А.Ф. Мейснер. Седьмая и восьмая книги стихов

А.Ф. Мейснер. Седьмая и восьмая книги стихов

(Рукописи)

Мейснер — потомок капитана Лебядкина и предок Игоря Северянина: по всякому поводу может сейчас же принять позу, произнести и записать стишок. Сам он признается, что «черный бисер в рубленые строки час за часом падает с пера», и называет это «небрежным перенесением мгновенного напева на бумагу». При этом он сообщает своему верному псу, который на это смотрит, что бьет уже три часа ночи, а он, Мейснер, все еще «сеет бисер палочкой волшебной» и предлагает псу спросить его, зачем он это делает? Пес не отвечает.

Мейснер вдруг родит свой отклик действительно на все и отмечает каждый свой поступок и каждое движение своей души; например: увидит льва в Зоологическом саду, сейчас же обращается к нему в обычном для себя несколько приподнятом задумчивом и философическом тоне:

Печальный, Вы лежите у решетки,

Мой густогривый друг, пустыни вольный царь.

У Вас глаза величественно кротки.

Наступает Фомина неделя, Мейснер опять:

Мне дорога неделя недоверья,

Когда встает скептический Фома.

Люблю того, кто опускает перья

Пред выводом холодного ума.

У Мейснера украли кошелек — он пишет:

В чаду столичного дурмана

Бродил я грустно-одинок —

И незаметно из кармана

Исчез мой плотный кошелек.

В другой раз у него украли бумажник:

Жаль тебя мне, пасынок для света,

В скользкий путь плывущий без руля!..

Вынул ты бумажник у поэта;

Не нашел в нем даже и рубля.

Зажглись звезды — Мейснер пишет:

В стемневшем горном изумруде

Зажглись огни… Торжествен миг.

Я вдруг сказал: «Как жалки люди!»

Сказала ты: «Как мир велик!»

К катающейся на коньках «молодой пани» поэт относится совершенно так, как капитан Лебядкин:

На коньках, в легкой плюшевой шубке,

Вижу грацию запада вновь.

Лебядкин писал:

И порхает звезда на коне

В хороводе других амазонок.

Вот Мейснеру не удалось писать стихи:

В вечерний час мой стих мгновенный

Едва лишь вспыхнут сквозь туман,

Забыв глагол его священный,

Я вдруг пошел в кафе-шантан.

Вот Мейснер философствует:

Летит, летит времен немолкнущий каскад…

Как уловить волны его движенье?!

Разбейте порцию еще на шестьдесят.

Или:

Отстанешь — будешь одиноким,

Опередишь — опять один.

Или:

Не верю я иль верю? Иль в сомненьи?

Как дать отчет холодному уму?

Или:

Среди безликого тумана

Иду вперед не первый век.

Еще я — богообезьяна,

Еще не богочеловек.

Или:

Страдание — одних приводит к богу,

Других ведет предательски в вертеп.

Все цитированное выбрано из невообразимого количества стихотворений; там есть много еще в таком же роде: описано, как лошадей гонят на бойню и лошади это предчувствуют; как происходит самосуд, как везут спекулянта, есть размышления о дороговизне, о падении самодержавия, предложение переименовать шефские полки, приветствие самоопределяющимся окраинам, соображения о Брестском мире, о первомайском празднике, о бабочке, взлетевшей в окно, и пр. Многое совсем не бесталанно, но это — не поэзия, а так — русское, бытовое.

О Мейснере можно еще раз повторить, что он — один из пращуров Игоря Северянина, но я бы не стал издавать ни малоизвестного пращура, ни славного внука, тем более что шесть книг стихов Мейснера уже изданы. Мейснер — не поэт, а бытовое явление.