Старик и горе

Старик и горе

Были, понятное дело, и несогласные – в основном из тех, кому ранее удалось отбиться от Тыгына или уйти от него, когда «царь» состарился. Эти, считая себя круче туч, перли на рожон. И, натурально, нарывались. Например, князец Ногуй «почал ставить государское величество ни во что и всякие непотребные словеса почал говорить про государское величество», после чего не унасекомить его было просто недопустимо. А князец Оспек «хвалился, что-де государя победит и на аркане поведет», да еще первым атаковал казаков, после чего Бекетов приказал «отвести душу». Один «острожек» казаки взяли штурмом, перебив два десятка боотуров, еще несколько, опасаясь стрел, подожгли, не приближаясь, а поскольку унижение профессионалы считали хуже смерти, 87 воинов саха так и сгорели, позволив, правда, уйти гражданским лицам («3 бабы с мальцом да 5 баб с мальцами выбежали»). После чего еще один «непримиримый», некто Мазей, тоже считавший себя пупом тайги, «раздумал воевать», уплатил ясак и лично извинился за упрямство, объяснив, что «ничего раньше не слышал про русского царя, а нынче все понял». Но такие эксцессы все-таки были исключением: везде, где влияние Тыгына было сильно, на ясак соглашались без спора. Скорее всего, потому, что дело было уже после встречи сотника с «царем», в ходе которой Тыгын, всю жизнь чтивший только силу, как сказано в одной из легенд, «увидел, что сила длинноносых сильнее его», и согласился признать русского царя «старшим в улусе, прежде всех сыновей». Правда, сам атаман этот факт не афишировал, приписав покорение края своей храбрости и деловитости, а затем еще и умер, еще больше запутав ситуацию, но поведение наследников Тыгына после смерти отца позволяет многое понять. Как указывал этнограф А. Ксенофонтов, в XIX веке изъездивший всю Якутию, собирая древние сказания, они «всем рассказывали, что отец их одряхлел сверх меры и отупел, и не знал, что творит, ставя родную кровь ниже чужой».

Это логично. Детям великого тойона, желавшим получить отцовское наследство, было необходимо, ради получения поддержки верных родителю князцов, поставить под сомнение его завещание. Но сам-то Тыгын знал о появлении в устье Лены казаков еще в 1620-м, когда ни о какой дряхлости речи не было, а затем схлестнулся с ними в бою и не мог не сделать должные выводы. Уходить было некуда. Драка с «плюющимися огнем» ничего хорошего не сулила. Да и его люди давно уже были не те, что раньше: серьезные войны былых годов ушли в богатырские сказания. Оставалось ладить миром, ибо чем раньше, тем лучшие условия можно было выговорить. А пример такого авторитетного человека, ставшего мифом при жизни, естественно, не мог не повлиять на мелких тойонов, многие из которых, к тому же, подчинялись ему. И вскоре после того Тыгын исчезает из летописей. Скорее всего, где-то между 1633-м и 1636-м скончавшись от старости в одном из «сайлыков». Так, во всяком случае, полагал С. Боло, и, на мой взгляд, видимо, так и было. Версии же о пленении его или о гибели в стычке с казаками едва ли убедительны. Хотя бы потому, что о таком событии – как никак, «лутчий тайша», известный аж в Белокаменной, – обязательно было бы сообщено по инстанциям, а чего нет, того нет. В любом случае, великий тойон сходит со сцены вовремя, не испытав позора. Начинается эпоха его сыновей и племянников, именуемых в русских «скасках» не иначе как «Тыгиненки».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.