Проклятие боярина Кучки

Проклятие боярина Кучки

Еще одно примечательное место Москвы – Чистые пруды. С этими прудами связана другая, более страшная легенда об основании Москвы: город возник на крови, то есть на месте жестокого и несправедливого убийства. Жил здесь в XII веке боярин Степан Иванович Кучка. Одна из его усадеб стояла именно здесь, на прудах. Она была достаточно хорошо укреплена, почти так же, как Кремль: ее окружала земляная насыпь, частокол и ров. Род Кучковичей был очень богат, почти ничем не уступая Владимирским и Суздальским князьям, и это, само собой, не могло не вызвать их зависти. Когда князь Юрий Долгорукий проезжал через эти места, боярин Кучка встретил его, однако, как показалось князю, не оказал ему надлежащих почестей. Это поселило неприязнь в их отношениях. Главное же – князю чрезвычайно приглянулся удел боярина, и Юрий Владимирович захотел построить здесь свой город. Но Кучка не согласился уступить обжитую вотчину. И тогда князь приказал зарезать боярина.

Легенда подробно описывает, как убийцы настигли Кучку, но тому удалось их обмануть и спрятаться в густых зарослях. Однако его выдала своим стрекотом сорока, и злодеи, обнаружив несчастного, добили его. По той же легенде, за такое коварное поведение на глупую птицу пало проклятие, и с тех пор в Москве сороки практически не водятся.

Мертвое же тело боярина убийцы кинули в один из прудов, которые основатель Москвы с тех пор повелел называть Погаными. Детей Кучки князь оставил в живых, пожалев их красоту и молодость.

Спустя несколько лет Юрий Долгорукий умер – после обеда у другого боярина, такого же знатного и богатого, как Кучка: видать, тот не стал дожидаться, пока и его обвинят в недостаточном уважении, и первым нанес удар. Смерть сына князя Юрия, Андрея Боголюбского, прозванного так по своей резиденции в селе Боголюбово Владимирской области, предание тоже связывается с Кучковичами: дочь Кучки Улита, ставшая женой Андрея, с братьями и с неким ключником Анбалом Ясином злодейски умертвила своего мужа, мстя за отца.

В этой истории, как и в любой легенде, много нестыковок: историки обращают внимание, что к моменту смерти Андрей был уже женат второй раз – на совершенно другой женщине родом из осетин. Именно ее приближенным и был тот ключник со странно звучащим именем – Анбал Ясин. Но к зловещей тайне прудов это отношения уже не имеет.

Есть, правда, и другое предположение о названии водоемов: название Поганых прудов уходит корнями в те времена, когда в этих краях вводилось христианство и языческих идолов уничтожали, бросая их в воду. А язычник по латыни – раgаnus, отсюда и слово «поганый».

Но как бы то ни было, Поганые пруды москвичи не любили и никогда не рассматривали их как водоемы, откуда можно брать воду. Напротив, эти пруды могут служить иллюстрацией того, как в старину обходились без канализации: именно в них сливались всевозможные нечистоты и даже отходы располагавшихся неподалеку мясных лавок и боен. Со временем пруды превратились в зловонную грязную лужу. А из нее вытекала река Рачка, протекавшая на юг и впадавшая в реку Москву. И вот тут начинается совсем не романтическая история московской канализации и печальная быль о гибели московских рек, испокон веков сдерживающих нечистую силу.

Первые попытки рытья каналов для отвода сточных вод в Москве относятся еще к XIV веку: тогда был прорыт канал из Кремля к Неглинке для спуска нечистот. Но и после на протяжении нескольких столетий проблема гигиены улиц и дворов в городах стояла очень остро: без канализации города попросту воняли. Да воняли так, что ямщики, подъезжая к Москве, отмечали близость города не глазами, а носом: «Москвой повеяло!» – говорили они, принюхиваясь.

Перемены начались в революционные для старой России годы правления Петра Великого, ближайший друг которого Александр Меншиков начал строительство усадьбы как раз вблизи Поганых прудов. Тогда же по воле светлейшего князя они были вычищены и переименованы в Чистые пруды.

Вскоре Петр Первый издал указ «О наблюдении чистоты в Москве и о наказании за выбрасывание сору и всякого помету на улицы и переулки». «Весь мусор, навоз и мертвечину» полагалось возить за Земляной Вал, «в дальние места» и засыпать землей. Нарушителей карали жестоко: «за первый привод бить батоги, за другой бить батоги ж да пени имать по пять рублей, за третий привод бить кнутом да пени имать по десять рублей».

Но, несмотря на суровость (а в те времена даже пять рублей были большими деньгами), указ этот соблюдался плохо. Екатерина II повторила запрет, но и это не исправило положения. Законопослушные москвичи собирали нечистоты в выгребных ямах, откуда их вычерпывали золотари-ассенизаторы и в кадках вывозили подальше за город. Но золотарям надо было платить, поэтому несознательные горожане то и дело норовили вывалить мусор куда-нибудь подальше от глаз или прорыть под домом каналец, чтобы спускать всю грязь в близлежащую реку. Так были совершенно загублены Неглинка и Самотека, изрядно загажена река Москва. Реки превратились в зловонные сточные канавы – потому их и убирали в трубы, превращая в естественную клоаку.

А что же пруды? Дело в том, что не только сороки стали жертвой московской междоусобицы. Боярин Кучка перед смертью проклял и князя, и то место, на которое он покусился. С тех пор треугольник московских улиц Большая Лубянка – Сретенка – Сухаревка и Мясницкая стал районом, где постоянно происходят покушения на «естественные права» человека: право на жизнь, свободу мысли и слова. Судите сами: в 1662 году Лубянская площадь стала эпицентром Медного бунта; на углу улиц Большая Лубянка и Кузнецкий Мост находилось поместье дворянки Дарьи Салтыковой, вошедшей в историю под именем Салтычихи, замучившей сто тридцать восемь ни в чем не повинных душ; здесь начиналось большинство страшных московских пожаров; здесь же, в усадьбе Салтычихи, расположилась наводящая ужас Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, она же ЧК, затем НКВД, КГБ, а теперь ФСБ. Все памятники культуры этих улиц, связанные со свободомыслием, образованием, духовным развитием человека были либо перестроены, либо разрушены. Сохраняются лишь те здания, которые становятся казенными учреждениями и выполняют функцию сторожей существующего государственного порядка. В этом месте нет ничего вечного: идолы всегда будут повержены, земли – отобраны, деньги – утрачены, лучшие помыслы – либо не поняты, либо опорочены.

И сейчас на Чистых прудах есть места, которые лучше обойти стороной. Возле одного из домов по Покровке люди просто умирают: идут… и падают замертво. На подстанции «Скорой помощи» этот перекресток хорошо известен: получая туда вызов, ее сотрудники заранее знают, что их помощь будет уже не нужна. Неудивительно, что врач, два года отработавший на этом участке, поседел к тридцати годам и вынужден был сменить место работы. «Странное место… Вроде совершенно здоровый человек мимо проходит – раз, и нет его, – рассказывал он. – За прошлый год я сам туда четыре раза выезжал. Ребята, я знаю, раз пять точно были. Спасти никого так и не смогли, даже до больницы не довозили, по дороге “теряли”».

На пересечении улицы Покровки с Чистопрудным бульваром стоит доходный дом хлеботорговца Ф. С. Рахманова, который был выстроен как раз тогда, когда подходило к концу строительство первой очереди канализации, то есть в самом конце XIX века. Сбоку – неприметная дверь, войдя в которую, по довольно крутой лесенке можно спуститься в… самый старый туалет в Москве. Это единственный сохранившийся и до сих пор действующий из десяти «ретирад» (тогдашнее название публичного туалета) на тридцать восемь писсуаров, открытый при городском голове Николае Алексееве. Узнать местонахождение уборных москвичам и гостям столицы помогали дворники – это вменялось им в обязанность. Но в справочниках рекомендовалось «поелику возможно уклоняться от посещения ретирад, так как указанные места по большей части неопрятны», а «оправляться в третьеразрядных гостиницах, дав предварительно швейцару или коридорному на чай».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.