что?.. Я — как и все…
И л ь я. Эх, Семен Васильич… Дай тебя немножко замажу. (Обнимает Карпушкина.) По чужому следу итти всегда легче. Да большая ли в этом честь? В легкости ли счастье? Вчера мой брат давал два цикла, через месяц — то же. Сидеть и радоваться этим двум циклам? Ведь наша руда — это же… блюминги, паровозы, рельсы, станки… А техника эта на коммунизм работает! Кто это сделает? За нас-то?
К а р п у ш к и н. Известно, самим надо.
Я с т р е б о в. А в таком деле без риска не обойдешься!
Б а д ь и н. Эх, был бы я металлург… Сделал бы я для наших коронок такой сплав, чтоб тверже алмаза…
К а р п у ш к и н. А по-моему в трансформаторе болячка.
Я с т р е б о в. Моторы да сплав… Тут оно все и кроется.
И л ь я (тепло, с благодарностью). Эх, ребята… фронтовые мои дружки!..
Пауза.
Б а д ь и н (Карпушкину). А ты говорил — купаться… (Поет.) И снова пошли они строем вперед, одев нараспашку бушлаты… Напутственной дробью стучал пулемет, орудий гремели раскаты.
Входит Ефимушкин.
Е ф и м у ш к и н (задерживаясь). Привет, товарищи. (Рабочие отвечают.) Мне сказали в компрессорной, что агрегат стал?..
Я с т р е б о в. Стал… А вы знаете, что нас всю неделю в одном забое держали?
Е ф и м у ш к и н (промолчав). А все же подводит нас новинка… Этак мы и на табачок не заработаем.
К а р п у ш к и н. А мы курить бросаем.
Е ф и м у ш к и н. Так-таки все и бросаете?
К а р п у ш к и н. Все.
Е ф и м у ш к и н. Полезное решение, очень полезное. А вообще-то говоря, мы еще и «Казбеком» подымим. Верно, Максимыч?
И л ь я. Надеемся.
Е ф и м у ш к и н (тихо Илье). Что это ты… передерганный весь?.. Почему твой старик по телефону из шахты аварийную бригаду вызвал?
И л ь я. Аварийную?.. (Делает движение в сторону шахты.)
Е ф и м у ш к и н. Спокойно. (Уходит с Ильей в шахту.)
К а р п у ш к и н. Чего-то они сорвались?
Я с т р е б о в (встает). Не во втором ли забое?..
Б а д ь и н. Карпушкин, полундра! (Встает и вместе с Ястребовым направляется в шахту.)
К а р п у ш к и н (на мгновение задерживается, с сожалением оглядывая свой чистый костюм). Достанется мне от Натальи… Эх, семь бед — один ответ (Уходит вслед за товарищами.)
Из шахты раздаются частые звонки, сигналы тревоги.
Пробегает Настенька и уходит в шахту. Некоторое время на площадке пусто, затем появляется Малаша. За бугром голос Василия: «Малаша-а!» Входит Василий. И Малаша и Василий в рабочей одежде, и еще не успевшие умыться после смены.
В а с и л и й. Почему ты от карьера поезда водишь?
М а л а ш а. Сегодня на моем участке в шахте пути перестилали.
Неловкое молчание.
В а с и л и й. Где ты мое фото достала?
М а л а ш а (скрывая смущение). Какое? Вот новости.
В а с и л и й. Из авторитетных источников.
М а л а ш а. Очень мне нужно твое фото. Будто я тебя годами не вижу.
В а с и л и й. А в альбоме?
М а л а ш а. Там у меня все больше виды. Гораздо интереснее. Гора какая-нибудь, историческое место или просто личность.
В а с и л и й. Все-таки личности встречаются?
М а л а ш а. Только исторические.
В а с и л и й. Да я не против, если и обыкновенные. Здесь только… вопрос количества.
М а л а ш а. Сколько же ты допускаешь?
В а с и л и й. Не больше одного.
М а л а ш а. Это скучно, Василек.
В а с и л и й. С одним, значит, скучно?
М а л а ш а. У меня друзей много… как у секретаря комсомольской организации шахты. И есть настоящие друзья.
В а с и л и й. Знаем мы этих друзей. Сегодня у него всякие посторонние темы, а завтра, смотришь, и в любви признается. (Вздыхая). Эх, если б я хоть капельку был уверен…
М а л а ш а. Всю свою уверенность в забое расходуешь?
В а с и л и й. Да что мне забой! Я в забое… корреспондентов принимаю. В общем, там у меня уверенность полная.
М а л а ш а. Ох, Василий, напрасно ты этак… обо мне тоже в газетах пишут, а я каждый раз думаю: стоит ли, по заслугам ли? Задумаешься да и решишь: нет, не по заслугам балуют, — и еще крепче за работу. А ты как-то слишком легко…
В а с и л и й. А чего тут особенно пыжиться. Брат-то мой, Илья, захотел от самого солнца прикурить и обжегся. Машинка-то его, говорят, сегодня… кувыркнулась.
Быстро входит Вера. Не задерживаясь, направляется в шахту.
М а л а ш а. Вера Ивановна!
В е р а. Некогда, Малаша… (Уходит.)
В а с и л и й. Геологическое начальство… А почему же торопится?
Входит Ольга Самсоновна. В руке у нее узелок с едой.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Где тут мой старик? Вася, отца не видал?
В а с и л и й. Нет, не видал.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Большим начальством заделался. Вторая смена кончилась, а у него, почитай, с полудня маковой росинки во рту не было. (Показывает узелок.) Термосок вот принесла. (Присматривается к Малаше.) А это ж кто?
В а с и л и й. Малаша. Знакомьтесь… моя мать. (Малаша подает руку.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. На шахте работаете?
М а л а ш а. Да, машинистом электровоза.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Вот хорошо. А то у Ильюши — инженерша… Хоть одна работящая невестка в доме будет.
В а с и л и й. Хватила ты, мамаша…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Вижу, сколь тут хватать! Мне только глазом повести — сразу вашей завесы как не бывало. Сама помню, как язык-то сохнет, а глаза песни поют.
М а л а ш а. Смотри-ка, смотри, Фурегов с Никоновым с того хода побежали…
В а с и л и й. Похоже, авария… А мы-то стоим и не знаем… (Направляется в шахту.) Ну, пока.
М а л а ш а. Пока?.. А, может, мне расставаться не хочется! (Уходит за Василием в шахту.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. Свят, свят… (Пробегает Гайнутдинов. Ольга Самсоновна хватает его за рукав.) Стой-ка, паренек! Старика моего, Максима Буторина, случаем, не видал?
Г а й н у т д и н о в (вырываясь). В шахта, шахта…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Ну, коль все мои там… (Направляется к шахте.)
Г а й н у т д и н о в (задерживает ее). Стой, бабушка. Ярами?, ярами?!
О л ь г а С а м с о н о в н а. Какая тебе Арамиль?
Г а й н у т д и н о в. Там вода!
О л ь г а С а м с о н о в н а. Везде, милый, вода. И в колодце вода, и на кухне вода. Замочу подол — выжму. (Пытается обойти Гайнутдинова.)
Г а й н у т д и н о в. Какой слова говоришь!.. (Входит Безуглый.) Товарищ начальник, не пускай бабушка шахта! (Скрывается в клетевом помещении.)
Б е з у г л ы й. Редкая дерзость. Он смеет мне поручать…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Моих зальет — пущай и меня заливает.
Б е з у г л ы й (сообразив, что в шахте случилась какая-то беда, пятится от шахты). За-зачем же вам… з-заливаться?.. (Оглянувшись по сторонам, цепко хватает Ольгу Самсоновну за руку.) Тем более, мне поручено…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Э-э, мил человек, двоим тут околачиваться несподручно.
Б е з у г л ы й. Но… поручено…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Да что ты в меня клещем-то вцепился?!
Б е з у г л ы й. Ваша жизнь…
О л ь г а С а м с о н о в н а (вырвавшись). Ладно, остаюсь тут. А ты валяй в шахту. Как-никак, мужская сила, хоть и душа-то комариная.
Входит Бадьин. Он еле держится на ногах. Измокшая спецовка разодрана, в руке еще светящий аккумулятор.
Б а д ь и н. Перехватили… Задраили.
Б е з у г л ы й (с облегчением). Уже?!. (Одергивает костюм.) Упряма, бабушка… В шахту ей!.. В такой момент меня задержала. (Уходит в клетевое помещение.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. Тьфу, тебе, перевертень!
Входит Карпушкин.
К а р п у ш к и н. Ну и досталось…
Б а д ь и н. Зажали. Максим Федосеевич во-время аварийщиков вызвал.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Живой он там?
Б а д ь и н. Абсолютно. Ему бы не сменным, а боцманом на китобойце. (Карпушкину.) Аварийщики работали, как хорошие матросы у пробоины.
К а р п у ш к и н. Колотит всего… Стопку бы теперь пропустить… (С восторгом.) Ну, бабуся, моли бога за здоровье парторга нашего, Александра Егоровича.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Давно не молюсь, любезный.
К а р п у ш к и н. Си-илен! Как в бою. Спокойненько так, без паники.
Б а д ь и н. А кто там, в самом забое застонал?
К а р п у ш к и н. Илья… Максимыч…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Ильюшенька?!
К а р п у ш к и н. В самую прорву полез, ну и…
Слева, где предполагается другой выход из шахты, входят Василий, Малаша, Гайнутдинов, Настенька, Ястребов.
Я с т р е б о в (возбужденный, рассказывает). Кричу ему: «Зачем туда, бригадир?! Придавит!» — «Плевать, говорит, Ястребов», — и полез… Мы ему — одно бревно, щит, еще бревно, щит… Потом на него… глыба…
Из клетевого помещения выходят Илья и Максим Федосеевич. Илья опирается на плечо отца. Левая рука у него перебинтована и держится на перевязи.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Сыночек…
В а с и л и й. Доработались, механики.
Максим Федосеевич на ходу гневно оглядывается на Василия.
М а л а ш а. Как ты можешь?!
И л ь я. Машина… Главное — машина не пострадала…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А имя твое? Разве оно тебе не дорого?
И л ь я. Мое имя — это мое дело.
В а с и л и й. Бесполезное дело, братуха. Амба.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (разгневанный, берет Василия за грудь.) Цыц! Мозгляк… (Отталкивает Василия.)
М а л а ш а (закрывает лицо руками). Позор… какой позор…
В а с и л и й (догоняет Малашу). А ты… ты — что?
М а л а ш а. Оставь меня. (Уходит.)
В а с и л и й. Мам, дай мне ключи от дому.
Ольга Самсоновна подает Василию ключи.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Дай, дай ему ключи! Первым домой придет, брата ласковым словом встретит… (Кричит.) Не давать ему ничего! (Вырывает у Ольги Самсоновны ключи.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. В своем ли ты уме? Сына-то родного…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Сыновья — да разные.
В а с и л и й. Для приезжих и бездомных в городе есть гостиница. (Уходит.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. Вася! (Максиму Федосеевичу.) Сердца у тебя нет… (Уходит.)
Входит Вера.
И л ь я. Простите, я наделал и вам хлопот.
В е р а (горько, с укором). Эх вы, союзник…
И л ь я. Вера…
Вера расстроенная, отходит.
Я с т р е б о в. Крепись, бригадир.
Б а д ь и н. Бригада — в боевом походном.
Входят Ефимушкин, Фурегов, Никонов и Безуглый.
И л ь я. Александр Егорыч… выслушай меня!
Е ф и м у ш к и н (сурово). Стоп. Разберемся.
Ф у р е г о в. Вот ваша новинка! Доехали.
Н и к о н о в. Дело тут не в этом, Николай Порфирьевич.
Е ф и м у ш к и н. Почему бригада имела только один забой? Этим должны были заниматься вы, товарищ Безуглый.
Б е з у г л ы й. В горячке работы… не мудрено и упустить.
Е ф и м у ш к и н. Не понимаю, какая у вас может быть «горячка работы» важнее внедрения многозабойного метода? Запирать агрегат в одном забое — это все равно, как если бы просто в помещении опробовать летные качества самолета. В общем, не мытьем, так катаньем…
Ф у р е г о в (Илье). Почему ты полез в этот забой?!
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Разберемся… во всем, что и почему. (Понизив голос.) Но главного виновника я вижу в вашем лице, товарищ директор.
Ф у р е г о в (деланно смеется). Сыночка защищаешь, с больной головы на здоровую хочешь вину свалить.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ошибаешься товарищ Фурегов. Сорвись мой сын на бесчестьи, я ему был бы первый судья. В нашем роду совестью никогда не баловались. А тут… С него вины не снимаю, но главный виновник — вы. Это думает весь рудник. С той поры, как стало понятно ваше отношение к новой машине и многозабойной системе. (Тихо в лицо Фурегову.) Эх, плохо я учил тебя, Николай Порфирьев.
Б е з у г л ы й. Разобраться мы, конечно, разберемся, но все-таки товарищ Буторин… Ведь вы же, я слышал, в партию вступаете…
И л ь я. Да, вступаю, чтобы… ломать старье. И вы меня не остановите.
З а н а в е с.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Кабинет парткома. Вечер. Прошло шесть дней после аварии на Северной.
Е ф и м у ш к и н (у телефона). Да… Секретарь горкома? Слушаю, Вадим Фомич. Вы откуда? А, вы уже здесь. Хотя бы на несколько минут зашли в партком! Что? Шахта — по пути? Да, это верно. Что? Буторин еще на бюллетене, уже седьмой день. Переживает… Главное — моральная сторона дела. Авария-то пустяковая. Однако, забой подзапорол. Да, собирались принимать. Я ему и рекомендацию обещал… Знал, что парень горячий. Конечно, хорошо! Но такого выверта и от него не ожидал. Лезет в опасный забой. Авария, травма… Что? А, у меня… Виноватым себя чувствую. Да за все. И прежде всего — за будущее рудника… Обстановка, конечно, сложная. С глазу на глаз? Давайте. В шахте и встретимся. Есть. (Опускает трубку. Некоторое время в раздумьи ходит по кабинету. Затем набирает номер телефона.) Вера Ивановна? Рад, что застал… Не думал, что так поздно задержитесь. Не зайдете ли ко мне на пяток минут? Прошу, прошу. (Опускает трубку. Стук в дверь.) Войдите.
Входит Ястребов.
Я с т р е б о в. Здравствуй, Александр Егорыч.
Е ф и м у ш к и н. Добрый вечер, Павел Тимофеевич. Садись, пожалуйста. (Ястребов садится.)
Я с т р е б о в. Словно, как похудел ты, Александр Егорыч.
Е ф и м у ш к и н. Дела не радуют.
Я с т р е б о в. Дела. (Пауза.) Хорошо, что вызвал меня, сам к тебе собирался.
Е ф и м у ш к и н. Что же ты мне хотел сказать?
Я с т р е б о в. Да я теперь тебя послушаю.
Е ф и м у ш к и н. Гм… Как дела в бригаде?
Я с т р е б о в. На перфораторы перешли. Совсем другой табак.
Е ф и м у ш к и н. Лучше?
Я с т р е б о в. Какое — лучше? Хуже! Один месяц поработали с агрегатом, а так привыкли, что перфораторы — хорошие машины — теперь каким-то ископаемым инструментом кажутся. Карпушкин, и тот по новинке тоскует. «Культурный, говорит, механизм».
Е ф и м у ш к и н. Значит, вообще на шахте такое мнение?
Я с т р е б о в. Другого и быть не может. Это же — техника! Каких бы трудностей не стоило, а мы без такой машины не останемся. Жизнь требует.
Е ф и м у ш к и н (после паузы). Ты, кажется, дал Илье рекомендацию?
Я с т р е б о в. Да.
Е ф и м у ш к и н. Ну, и что ты теперь думаешь?
Я с т р е б о в. Отбирать не собираюсь. В его положении я, может быть, сделал бы то же самое…
Е ф и м у ш к и н. Прямо-таки то же самое?
Я с т р е б о в (неуверенно). Ну, может, и не в точности, а…
Е ф и м у ш к и н. И удержать не пытался?
Я с т р е б о в (смущенно). Пытался… Да разве ж его остановишь?
Е ф и м у ш к и н. Так-так… А что же Илья? Ты у него бываешь?
Я с т р е б о в. Бываю. Поправился. Завтра на шахту собирается. А директор, говорят, хочет его с бригады снимать…
Е ф и м у ш к и н. Не слыхал.
Я с т р е б о в (недоверчиво взглянув на Ефимушкина.) Полюбопытствуй. А я хочу тебе заявить, Александр Егорыч… буду за Илью драться. Как коммунист, я тоже отвечаю за дисциплину на шахте. И дисциплина у нас железная. А этот случай — особый случай… Безуглые под ногами путаются. (Гневно.). Ух, я бы их… Знаешь, Егорыч, если я драться начну… я могу и глаза выклевать!
Е ф и м у ш к и н. Не даром у тебя фамилия Ястребов.
Я с т р е б о в. Почему до сих пор мы терпим Фурегова! Вот обожди, буду в горкоме…
Е ф и м у ш к и н. Сейчас на твоей шахте находится секретарь горкома. Иди и говори.
Я с т р е б о в. И пойду, и скажу!
Е ф и м у ш к и н. Что же ты ему скажешь?
Я с т р е б о в. Уберите, хватит! — вот что я скажу.
Е ф и м у ш к и н. Эх, Ястреб, Ястреб, злая ты птица. Ну, разве можно так с людьми?
Я с т р е б о в. Филантропией увлекаешься, Александр Егорович? Этак мы и с врагами…
Е ф и м у ш к и н (резко). Стоп. Говори да не заговаривайся. (Злым шопотом.) Ты когда-нибудь слышал, как горло под пальцами хрустит? Нет?.. А я… десантник я. Понятно? (Пауза.) Враги — это враги. А у нас тут люди. Разные, но наши. Советские люди. Проходчики, директора, колхозники, академики… С ними и в коммунизм идем. А ты… Эх, Ястребов…
Я с т р е б о в. Так, тридцать же с лишним лет воспитываем!
Е ф и м у ш к и н. А человек прожил тысячи лет! И все это время ему мешали и сейчас еще мешают быть человеком. А мы за тридцать лет… Да посмотри на себя, ты, старый шахтер. На улице дождь, слякоть, ночь… А ты пришел. Что тебя привело? Шкурный интерес? Нет! За товарища дерешься. За его — значит и за твое — дело. За дело рудника, а, стало быть, и всей страны. Так? Так. Вот они, эти тридцать лет, Павел Тимофеич.
Я с т р е б о в (после паузы, покашливая). Как же с Ильею? Крестник он мой: рекомендую.
Е ф и м у ш к и н. Посмотрим. Мне ведь он тоже не чужой.
Я с т р е б о в. Что ж, пока.
Е ф и м у ш к и н. Пока.
Я с т р е б о в (идет к выходу, но останавливается). А с бригадирства снимать — ни-ни! (Уходит.)
Ефимушкин, сумрачно улыбаясь, смотрит вслед Ястребову. Пауза. Звонок телефона.
Е ф и м у ш к и н (по телефону). Да. Здравствуйте, товарищ Безуглый. План мероприятия? Обращайтесь к директору. Видите ли, товарищ Безуглый, у меня на ваши планы особый взгляд. Да, да, высосаны из пальца. Один забой, которого не хватало Илье Буторину дороже всех ваших планов… (Опускает трубку. Но сразу — новый звонок.) Да, слушаю. Почему сердит? Все те же причины. А тут еще звонок за звонком. По всем производственным и даже хозяйственным вопросам находят необходимым звонить в партком. А мне хотя бы вытянуть главное. Жалуюсь тебе, дорогая жена, как члену ревизионной комиссии горкома… Нет. Аничка, я приду не скоро, прости. Разве он еще не спит? (Неохотно.) Ну, давай, ладно… Ни-ки-тка! (Постучавшись, входит Вера. Ефимушкин не видит.) Это — папа. (Увлекся.) Обожди, Аня, ты нам не мешай… Никитка! А-а, узнал, разбойник! (Замечает Веру.) Ладно, бай. (Опускает трубку.) Правительственный разговор.
В е р а. Сколько ему?
Е ф и м у ш к и н. Почти два года. Требует а?бу. На его языке «абу» — это яблоки, мандарины, виноград и все прочие фрукты.
В е р а. Маловато сюда фруктов возят.
Е ф и м у ш к и н. Ничего, скоро мы свои сады разведем. Персики будут расти.
В е р а. Возможная вещь. (Пауза.) Между прочим, как легко мы верим в мечту. Почему это, а?
Е ф и м у ш к и н. Привыкли мы видеть, как самые высокие наши мечты явью становятся.
В е р а. А знаете, Александр Егорович, не всегда… Конечно, большие мечты, когда весь народ мечтает, эти — да, сбываются. Но вот маленькие, личные… Вот я, например, в институте мечтала… Забраться бы далеко-далеко, в тундру куда-нибудь, и открыть месторождение угля, железа или каких-то редких металлов. Богатую залежь! Такую, чтоб новый Донбасс возник бы, или новое Криворожье.
Е ф и м у ш к и н. Дельная мечта… и совсем не маленькая.
В е р а. А вот не сбывается. Стала я, как видите, геологом-эксплоатационником. Вместо походной палатки — квартира с электричеством и ванной. И пища, которую я каждый день готовлю, не пахнет дымом костра…
Е ф и м у ш к и н (с улыбкой). А главное — новый Донбасс откроет кто-то другой.
В е р а. Да, кто-то другой. Конечно, этому другому я желаю удачи, но вы же понимаете… (Пауза.) Выучилась, время идет, а что я для Родины сделала? Почему, вы думаете, я так настаиваю на своем проекте? Если хотите, это моя не сбывшаяся тундра, это мой новый Донбасс. Пусть маленький, даже очень маленький, но — мой. Я его для страны своей, для коммунизма открываю. Ведь если ничего не открывать, то лучше уж совсем не жить.
Е ф и м у ш к и н. Да, все мы — первооткрыватели и первопроходчики… Вот и Илья такой же. (Вера хмурится.) Разве вам это не кажется?
В е р а. Казалось.
Е ф и м у ш к и н. А сейчас?
В е р а. Если он первопроходчик, он не должен терять голову. И подводить товарищей. (С обидой.) Он ведь знал, что я запретила работу в обводненном забое. Почему же бурил? Мне не поверил… Какой из девчонки геолог!
Е ф и м у ш к и н. А вы, я вижу, всерьез расстроились. Даже в тундру собрались перекочевать.
В е р а (удивленно). Откуда вы знаете?
Е ф и м у ш к и н. Земля слухами полнится. А ведь правда, собираетесь уходить?
В е р а. Да. Пойду в какую-нибудь поисковую партию. В тундру или тайгу, поближе к моему Донбассу.
Е ф и м у ш к и н. А здешний квершлаг?
В е р а. Об этом, Александр Егорыч, вам лучше знать.
Е ф и м у ш к и н (твердо). И я знаю.
В е р а. Что?
Е ф и м у ш к и н. Проходку вашу мы начнем весной. Мы начнем ее в апреле-мае, когда создадим необходимые условия. А рычаг, которым к весне мы перевернем все — это буровой агрегат. Как говорил здесь один проходчик, без такой машины мы не останемся. Сама жизнь требует. Так, что ваш новый Донбасс, правда не в тундре, создается не только вами. (С улыбкой.) И если вы настоящий первооткрыватель, вы не должны терять голову и… подводить товарищей.
В е р а. Товарищи подводят.
Е ф и м у ш к и н. Мелкая обида. Надо быть выше. (Задушевно, неожиданно перейдя на «ты».) Ты же комсомолка, Верочка. А обижаешься, как обычная Вера Ивановна. (Пауза.) Ты же любишь его? (Вера смущенная молчит.) Любишь, несмотря ни на что. Так помоги же ему! Стань выше — и поддержи его. Вместе с тобою он открывает и новый Донбасс, и новое Криворожье.
Звонит телефон.
Е ф и м у ш к и н (слушает). Да… Что у тебя такое срочное? Хорошо. (Опускает трубку.)
Входит Илья. За шесть дней, прошедших после аварии на шахте, он осунулся, побледнел. Небритый и как-будто на несколько лет постаревший, смотрит мрачновато, изподлобья.
Е ф и м у ш к и н. О, не ждали… Солдат уж на ногах.
И л ь я. Нет, еще в медсанбате. В строй не пускают. (Здоровается с Верой и Ефимушкиным и по молчаливому приглашению последнего садится.) А мне все расчеты надо в мастерских да в забое вместе с Никоновым проверять.
Е ф и м у ш к и н. Извините, товарищи, я на минутку к хозяину. (Выходит.)
Оставшись одни, Илья и Вера чувствуют себя неловко.
И л ь я (прерывая затянувшееся молчание). Есть такой обычай: навещать больных.
В е р а. Да, если они приятны.
И л ь я. Больные всегда неприятны. Хотя бы тем, что болеют.
В е р а. Хороши они разве лишь тем, что почти не имеют возможность делать глупости. Во всяком случае, они не лезут в обводненный забой. Не посчитавшись с указаниями специалистов горного дела, они вынуждены считаться с предписаниями врачей.
И л ь я. Видно, мне придется зайти попозже… (Идет к выходу.)
В е р а. Постойте! (Илья останавливается.) Куда же вы бежите? Мы ведь не виделись почти целую неделю.
И л ь я. И вы так соскучились, что сразу взялись меня отчитывать.
В е р а. Ладно, я согласна перенести это мероприятие на более удобное время.
И л ь я. И место.
В е р а. Ладно. Как вы себя чувствуете?
И л ь я. Очень плохо.
В е р а (с тревогой). Так зачем же вы встали?!
И л ь я. Чортовски плохо себя чувствую: ничего с машиной не получается.
В е р а. А-а… Я-то уж подумала…
И л ь я. Здоровье — что! Груженые вагонетки, вместо электровоза, повезу. (С болью.) Скорость вращения и сплав…
В е р а. Копировать и повторять пройденное, конечно, легче. А вы… вы же — первый! Слышите? (Присев на краешек дивана, где сидит Илья, неожиданно тепло.) Не отступайте. Мы же — союзники, Илюша.
И л ь я. Вера…
В е р а. Союзник вы мой… дорогой.
Илья быстро подходит к Вере. Она доверчиво протягивает ему руки.
Илья радостно и растерянно смотрит на Веру — и вдруг неловко целует ее в голову.
В е р а (испуганно). Илюша!..
И л ь я. А что мы плохого делаем?
В е р а. Впрочем, да. Мы просто… любим. И больше ничего.
И л ь я. Любим?!
В е р а. Очень!
Они стоят, держась за руки, совершенно счастливые.
Вера припадает к плечу Ильи. Случайно она запрокидывает голову и замечает портрет, на котором Сталин и Горький. Портрет замечает и Илья, и они, смущенные, отодвигаются друг от друга.
Входит Ефимушкин. Илья и Вера, как по команде, встают.
Е ф и м у ш к и н (подходит к своему столу). Задержался.
В е р а. Я тоже… задержалась. (Прощается за руку с Ефимушкиным.) Да, Александр Егорович, ведь вы вызывали меня по делу? А я заговорила вас, простите меня, болтушку, и… Я вас слушаю.
Е ф и м у ш к и н (хитровато поглядывая на Илью и Веру). Да, собственно, дело так заметно поправилось, что нет смысла о нем и говорить.
В е р а. Тогда… до свиданья.
Е ф и м у ш к и н. Всего доброго. (Вера уходит.) Какая она умница…
И л ь я. Пожалуй.
Е ф и м у ш к и н. И красавица.
И л ь я. Вот уж не сказал бы.
Е ф и м у ш к и н. Ах, плут! (Серьезно.) До?ма-то как?
И л ь я. Так себе. (Пауза.) Василий в общежитии живет. Дома так и не появляется.
Е ф и м у ш к и н. Нужно найти с ним общий язык. Терпеливо воспитывать.
И л ь я. Трудно.
Е ф и м у ш к и н. А, думаешь, с тобой легко? (Сухо.) Зачем ты пришел?
И л ь я. Выздоровел я… На работу надо. Что мне делать… и как?
Е ф и м у ш к и н. Почему ты спрашиваешь об этом у меня? Здесь не отдел кадров.
И л ь я. Я считал, что… как коммунист, я должен…
Е ф и м у ш к и н. Коммунист, говоришь?
И л ь я. Неужели мой поступок.. Не из корысти же я, Александр Егорович. И не по глупости нашкодил… Сколько я раз просил: дайте забои. Одни добрые пожелания… За директором — Безуглый. Ну, сердце у меня и вырвалось… Обводненный забой, не обводненный — определенно это не было известно. Я и… рискнул…
Е ф и м у ш к и н. Очертя голову… Узнаю молодца по походке.
И л ь я. Для себя ли я, Александр Егорович?
Е ф и м у ш к и н. Спокойно! Без истерики… Знаю, что не для себя.
И л ь я. Не из честолюбия!
Е ф и м у ш к и н. Тоже знаю.
И л ь я. Зажимают… палки в колеса…
Е ф и м у ш к и н. Зажимают, мешают… Ты же так гордишься тем, что ты проходчик. А знаешь, какие мы проходчики? Идем сквозь многовековую толщу эгоизма и косности — особой твердости порода. Значит и выдержка нам нужна особая. А у тебя? Кандидат партии… Где твоя выдержка? Разум твой — помутился? Думаешь, дорога в партию открывается каким-то исключительным делом? Чудак!.. Если бы даже твоя машина совсем не удалась, — эта дорога тебе не заказана. А вот за такие выверты… тут и десять изобретений не помогут. (Пауза.) Ты достоин, очень во многом достоин, а все же… оступился ты…
Пауза.
И л ь я. Два года… дни и ночи… Ведь все, все — и машина эта, и работа… учеба даже, и все, что у меня дальше — для партии, без остатка…
Входит Никонов. Вернее, он врывается, усталый и радостно взволнованный.
Н и к о н о в (сразу направляясь к Илье). Здесь! Поймал… Простите, товарищи, у вас какой-то разговор? Но это неважно… То есть по сравнению с тем, что у меня… (Трясет за плечи Илью.) Я к тебе домой бегал. Да, да, туда и обратно — при моей-то комплекции… Сказали — в парткоме…
Е ф и м у ш к и н. Может, вы присядете, Иван Петрович?
Н и к о н о в (садится). Понимаете, ведь я нашел! Нашел дефект конструкции и устранил его.
И л ь я. Неужели?!
Н и к о н о в. Вот мои вычисления… (Показывает Илье листок.) Смотрите… (Илья читает про себя написанное. Хватает карандаш, проверяет вычисления.) Теперь конструкция безупречна. В серийное производство!
Е ф и м у ш к и н. Сделайте пока хотя бы несколько экземпляров.
Н и к о н о в. Недельку мы посидим в механических мастерских, потом — в забой.
И л ь я (окончив вычисления). Правильно!
Н и к о н о в. То-то же, молодой человек. (Обнимается с Ильей.) В мастерские, завтра же в мастерские. (Илья заметно смущен.) Что ты? Думаешь, за неделю не успеем?
И л ь я. Нет… я еще…
Н и к о н о в. Ты не поправился?
И л ь я. Я не знаю, как тут со мною…
Н и к о н о в. Ну, ну, молодой человек! Сейчас я с директором. Он здесь, в коридоре, коменданта общежития распекает… (Никонов выходит, а затем входит с Фуреговым.)
Ф у р е г о в (задерживается в дверях и кричит в коридор). Каждую неделю менять постельное белье! Повесить портреты, гардины, поставить цветы… Там живут молодые рабочие, наш золотой фонд!
Н и к о н о в. Я не думаю, чтобы Николай Порфирьевич в такой ответственный момент…
Ф у р е г о в. Какой тут еще момент?
Н и к о н о в. Я устранил дефект конструкции.
Ф у р е г о в. А? Как?..
Н и к о н о в. Так, что наши четыре бура будут входить в самую твердую породу, в колчедан, как в простую глину. Двенадцать тысяч оборотов в минуту!
Ф у р е г о в. И на долго этот восторг?
Н и к о н о в. Навсегда.
Ф у р е г о в. Дай-то боже.
Н и к о н о в. Теперь — мастерская, потом — шахта… И я не могу без Ильи Максимовича.
Ф у р е г о в. Что же вы хотите? Чтобы я допустил к работе лихача? Кто гарантирует, что завтра он не повторит своей мальчишеской выходки?
Е ф и м у ш к и н. Я.
Ф у р е г о в. Что?
Е ф и м у ш к и н. Я гарантирую… Иван Петрович, будьте добры зайдите пожалуйста с Буториным в парткабинет.
Никонов и Илья выходят.
Ф у р е г о в. Не быть ему бригадиром, простым бурильщиком не быть! Не в шахту, а на конный двор, милости просим.
Е ф и м у ш к и н. Стоп, не зарывайся. (Пауза.) Ты, оказывается, наложил-таки лапку на министерский наряд.
Ф у р е г о в. Решил инструмент расходовать экономно.
Е ф и м у ш к и н. А как же многозабойное обуривание, постройка буровых агрегатов?
Ф у р е г о в. Будем двигать. И люди найдутся. На Буторине свет клином не сошелся. Осмотримся, соберемся с силами — и будем двигать. Новаторский метод! — кто посмеет зажимать? Новому, передовому — самую широкую дорогу.
Е ф и м у ш к и н. Интересная деталь… Когда люди хотят скрыть свою неприглядную наготу, они напяливают на себя самые передовые лозунги. Юлишь, Порфирьич, юлишь.
Ф у р е г о в. С моей-то простотой? Зол ты, Егорыч, зол на меня.
Е ф и м у ш к и н. А и не скрываю. Зол. Очень зол! Сними лапу с наряда. Дай новаторам дорогу.
Ф у р е г о в. Инструмент ломать? Забои топить?
Е ф и м у ш к и н. Если бы мы обеспечили Буторину два подготовленных забоя — аварии не произошло бы. Ты обещал ему несколько забоев — что ты ему дал?
Ф у р е г о в. Защищаешь?
Е ф и м у ш к и н. Нет, я его не защищаю. Ты это еще увидишь. Я требую внимания к новому. Я требую пересмотра нашей системы эксплоатации месторождения. Судьба проекта Щадных и этой новой машины — это и судьба нашего рудника.
Ф у р е г о в. Думаю и я о судьбе рудника, Егорыч. Рудник для меня все: и жизнь тут моя и все мои радости. Думаю… Иногда поспорю с тобой или вот — с Буториным… поспорю, а на душе так гадко… Вижу ведь и пользу квершлага, даже каким-то уголком души верю и в эту машину. Но, понимаешь, боюсь… Сегодня, сегодня — ни дохнуть, ни охнуть. А квершлаг — это ведь еще для завтра…
Е ф и м у ш к и н. Слушай, Николай Порфирьич, скажи мне по совести, чем ты помимо службы занимаешься?
Ф у р е г о в. Помимо службы? Не знаю даже, бывает ли у меня такое время. Ну, если выпадет минутка — семья… Туфельки там всякие… А почему ты так это вдруг?..
Е ф и м у ш к и н. А ты читаешь?
Ф у р е г о в. Что?
Е ф и м у ш к и н. Книги.
Ф у р е г о в. Каждый день, перед сном… Вчера, например, так и уснул с «Белой березой». Захватывающая вещь.
Е ф и м у ш к и н. Так-так… А что-нибудь другое раскрываешь? Ну, скажем, из классиков марксизма…
Ф у р е г о в. А как же! Разве без этого можно? И сталь покрывается ржавчиной, если ее не чистить.
Е ф и м у ш к и н. Хлестко сказано. Что же ты в последнее время изучаешь? Прости мое любопытство.
Ф у р е г о в. Гм… ну, вообще… И Ленина, и Сталина. У меня весь Маркс и Энгельс…
Е ф и м у ш к и н. В шкафу на полке?
Ф у р е г о в. А где же им еще?..
Е ф и м у ш к и н (стучит себе пальцем по голове). Более обязательное место.
Ф у р е г о в. Мне кажется, ты хотел говорить о Буторине?
Е ф и м у ш к и н. Давай пока о Фурегове… Что ты будешь делать завтра? Пятилетка-то кончается.
Ф у р е г о в. Вообще-то говоря, будет завтра — будет и новое задание. Но какое это имеет отношение?
Е ф и м у ш к и н. Обожди… Совершенно верно, новое задание будет. Мы пойдем дальше, до самого коммунизма. Но как ты готов к новым, завтрашним планам? Как готов наш рудник? Нужно уже сейчас думать о новом разбеге. А рудник живет на коротком дыхании. Почему? Потому, что его руководитель потерял перспективу… Теперь ты, наверное, понимаешь, что мой интерес к твоей учебе продиктован не простым любопытством. Вот какое тут отношение, дорогой товарищ.
Ф у р е г о в (волнуясь, ходит по кабинету). Перспектива!.. Три года жизни я отдал этому руднику. Я поднял его из ямы. Здесь было две жалких шахтенки. Я создал большой рудник. А это здание? Рудоуправление помещалось в бараке. Я построил дворец. И дальше… и дальше имею планы. Широкие планы! О-о, я тоже люблю мечтать. Но я прежде всего выполняю ближайшую задачу. Я — солдат пятилетки. Приказано — есть!
Е ф и м у ш к и н. В наших пятилетках каждый солдат должен быть и генералом… А ты мне напоминаешь неопытного пловца, который барахтается, не умея оторвать голову от воды. Знаешь, что Сталин о таких пловцах говорил? Они «гребут честно, не покладая рук, плывут плавно, отдаваясь течению, а куда их несет — не только не знают, но даже не хотят знать». А ведь воздух настоящих пловцов, воздух большевиков — перспектива. Мы потому и дышим глубоко, что в каждом взмахе руки видим приближение цели. Сознайся, у тебя нет этого ощущения… Отсюда и все твои ошибки.
Ф у р е г о в. Все грешны, все хоть чуточку ошибаются, один Ефимушкин — святой праведник…