7. АМЕРИКАНСКАЯ ГЕГЕМОНИЯ ИЗВНЕ

7. АМЕРИКАНСКАЯ ГЕГЕМОНИЯ ИЗВНЕ

Только в Соединенных Штатах складывается впечатление, что весь мир желает американского лидерства. В реальности же речь идет об американском высокомерии и односторонности.

«Форин афферс», 1999

Как формулируют политологи, «для того чтобы быть успешной, любая политическая доктрина должна быть привлекательной для самых различных аудиторий — не только внутри страны.

Гегемония не выдерживает этого теста». Даже сами американцы, отдавая дань реализму, признают, что «момент однополюсности, который так восхищает американцев, кажется, вызывает радость далеко не всюду. Большинство главных стран мира — даже наши друзья — сделали главной темой своей внешней политики создание противовеса американскому могуществу». А если так, то важно определить характер восприятия страны во внешнем мире. Напомним, что доля американского населения — меньше пяти процентов в общемировом населении. Для укрепления уникального положения США необходима та или иная степень молчаливого согласия окружающего мира. Как этот мир смотрит на фантастический подъем Америки? Окружающий мир на природу американского первенства смотрит с четырех точек зрения.

1. США как краеугольный камень мирового порядка. Что бы там ни говорили, Америка остается единственным подлинным основанием пусть несовершенного, но все же функционирующего мирового порядка. Только США могут гарантировать сохранение основных параметров статус-кво, могут решающим образом влиять на организации типа Международного валютного фонда. Только США могут осуществлять маневры своих вооруженных сил в глобальном масштабе. Вашингтон не нуждается в неком зафиксированном кодексе поведения типа Стратегической концепции, принятой странами НАТО. «Европейцы достаточно хорошо знают, что мир будет гораздо более опасным местом, если у США не будет двусторонних и многосторонних союзнических обязательств, а также военных средств для поддержания этого порядка». Меньше, чем западноевропейцы, верят во всемогущую стабилизирующую руку Америки азиатские союзники Соединенных Штатов. И все же многие из них полагают, что США могут и в дальнейшем играть свою роль колоссального буфера, разделяющего между собой Китай, Тайвань, Японию и Корею.

2. Благожелательный лидер. Возможно, убедительнее многих представил такое видение Америки политолог М. Мандельбаум: «Вообразите себе 400-килограммовую гориллу, думающую лишь о своих бананах, а все вокруг смотрят на нее». США — единственная сверхдержава мира, у нее нет настоящего соперника. Она обладает бесподобной военной мощью, главенствует в самых мощных военных союзах, доминирует в информации. Мир не может игнорировать ее, но США фокусируют свое внимание на собственных внутренних делах. Скорее сильная, чем брутальная; скорее простодушная и, возможно, наивная, чем злостная или злонамеренная, — таковы грани подобной оценки. Даже оценка Соединенных Штатов Америки французским министром иностранных дел Ведрином как «гипердержавы» не содержит уничижительного оттенка, не предполагает неких злобных мотивов в их поведении. В его оценке только намек: «Разве США не слишком велики для того, чтобы быть справедливыми и не следовать только собственным интересам?»

3. Счастливый своими полномочиями шериф. США откровенно указывают на свою превосходящую военную силу как на инструмент своей внешней политики, во многом игнорируя веками выработанные методы дипломатии. Обращение к вооруженной силе в странах, столь различных, как Афганистан, Панама, Сомали, Гаити, Босния, Сербия, Иран, позволяет говорить о новой «дипломатии канонерок». Очевидна при этом тяга к односторонности в принятии практических решений. Такие регионы, как, скажем, арабский мир, без всякого энтузиазма восприняли полицейские меры против Афганистана. Они почувствовали, что происходящее в горах Гиндукуша или Тора-Бора может оказаться и их судьбой.

Все это объективно подстегивает тягу ряда режимов к обретению оружия, которое исключило бы югославский вариант. «Косово на протяжении двух месяцев бомбардировок демонстрировало, до каких пределов могут дойти Соединенные Штаты в некоторых типах кризисов, — пишет бывший директор лондонского Международного института стратегических исследований. — Наблюдая за превосходящей все возможное американской военно-воздушной силой, страны типа Ирана приходят к выводу о необходимости избежать ошибки Ирака — действовать агрессивно, имея при этом в своем распоряжении надежные ядерные силы, которые сдерживали бы Соединенные Штаты… При этом США могут уничтожить фармацевтическую фабрику в Хартуме и китайское посольство в Белграде — ощутима удивительная легкость ошибочной калькуляции». В нейтральных странах испытывают страх в отношении того, что Вашингтон может допустить непоправимую ошибку, действуя против Северной Кореи или — что гораздо более значимо — против Китая. Никто не знает, как далеко могут зайти США в своей защите Тайваня.

Критики Соединенных Штатов указывают на то, что Вашингтон все реже употребляет экономический рычаг, полагаясь в возрастающей степени на голую силу. Американская внешнеэкономическая помощь с годами постоянно уменьшается, составляя в начале XXI века лишь четверть внешней помощи, предоставляемой внешнему миру Европейским союзом. В Вашингтоне постоянно говорят о непопулярности в американском обществе оказания помощи другим странам. Но в американской столице никто, собственно, не приложил сил, чтобы сделать эту помощь популярной среди американцев. Мировой шериф оказался очень скупым. На военные цели Америка сегодня расходует около 400 млрд. долл., а свой взнос в ООН постоянно задерживает. (Напомним, что совокупный бюджет ООН, Мирового банка и Международного уголовного суда составляет сумму, меньшую 20 млрд. долл.) После бомбардировки Косова группа югославских экономистов задала вопрос: «Имела бы место дезинтеграция прежней Югославии и ужасные межэтнические войны, если бы последний премьер-министр единой Югославии Анте Маркович (в 1991 г. — А.У.) получил от Запада запрашиваемый кредит в 4 млрд. долл.?»

4. Грубое, идущее своим собственным путем государство. Представление о том, что Соединенные Штаты грубо ломают более или менее установившийся порядок и поэтому являются противниками статус-кво, имеет немало приверженцев. Ясно, что Вашингтон никогда не подчинится Совету Безопасности ООН. Это особенно ощущают боящиеся американского всемогущества государства, прежде всего Россия и Китай. То, как все более проявляющий свою исключительность лидер ломает статус-кво, впечатляет многих:

— экспансия НАТО без обозначения ее крайних возможных пределов содержит намерение ввести в блок прибалтийские государства, изолируя при этом Россию;

— активное соперничество с Россией в Средней Азии и в Закавказье;

— закрепление военного присутствия в Центральной Азии и Закавказье в качестве рычага воздействия на Россию в настоящем и на Китай в будущем;

— «даже благожелательный в отношении США российский наблюдатель не сможет найти успокаивающей рациональности в американской политике в Каспийском регионе, арене легитимных территориальных, экономических интересов, интересов безопасности региона, включая Россию. Более подозрительно настроенные русские могут найти такую политику недопустимой»;

— противопоставление Японии Китаю в качестве противовеса;

— косвенная поддержка сепаратизма Тибета и Синьцзянь-Уйгурского автономного округа;

— решительная поддержка Тайваня, препятствующая окончательному объединению Китая; принятие на вооружение такой стратегии военного сдерживания на Ближнем и Среднем Востоке, которая предопределяет враждебность двух наиболее мощных арабских стран региона при одновременной поддержке ряда слабых государств-клиентов, чье внутреннее состояние близится к революционному взрыву; продолжение укрепления американских вооруженных сил с особым акцентом на воинских частях, способных быть использованными в отдельных районах; воинственная риторика в отношении режима нераспространения оружия массового поражения отказ американского сената ратифицировать договор о полном и всеобщем запрещении испытаний ядерного оружия; применение бомбардировок против суверенных государств без мандата ООН;нападение на страну, которая сама не совершила агрессии в отношении соседей (Югославия), что подрывает саму идею суверенности государств, революционная мера в отношении сложившейся мировой системы; американцы не желают поставить себя в положение хотя бы частично ущемленной суверенности — американцы категорически противятся созданию Международного уголовного суда, под чью юрисдикцию они бы подпадали; одновременно, проводя политику глобализации, США принуждают другие страны крушить основные традиции своего существования;

— в отношении проблемы гражданских прав США как бы создали две зоны. В пределах первой (большинство мирового населения) они выступают жесткими судьями. В пределах второй (от Турции до Индии) они не придают подобным нарушениям абсолютного, категорического значения — вполне очевидная политика двойных стандартов;

— несогласие подписать «протокол Киото», означающее игнорирование мировых экологических проблем;

— своевольное нарушение мировой стратегической стабильности в свете одностороннего выхода из Договора 1972 г. о запрете на создание национальных систем противоракетной обороны и начало создания подобной американской системы.

Ощущающие опасения страны видят не «невольное» вмешательство США, а сознательное и целенаправленное вмешательство, дерзкую целенаправленную политику. Вышеуказанные типы восприятия Америки (прежде всего в ракурсе ее роли в международном сообществе) не могут быть статичными в век постоянных динамичных перемен. Они могут угаснуть в случае проявлений американской дружественности. Но они могут стать растущим феноменом, если, скажем, сенат США по-прежнему будет отвергать Договор о всеобщем запрете на испытания ядерного оружия во всех средах, стараясь одновременно, грубо нарушая прежние договоренности, реализовать национальную систему противоракетной обороны.

Обстоятельства внешнего характера

В отличие от периода Бреттон-Вудса (1944) США не могут заставить всех сесть за стол переговоров и принудить принять созданную американцами торговую систему.

Л. Туроу, 1999

Фаза почти неестественного по мощи подъема одного из субъектов мировой политики не может длиться бесконечно. Американский век может не наступить по объективным причинам.

Во-первых, Соединенным Штатам, даже будучи близким к гегемонии, будет чрезвычайно трудно контролировать все основные мировые процессы. Мир значительно более сложен, чем его подают безоглядные сторонники «воспользоваться уникальным шансом»; мир практически непредсказуем, в своей эволюции он опасен, и даже малая точка на горизонте способна принести разрушительную бурю. Предотвратить все проявления мировой анархии не может никакая сила, будь она даже преисполнена невероятной жертвенности; но даже малую жертвенность возродить весьма сложно, поскольку любые сегодняшние подрывные процессы неспособны угрожать жизненным устоям США — а значит, бесконечная жертвенность неоправданна.

Даже если учитывать только материальные обстоятельства. Полвека назад США производили половину мирового валового продукта, в своей торговле имели колоссальное положительное сальдо, хранили у себя две трети мирового запаса золота, кредитовали едва ли не все развитие мира. В начале XXI века на США, в которых живут менее пяти процентов мирового населения, приходится примерно 20 процентов мирового валового продукта. У них хронический торговый дефицит, золотые запасы Америки вдвое меньше европейских. Америка превратилась в крупнейшего мирового должника.

Для поддержания гегемонии США, по оценке экспертов, должны увеличивать в год военный бюджет на 60 — 80 млрд. долл. Это минимальные цифры. Сторонники укрепления американской гегемонии в конгрессе США предлагают расходование дополнительно 60 — 100 млрд. долл. в год на протяжении ближайших двадцати лет. Поддержание благоприятного для себя соотношения сил требует от США расходов на военные нужды не менее 3, 5 процента своего ВНП. Законодатели и население не всегда видят в этих расходах резон. Неизбежные новые экономические проблемы наложат ограничения на внешнеполитические возможности. Не забудем, что уже наказание Саддама Хусейна за захват Кувейта было осуществлено за счет экономической помощи Германии, Японии и Саудовской Аравии. Одна лишь операция в Боснии, оцениваемая примерно в 10 млрд. долл. в год, никак не может осуществляться за счет только американских средств. Соединенным Штатам при определенном стечении обстоятельств может оказаться сложно сохранить обязательное условие американской гегемонии — «сохранение более эффективного контроля над европейскими военными возможностями в рамках и контексте НАТО».

Во-вторых. Будущее уже не может предоставить Америке прежних, невероятно благоприятных условий. В начале XXI века долг США перевалил за 1 трлн. долл., увеличиваясь ежегодно на 15 — 20 процентов (одна лишь Япония владеет американскими облигациями на 300 млрд. долл., а Китай — на 50 млрд. долл.). В будущем инвестиции иностранцев в США значительно превзойдут американские инвестиции за рубежом, знаменуя собой окончание великого наплыва американских инвестиций во внешний мир. Теперь этот мир сам пришел в Америку.

Присоединение к агрессивному экспорту Японии и «тигров» Китая, Индонезии, Малайзии и Мексики провело к напряжению в американской экономике, к потере целых отраслей, к безработице и падению жизненного уровня даже квалифицированных рабочих. Дополнительные (колоссальные) мощности, созданные новыми индустриальными странами в производстве полупроводников, выплавке стали, текстильной — ориентированной на экспорт мировой промышленности (в Китае, например, на уже перегруженный экспорт ориентируется примерно 70 процентов промышленности), сделали ясным, что в новом веке экспортные отрасли производителей будут работать быстрее, чем способна потребить их продукцию Америка. В то же время в стране с многотриллионным долгом нельзя потреблять выше некоей планки — дальнейшее растущее потребление поведет к опасному долгу страны.

К тому же стареющее население Америки явится менее перспективным массовым покупателем будущего. Сохранение баланса национальной экономики США потребует от американского правительства ограничить допуск на национальный рынок иностранных экспортеров. Все большее число развитых и развивающихся стран встретит горькое разочарование на прежде казавшемся бездонным рынке Америки. Привязанность тех, кто построил свою экономику (а соответственно, и политику) на использовании сегмента богатейшего американского рынка, неизбежно ослабнет.

В-третьих, Соединенным Штатам, поднявшимся на необычайную вершину, все труднее рассчитывать на солидарность союзников. Действует неистребимое правило: отчуждение лидера, почти автоматическое формирование контрбаланса. Скажем, европейские союзники выступают против излишнего рвения Вашингтона в вопросе о наказании Ирака. Ощутимо было сопротивление политике в Косове. Вашингтону не удалось принудить Россию отказаться от строительства атомного реактора в Иране, военного сотрудничества с Китаем и Индией. Канада вопреки американскому сопротивлению налаживает контакты с Кубой. В мире нарастает критическое отношение к отказу США ограничить процессы, загрязняющие окружающую среду.

Многократно повторяемое положение: в условиях паранойи «холодной войны» солидарность союзников проявлялась почти автоматически. Но исчезновение «общей миссии» неизбежно поведет дело союзнических отношений по руслу экономической конкуренции, а на этом пути солидарность уступает место жестоким законам рынка, и потенциальные (прежние) союзники могут весьма быстро ожесточиться — что мы уже многократно видели в ходе восьми послевоенных раундов торговых переговоров в рамках ГАТТ и теперь уже ВТО. Соединенные Штаты могут усугубить ситуацию, дав выход «праведному гневу» в отношении ненадежных союзников, неблагодарности клиентов, жесткости несправедливой конкуренции, тяготы решения «неразрешимых» проблем — общей цены лидерства, переходящего в гегемонию.

В-четвертых, периферия всегда объединяется против центра.

Остальные страны начинают ощущать, что они не могут более доверять, сотрудничать, получать нечто позитивное от гегемона, они начинают предпринимать действия по созданию контрбаланса. Диффузия капитала, технологии и информации трансформирует внутреннюю жизнь огромного числа стран, порождает неожиданную жизненную силу, трансформирует прежний образ жизни; это делает более пестрой, многосторонней и непредсказуемой — в любом случае это развитие подрывает статус-кво, столь благоприятный для Соединенных Штатов.

В то же время колоссальная военная мощь никогда не будет достаточной для контроля по всем азимутам. «Американские вооруженные силы показали себя непобедимыми до тех пор, пока конфликт мог быть сдержан в пределах определенных географических и технических границ. Любая выступившая против США держава примерно размеров Кувейта или Кореи использует только обычное оружие, она не нападает на базовые структуры, которые позволяют американской мощи оказывать мировое воздействие. Но держава, которая осуществляет свою военную программу как раз с намерением нейтрализовать эти главные американские преимущества, имеет лучшие шансы — как в ходе ведения военных действий, так и в том, чтобы (это более важно) — сдержать само американское выступление… Вместо того чтобы конкурировать в производстве более совершенных танков и самолетов — отдавая сферу технологического совершенства Западу, Азия сдвигается в сторону средств массового поражения и баллистических ракет, средств доставки боеголовок. Разрушительные технологии Азии разворачиваются прямо перед глазами Запада, но остаются едва ли не замеченными, поскольку Запад концентрируется на проблеме своего общего лидерства… Это не вопрос о двух „нациях-изгоях“, идущих всем вопреки. Если создание баллистических ракет и средств массового поражения делает государство „парией“, то в Азии существуют уже как минимум восемь таких государств. Израиль, Сирия, Ирак (если он избежит санкций ООН), Иран, Пакистан, Индия, Китай и Северная Корея — все реориентируют свои военные системы с пехотных войск на сокрушительные технологии. Некоторые страны стремятся к обретению химического и биологического оружия; некоторые создают атомное оружие; некоторые строят все эти виды вооружений. Но общим является направленность на баллистические ракеты».

Язык и религия

Для создания мира, фактически контролируемого из одного центра, необходимы как минимум две предпосылки: языковое сближение и религиозная совместимость.

Linguafranca.Гегемония или просто главенство США требует утверждения всемирной роли английского языка. В современном мире признанными являются примерно 1200 языков. Но среди них, разумеется, есть гиганты. Первое место занимает китайский язык, на котором говорят 890 миллионов человек. На английском разговаривают 310 миллионов, по-испански 280 миллионов, по-арабски — 200, на бенгали — 195 миллионов, на хинди — 190 миллионов, по-португальски и по-русски — по 180 миллионов, по-японски — 130 миллионов, по-немецки — 100 миллионов.

Между 1950 и 1990 годами из ста освободившихся колоний 56 были британскими и одна — американской. Английский язык был государственным языком во многих странах, но так не могло продолжаться вечно. В освободившихся странах начали набирать вес суахили, хауса, хинди, урду и другие местные языки. Одновременно происходит процесс расширения ареала испанского языка в обеих Америках, французского в некоторых прежних колониях. Арабский распространяется в Северной Африке и на Ближнем Востоке, китайский в собственно Китае и на прилегающих территориях, хинди — в многоязычной Индии. Французы тратят миллиарды марок на распространение зоны употребления французского языка. Германское правительство финансирует работу 78 Институтов Гете, арабизируется язык берберов в Северной Африке и жителей Южного Судана. В Сингапуре проходит двадцатилетняя программа «Говори по-китайски». Важность местных языков будет возрастать по мере того, как популярные писатели, влиятельные торговцы, создатели фильмов, миссионеры, различные отряды местной интеллигенции будут активно стремиться к расширению зоны действия своего языка. Все борцы за местную идентичность будут волей или неволей выступать против мирового linguafranca.

Реальностью является уменьшение во второй половине XX века числа говорящих по-английски с 9, 8 процента земного населения до 7, 6 процента, и эта тенденция продлится в 21 в. Английский язык не становится стержнем мирового общения — если говорить о всемирном масштабе. Может ли быть управляем мир страной, чей язык непонятен 92 процентам мирового населения? (Напомним, что доля земного населения, говорящего на всех диалектах китайского языка, равна 18, 8 процента).

Что ни говори, «профессиональные лингвисты колеблются предсказать, говоря об отдаленном будущем, дальнейшую глобализацию английского языка. Исторически языки поднимаются и падают вместе с военными, экономическими, культурными и религиозными силами, поддерживающими его. Есть основания полагать, что влияние английского языка в конечном счете ослабнет. Прежде всего потому, что на нем говорит лишь незначительное и нетипично удачливое меньшинство. По мере глобализации всего — от торговли до коммуникаций — произойдет регионализация и усиление значимости региональных языков. Арабский, китайский, хинду, испанский и несколько других региональных языков уже начинают расширять зону своего влияния — и период их бурного роста еще впереди».

Да, до 90 процентов сайтов в Интернете созданы по-английски. Но число пользователей Интернета в США выросло в последний год века на 40 процентов, а в Китае на 500 процентов, в Индии — на 300 процентов. «От Астурии до Зулу, — пишет лингвист Дж. Фишман, — практическая зависимость мира от местных языков растет в той мере, в какой эти языки способствуют формированию местной идентичности». А это означает, что на пути главенства одной страны, говорящей не на самом распространенном языке, встает весомое препятствие.

Что касается религиозной совместимости, то за XX век две главные прозелитические религии — западное христианство и ислам — не добились решающего перевеса в свою сторону. Но в сопоставлении численности своих приверженцев наметилась неблагоприятная для Запада в целом и для США в частности тенденция. Численность западных христиан увеличилась с 26, 9 процента мирового населения до 29, 9 процента в 2000 г. и понизится до 25 процентов в 2025 г. В то же время численность мусульман поднимется с 12, 4 процента в 1900 г. до 30 процентов мирового населения в 2025 г. Для апологетов однополярного мира это создает весомое препятствие.

Требование равенства в торговле и финансах

Заглядывая в будущее, многие футурологи полагают, что «любая система торговли по самой своей природе неизбежно уменьшит роль США в мировой экономике, поскольку многие господствующие позиции Америки в организациях вроде Всемирного банка или МВФ, полученные после Второй мировой войны, подвергнутся сомнению и протесту. В любой новой системе Соединенные Штаты будут иметь меньше прав голоса и меньше влияния. Как только начнутся переговоры о новой системе торговли и американской публике станет ясной потеря Америкой былого могущества, эта публика не поддержит новые соглашения… в таких бумажных организациях, как Всемирная торговая организация (где каждая страна имеет один голос). В отличие от периода Бреттон-Вудса (1944) США не могут заставить сесть всех за стол переговоров и принудить принять созданную американцами торговую систему». Отныне США не могут безоглядно следовать только собственным интересам.

Угрозы, которые Америка встретит в будущем, будут мало похожи на угрозы десятилетней давности. Америка должна быть готовой к отражению атак террористов, а не к запуску боевых ракет. Вопреки фундаментально изменившейся реальности, стратегия и тактика вооруженных сил США не изменились принципиально со времен «холодной войны». Воздушные силы требуют создания новых типов бомбардировщиков; наземные силы хотят разработки новых танков и бронетранспортеров; ВМС — 14 авианосных соединений. Но кто будет сражаться с партизанами на улицах Могадишо или Митровицы? Это означает, что американские вооруженные силы в XXI веке встретят свои задачи неадекватно. Вооруженные силы США — при всех их феноменальном могуществе — будут становиться все менее эффективным инструментом в силовых конфликтах, которые обещает нам XXI век.

Наука и технология

Война 2002 г. в Афганистане явилась предметом гордости сторонников односторонних действий: Америка явила миру мощь своей военной машины, построенной на высокой технологии. Отметим, однако, что очень большая часть американской военной технологии произведена американскими коммерческими компаниями, выдающими технологию роботов, авиационной и космической оптики, спутников, приборов для ориентации вооруженных сил, телекоммуникации. Значительная часть этого высокотехнологичного оборудования произведена не военно-промышленным комплексом США. Ситуация изменилась в худшую для США сторону — и изменения этой тенденции не предвидится в будущем, несмотря на резко увеличившиеся военные расходы администрации Буша. Такие американские прежние военные секреты, как Интернет, стали ныне практически всеобщим достоянием. Современные высокотехнологичные американские компании для выживания зависят от международных рынков. В реалиях сегодняшнего дня технология двойного использования являет собой основу американского высокотехнологичного экспорта.

К примеру, «суперкомпьютеры, необходимые для ведения боевых действий уровня XXI века — определяющие все, от формы боеголовки до определения погодных условий в случае удара с воздуха, — являются продуктом тех американских компаний, которые получают по меньшей мере половину своих доходов от зарубежных продаж. Другими словами, американское военное превосходство зависит от стабильности и открытости мировой экономики, чего в таких размерах никогда не было ранее».

Не следует считать, что Япония остановила свой «бег вдогонку» Соединенным Штатам навеки. 20 апреля «Нью-Йорк таймc» напомнила своим читателям: «Японские лаборатории построили самый быстрый в мире компьютер, машину столь мощную, что объем обрабатываемой ею информации превосходит мощность 20 самых быстрых американских компьютеров, взятых вместе, и далеко обходит предшествующего рекордсмена — компьютер, построенный ИБМ. Это достижение указывает на то, что технологическая гонка, о которой многие американские инженеры думают, что они ее уже выиграли, далеко не завершена». При этом американцы фиксируют растущее сотрудничество Японии с Китаем.

Разумеется, сыграет свою роль и обычная человеческая косность в отношении революционных прорывов науки. Мощные новые технологии провоцируют отчаянное сопротивление. (Напомним, что создание двигателей внутреннего сгорания вызвало небывалое сопротивление уязвленных поклонников лошадиной тяги. Мирное использование атомной энергии вызвало к жизни не менее упорное сопротивление.) Клонирование и создание систем управления генными процессами порождает небывалый протест. Потребители и сторонники охраны окружающей среды в Европе напрочь отвергли подвергшиеся генетическому воздействию виды растений, исходящие в основном из США, как опасные для человеческого здоровья и благополучия окружающей среды.

Критики вторжения в тайную мастерскую живой природы требуют жесткого обозначения тех товаров и продуктов, которые подверглись указанному воздействию. 72 процента всей земли, засаженной семенами подвергшихся генетической обработке растений, находятся в США, 17 процентов в Аргентине и 10 процентов в Канаде. На девять других стран, чьи ученые так или иначе имели дело с современной генной инженерией, — Китай, Австралия, Южная Африка, Мексика, Испания, Франция, Португалия, Румыния, Украина — приходится только один процент. Лишь несколько ферм во Франции, Испании и Португалии сеют генетически обработанные семена. «Гринпис» использует термин «дьявольские химикаты». В Британии принц Чарльз и певец Пол Маккартни выразили возмущение насилием над природой. Во Франции коалиция фермеров, профсоюзов, защитников окружающей среды и левых сил борется не только с GM (генетически измененными) продуктами, но и с сетью «Макдоналдса», «Кока-колой» и другими «потенциально опасными» учреждениями. В результате отступления теоретических социальных мечтаний и восстания «зеленых» с их критикой некритического приложения науки произошел кризис модернизма, что имеет — и будет иметь невероятные по важности последствия.

Тревожным для Америки знаком является ослабление интереса к техническим дисциплинам в университетах и колледжах. Только 6 процентов среди американцев в возрасте 24 лет имеют ученую степень (к таковой в США приравнивается и диплом об окончании университета) в естественных науках.

Таблица 3. Пропорция обладателей научной степени в естественных и инженерных науках.

Источник: «Economist», June 29 — July 5 2002, p. 26.

В то время как история, экономика и филология дают 75 процентов научных степеней, отличные и хорошие оценки в компьютерных классах и по химии получают лишь 60 процентов американских студентов. Тенденция необорима: все меньше американцев желают совершенствоваться в естественных науках и в инженерном деле. Поневоле Америке приходится все больше опираться на приезжие таланты.

Фрагментация Запада

Американское могущество покоится на факте политико-военного контроля Соединенных Штатов над вторым по геостратегическому могуществу центром мира — Западной Европой, оформленным во второй половине 1940-х годов. Североатлантический союз продолжает функционировать, несмотря на окончание «холодной войны», равно как и огромный товарообмен вкупе с колоссальными взаимными инвестициями. Дружественность западноевропейского региона, его нынешнее открытое или молчаливое согласие с курсом Вашингтона являют собой основу американского мирового могущества. Без господства на Западе немыслимо и мировое могущество США. Так было и так есть, но в это условие глобального могущества Америки вкрадывается новое обстоятельство. Речь идет о различии в демографической эволюции двух регионов.

Главным показателем является наличие исламского элемента и соотношение этого элемента к общей массе населения в двух главных западных регионах. Начало 1960-х годов принесло в мир Запада совмещение двух процессов — окончание «бэби-бума» и массовую деколонизацию. Человеческое воспроизводство упало на Западе ниже отметки 1, 5 ребенка на семью (напомним, для сохранения демографического статус-кво необходим уровень 2, 1 ребенка). Производители в западноевропейских странах в условиях установившихся систем «welfare state» и неготовности среднего класса оставлять рабочую силу для конвейерного и «грязного» производства обратились к готовым источникам рабочей силы, которые синхронно создавала деколонизация, процесс формирования новых стран с неустойчивой экономикой, легко выбрасывающей «излишнюю» рабочую силу.

Этими источниками для Франции стали Алжир, Марокко, Тунис и страны бывшей французской Западной Африки; для Германии — Турция, для Британии — Индия, Пакистан и Вест-Индия, для Голландии — Индонезия и Суринам, для Бельгии — Бельгийское Конго. (В Соединенные Штаты в это же время устремились низкооплачиваемые рабочие из Мексики и Пуэрто-Рико.) Эти рабочие уже получили первоначальную «трудовую подготовку» на плантациях, примитивных фабриках, несложных заводских линиях, в системе обслуживания колониальных администраций. Перебазироваться в прежнюю метрополию им часто помогало знание ее языка, связи с колониальной администрацией и военными кругами метрополии. Историческим фактом является то, что самый большой сегмент прибывшего в Западную Европу «дополнительного» населения оказался мусульманским.

Именно молодые мусульмане явились своего рода «твердым ядром» необходимого Западной Европе контингента рабочей силы. Полустолетием ранее представителей иной культуры и религии встретил бы вал недоброжелательства; но на фоне великих военно-социальных катастроф первой половины XX века в Западной Европе образовался своего рода «фронт терпимости» к представителям иной культуры, языка, религии, что и помогло новопришельцам преодолеть первоначальную неприязнь. В результате в отдельных странах Западной Европы сформировались весьма четко выраженные и определенные мусульманские общины, переместившиеся из прежних колониальных империй и Турции в производственные центры заглавных европейских стран. Эти общины составили до 10 процентов населения этих стран, постоянно (сейчас и в будущем) наращивая объем своего присутствия за счет гораздо более высокого уровня рождаемости и за счет прибытия родственников и прочих новых иммигрантов.

Иммиграция в США. В Соединенных Штатах, как известно, англосаксонское большинство страны было значительно разбавлено массовой иммиграцией 1890 — 1910 годов, когда на Эллис-Айленд высадились славяне, евреи и итальянцы из Восточной и Южной Европы. Обеспокоенный правящий класс Америки с впечатляющей энергией провел своего рода операцию по «американизации» прибывших, всячески стимулируя работу так называемого плавильного тигля. Бурный экономический рост помог включению новопришельцев в «средний класс», поднял по социальной лестнице вверх. Америка изменилась, но не в своих основах.

Бурно выраженная «обеспокоенность» по поводу «изменяющей Америку» иммиграции привела к принятию в 1924 г. Иммиграционного акта чисто запретительного свойства. На протяжении четырех десятилетий Соединенные Штаты жестко ограничивали въезд в страну новых иммигрантов. Это очевидным образом помогло ассимилировать славян, евреев и итальянцев в общей структуре американского общества. Примечательно и то обстоятельство, что тогда не наблюдалось массового притока иммигрантов из американской колониальной империи, из Филиппин и Латинской Америки. Между 1920 и 1960 годами Америка, несколько изменив свое лицо, сохранила главные из предшествующих демографическому притоку характеристик. Да, евреи несли с собой марксизм, а итальянцы — анархизм, но оба явления были изжиты как болезни роста, уступив место либеральной демократии, свободному рынку и конкуренции индивидуумов.

Ситуация изменилась с принятием Иммиграционного акта 1965 г., открывшего ворота самой богатой страны мира перед новой волной иммиграции. Заметим: прежде всего перед неевропейской иммиграцией (перед иммиграцией из Европы режим устрожен.) Теперь в Америку направились потоки иммигрантов из Американской империи — из Латинской Америки (Пуэрто-Рико, Мексика, Доминиканская Республика, Гаити, центральноамериканские страны), Южной Кореи, Южного Вьетнама, Тайваня, Филиппин. Одно можно сказать твердо: в Западную Европу и Соединенные Штаты направляются два очень разных потока иммигрантов.

Различие этих потоков самым наглядным образом подчеркивает самый продолжительный конфликт современности — между мусульманами и израильтянами, приобретший еще большую значимость в свете подъема мирового терроризма. В Западной Европе более 5 процентов — верующие ислама; в США их меньше одного процента. Глава исследовательской группы «Америка и Запад» Джеймс Курт характеризует возникшую ситуацию та-

666

ким образом: «Ясно выраженное различие между Европой и Америкой заключается в относительной силе мусульманского и еврейского сообществ — мусульмане сильны в Европе и слабы в Америке; евреи слабы в Европе и сильны в Америке — это уже создало великую разделительную линию между Европой и Америкой… Потребуются поистине огромные усилия, чтобы сдержать действие этого разграничения по всем линиям контактов и внешнеполитическим проблемам».

Раскол в обоих регионах. Не меньшее разделяющее значение имеет фактор образования и в Западной Европе, и в Соединенных Штатах ситуации «двух наций». Будущее принесет новую значимость этому процессу.

Не будет преувеличением сказать, что внутри главных западноевропейских стран создается весьма отчетливая ситуация, когда главенствующая (пока) нация будет год за годом становиться все более старой, приверженной ценностям «среднего класса» и идеологии консюмеризма; тяжело работающее мусульманское меньшинство будет расти и молодеть, накапливая жесткое отношение к правящему слою. Что самое важное: огромный исламский анклав в главных западноевропейских странах будет не частью западноевропейского населения, Европейского союза (и привилегированного региона американской империи), а частью мировой исламской уммы. Как предсказывает Дж. Курт, живущая в Западной Европе мусульманская часть мирового ислама «обретет характер заселенного инородного анклава, и, образовавшиеся в одном и том же регионе, две нации будут смотреть друг на друга с растущим взаимным презрением; в новой растущей антиевропейской нации будет расти ярость, а в среде старой европейской нации распространится величайший страх. Это создаст самые благоприятные условия для эндемического исламского терроризма, направленного против запуганного — некогда имперского населения».

В результате постимперская иммиграция — бумеранг западноевропейского имперского прошлого — расколет западноевропейский регион, являющийся ныне главным союзником единственной сверхдержавы. Не может быть сомнения в том, что это ослабит Североатлантический союз и отразится на межкультурных и экономических связях. Менее пяти процентов мирового населения — население Соединенных Штатов — вольно или невольно лишится главной мировой опоры. Разумеется, это будет многолетним процессом, но альтернативы ему на настоящий момент не видно.

Важнейшие процессы будут иметь место в самих США. Величайшее иммигрантское общество в современной Америке — латиноговорящие (37 млн. человек) — неизбежно будет стремиться к тому, чтобы создать политическую компоненту своего растущего экономического и социального влияния в Соединенных Штатах. Не видно альтернативы формированию и внутри Соединенных Штатов двух наций. Первая будет включать в себя евро-англичан, говорящих по-английски представителей потомков европейских народов. Это будет богатая, но старая и слабая нация. Вторая нация включит в себя представителей латинской расы, выходцев и посланцев латиноамериканских народов. Эта нация будет бедной, но молодой и энергичной. Неизбежны взаимные, подозрения, доходящие до презрения и ярости. Не будет изменой реализму предсказать латинский терроризм, в ходе которого молодые latinos смогут многому научиться у своих невольных исламских партнеров в Европе. Характерной чертой Америки станут закрытые цепями и стенами богатые белые пригороды, ощетинившиеся против экстремистов «бронзовой расы». Такие стены уже стоят в юго-западных штатах Америки. Именно это обстоятельство станет главным в национальной жизни современной «единственной метрополии». Пример Северной Ирландии стоит перед глазами.

Новая силовая ситуация

Главная проблема Америки в начале XXI века — проблема распространения средств массового поражения. Государства, которые овладеют такими средствами, как бы выходят за рамки полной зависимости. Будущее американской безопасности зависит от действий, предпринимаемых сегодня по предотвращению распространения завтра ядерного и биологического оружия. Усилия по достижению успеха в данном случае зависят от степени договоренности, согласия и слаженности действий основных независимых военных и индустриальных действующих лиц на мировой арене. «Достижение действенного сотрудничества (в данной сфере) является главной задачей в обеспечении американской национальной безопасности».

Даже ближайшие союзники США (даже Британия) склонны выступить против расширения географии конфликта. «Ясно, что курс, предполагающий наказание вплоть до свержения правительств в Ираке, Сирии и Иране ради искоренения международного терроризма, — пишет американский историк П. Шредер, — является курсом, который не поддержат даже ближайшие американские союзники и который способен взорвать антитеррористическую коалицию». Известный обозреватель У. Пфафф указывает, что «благодаря позиции администрации Буша неконтролируемый палестино-израильский конфликт наносит колоссальный ущерб позициям США на Ближнем Востоке и во всем мире».

Скажется несоответствие военной системы Запада и бросаемых ему вызовов. Противник будет ждать западный ответ не в тех военных условиях, к которым новых проконсулов готовят ныне в Вест-Пойнте и Аннаполисе. Их ожидает голодная молодежь городов «третьего мира», чрезвычайно возросшая воинственность ислама и индуизма. «В результате, — пишет Р. Каплан, — поднимется новый класс воинов, более жестоких, чем когда бы то ни было, — и лучше, чем прежде, вооруженных. Этот феномен охватит армии убийственных тинэйджеров в Западной Африке; российскую и албанскую мафии; латиноамериканских наркоторговцев; самоубийц с Западного берега Иордана; соратников Бен Ладена, сообщающихся между собой по электронной почте… Это жертвы неравенства и глобализации. Ведь глобализация представляет собой социал-дарвинизм. Она означает экономическое выживание сильнейшего — тех групп и индивидуумов, которые проявили себя дисциплинированными, динамичными и изобретательными в своем стремлении к выживанию. Культуры, которые не смогут конкурировать с технологией, произведут несчитанное число воинов. Их уже можно увидеть в исламских школах пакистанских трущоб. Здешние дети не имеют моральной или патриотической идентичности, за исключением той, что им дали религиозные наставники. Век химического и биологического оружия превосходно устраивает религиозное мученичество… А будущее обещает развитие и распространение компактных примитивных ядерных устройств, химического и биологического оружия».

Как полагают сами американские специалисты, наиболее вероятной угрозой являются действия террористической группы, доставляющей ядерное или биологическое оружие на грузовике, торговом корабле, самолете или лодке — атака, похожая на опыт 1993 — 2001 гг. Противостоящая сила — многонациональная организация, имеющая свою базу и сочувствующие правительства. Против такого рода деятельности США фактически безоружны. «В реальной атаке мы должны ожидать использование агрессором обмана, ловушек, порчи работы радаров, осуществляемое при помощи радиоактивных средств ослепление радарных систем, попытки пробиться через национальную противоракетную систему. Вашингтон не знает, какие еще контрмеры могут быть предприняты против американских систем». Наиболее эффективным способом противодействия было бы тщательное разведывательное слежение, но пока этого в американской практике не видно. В течение ближайших нескольких лет в США, видимо, будут созданы ракетные системы обороны театра военных действий, одно из средств защиты. По расчетам бюджетной службы конгресса США, средних размеров такая система обойдется в 50 млрд. долл. плюс 10 млрд. долл. на сенсорные устройства в космосе. Полный спектр слежения в глобальном масштабе потребует создания дополнительных наземных станций на территории России или в Средней Азии.

Важнейшей стратегической задачей Соединенных Штатов становится создание подлинно эффективного режима нераспространения ядерного оружия. Это возможно только в случае активного и доверительного взаимодействия с Россией и Китаем. «Ради вовлечения в процесс Москвы и Пекина Вашингтон должен быть готов к компромиссам по другим вопросам». Пока этого не наблюдается. Напротив, стремление США создать НПРО реально ведет Китай к расширению своих стратегических военных программ, что не укрепляет, а ослабляет американскую безопасность.

И трезвомыслящие американцы уже сейчас отказываются верить в войну без потерь, в пули, которые обезоруживают, но не убивают. «Реализм требует признать, что война без потерь — это миф… Лесные плотные заросли встанут щитом перед электронным прослушиванием и лазером, а в тесно населенных городах боевые действия без гражданских потерь невозможны. Компьютерные сенсоры насытятся необрабатываемыми данными. В свое время количественные измерения и теория игр завели Америку Макнамары во Вьетнам». Волны, демобилизующие толпу, вызывая в ней рвотный инстинкт, могут лишь еще более мобилизовать массы противника. И они обратятся к оружию и приемам бедных — захват заложников, помещение своих складов и военных объектов под школами и больницами.

Главная опасность для Америки лежит в ее импульсивном стремлении использовать свою мощь для того, чтобы «стереть зло несмотря на последствия; Дж. Кеннан называл это „слепым эгоизмом обиженной демократии“. Америка просто обязана помнить о римском правиле respicefinem— никогда не забывай о цели того, что ты делаешь. Или слова Черчилля о фанатике, который, несмотря на то что потерял свою цель в тумане, удваивает свои усилия. Латентный вариант подобного поведения зреет повсюду на Западе, как и предупреждения: «В XXI веке, как и в XIX, мы будем первыми начинать боевые действия — в виде операций специальных сил, либо создавая компьютерные вирусы против командных центров противника, — и мы будем морально оправдывать все это. Моральный базис американской внешней политики будет определяться настроением нации и ее лидеров, а не некими абсолютами международного права». В теории мир определяют международные законы и право; в реальности взаимоотношения между государствами все больше придерживаются лишь кода дуэли.