Виктор ПРОНИН ДЕЛО ЧЕСТИ

Виктор ПРОНИН ДЕЛО ЧЕСТИ

РАССКАЗ ИЗ ЦИКЛА “БОМЖАРА”

Ну, вот скажи, уважаемый читатель… К примеру, заболел ты, лежишь в больнице, в шестиместной палате, неделю лежишь, вторую, третью… Рядом с тобой постанывают-попукивают ещё пятеро таких же бедолаг… А окно во всю стену, а за окном весна начинается, от голубого ветра прогибаются стёкла, а твой лечащий врач, красавица Оксана, стройна, как кипарис на пицундском побережье, на котором ты не был уже лет двадцать… Так вот, юная Оксана смотрит на тебя из своей весны и спрашивает у тебя, что у тебя, Витя, болит… А ничего у тебя, Витя, в этот момент не болит, более того, ты уверен, что никогда у тебя ничего не заболит …

Естественно, если об этом будет спрашивать Оксана.

Так вот, скажи мне, дорогой читатель… Когда лежишь ты под капельницей и безутешно смотришь в белый потолок, часто ли тебя навещают главные редакторы литературных изданий? Не надо отвечать, ответ я знаю. А меня вот навещают. Да, как ни трудно в это поверить. Открывается однажды дверь, входит Володя в голубых бахилах, острым взглядом безошибочно находит мою кровать, меня узнаёт, осторожно, чтобы не опрокинуть капельницу, присаживается на одеяло, выкладывает гостинцы и спрашивает:

– Живой?

– Местами, – отвечаю. – Видишь ли, анализы показали…

– Не надо, – остановил меня Володя. – Я только что познакомился с твоим лечащим врачом, Оксана её зовут, она всё про тебя рассказала. Оказывается, стихи пишет, очень даже неплохие стихи, будем печатать.

– Да? – ревниво удивился я.

– Поэтому твоё здоровье меня не очень тревожит… Ты лучше вот что скажи… Как бомжара поживает?

– Кланяется, приветы передаёт…

– Жив, значит… Это хорошо. Оксана сказала, что выписывает тебя в пятницу. В среду жду с "Бомжарой", – Володя поднялся. – Мне надо ещё к Оксане зайти… Скажу, чтоб заботилась о тебе.

– Спасибо, Володя… Ты очень добрый человек.

От рукопожатия главного редактора дохнуло свежими весенними ветрами, улыбка его тоже была слегка весенней, и на рубашке верхняя пуговица продуманно, по-весеннему расстегнута… Весна, блин!

– Ну, что ж, – бормотал я, пока сестричка выдёргивала из моей вены иглу и заклеивала дыру во мне каким-то пластырем, – было бы сказано, было бы велено… Среда, так среда… Тоже не самый худший день… Авось.

***

Блуждая в вязком, сумрачном сне, капитан Зайцев долго не мог понять, что происходит – какой-то грохот, визг, дребезжание… И пока маялся, задыхался и пытался во сне спасти непутёвую свою жизнь, рука его, тем временем, безошибочно нащупала в темноте телефонную трубку.

– Да, – сказал Зайцев ещё во сне. – Слушаю, – произнёс он, уже проснувшись, наяву, можно сказать.

– Записывай капитан… Или запоминай… – прозвучал насмешливый голос – в пять утра все голоса кажутся насмешливыми. – Улица Петровская… Дом семь. Второй подъезд. Мы уже здесь, подъезжай.

– Квартира? – напомнил Зайцев.

– Обойдёшься, – на этот раз насмешливый голос ещё и хихикнул. – Не понадобится тебе квартира.

– А машина…

– Стоит у твоего подъезда.

Так начиналось это утро, так начиналась неделя, полная нервотрёпки, допросов, полная разочарований и счастливых находок. Всё было на этой неделе, как обычно и случается в нашей жизни, суматошной и бестолковой. А бывает ли другая жизнь? Ох, сомневаюсь… Если и бывает, то это уже не жизнь, это уже что-то другое, может быть, более высокое и достойное, а скорее всего нечто ещё суматошнее и бестолковее.

Приехал Зайцев на место преступления, приехал. Не дожидаясь полной остановки газика, выпрыгнул на дорожку, бросил за собой жидковатую дверцу и, не застёгивая плаща, решительными шагами направился к подъезду – дверь была распахнута и подпёрта двумя кирпичами, чтоб не срабатывал без надобности кодовый замок. За этой дверью была ещё одна – тоже с кодовым замком и тоже подпёртая кирпичами.

Едва Зайцев вошёл в подъезд, на него дохнуло резким запахом гари.

– Пожар? – спросил он у подошедшего оперативника.

– Хуже… Труп. Ещё тёпленький. Только это… Не потому что свеженький, а потому что горел.

– Как горел? – не понял Зайцев.

– Синим пламенем.

– Почему синим?

– Да ладно, капитан… – оперативник устало махнул рукой. – Может, и не синим, а зелёным… Но горел хорошо. Поднимись, посмотри… Он на площадке второго этажа.

Зайцев поднимался медленно, словно заранее готовясь к тому зрелищу, которое его ожидало. Но то, что он увидел... Тлеющая одежда, спёкшиеся на голове волосы, чёрные, обгорелые пальцы, а о лице лучше вообще не говорить. Мужчина лежал поперёк площадки, протянув руки к одной из квартир. Вдоль стальной двери сверху вниз тянулись чёрные полосы от обгорелых пальцев. Несчастный, видимо, стучался в дверь, надеясь, что ему помогут. Но, похоже, ему не открыли. Не принято сейчас открывать двери, когда на площадке стреляют, режут, насилуют. Когда горят заживо, тоже, видимо, не принято.

– А почему не видно любопытных? – спросил Зайцев, окидывая взглядом пустые лестничные пролёты.

– Так ведь спят ещё… Раннее утро, капитан. Отдыхают граждане после трудового дня, – хмыкнул оперативник.

– Что же, так ни один жилец и не вышел?

– Подходила бабуля… Постонала, поохала… Перекрестилась и ушла.

– Не признала соседа?

– А как его признаешь – вместо лица обгорелая корка. По одежде тоже ничего не скажешь… Одежки-то на нём, можно сказать, и не осталось. Видишь – нечто тлеющее.

– А как узнали, что кто-то на площадке пылает?

– Был звонок дежурному… Вот в эту дверь он скрёбся, может, хозяин и позвонил.

– Так что же здесь всё-таки произошло? – спросил Зайцев уже с лёгкой досадой. – Ведь не может же человек вот так просто на ровном месте вспыхнуть в пять утра?

– Вопрос, конечно, интересный, – протянул оперативник. – Но боюсь, капитан, что отвечать на него придётся всё-таки тебе. Что я могу сказать… Входные двери, и одна, и вторая, на кодовых замках. Я проверил – замки срабатывают хорошо, надёжно. Случайных, чужих людей здесь быть не может. Время раннее, спокойное время. Все маньяки, насильники, алкоголики, грабители уже спят, обессилев от своих похождений. Этот мужик загорелся совсем недавно, от него ещё дымок поднимается… То, что людей нет, странно, конечно, но любопытные были, я их сам разогнал, чтобы под ногами не путались… Думаю, жильцы перезвонились и затаились. Мой напарник, Семёнов, ты его знаешь, шустрый малый, обходит квартиры – все ли на месте, нет ли где недостачи в жильцах… Придёт – доложит. Думаю, где-то обязательно должно обнаружиться, что одного собутыльника не хватает.

– Если я к тебе сейчас поднесу зажигалку, – медленно проговорил Зайцев, – ты же не вспыхнешь?

– Вспыхну, – твердо сказал оперативник. – Но только внутренне. От гнева вспыхну.

– От гнева так не горят, – рассудительно проговорил Зайцев и, подойдя к двери, на которой остались чёрные полосы от пальцев погибшего, нажал на кнопку звонка. Через некоторое время послышалось глухое щёлканье замков, дверь медленно приоткрылась – на пороге стоял полноватый, румяный хозяин в длинном халате. На Зайцева дохнуло запахом духов – хозяин уже успел побриться.

– Здравствуйте, – сказал Зайцев. – Вы здесь живёте?

– Если это можно назвать жизнью, – печально улыбнулся мужчина.

– Вы знаете этого человека? – Зайцев кивнул куда-то себе за спину.

– Нет! Откуда!

– Он не живёт в вашем доме?

– Трудно сказать… Не исключено.

– Почему он ломился в вашу дверь?

– Я даже не знал, что он ломился в мою дверь. Ах, вы об этом, – хозяин только сейчас увидел чёрные полосы на двери. – Скорее всего, моя дверь просто подвернулась, ближе оказалась… В таком состоянии можно ломиться куда угодно…

– И вы не знаете, что здесь произошло?

– У меня, знаете ли, хорошая звукоизоляция. Второй этаж – шумный этаж… Молодёжь много пьёт, громко смеётся, поздно расходится…

– Поздно – это как?

– Пока не засну, – улыбнулся хозяин. – На подоконнике, между этажами, у них место встречи, которое, видимо, изменить уже никому не удастся. Вот я и позаботился, чтобы моя дверь была с хорошей звукоизоляцией.

– И у вас нет никаких соображений по поводу того, что произошло этим утром?

– Никаких, – покачал головой мужчина, глядя Зайцеву в глаза. И капитан понял – соображения у того всё-таки есть. И ещё понял Зайцев – мужчина не только побрился, но и выпил стопку-вторую.

– Ну, что ж… Тогда до скорой встречи.

– Мы ещё увидимся?

– Конечно. Из всех дверей он всё-таки выбрал вашу.

– Посмотрите на него! Он же горел! Ничего не соображал! – воскликнул мужчина, потеряв всю свою невозмутимость.

– Но именно ваша дверь чем-то его привлекла, – улыбнулся Зайцев. – У вас, простите, рабочий день в котором часу начинается?

– В десять! И что из этого следует?

– Вот видите, в десять… А вы в половине шестого уже побриты… Куда торопитесь?

– Под моей дверью труп лежит! – неожиданно тонким голосом прокричал хозяин. – Я не только побрился, я и рюмку водки хлопнул!

– Это правильно, – одобрил Зайцев и позволил, наконец, хозяину закрыть дверь.

Время шло, за окнами начало светать, на фоне бледного неба появились контуры соседних домов, в некоторых окнах вспыхнул свет, а положение не становилось проще и понятнее. Вернулся с обхода по квартирам опер Семёнов и доложил то, о чем Зайцев уже догадывался – все жильцы двенадцатиэтажного дома оказались в наличии, спокойно спали в своих кроватках, досматривали сны каждый в меру своей испорченности. А если кто и отсутствовал, то по уважительным причинам, не вызывающим подозрений – командировка, отпуск, ночная смена, загул с однокашниками, которые звонили каждые полчаса и докладывали, что их друг Лёха жив, здоров, прекрасно себя чувствует и даже хорош собой. Домочадцы ворчали, но только для виду, звонки-то были утешительные, все-таки жив Лёха, и вот-вот позвонит в дверь, хмельной и румяный.

Оперативники обшарили сгоревшего гражданина, нашли остатки паспорта и… И больше ничего. Ни кошелька, ни денег, ни колечка-цепочки-кулончика на погибшем не оказалось. То ли ограбили его перед тем, как поджечь, то ли из осторожности он ничего с собой в ночные свои прогулки не брал. Паспорт требовал пристального изучения экспертов, просто вот так что-то разобрать в нём было невозможно, обгорел паспорт со всех сторон. Только по номеру, если таковой обнаружится хоть на одной странице, можно будет что-нибудь установить.

Зайцев, выслушав Семенова, спустился на лестничный пролёт и остановился у большого окна с широким подоконником. И пол на этой промежуточной площадке, и сам подоконник были уставлены пустыми бутылками, усыпаны окурками, пивными пробками. Острым и многоопытным взглядом рассмотрел Зайцев и небольшой шприц в самом углу.

– Суду все ясно, – пробормотал следователь и поднялся на площадку, где над обгоревшим трупом всё ещё поднимался слабый, прозрачный дымок. – Слушай меня, Семёнов, – обратился он к оперативнику. – Сейчас ты садишься в мой газик и, не снижая скорости, мчишься в наше общежитие. Знаешь, где это?

– Я живу там! – почему-то обиженно воскликнул Семёнов.

– На втором этаже, в двести пятой комнате обитает человек по имени Ваня…

– Это бывший бомжара, что ли?

– Почему же бывший! – на этот раз возмутился Зайцев. – Бомжи не бывают бывшими. Так вот… Ты хватаешь его, в чём застанешь, и срочно сюда. Город ещё спит, дороги свободные – через двадцать минут будешь здесь вместе с Ваней. Вопросы есть?

– Через тридцать минут, – уточнил оперативник. – Бомжаре одеться надо… Не привезу же я его в простыне!

– Тоже верно, – пробормотал Зайцев. – Засекаю время. Заметь, не я сказал, что ты вернёшься с Ваней через полчаса. И ещё… – закончить свою мысль Зайцев не успел, поскольку внизу за оперативником Семёновым уже хлопнула дверца газика.

Ваня неслышно поднялся на площадку через двадцать восемь минут.

– Здравствуй, капитан, – сказал он Зайцеву, который, безутешно подперев кулаком щёку, сидел на нижней ступеньке лестничного марша. – Что новенького в жизни?

– А, Ваня, – Зайцев поднялся. – Как видишь…

Ваня подошёл к обгоревшему трупу, присел на корточки и некоторое время молча рассматривал то, что осталось от человека.

– Он ведь не из этого дома? – спросил Ваня, поднимаясь.

– Как догадался?

– Уже родня бы вокруг стояла… А если никого нет… Как же он, бедолага, попал сюда? Входные двери, как я заметил, с замками… Может, он и сгорел не здесь?

– Здесь, – твёрдо сказал Зайцев. – Ещё дымится…

– Это не он, одёжка тлеет.

– И ещё… Видишь на двери чёрные полосы он его пальцев… Он уже догорая, пытался достучаться в эту дверь… И по двери соскользнул вниз, на пол… Вот и остались полосы…

– Здесь и на кнопке звонка чёрные следы, – добавил Ваня. – Он звонил, видимо… Но ему не открыли. Увидели в глазок что-то страшное и отшатнулись в ужасе… А что они могли увидеть… Обгорелое человеческое лицо… Кто угодно отшатнётся, – продолжал бормотать Ваня, в который раз обходя вокруг тела. – А ты бы, капитан, открыл?

– Да, – помолчав, ответил Зайцев. – Но сначала передёрнул бы затвор на пистолете.

– Это правильно, – ответил Ваня и спустился по лестнице на промежуточную площадку. Зайцев последовал за ним. Следователь не делился своими наблюдениями, предположениями, он просто молча последовал за Ваней и остановился в двух шагах, когда тот подошёл к подоконнику. – Красиво жить не запретишь, – пробормотал Ваня, осматривая следы вечернего пиршества. И, не обращая внимания на Зайцева, принялся все бутылки поднимать с пола и устанавливать на подоконнике. К каждой он принюхивался, переворачивал бутылки вверх дном, надеясь выдавить на ладошку хоть несколько капель, пытался что-то увидеть внутри бутылки, рассматривая её на просвет…

Наконец, Зайцев не выдержал.

– Похмелиться хочется?

– Видишь, капитан, как нынешние пьют… Хоть бы глоток оставили… Не верю я, что при таком количестве бутылок нестерпимая жажда их обуяла… Причем, обрати внимание, что они пьют… Вино, водка, пиво… Какой организм выдержит! Нет, не зря все наши вожди настойчиво призывали народ к культуре пития… Да, ты о чём-то у меня спрашивал?

– Я спросил, не хочешь ли ты похмелиться?

– А знаешь… От глоточка не отказался бы… Водки, разумеется.

– Может, коньячку? – усмехнулся Зайцев.

– Нет, сейчас в продаже только поддельный коньяк… А водка встречается и настоящая.

– Уговорил, – решительно сказал Зайцев. – Пошли. – Быстрыми, нервными шагами он поднялся на лестничный пролёт и позво- нил в ту самую дверь, в которую час назад пытался пройти пылающий человек. – Не верю я, что в этой квартире нет водки! Не верю!

Дверь осторожно и бесшумно открылась.

На пороге стоял всё тот же румяный, гладко выбритый и прекрасно пахнущий мужчина.

– Простите, – сказал Зайцев. – Не найдётся ли у вас сто грамм водки?

– Конечно, – спокойно ответил хозяин и сделал шаг в сторону, пропуская Зайцева вперёд. Тот хотел было отказаться, но его опередил Ваня, быстро прошмыгнув в прихожую. И Зайцеву не оставалось ничего иного, как последовать за ним. Хозяин провёл их на кухню, вынул из холодильника початую бутылку водки, поставил на стол три стопки и, не торопясь, наполнил их. – Лимончик?

– Нет, спасибо, – ответил Ваня. – Ничего не надо, – он медленно выпил и поставил стопку на место.

– А вы? – спросил хозяин у Зайцева.

– Чуть попозже… Где-нибудь к вечеру.

– Заходите, я буду дома, – наконец улыбнулся румяный мужчина.

– Вы всегда так душитесь? – спросил у хозяина Ваня.

– Нет, только сегодня.

– Запах? – Ваня кивнул в сторону площадки.

– Да, немного есть.

– Вы знали этого погорельца?

– Нет, что вы!

– А откуда вы знаете, что не знали его?

– Простите?

– Почему вы так уверены, что незнакомы с этим человеком? Ведь его невозможно узнать, у него всё лицо сгорело… А может, это ваш сосед? Или родственник, коллега по работе… Не зря же он скрёбся в вашу дверь.

– Это случайность. С таким же успехом он мог поскрестись в любую другую дверь.

– А ребята на площадке… До утра гудят?

– После двенадцати обычно расходятся.

– Надо же, – Ваня уже направился было в прихожую, но неожиданно, словно вспомнив о чём-то важном, вернулся на кухню, быстро выпил зайцевскую стопку, а следователя догнал уже у двери. – Спасибо, – обернулся он к хозяину. – Водка была хороша.

– Заглядывайте, – радушно улыбнулся хозяин. – Не проходите мимо.

– Замётано, – подмигнул ему бомжара. – Очень хороший человек, – сказал он Зайцеву, когда дверь закрылась.

– Или водка? – усмехнулся Зайцев.

– Знаешь, капитан… – Ваня помолчал. – Что-то последнее время я стал замечать, что жизненная мудрость обходит тебя стороной… Неужели ты не понимаешь, что не может у плохого человека быть хорошая водка.

– Подонки пьют плохую водку? – жестковато спросил Зайцев.

– Опять мимо, капитан… У подонка водка в горло не полезет, колом станет. А эта… Эта песней вошла! Ты вот ходишь за мной по пятам, а мудрость моя твоим организмом как-то не усваивается.

– Слушаю, Ваня, тебя внимательно, – смиренно произнёс Зайцев, но проскользнула всё-таки в его голосе еле заметная усмешечка, если не насмешечка.

– Вот смотри, капитан, сколько вариантов поступков было у нашего гостеприимного хозяина, – Ваня кивнул в сторону стальной двери. – Ты проявил великодушие и попросил сто грамм водки. Хозяин мог вернуться на кухню, наполнить стопку и принести её вот сюда на площадку. Он мог поступить чуть иначе – прийти на лестничную площадку с пустой стопкой и полной бутылкой. Мог пригласить тебя на кухню и там, возле холодильника, наполнить стопку, а ты бы вынес её мне на площадку. И так далее. Хочешь, опишу тебе дюжину возможных вариантов. Хозяин выбрал наилучший, наиболее достойный и уважительный для нас с тобой. Я был просто потрясён его поведением.

– Так вон что тебя так взволновало! – хмыкнул Зайцев. – Хлопнул на дармовщинку две рюмки водки, и счастлив!

– Фу, как грубо, капитан, как некрасиво! Чему вас только учат в ваших академиях! Поясняю… Хозяин провёл нас с тобой на кухню, вынул из холодильника водку…

– Не из мусорного же ведра!

– Повторяю, он вынул водку из холодильника, а не взял со стола, где стояла ещё одна бутылка, но уже не такая холодная, как из холодильника. И наполнил он не одну стопку, как ты просил, не две, как можно было бы истолковать твои слова, он наполнил три стопки! Присоединившись к нам, он, таким образом, облагородил твою неприличную просьбу.

– Что же в ней было неприличного?

– Выпрашивать водку в шестом часу утра у незнакомого человека, пользуясь служебным положением… Капитан! – укоризненно воскликнул бомжара и вскинул правую руку чуть в сторону и вверх – так примерно делали древнегреческие боги, во всяком случае, в такой позе их изображали в мраморе и бронзе.

– Ладно, – проворчал Зайцев. – Разберёмся. Вот поймаем убийцу, у нас с тобой будет больше времени, и ты перечислишь все двенадцать вариантов поведения этого гостеприимного душистика.

– Почему же двенадцать? – удивился бомжара. – Только девять. Три я уже назвал. А что касается убийцы… Мы просто обязаны его найти… Дело чести, капитан, – произнёс Ваня странные слова, но Зайцев не обратил на них внимания, попросту их не услышал.

– Разберёмся, – повторил он и отошёл к оперативникам для разговора важного и не для всех предназначенного. Во всяком случае, бомжаре не обязательно знать методы служебного расследования, которым Зайцева действительно учили в академии.

А бомжара и не стремился к этим знаниям – то, чем он обладал, ему было вполне достаточно для того, чтобы понимать события, происходящие в нашей быстротекущей жизни. Постояв у обгорелого трупа, Ваня медленно, даже как-то раздумчиво спустился на промежуточную площадку, долго всматривался в немытое окно, выходящее во двор, и вышел на свежий воздух, где не было запаха горелой человечины, вони тлеющей одежды, где не было гнетущей атмосферы преступления.

Когда Зайцев вспомнил про бомжа Ваню, на площадке его не оказалось, и в подъезде он не нашёл своего помощника. Зайцев несколько раз позвал его громким голосом, но Ваня не отозвался. За это время окончательно рассвело, приехала спецмашина, и два санитара, погрузив то, что осталось от человека, увезли куда-то, где подобные ночные находки принимали, складывали, описывали и проделывали над ними другие операции не менее скорбные, но необходимые.

– Ваню не видели? – спросил Зайцев у оперативников.

– Ты что, не знаешь, где бомжару искать? Вон он, во дворе, возле мусорных ящиков.

Зайцев сбежал вниз, вышел на крыльцо и действительно у стоящих невдалеке мусорных ящиков, их ещё называют учёным словом контейнеры, увидел Ваню. Ящики были почти пустые, не успели их ещё наполнить жильцы и поэтому, чтобы нашарить что-то в самом низу, у дна, Ване приходилось чуть ли не перевешиваться через край. Подойдя ближе, Зайцев увидел, что Ваня с самого дна ящика достаёт пустые бутылки, алюминиевые банки из-под воды и пива и аккуратно в ряд втыкает их в снег рядом с ящиком. Из каждой банки он пытался что-то вытряхнуть, но, кроме нескольких капель, ничего из них не вытекало.

– И как всё это нужно понимать? – спросил Зайцев.

– А, это ты, капитан… Как понимать… Придёт бомжиха, а банки уже все в рядок выставлены, перебраны, бутылки вот отдельно стоят… Бери, неси, сдавай, похмеляйся… Добрым словом меня пошлёт.

– Пошлёт, – согласился Зайцев.

– Есть успехи? – поинтересовался Ваня, принюхиваясь к очередной банке.

– Есть. Мои ребята установили фамилии, адреса, телефоны всех придурков, которые по вечерам собираются в подъезде на площадке. Видел следы их ночного гульбища? Бутылки, банки, шприцы…

– Шприц, – поправил Ваня. – Там был только один шприц.

– Так… – Зайцев прошёл вдоль ряда ящиков, заглянул в каждый, некоторое время постоял за спиной у Вани, раскачиваясь с пяток на носки. – Ты уже все ящики обшарил?

– В соседнем дворе ещё остались. Но это недолго, у меня уже сноровка появилась. Как там в песне поется… Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка… Вы, наверно, уже уезжать собрались?

– Знаешь, Ваня… Пора. Всё, что можно было здесь сделать… сделано.

– Да-а-а, – протянул Ваня с некоторым удивлением, и голос его прозвучал как-то гулко, поскольку в этот момент он доставал очередную банку из-под пива с самого дна ящика.

– Все участники вчерашнего шабаша на площадке уже получили повестки, – сказал Зайцев.

– Прямо на сегодняшний день вызваны?! – восхитился Ваня.

– Работаем, Ваня, работаем. Придут, конечно, не все, но не беда… Остальных завтра силком доставим, если уж возникнет такая надобность. Тебя как… На машине к общежитию доставить или сам доберёшься?

– Доберусь, капитан… Дорогу знаю, – проговорил бомжара, пытаясь языком поймать каплю, сорвавшуюся с опрокинутой банки из-под пива.

– Скажи мне, Ваня… Ты вот в банки заглядываешь, пытаешься капельку-другую выдавить… Если уж такая жажда, я могу сбегать, принести бутылочку… А? Или уж сразу две?

– Сбегай, капитан… Отчего ж не сбегать, если зуд в ногах возник… Зуд, он ведь того… Вроде, как любовь с девицей-красавицей.

– Это в каком же смысле?

– Остановиться невозможно… Чесал бы и чесал бы.

– Дерзишь, Ваня.

– Нет, капитан… Отдерзился. Сейчас, дай Бог сил словцо внятное отыскать в мозгах… Не надо тебе никуда бегать… Езжайте. Тебя важные дела ждут… Допросы, протоколы, опознания, очные ставки… Ты их не пужай там, помягче с ними… У детишек как бывает… Первая встреча с милицией на всю жизнь запоминается, первый допрос, первый протокол навсегда в памяти остаются… Как первая любовь.

– Чудные слова ты, Ваня говоришь, – озадаченно протянул Зайцев.

– Да ладно тебе… Какие соскальзывают с языка, те и произношу… Уж коли ты бутылочку посулил… Заглянул бы ко мне вечерком, с бутылочкой-то, а?

Последние слова донеслись до Зайцева, когда он уже удалялся от мусорных ящиков, когда он уже приветственно махал рукой своим операм, которые поджидали его у машины. А когда слова бомжары настигли его, он резко остановился и некоторое время стоял, не оборачиваясь. Потом медленно повернулся на блестящих своих туфельках и молча, исподлобья уставился на бомжа.

– Неужели мыслишка зашевелилась? – наконец, спросил он, и надежда, слабая надежда почти неуловимо прозвучала в его голосе.

– Бутылочку-то не забудь, – усмехнулся Ваня и, заворачивая носки ботинок внутрь, поковылял в соседний двор, где тоже стояли несколько мусорных ящиков. – Дело чести, – опять пробормотал он странные слова, но опять капитан Зайцев их не услышал. Да если бы и услышал, это ничего бы не изменило в его мыслях, пронзительных и неудержимых. Мало ли что может бормотать себе под нос бомжара в надежде найти глоточек-второй недопитого пивка.

А вечером, когда Ваня в своём номере лежал на кушетке, закинув руки за голову и бездумно глядя в белый потолок, в дверь постучали.

– Входи, капитан, открыто! – отозвался Ваня, поднимаясь с кушетки. Видимо, не часто к нему заглядывали гости, если уж он так уверенно определил, кто стоит за дверью.

Зайцев вошёл быстро, порывисто, окинул взором небольшую комнатку, словно желая убедиться, что никто здесь не прячется, и он может вести себя ничего не опасаясь. Подойдя к столу, он вынул из своей сумки бутылку, со значением поставил её посредине стола, рядом положил несколько бумажных свертков, видимо, и закуску прихватил. Со скрежетом придвинув стул к столу, Зайцев плотно на него уселся и устремил требовательный свой взор на Ваню. А тот сидел на кушетке и безмятежно рассматривал свои ладони.

– И что ты там видишь? – не выдержал Зайцев. – Что открылось тебе в твоих натруженных ладошках?

– Судьба моя печальная открылась…

– Надо же, – Зайцев, скучая, осмотрел стены комнатки. – Близятся перемены?

– Я ведь, капитан, неплохой астроном… А это совсем рядом с астрологией… А там уж и до хиромантии рукой подать… Смотрю вот я на свою ладошку и думаю… А ведь тебя, Ваня… Это я к себе так обращаюсь… А ведь тебя, Ваня, большая удача ждёт… Скорее всего, премия.

– Премия на столе, – коротко бросил Зайцев.

– На столе аванс, – поправил бомж. – Да и тот скуповатый, как я посмотрю…

– Поимей совесть, Ваня! – воскликнул Зайцев. – На буженину раскололся! Ты давно бужениной закусывал?

– В молодости случалось… Кстати, о молодости… Ты мальчиков допросил?

– Не всех.

– А девочек?

– Там не было девочек.

– Были. Трое.

– Да? – Зайцев помолчал, поиграл желваками, посмотрел в окно. – Может, скажешь, как их зовут?

– Имён не знаю, но опознать смогу. Кстати, девочки неплохие.

– В каком смысле неплохие? – уже чуть нервно спросил Зайцев.

– Неиспорченные. Домашние девочки. А мальчики не сказали тебе о них, чтобы не впутывать в эту горелую историю. Из чего можно сделать вывод, что и мальчики тоже… Если и испорченные, то не окончательно. Уж коли о девочках позаботились, уберегли от твоих очных ставок.

– Так, – Зайцев поднялся, резко отодвинув стул, подошёл к окну, и некоторое время молча смотрел на проносящиеся по улице машины. – Так, – он снова вернулся на свое место у стола. – Дальше? Колись, Ваня, колись, дорогой.

Бомж поднялся со своей кушетки, подошёл к подоконнику, взял там два стакана, вилки и нож, позаимствованные в буфете. Все это он положил на стол и вернулся к своей кушетке, предоставив Зайцеву самому накрыть стол, разворачивать буженину, открывать бутылку. Что Зайцев послушно и проделал – разлил водку по стаканам, нарезал буженину, хлеб, помидоры.

– Кушать подано, – сказал он, развернувшись вместе со стулом к столу.

Ваня сел напротив, взял свой стакан, молча чокнулся со следователем и выпил.

– Все очень просто, капитан, – сказал бомж, закусив помидором. – На некоторых банках, из тех, что остались на промежуточной площадке, губная помада. Трех разных цветов. На водочных бутылках помады нет. Только на банках из под кока-колы.

– А шприцы? – напомнил Зайцев.

– Шприц, – снова поправил его Ваня. – Кстати, ты его изъял?

– А зачем? Этих шприцов на каждой площадке…

– Вчера им не пользовались ни мальчики, ни девочки… Это старый шприц.

– А они не всегда пользуются новыми, – заметил Зайцев.

– Тем, который валялся у подоконника, воспользоваться нельзя. Поршенёк уже не двигается. Присох, приржавел… И еще, капитан… Человек, который угощал нас водкой из холодильника, сказал, что молодежь гудела до полуночи.

– И что из этого следует?

– А бомжара сгорел на рассвете. Около пяти утра.

– Какой бомжара?! – отшатнулся Зайцев от стола.

– Сегодня утром на площадке второго этажа сгорел бомж, – негромко произнёс Ваня и снова наполнил стаканы. А поскольку я тоже бомж… То для меня важно найти человека, который это сделал. Давай, капитан, помянем раба божьего… Мир праху его, земля пухом, как говорится, – и Ваня, не чокаясь, выпил до дна.

Выпил и Зайцев. Да так и остался сидеть с пустым стаканом в руке и уставившись невидящим взглядом в стену.

– Почему ты решил, что это был бомж? – наконец, спросил он.

– Капитан… Если сгорит мент, ты ведь сразу догадаешься… Кусочек погона, пуговица, лычка… Здесь то же самое… Возле уха у него остался несгоревшим клок волос, ноготь на большом пальце правой руки… Ты видел когда-нибудь ногти у бомжей? Я не в счёт, я под твоим присмотром… Так вот, один ноготь на большом пальце огонь пощадил… Подошвы ботинок, дыра на носке… Щетина на подбородке… Она ведь тоже разной бывает… Некоторые носят щетину, потому что модно… А некоторые – по другой причине…

– Но это же меняет дело, – озарённо проговорил Зайцев, поднимаясь. – Всё предстаёт совершенно в другом свете… Если это действительно так… Всё, Ваня, заканчивай тут без меня, я пошёл! – И Зайцев быстрыми решительными шагами направился к двери.

– Подожди, капитан, – остановил его Ваня.

– Ну? – обернулся Зайцев уже из коридора.

– Ты бы заглянул завтра ко мне… Часа в четыре… Утра.

– Зачем?

– Пойдём на задержание, – и Ваня вскинул правую руку вверх и чуть в сторону, как это делали древнегреческие боги в минуту ответственную и судьбоносную. – Убийцу будем брать. Хочу при этом присутствовать. Дело чести, капитан.

На следующее утро, ровно в четыре часа, когда рассвет едва забрезжил над крышами домов, в дверь бомжары раздался чёткий, частый стук.

– Входи, капитан, – устало проговорил Ваня, поднимаясь с кушетки. Он был уже одет, обут и полностью готов к выходу.

– Не передумал? – спросил Зайцев вместо приветствия.

– Ты с машиной?

– И с двумя оперативниками. Считай, группа захвата поступила в полное твоё распоряжение.

– Это правильно, – кивнул Ваня. – Можно сказать, грамотно, – добавил он, уже спускаясь по лестнице.

– Куда едем? – Зайцев включил мотор газика.

– По вчерашнему адресу. Улица Петровская, как мне помнится. Въезжаем во двор, останавливаемся недалеко от знакомого нам подъезда, гасим габаритные огни и ждём.

– Чего ждём? Погоды?

– Не надо, капитан, нервничать, – произнёс Ваня, когда машина остановилась, и Зайцев действительно выключил все огни. – Клиент на месте, ничего не отменяется.

– Он живёт в этом же доме?

– На седьмом этаже, – усмехнулся Ваня.

– Господи! – простонал Зайцев. – А про этаж-то, откуда тебе известно?

– Думаю, – Ваня чуть вскинул правую руку вверх и в сторону. – Могу тебе сказать даже, чем он занимается в данный момент.

– Ну?

– Чай пьет, – Ваня помолчал. – А вот сейчас спускается в лифте. У них там от лифта к входной двери ещё один лестничный пролёт вниз… Ты предохранитель на пистолете снял?

– Успею, – проворчал Зайцев.

И в этот момент неожиданно громко хлопнула входная дверь. Вышедший человек, в тёмном пиджаке и джинсах, хотел было попридержать дверь, но не успел и она громыхнула сильнее, чем ему бы хотелось.

– Это он, – сказал Ваня негромко.

– Можно брать? – неуверенно спросил Зайцев.

– Я не знаю, как у вас принято поступать в таких случаях…

– Берём, – сказал Зайцев и, распахнув дверцу, выдернув из кармана пистолет, первым выпрыгнул из машины. Оперативники бросились вслед за ним. Невзрачный человечек с сумкой на наплечном ремне от неожиданности бросился было бежать, но, сделав несколько шагов, остановился, поджидая Зайцева и оперативников.

– Ну, вот, – негромко проговорил Ваня, всё ещё сидя в машине на переднем сидении. – Прощай, друг бомжара… Все, что мог, я для тебя сделал. Царство тебе небесное… Земля пухом… Последние минуты твои были… тяжёлыми.

Ваня выбрался из машины, осторожно прикрыл дверцу и, стараясь не смотреть на оперов с задержанным, побрёл в противоположном направлении.

– Вечером загляну! – крикнул ему вслед Зайцев.

Не оглядываясь, Ваня помахал в воздухе рукой – дескать, слышу тебя, дескать, жду с нетерпением.

И наступил вечер.

Ваня лежал на своей кушетке в милицейском общежитии, куда определил его Зайцев – непонятно на каких правах и на каких основаниях. Ваня думал о жизни, и мысли его были хотя и печальны, но светлы. А ещё он думал о далёких двойных звёздах цефеидах, которым посвятил всю разумную часть своей жизни, все свои страсти, надежды и упования. Потом оказалось, что в стране, в которой он жил, цефеиды никому не нужны; после некоторых перемен в этой стране многое оказалось никому не нужным, в том числе и он, неплохой астроном, как он иногда называл себя…

На этом Ванины бомжовые мысли прервались, поскольку в дверь раздался частый, чёткий стук. Конечно, это был следователь Зайцев, обязательный и тоже чёткий, как в мыслях, так и в поступках.

– О чём задумался, детина? – спросил Зайцев, выкладывая на стол пакеты с продуктовыми гостинцами.

– Цефеиды, капитан… Цефеиды сегодня опять потревожили душу мою… Ты пришёл, чтобы поздравить меня?

– Хотелось бы, Ваня, но… Как бы это тебе сказать, чтобы ты не обиделся… Рановато.

– Не признаётся, гад? – усмехнулся Ваня.

– Не признаётся.

– Доказательств у тебя не хватает? Одни обвинения, предположения, косвенные улики…

– Ваня… С каждой нашей встречей ты становишься всё более образованным. Я уже не всегда поспеваю за тобой. В мыслях, естественно, только в мыслях.

– Ох-хо-хо, – простонал Ваня, поднимаясь с кушетки. Он, не торопясь, подошёл к фанерному шкафу, открыл скрипучую дверь и, аккуратно, за горлышко взяв с полки пустую бутылку, поставил её на стол перед Зайцевым.

– Что это? – спросил тот дрогнувшим голосом.

– У меня такое чувство, капитан, что на этой бутылке должны сохраниться отпечатки пальцев преступника.

– Где ты её взял?

– В мусорном ящике.

– Так ты шарил по этим ящикам в поисках…

– Да, капитан, да…

– А я-то подумал…

– Ты плохо обо мне подумал, но я к этому привык. А чего хотеть от бомжары?

– И ты принюхивался к банкам и бутылкам…

– Принюхайся и ты… Из неё до сих пор несёт бензином, хотя выдыхается он очень быстро. На дне осталось несколько капель, их можно сдать на анализ… Точно такой бензин есть у него дома, скорее всего на балконе седьмого этажа…

– А почему ты вдруг подумал о бензине?

– Ты видел сгоревшего бомжа? Сам по себе бомж так вспыхнуть не может, и его тряпьё не вспыхнет… Его тряпьё может только тлеть. А он весь пылал. Его облили бензином. Так облить бензином можно только сонного человека. Он спал под лестницей первого этажа. Похоже, он туда частенько забирался. Ты пошарь там получше, следы всегда остаются, как пишут ваши учебники…

– Неужели эти юнцы его облили? – спросил Зайцев.

– Про мальчиков и девочек забудь. Тот душистый мужик, который угощал нас водкой, сказал, что молодёжь гудела до двенадцати. А бомж вспыхнул в пять утра. Когда мальчики и девочки давно спали в своих кроватках.

Зайцев медленно развернул пакеты с рыбой, с хорошей рыбой, нарезал хлеб, колбасу, помидоры, свинтил крышку с бутылки…

– Не понимаю, за что можно сжечь бомжа…

– От него плохо пахнет, – ответил Ваня.

– И всё?! И этого достаточно, чтобы облить человека бензином и поджечь?!

– Мне удивительно только то, что тебя это удивляет. Кто-то на кого-то не так посмотрел, кто-то кому-то не дал прикурить, какое-то слово невнятно произнес… Этого вполне достаточно, чтобы воткнуть человеку нож в живот, опустить кирпич на голову, толкнуть под машину…

– Ваня, остановись… В подъезд ведут две стальные двери, обе закрываются на кодовые замки… Как мог бомж проникнуть в подъезд?

– Его впускали на ночь. Время от времени.

– Кто?!

– Кто-то из жильцов дома. Хоть и весной потянуло, но ночи холодные, мороз десять градусов… Если ты позволишь, могу предположить… Чует моё сердце, впускал его тот самый гостеприимный мужик, который нас угощал… Когда бомж загорелся, он бросился за помощью к нему, к человеку, который его выручал иногда. В квартиру он его не впускал всё по той же причине, из-за невкусного запаха… С запахами, как ты заметил, у него сложные отношения… А в подъезд впускал… И бомж, обезумев от ужаса, боли бросился к его двери… Благо она была рядом, на площадке второго этажа…

– А тот его не впустил, – пробормотал Зайцев.

– Я не могу его в этом упрекнуть, – сказал Ваня. – Пять утра, он спросонья посмотрел в глазок, увидел кошмарную картину… Кто-то горит, орет, скребётся в дверь чёрными уже руками… И потом, всё решали две-три минуты, скорее даже одна минута… Он всё-таки открыл дверь, но бомж уже был без сознания… Догорал… Может быть, мы уже, наконец, по глоточку?

– Ой, Ваня, извини! Совсем забыл… – Зайцев быстро разлил водку по стаканам. И тут же, спохватившись, пустую бутылку с отпечатками поставил на подоконник. – От греха подальше, – пояснил он свою осторожность. – За тебя, Ваня! За твой ясный ум, твёрдую память, верный глаз! Я думаю, цефеиды много потеряли, лишившись такого рыцаря.

– А знаешь, капитан… Снятся, – сказал Ваня каким-то смазанным голосом и поспешно прикрыл глаза стаканом с водкой. – Опять цефеиды снились, – прошептал он почти неслышно. – Да, капитан, – Ваня постарался взять себя в руки, – а что этот тип, поджигатель?

– Невысокого пошиба… Работает в каком-то депо, смена с шести утра, поэтому и выходит рано, когда весь дом ещё спит… Живёт один, жена с сыном ушли… Видимо, бомж под лестницей как-то задевал его самолюбие, или нюх у него очень тонкий, собачий, можно сказать… Знаешь, не так уж мало людей, которым для полного счастья в жизни постоянно требуется по ком-то потоптаться… Вот и потоптался. Если на твоей бутылке из-под бензина действительно его отпечатки, ему от меня не отвертеться… Да, Ваня… Как тебе пришла в голову мысль по ящикам пошарить? Там же этого мусора…

– Ночью мусор вывозят… К пяти утра ящики ещё пустые… А уж бутылка с остатками бензина вообще оказалась одна. И бросить её в ящик мог только человек, который в пять вышел из дому. Зимой в пять ещё глухая ночь… А хмырь этот не такой уж и бестолковый – бутылку-то бросил в соседнем дворе… Сообража-а-ает.

– А как ты узнал, что он живёт на седьмом этаже?

– Ха! – рассмеялся Ваня. – Когда мы на следующее утро приехали с твоими операми, во всём доме только одно окно светилось – поджигатель на работу собирался. Потом я из машины увидел, что окно погасло – ясно, что он к лифту направился. Значит, через две-три минуты из подъезда выйдет… Ты мне лучше вот что скажи, капитан… Сколько нынче такая буженина стоит?

Зайцев разлил в стаканы остатки водки, положил себе и Ване на хлеб по щедрому куску буженины, чокнулся с бомжом стаканами…

– Я тебе, Ваня, вот что скажу… Такую буженину я пробую только с тобой… Будем живы!

– Значит, чаще надо встречаться, – рассудительно проговорил Ваня и, выпив, вскинул вверх и чуть в сторону правую руку, как бы предлагая задуматься над его словами.

***

– Будем живы, – уныло подхватил я тост Зайцева. А, выпив и закусив кружком любительской колбасы, невольно вскинул вверх и чуть в сторону правую руку.

И поставил точку.

И взглянул на часы – шел первый час ночи. Начиналась среда.

Не самый худший день, между прочим. Да, Володя?