Виктор Пронин ПРОЩАЙ, СТАРИК ( фрагмент романа )

Виктор Пронин ПРОЩАЙ, СТАРИК ( фрагмент романа )

НА ЭТОМ СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ преуспевающего красавца-банкира Владимира Николаевича Апыхтина, можно сказать, и закончилась. Началась другая — пьяная, полная лишений, смертельного риска и крови. Да, всего этого оказалось в его жизни более чем достаточно. Так бывает, происходит какое-то событие, неожиданная встреча, да что там встреча, слово, взгляд, жест могут переменить жизнь настолько, что невольно начинаешь делить свою жизнь на ту, которая бывала до, и которая пошла после. У Апыхтина это был телефонный звонок, когда он, выпроводив захмелевшего от недоедания поэта и пообещав ему деньги на книгу, вернулся к своему столу, на котором настойчиво дребезжал-ворковал телефон самого настоящего японского производства.

— Да! — сказал Апыхтин, поднимая трубку, весело сказал, напористо, готовый ответить на любой вопрос, решить любую задачу, ввязаться в любое дело, которое было по плечу ему самому, его банку, его друзьям.

— Владимир Николаевич? — спросил незнакомый мужской голос, и с первыми его звуками все веселие Апыхтина как рукой смело, не осталось в нем ни игры, ни шалости. Голос был служебный, по цвету серый и какой-то неживой — все эти оттенки Апыхтин узнавал сразу.

— Да, — ответил он и ничего больше не добавил, хотя обычно сыпал прибаутками вроде: я вас внимательно слушаю, говорите, пожалуйста, банк Феникс на проводе и так далее.

— Говорит капитан Юферев.

— Очень приятно, — настороженно произнес Апыхтин. — Слушаю вас.

— Звоню из вашей квартиры.

— Так, — произнес Апыхтин, с трудом осознавая происходящее. — Вы хотите сказать... Что-то случилось?

— Да, — голос капитана был все так же сер и мертв.

Апыхтин почувствовал, что не может стоять и, обойдя вокруг стола, не отнимая трубки от уха, сел в свое мягкое глубокое кресло, сел, как упал, как опрокинулся навзничь.

— Что-то печальное? — спросил он.

— Да.

— Совсем печальное?

— Да, — сказал капитан.

— Вы сказали, что звоните из моей квартиры? — если бы Апыхтин услышал сейчас самого себя, то ни за что не узнал бы. — Как вы туда попали? Вас Катя вызвала? — Апыхтин невольно задал единственный вопрос, который еще таил в себе надежду на то, что не все так плохо, как показалось ему с самого начала.

— Дверь была раскрыта и я вошел... С сотрудниками.

— А почему вы решили...

— Дверь была раскрыта... Нас соседка вызвала. Вы можете сейчас подъехать?

— Буду через десять минут.

— Жду вас, — сказал капитан и положил трубку.

...Едва “мерседес” остановился у подъезда, Апыхтин выскочил и, не закрывая за собой дверцу, вбежал в подъезд. Лифт стоял внизу, в это время дня он всегда стоял внизу, и Апыхтину сразу удалось подняться на свой этаж. Дверь была закрыта, он позвонил и по погасшему дверному глазку понял, что его рассматривают. Когда стальная дверь отошла в сторону, на пороге он увидел человека в милицейской форме. Тот молча посторонился, пропуская Апыхтина, и тут же снова закрыл за ним бронированную дверь.

Апыхтин остановился, обернувшись к капитану. Он не решался вот так, сразу пройти в комнату и смотрел почти беспомощно.

— Юферев, — капитан пожал Апыхтину руку.

— Они живы? — спросил Апыхтин чуть слышно.

— Нет.

Апыхтин постоял несколько секунд, глядя в пол, и лишь после этого, решившись, шагнул в комнату. Катя лежала на полу, неловко подвернув ногу, и вокруг ее головы растеклось большое кровавое пятно. Апыхтин подошел ближе, опустился на колени, осторожно коснулся пальцами Катиного лба и поднял голову. Вокруг были люди с фотоаппаратами, с какими-то предметами в руках — они стояли в разных концах комнаты и, повернувшись к нему, молча смотрели на него.

— Так, — сказал Апыхтин негромко. — Так...

Он поднялся, поискал глазами капитана, шагнул к нему, хотел что-то спросить, но голос изменил ему, только невнятное сипение раздалось.

— Там, — сказал Юферев, показав рукой на дверь в другую комнату.

— И его тоже?

— Да.

Апыхтин шагнул к двери, постоял перед ней, не в силах сразу войти, оглянулся на капитана и, словно наполнившись от его твердого взгляда какой-то силой, толкнул дверь.

Вовка тоже лежал на полу, и его окровавленная голова оказалась как раз на большой карте Кипра. Губы у мальчишки были полуоткрыты, но уже серые, мертвые. Апыхтин почувствовал вдруг сильную непреодолимую тошноту, слабость, голова его закружилась и он медленно осел на пол.

— Потерял сознание, — сказал Юферев.

— Тут потеряешь, — отозвался эксперт с фотоаппаратом. Но о своих обязанностях не забыл — подойдя к Апыхтину, несколько раз с различных точек сфотографировал его.

— Не притворяется? — спросил Юферев.

— Посмотри, он совсем зеленый.

— Принеси воды.

Взяв из рук эксперта литровую банку с водой, капитан тонкой струей начал поливать виски Апыхтина, голову, шею — так что вода стекала за шиворот. Через некоторое время Апыхтин чуть шевельнулся, открыл глаза, не в силах сразу стать на ноги, чуть приподнялся, сел, прислонившись спиной к стене.

— Я не хочу жить, — сказал он негромко и через некоторое время повторил, — я не хочу жить.

— А придется, — ответил Юферев, помолчав.

— Мы на Кипр собирались, — несколько некстати сказал Апыхтин. — Вовка карту изучал...

— Поезжайте один, — посоветовал Юферев. — Это самое лучшее для вас сейчас.

— Что с ними сделали?

— Жене перерезали горло, — голос Юферева оставался таким же мертвенно-серым, без всякого выражения. И это было самое лучшее, — не выдержал бы сейчас Апыхтин ни казенного сочувствия, ни соболезнования.

— А Вовка?

— Мальчику ткнули чем-то в висок. Судя по тому, что смерть наступила быстро, рана глубокая.

— А почему вы решили, что смерть наступила быстро?

— Есть некоторые признаки, — ответил эксперт, полноватый, румяный, лысый.

— Они сопротивлялись?

— Да.

— Это тоже можно установить?

— Предположительно, — уклонился эксперт от твердых, уверенных слов.

АПЫХТИН ВСЕ ТАК ЖЕ СИДЕЛ У ДВЕРИ, упершись ладонями в пол и откинув голову назад. Он старался дышать глубже, каждый раз полностью выталкивая из себя воздух. Видя, что хозяин пришел в себя, снова задвигались в комнате люди, принялись что-то замерять, высматривать, выискивать. Апыхтин с трудом поднялся, постоял некоторое время у стены, видимо, неуверенный, что может идти, но потом все-таки шагнул и направился в кухню. На ходу обернулся на Катю, лежащую посредине комнаты, но не остановился.

На кухне стоял легкий чад, запах чего-то горелого. Подойдя к плите, Апыхтин увидел на сковороде несколько черных обуглившихся комков.

— Все правильно, — проговорил он, — она жарила котлеты...

Тут же, на столике, стояла тарелка с уже готовыми котлетами. Обернувшись на шорох, Апыхтин увидел входящего на кухню Юферева. Тот оставался таким же сдержанным и никак не проявлял своих чувств, если они у него и были.

— Садитесь, капитан, — Апыхтин слабо махнул рукой в сторону кухонной табуретки.

— Когда мы вошли, здесь было полно дыму... Газ я выключил. И открыл окно, чтобы немного проветрить. Вся квартира была в дыму.

Апыхтин открыл холодильник, вынул початую бутылку водки, налил себе в чайную чашку, вопросительно посмотрел на Юферева.

— Нет-нет, спасибо, — ответил тот на непроизнесенное предложение.

Апыхтин выпил водку, потянулся было к котлетам, сложенным в тарелке, но на полпути рука его остановилась, он так и не решился закусить.

— Закусите, Владимир Николаевич, — Юферев поставил тарелку перед Апыхтиным. — Вам надо держаться.

— Зачем?

— Пройдет неделя... Вторая... И вы уже не будете задавать этот вопрос.

— Я все забуду? — вяло усмехнулся Апыхтин.

— Нет, у вас появятся силы, чтобы помнить.

— Да? Так бывает?

— Только так и бывает.

— Мы на Кипр собирались, — медленно проговорил Апыхтин, глядя на сковородку с черными головешками. — Там есть гора Троодос. А на горе монастырь... Монахи самогонку гонят и угощают туристов... Говорят, совершенно потрясающая самогонка... И закусить дают, — Апыхтин бормотал все тише, тише и, наконец, совсем замолк. — Зачем они это сделали? — спросил он неожиданно четко и внятно.

— Первое объяснение, которое напрашивается само собой... Ограбление.

— А убивать зачем?

— Надежнее.

— Так всегда делается?

— Далеко не всегда... Но случается. Отморозки.

— Что? — Апыхтин поднял голову.

— Так их называют в уголовном мире. Отморозки. Люди с отмороженными мозгами. Внешне они не отличаются от нормальных людей, вроде, как все... И улыбаются, и женщин любят, у некоторых даже дети рождаются... Но мозги отморожены. И все остальное, что с этим связано, тоже отмерло — совесть, сочувствие, порядочность... Но яйца действуют.

— И это... Это было здесь?! — спросил Апыхтин почти с ужасом. — Это здесь тоже было?

— Нет, не было, — ответил Юферев тихо, но твердо.

— Точно не было? — настойчиво продолжал допытываться Апыхтин, словно это было самым главным в случившемся.

— Совершенно точно. Сами можете посмотреть... На ней трусики... В порядке. Я вот о чем хотел просить вас, Владимир Николаевич... Может быть, вы посмотрите внимательно, что именно у вас пропало и пропало ли что-либо вообще?

Апыхтин некоторое время моча смотрел на Юферева, осмысливая его вопрос и, наконец, кивнул, словно давая понять, что он понял сказанное.

— Вы хотите сказать, что могло и ничего не пропасть? — спросил он. — Вы хотите сказать, что убийство было единственной целью этих... Как вы говорите, отморозков?

— Будем думать, Владимир Николаевич, будем работать... Я вызвал машину, сейчас увезут... ваших близких, — на долю секунды запнулся капитан перед тем, как произнести “ваших близких”, но Апыхтин уточнил мгновенно.

— Трупы увезут. Близких у меня уже нет.

— Я понимаю, что поступаю безжалостно, пытаясь задавать вам сейчас вопросы...

— Задавайте.

— По линии банка... Были угрозы, предупреждения, требования? Вы понимаете, о чем я говорю. Может быть, шантаж...

— Не было. Ничего этого не было.

— Хорошо. У вас ведь есть крыша?

— Да.

— Кандауров?

— Он самый.

— С ним у вас все в порядке.?

— Да, капитан... С Кандауровым у меня все в порядке. Просто идеально. Лучше не бывает.

— Откуда вы знаете, как бывает, — без вопроса спросил Юферев, просто дал понять, что бывает по-разному, что вряд ли сейчас все это стоит уточнять. Он хотел было снова задать вопрос, но, взглянув на Апыхтина, остановился. Тот сидел на неустойчивой кухонной табуретке и, зажав ладонями колени, уставившись в какую-то точку на стене, ритмично раскачивался из стороны в сторону. Вряд ли он вполне осознавал сейчас все, что говорит ему Юферев. Он весь был там, в комнате, в нескольких метрах отсюда, где лежала Катя со вспоротым горлом, из которого вытекло так много крови, а дальше, в следующей комнате, лежал с продырявленной головой Вовка...

И ВО ВСЕМ ПРОИСШЕДШЕМ была такая бессмыслица, такая тупая необъяснимая жестокость, даже не жестокость, жестокость тоже имеет свой смысл, цель, свою причину... Здесь же ничего этого не было, тупая необъяснимость. Отомороженность, как говорит капитан Юферев.

— Не понимаю, — Апыхтин потряс большой лохматой головой, протер запотевшие очки, снова надел их, беспомощно посмотрел на капитана, словно ожидая, как тот может все объяснить, все расставить по своим местам, назвать своими именами. — Ничего не понимаю... А вы, капитан, вы что-нибудь понимаете?

— На данный момент я тоже ничего не понимаю. Но если хотите, могу назвать несколько версий, которые, — он помедлил, — которые возможны. Но сразу предупреждаю, что в действительности все может оказаться совсем не так, как я вам сейчас скажу...

— Говорите, — кивнул Апыхтин.

— Первая — грабеж. Потом мы с вами уточним, что именно пропало. Может быть, ничего не пропало, может быть, они искали какую-то вещь, какой-то документ, надеялись увидеть здесь толстую пачку долларов, не зная по своей тупости, что в домах банкиров долларов не бывает, доллары бывают только в домах пенсионеров, нищих...

— Но убивать?! Зачем убивать?!

— Этому тоже может быть несколько объяснений... Возможно, ваша жена или ваш сын узнали кого-либо из них...

— Вы хотите сказать, что это были мои знакомые, друзья, сослуживцы?

— Не знаю, сейчас об этом говорить рано. Но как бы там ни было, ваша жена открыла им дверь. Дверь у вас... своеобразная. Следов взлома нет, да ее и невозможно взломать. А если бы кто-то и решился на взлом, у нее было время позвонить и в милицию, и к вам на работу, и к соседям... Она открыла им дверь, — повторил Юферев. — Она открывает дверь незнакомым людям?

— Не знаю... Но я всегда предупреждал ее об этом, я всегда запрещал ей это делать.

— Она легкомысленна? Неосторожна? Доверчива?

— И да, и нет. Как и все мы. К одним доверчивы, к другим — подозрительны... Часто ошибаясь и там, и там.

В прихожей раздался звонок, Апыхтин вздрогнул и почему-то посмотрел на Юферева. Тот оставался невозмутимым и лишь удовлетворенно кивнул, услышав звонок.

— Наверное, пришла машина, которую я вызывал. Их надо забрать... Экспертиза, то-се... Опять же жара.

— А причем тут жара? — не понял Апыхтин.

— Жара — это плохо, — Юферев не решался сказать, чем плоха жара в таком положении. Он лишь выразительно посмотрел на Апыхтина, и тот понял, кивнул, и ему опять стало плохо. Не поддержи его Юферев, он свалился бы на кухонный пол. Наполнив водой чашку, из которой совсем недавно Апыхтин пил водку, капитан с силой плеснул воду прямо в лицо Апыхтину. Тот вздрогнул, тряхнул головой, открыл глаза.

— Простите, — сказал он. — Я хочу посмотреть...

— Надо ли?.. Зрелище... Даже наши ребята, насколько уж закаленные...

— Надо. Апыхтин с трудом поднялся, оперевшись рукой о стенку и шагнул в комнату. Юферев хотел было поддержать его, но с удивлением убедился, что в этом не было надобности. Апыхтин прошел с неожиданной твердостью.

Из прихожей уже входили какие-то люди с носилками. Апыхтин старался не смотреть на них, все они были вестниками смерти, он опасался запомнить их, запомнить их глаза, выражения лиц. Он боялся увидеть чувства, которые ему бы не понравились — любопытство, интерес к нему, к пострадавшему банкиру, интерес к квартире, к мебели.

Поэтому он смотрел только вниз.

Подошел к Кате, снова опустился перед ней на колени. Теперь он уже внимательнее всмотрелся в ее лицо, всмотрелся в рану — ему почему-то нестерпимо хотелось посмотреть на рану. Это было страшное зрелище. Нож, видимо, был чрезвычайно острым, и голова, как показалось Апыхтину, была почти отделена. Да, это сделал сильный человек, и нож у него был чрезвычайно острым. “Большой нож, — подумал Апыхтин, — это не какой-то там перочинный, нет, нож профессиональный, с массивной ручкой, с большим отточенным лезвием. И убийца был выше Кати, он был гораздо выше ее...”

Перед Апыхтиным вдруг явственно предстало все происшедшее, он не хотел видеть этого, усилием воли пытался вытолкнуть эту картину из сознания, но не удалось, и он смирился, сдался и как бы согласился увидеть заново сцену убийства...

Катя открыла дверь, увидела убийц, поняла, что это убийцы, бросилась в глубину квартиры, не на кухню, она бросилась к Вовкиной комнате, закричала, чтобы предупредить, но убийца настиг ее, левой рукой сзади обхватил ее лицо, закрыв рот большой сильной ладонью, а правой полоснул по горлу ножом. И тут же, чтобы не пачкаться в крови, бросил ее на пол, на этот вот ковер, и она умирала у него на глазах, не в силах произнести ни звука, только хрипы звучали здесь, только хрипы и клокотанье крови. Она билась здесь, на этом ковре, умирая — угол ковра под ее ногами был сдвинут, сбит в сторону.

И Вовка, потом был Вовка... И его смерть увидел Апыхтин, и уже не сопротивлялся своему воображению, не останавливал его, даже подталкивал, поощрял. Услышав крик матери, он выглянул из своей комнаты, может быть, даже выскочил из нее на крик и увидел, он увидел, как тот человек полоснул ножом по горлу матери, увидел, как хлынула кровь. Все произошло очень быстро — Катя закричала еще в прихожей, в ту же секунду из своей комнаты выбежал Вовка, а в это время тот человек уже догнал Катю, уже зажал ей рот большой сильной ладонью и в ту же секунду провел, хорошо так, сильно, с хрустом провел ножом по горлу. Вовка бросился в свою комнату, он пытался подпереть дверь спиной, остановить убийц, но что, что он мог сделать... И они воткнули ему что-то в висок, капитан говорит, глубоко воткнули.. Что это было? Штырь какой-то, отвертка, спица... Нет, не спица, там такая рана, что может войти палец... И Вовка тоже дергался в агонии, лежащая у его кровати на полу подстилка сбита в сторону...

АПЫХТИН ПОДНЯЛСЯ и прошел в маленькую комнату, где лежал Вовка. Опустился на колени, прижался губами к его окровавленной голове, провел руками по волосам...

Сзади подошел Юферев, положил руку на плечо.

— На Кипре есть гора Троодос, — каким-то смазанным голосом проговорил Апыхтин. — Там монастырь, древний православный монастырь... Троодос называется...

— Пойдем, Владимир Николаевич, — сказал Юферев. — Пойдем на кухню. У тебя будет возможность, ты его еще увидишь...

— Да, я понимаю, жара... На жаре Вовка может очень быстро разложиться, да?

— Поплыл мужик, — сказал кто-то за дверью, но Апыхтин его услышал, замер на какое-то время, не отрывая взгляда от кровавой дыры в Вовкиной голове.

— Пошли, Владимир Николаевич, — Юферев потрепал его по плечу, понимая, что надо, просто необходимо оттащить Апыхтина от мертвого сына, иначе он просто рухнет сейчас. Что-то подсказывало Юфереву, что он не должен сейчас называть Апыхтина на “вы”, неправильно это будет, плохо. И он сам даже не заметил, как перешел на “ты”. — Пошли выпьем... Там у тебя на кухне что-то осталось. Пошли.

— Это, кажется, единственное, что мне остается делать в ближайшее время, — сказал Апыхтин и, нащупав за спиной ладонь капитана, оперся на нее и встал с колен. — Ну прости, Вовка... Прости, дорогой... Не уберег. Не смог. Оплошал. И ты, Катя, прости, — сказал он проходя мимо жены — она уже лежала на носилках, задернутая какой-то грязноватой простыней. — Оплошал... Как последний. Я исправлюсь... Вот увидишь, я исправлюсь. Мы еще съездим на Кипр... Поднимемся на Троодос и выпьем монастырской самогонки... Там монахи самогонку гонят, — пояснил он, наткнувшись на сухой жесткий взгляд капитана. — Туристов угощают, — и только тогда Апыхтин увидел, что капитан протягивает ему полную чашку водки.

— Давай, — сказал Юферев. — Одним махом и до дна.

— И ты тоже? — спросил Апыхтин.

— И я тоже, — Юферев поднял такую же чашку и выпил. Апыхтин протянул было свою, чтобы чокнуться, но тут же виновато опустил ее.

— Ах да, за упокой пьем... Как там в песне поется... Хотел я выпить за здоровье, а надо ж, пью за упокой... Хорошая самогонка, — сказал Апыхтин, выпив водку до дна и вернув чашку Юфереву. Капитан, незаметно наступая на него, затолкал Апыхтина в кухню и закрыл за собой дверь, чтобы не видел тот, как носят трупы из квартиры.

— Закуси, — сказал Юферев, протягивая Апыхтину котлету. — Ты уже достаточно выпил.

Апыхтин взял котлету, поднес было ее ко рту, но тут же резко отбросил в тарелку, глядя на нее почти с ужасом.

— Не могу, — сказал он. — Такое ощущение, что эти котлеты из нее сделаны.

— Из кого? — не понял Юферев.

— Из Кати. И из Вовки.

— Надо же, — удивился капитан, но тоже не решился взять котлету и даже отодвинул тарелку подальше.

— Такое ощущение, что они из Кати сделаны, — сказал Апыхтин, и на этом его силы, похоже, кончились. Он опустил голову на руки и, склонившись над кухонным столом, заплакал, уже не сдерживаясь. Водка расслабила его и он, кажется, полностью потерял самообладание.

Капитан вылил остатки водки в свою чашку, выпил, зажевал подвернувшимся куском хлеба, потом спокойно и твердо снял с Апыхтина очки, отложил их в сторонку. Выйдя в комнату, он подошел к телефону и, свершившись с записной книжкой, набрал номер банка “Феникс”.

— Приемная Апыхтина? — спросил он.

— Да, — ответила Алла Петровна. — Но его сейчас нет. Он будет позже.

— С вами говорит капитан Юферев. Дома у Апыхтина несчастье. Вам необходимо подъехать сюда.

— Боже, что случилось?

— Вам необходимо подъехать. Захватите с собой близкого ему человека... Заместитель, помощник... Не знаю, как там у вас это называется. Жду вас через десять минут.

— Видите ли, в чем дело, у нас сейчас начинается совещание, и я боюсь, что приехать немедленно вряд ли кто... Если вы не возражаете...

— Возражаю! — перебил секретаршу Юферев.

— Тогда я хочу поговорить с Владимиром Николаевичем.

— Он не сможет.

— Почему?

— Он не с состоянии.

— Вы хотите сказать...

— Послушай, тетя! — в голосе Юферева зазвучали явно хулиганские нотки. — Ты мне надоела. Я все сказал.

И положил трубку.

Через десять минут в прихожей прозвенел звонок. Юферев подошел к двери, посмотрел в глазок — на площадке стояли три нарядных мужчины и перепуганная женщина.

Юферев открыл дверь и некоторое время с подозрением рассматривал всех четверых.

— Кто такие? — спросил он, хотя уже догадался — все руководство банка пожаловало на квартиру к председателю правления.

— Мы заместители Апыхтина.

— Очень хорошо. Проходите, — Юферев опять запер дверь. — С вами я буду говорить завтра. Познакомимся поближе, побеседуем.

— О чем? — выскочил вперед один из приехавших.

— О жизни. Проходите в комнату...

Все четверо послушно, уступая друг другу дорогу, прошли мимо кухни и остановились перед громадной лужей крови. И молча повернулись к Юфереву, ожидая пояснений.

— Здесь была убита жена Апыхтина.

— О, Боже! — и Алла Петровна, побледнев, медленно осела вдоль стены.

— В той комнате картина примерно такая же... Там был убит сын Апыхтина. Мы свою работу закончили, приступайте теперь вы... Квартиру надо вымыть, ковры сдать в химчистку или как там делается... И — похороны. Это большая работа.

— Простите, а где Владимир Николаевич?

— На кухне... Плачет.

— Боже, — простонала, приходя в себя, секретарша.

— Завтра прошу быть на своих рабочих местах и никуда не отлучаться. Никаких командировок, поездок и прочего. Вопросы есть?

— Да, нет... Вопросы, как я понимаю, будут у вас.

— Да, и очень много. До скорой встречи, — и Юферев направился к двери. — Закройте за мной. И не открывайте незнакомым. У вас в банке должна быть охрана... Человек с автоматом здесь не помешает. Закройте за мной, — повторил Юферев и вышел из квартиры.

Полностью роман “Прощай, старик!” в ближайшее время выйдет в издательстве “Вече”