Заложник системы: монолог первый

Заложник системы: монолог первый

– Я закончил военное училище, служил в армии, на Сахалине. У меня ребенок часто болел, врачи советовали сменить климат. И я решил переехать на материк. Подал рапорт с просьбой перевести, но мне – бац! – отказ. Потом второй, третий отказы. Я уже решил просто уволиться, сумел взять отношение в Сибирском округе. Удалось переговорить с заместителем командующего округом. И меня наконец уволили… Поехал в Новосибирск, где жила родня моя и жены.

Нужно было где-то устроиться на работу. Переступив через себя, я – бывший кадровый офицер, пошел в грузчики. И вот случайно… впрочем, теперь я думаю, что уже не случайно, – ведь ничего случайного в нашей жизни вообще не бывает, верно? Все предопределено – я зашел в УВД, в отдел кадров так называемого МОРО – межрайонного оперативно-розыскного отдела при УВД Новосибирской области. Меня приняли на работу в должности оперуполномоченного. Шел конец 1995 года…

Тесть подарил квартиру. У меня двое детей, любящая жена, и, казалось бы, чего не жить… а вот угодил за решетку! Что случилось? Система… Я называю это слово с большой буквы: Сис-те-ма. Если стал «белой вороной» – тебя Система раздавит. Прижмут к стене и начнут давить, пока не размажут по этой стене… Мне вменяли девять статей Уголовного кодекса: кражу, грабеж, взятку… Мы проводили операцию, пришли с обыском. И якобы я самовольно взял деньги – украл их, потом по «краже» меня оправдали, но вменили взятку, а потом оправдали и по «взятке», но уже обвинили в мошенничестве. Плюс превышение полномочий… якобы я ударил подозреваемого папкой по щекам. В итоге по шести статьям оправдали, по трем – осудили. Сами, наверное, не поняли, за что посадили… Если в приговоре были даже такие фразы как «не установленным следствием пистолетом и наручниками» или что «свидетелю нельзя не верить, потому что он доктор юридических наук». Представляете?! Смех и грех. И это наше правосудие! Двадцать первый век на дворе…

В милиции практикуется так называемая палочная форма отчетности. Раскрыл преступление – поставил палочку, и чем больше таких палочек – тем больше раскрытых преступлений. Если в этом году раскрыто, к примеру, сто преступлений, то в следующем нужно раскрыть уже сто одно преступление – поставить в отчетах сто одну палочку. Иначе скажут, что плохо работаешь… Идет гонка за раскрываемостью: поощряется не качество следствия, а количество. И чтобы раскрывать больше преступлений, сотрудники милиции идут на фальсификации преступлений: подкидывают наркотики, боеприпасы, порождают очередное «громкое дело».

Прокуратура… казалось бы, оплот законности! Должна быть таким оплотом. Прокурор сам возбуждает дело, сам арестовывает, сам проводит следствие, сам ведет надзор за судом. А если суд выносит оправдательный приговор, то кто же согласится, что ранее проведенная следственная работа – это зря потраченное время. Прокурор вносит протест, решение суда отменяют. А это значит, что честного судью, рискнувшего вынести оправдательное решение, теперь заклеймят как судью, который выносит неправомерные решения. И это значит, что у судьи снизят баллы, лишат премиальных, урежут тринадцатую зарплату. За честное решение судью накажут рублем. Так формируется стереотип судебного процесса, предопределяется обвинительный приговор, так возрождается ГУЛАГ в стране: наши суды только приговаривают, но не оправдывают. И не дай бог кому-либо оказаться под жерновами правосудия…

У нас был случай: одна бабка к соседу пришла, просит отремонтировать стиральную машину. Жили они в деревне, ближайший Дом быта – в райцентре, за десятки километров. Сосед разбирается в механизмах, говорит: ладно, зайду. Через какое-то время он приходит, а бабки нет дома. Он берет стиральную машину и уносит. К себе домой – ремонтировать. Возвращается бабка, смотрит – нет стирального агрегата, ох, ах, украли! Обращается к участковому милиционеру. Соседа арестовывают и потом судят. За что? За кражу. Хотя в юриспруденции есть понятие о примирении сторон. Бабка признала, что сама просила его отремонтировать стиральную машину, и теперь она вроде бы даже хотела забрать обратно свое заявление о краже. Но не тут-то было! Мужика посадили. Даже не стали в суде вникать, что не было у него умысла красть.

Вот говорят, что об экономике той или иной страны можно судить по количеству отбывающих наказание в тюрьмах. Чем меньше заключенных, тем выше уровень экономики. С этой точки зрения в России… нет никакой экономики! В Швейцарии, я читал, если тюрьма пустая, на ее здании вывешивают флаг. У нас флаги никогда не появятся… Пишешь в Верховный суд надзорную жалобу по поводу приговора – получаешь ответ: сидишь – сиди… «Приговор обжалованию не подлежит!» С такой припиской в тридцать седьмом расстреливали…

Из Новосибирска – по этапу. Привезли в этот город, в СИЗО. Поместили в бокс. Это восемнадцать человек в помещении девять на полтора метра. Вентиляции нет, умывальника нет, розеток нет. На прогулку не выводят. Кругом – клопы. И нет нар. А у всех в камере сумки… теснота и духота превеликая. Окно – узкая полоска. Пять дней держали в этом боксе.

А зона, ну что зона… Главное здесь – не опуститься, потому что человеку в трудных условиях всегда легче опуститься, чем возвыситься. Но вот к чему нельзя привыкнуть… – к замкнутому пространству. Тяжело заставить себя писать домой письма, хотя знаю – ждут, но… о чем писать?! Что был еще один вывод на работу? Что копал яму и за смену выкопал вот на такую глубину, а? Страшно это… И вот уже начинаешь писать как бы не о себе, от третьего лица, просто о чем-нибудь рассуждаешь…

Еще в зоне нужно обязательно с кем-нибудь общаться, говорить хоть о чем-то, потому что если уйдешь в себя, начнешь «гнать», как здесь говорят, переживать, то по телу может пойти сыпь, зуд появится, болячки прилипнут. Вот большой срок у кого… по двадцать пять лет есть приговоры. С виду они ведут себя вроде как нормальные, хотя на самом деле они на грани… шизофрении! Зона есть зона, но даже в ней нужно к чему-то стремиться. Нужно использовать время с пользой для себя. Вот я в тюрьме стал изучать финансовое право – из дома книги прислали. Если ни к чему не стремиться, то неизбежна деградация. Я пытаюсь не говорить в зоне сленгом. Учусь контролировать себя, мой принцип: зачем кричать – лучше остаться при своем мнении. Это как-то дисциплинирует: ты знаешь, что не растворился в общей массе, не потерял личных качеств.

У меня срок – семь с половиной лет. Как здесь, в зоне, говорят, такой срок можно «отстоять на одной ноге». Но это много, для меня много… Я два года восемь месяцев уже за решеткой. За это время три амнистии было, я по-прежнему за решеткой… Чего еще мне ждать от государства, оно не думает обо мне. Меня наказали… Наказали тем, что я давно не видел своих детей. Я хотел увидеть, как дочь в первый класс пойдет… Я уже был на тюрьме, и мне приснилось: иду по улице, ко мне вдруг подходит моя дочурка и не узнает меня, а спрашивает: «Дяденька, где тут улица Коммунистическая?» А у нас на этой улице УВД расположено… Глаза у нее широко раскрыты, косички на плечах, и она свои руки как взрослая к груди прижимает и вдруг просит меня: «Если увидите моего папу, передайте ему, пожалуйста, пусть возвращается домой – я так сильно-сильно его жду…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.