Заложник системы: монолог второй

Заложник системы: монолог второй

– Я служил в дивизии имени Дзержинского… Наверное, знаете, это под Москвой… получил направление для поступления в школу милиции в Калининграде. Поехал, поступил, окончил. Вернулся на родину – в Красноярский край, в город Назарово. Четыре года я служил в ОБЭПе [9] , с 1987-го по 1991-й. Потом перевелся на юг края, в сторону Абакана, в районный городок, где стал начальником ИВС. Три года я служил в этой должности. Из ИВС я перевелся в городской ОВД, был оперуполномоченным, потом старшим оперуполномоченным, мою кандидатуру представили на вакантную должность начальника ОБЭПа. И в это время сменяется начальник службы криминальной милиции. На должность начальника ОБЭПа он протягивает своего человека. Происходят перестановки в нашем отделе, кого-то сокращают, кого-то переводят, кого-то принимают. Словом, была команда, которую теперь разогнали. Какие-то интриги пошли. Совсем непонятно стало, чем мы будем заниматься. А шла середина девяностых годов… И как-то запросто, почти с официального разрешения начальства, у нас вдруг стали путать понятия «операция» и «провокация». Если раньше мы действительно работали – вычисляли преступника или преступную группу, самым тщательным образом разрабатывали операцию, брали с поличным, то сейчас стали применять обычные провокации, искушать людей деньгами… Не искать нарушителей, а порождать их, осмысленно провоцировать людей на преступление, предлагать деньги, а потом делать вид, что взяли кого-то с поличным. И пошел вал «раскрытых» преступлений. Отдел работал на галочку, на такую «раскрываемость», показатели поползли вверх, начальника стали хвалить. И пошло-поехало… В этом месяце «раскрыли» столько-то преступлений, значит, в следующем месяце надо «раскрыть» еще больше. А стоит лишь втянуться, запрячься в общую лямку штатных провокаторов. Меняется психология, исчезают принципы. И все это очень скоро аукнулось, бумерангом вернулось в милицию. Начали работать против своих же сотрудников…

Раньше, при Советской власти, был один ОБХСС. Теперь появились налоговая инспекция, налоговая полиция, опять же инспекция БЭП. Еще есть гаишники, которые хотят урвать свою часть «налогов». И началась борьба за сферы влияния. Я приезжаю куда-нибудь, веду дело, нахожу недочеты, а мне потом говорят: «Ну ты чего, старик, революцию собрался делать? Ты вот что… оставь-ка это дело мне, а я потом разберусь». Или другой вариант отмазать нарушителя, когда тебе говорят: «Хорошо, ты вскрыл нарушения, и мы вынесем нарушителю предупреждение». А там, по делу, минимальным штрафом не обойдешься. И кто говорит, что вынесет предупреждение? Не рядовой сотрудник, а начальник службы криминальной милиции – руководитель подразделения! Собирается наказать преступника бумажкой – письменным предупреждением! И наоборот, по другому случаю: провожу проверку, недостатков не нахожу. Меня вызывает начальник службы криминальной милиции, приказывает: «Вези человека в суд». То есть готовить на него бумаги. Я отвечаю: «У меня на него ничего нет». Начальник только машет рукой: «Я позвоню в суд, все улажу. Готовь бумаги». Разговор окончен. Еду в суд. Свидетелей нет, улик нет – ничего нет, и дела уголовного фактически тоже нет, но человека закрывают в СИЗО. За что, почему? Оказывается, начальник договорился!

Случилось так, что 3 января у меня сгорел дом. Все имущество погорело, служебная форма тоже сгорела. Я пришел на работу, написал рапорт с просьбой оказать материальную помощь. Не чужое просил, а свое, так называемые детские. Жена не получала этих денег, поэтому мне было положено по месту службы.

Начальник говорит мне:

– Нет денег.

И тут же в кабинет заходит какой-то сельский участковый, свой человек, к нему на охоту начальник ездил. И начальник выписывает ему материальную помощь – три тысячи рублей на свадьбу дочери, да еще спрашивает:

– Ну что, три тысячи хватит?

Я тут же, в кабинете, стою, еще не успел выйти. Начальник посмотрел на меня и говорит:

– Ну чего стоишь, я же сказал – денег нет.

Ладно, не стал я больше ни о чем просить. Мы переехали жить к моей матери, я залез в долги.

Наступает день зарплаты – ее задерживают! Не было денег и нет по-прежнему.

А тут ударили крещенские морозы… Пишу рапорт, чтобы мне выдали служебный тулуп, каждому сотруднику он положен. Мне в ответ: «У тебя был тулуп, где он?» – «Сгорел». Слышу: как так сгорел, проведем служебное расследование, вычтем с тебя стоимость…

И вдруг меня переводят в дежурную часть с понижением в должности и зарплате. Новый удар судьбы? За что? За… связь с преступным миром!

Это вообще отдельная история. Однажды ко мне приехал начальник РУБОПа из Ачинска, он меня хорошо знал, я его – тоже, и вот он говорит:

– Мы вышли на одну группу, взять которую можно только с вашей помощью. Ты можешь, Вадим, подготовить кое-какие бумаги?

– Могу, конечно, в чем вопрос… только нужно поставить в известность начальника ГОВД [10] .

– Нет, не надо. У вас в ГОВД происходит утечка информации.

И я в обход начальника подготовил бумаги, передал их. Потом было громкое дело, о нем писали в газетах: в Ачинске раскрыли банду и все такое… Разумеется, в ГОВД пошли пересуды, что да как. Не знаю уж, о чем говорили в верхах, но только меня вскоре переводят в дежурную часть. Официально вменяют в вину реальный случай, когда я за одним столом сидел с двумя уголовными авторитетами. Это тоже отдельная история, которая произошла годом раньше.

Я был в отпуске, с братом ездил в другой город, к общим знакомым. Один из них пригласил нас в ресторан. Мы согласились, пришли, огляделись: вокруг люди как люди – в костюмах, галстуках, с женами. Отмечали юбилей нашего знакомого. У кого-то из приглашенных оказалась любительская видеокамера, он время от времени снимал на пленку хозяина стола, нас и других гостей. А потом, когда веселье было в разгаре, наш знакомый подсел к нам и стал пояснять:

– Вон тот человек – директор золотых приисков, вон его жена, а вон – телохранители. А тот человек – местный авторитет, и вон еще один авторитет…

Через год видеокассета «вдруг» попадает к моему начальству. Меня отстраняют от работы. Приезжает по моему «делу» куратор из Красноярского УВД, собирает справки, уезжает. Потом вызывают меня – к заместителю генерала. Еду, встречаюсь, объясняю. Он мне говорит:

– Подожди в коридоре.

И я два часа жду. В коридоре! А они всё совещаются. Наконец снова приглашают, и я слышу:

– Мы вас проверили.

Отдают мне служебное удостоверение и желают – не поверите! – успехов в работе.

Приезжаю домой и узнаю, что меня переводят в дежурную часть. Так-так, думаю, теперь я в черном списке. Значит, дальше будет еще хуже, и рано или поздно милицию придется бросать.

В дежурной части работа посменная: через три дня на четвертые сутки. У меня появилось свободное время, в которое я стал заниматься частным извозом. Кое-что зарабатывал и рассчитывался по долгам.

Однажды ко мне пришли цыгане. Они осели в нашем городе, купили дом недалеко от дома моей матери, где мы тогда жили. И знали они, что я занимаюсь извозом. Просят: съезди туда-то, на станцию, привези одну женщину. Я отказываюсь, говорю, что нет на бензин денег.

Они на другой день опять просят: съезди, привези, за бензин заплатим. Ну ладно, думаю, всякое бывает в жизни, может, и вправду им не к кому больше обратиться. Еду на станцию, встречаю цыганку средних лет, у нее в руках сумка. Сажаю в машину, завожу мотор и вдруг чувствую что-то неладное. То ли взгляд этой цыганки показался мне каким-то напряженным, то ли в ее движениях мне что-то не понравилось. Я на нее оборачиваюсь, киваю на сумку и спрашиваю:

– Что у тебя там?

– А тебе какое дело, а? Тряпки разные. Поехали, дорогой, тебе уплатили.

Едем по трассе. Не доезжая до поста ГАИ, я глушу мотор. Подтягиваю к себе ее сумку, запускаю в нее руку – и точно: вытаскиваю пакетики с наркотой. Выкидываю все пакеты в окно, туда же сумку. Цыганку высаживаю. И уезжаю. От греха подальше.

Приезжаю домой, меня всего трясет. Чтобы не объяснять ничего жене, говорю, что съезжу к брату. Но за руль уже не хочу садиться. Оставляю машину во дворе, иду на автобусную остановку.

В автобусе ко мне подваливает какой-то тип, похожий на бомжа, и говорит:

– Ну что, мужик, я тебя узнал… Тебя уже выпустили?

Я смотрю на него, он – на меня. И опять говорит, что меня должны были вот-вот посадить. Я спрашиваю:

– За что?

– Как за что? За перевозку наркотиков.

Вот те на! А он-то, тип этот, при чем тут… Что-то знает? Но что именно? И откуда знает?

Оказалось, его на сутки закрывали в ГОВД за какое-то административное правонарушение, и пока он сидел, к нему подошли и спросили:

– Понятым будешь?

– А? Чего?

– Мужик, слушай внимательно. Тут посадить одного надо. Поедем к цыганам, они торгуют наркотой, проведем обыск. Найдем наркоту и поедем к тому, кто наркоту привез им…

И показывают этому бомжу мою фотографию. Взятую из личного дела! Потом спрашивают:

– Запомнил? Вот к нему поедем, понял?

Бомжу, конечно, деваться некуда, он на все согласен, лишь бы выпустили. Спустя какое-то время едут к цыганам, проводят обыск, но ничего не находят. Несостоявшегося понятого отпускают на все четыре стороны. Счастливый бомж находит способ, чтобы вскоре в его руках появилась бутылка водки, которую он тут же опорожняет. На остановке он залезает в автобус, собираясь «ехать туда, не знаю куда». И видит меня, пытается вспомнить, откуда ему знакомо мое лицо, а потом по простоте душевной, говорит ту самую фразу: «Ну что, мужик, тебя уже отпустили?»

Оказалось, не отпустили… Мне предъявили обвинение в перевозке наркотиков. Хотя я честно признался: да, я подозревал, что везу наркотики, и я добровольно отказался от преступления – выкинул сумку и высадил пассажира.

После моих объяснений начальник ГОВД мне лично сказал:

– Слово полковника, что тебя не посадят.

Но его слово оказалось не более чем словом. Еще бы! Ведь за три дня до моей поездки произошло следующее. К цыганам приходили из нашего ГОВД, сказали: пойдите к соседу, заплатите, пусть едет на вокзал, возьмет пассажира. Когда доставит сумку, ждите, придем с обыском, укажете на него.

Меня отвезли в изолятор временного содержания. Но не в камеру, а в карцер. Это метр на метр площади, бетонный пол и бетонные стены. Настоящий каменный мешок, где постоянная жуткая сырость, пробирающая до костей.

На четвертые сутки, чувствую, у меня – температура. Нос заложен, в горле хрипы, глаза каким-то гноем покрылись. Когда меня выводили на очередной допрос, слезы текли с меня градом вместе с гноем, я кричал как помешанный: «Переведите меня в камеру! Переведите, переведите, переведите, иначе я здесь умру». А мой адвокат только покачивал головой и тоже повторял: «Да ты успокойся, успокойся, успокойся». Я шел по коридору изолятора, натыкаясь на стены, ничего не видел, кроме бликов света, появлявшихся то справа, то слева. Шарил руками, как слепой, и все бубнил: «Переведите, переведите, переведите».

В тот день я показал против себя, дал «признание», оговорил себя. И меня перевели. В общую камеру. Так началась моя вторая, тюремная, жизнь.

Ко мне подошел какой-то паренек, спросил:

– Ты с погон?

– Да.

– Кто ты по воле? Гей?

– Нет, с чего… Что за вопрос?!

– Всякое бывает.

Потом меня повезли в ачинский следственный изолятор. В столыпине я оказался в одной камере с уголовниками. Один из них долго смотрел на меня, потом проворчал сквозь зубы, обращаясь к другим уголовникам:

– С нами – мент! А вы… зубами щелкаете!

Про себя думаю, что надо ему ответить. Если промолчу, значит, позволю делать с собой все, что угодно. Говорю:

– У тебя по воле ко мне какие-то претензии? Или как?

Он опять не «вывозит» меня, накаляет обстановку:

– Ты мент, ты красный – вот моя претензия.

– Хорошо, я мент, но я не красный. Я такой же заключенный, как ты, или он, – показываю на другого, – или вот этот… Ты что же, судишь по профессиям? Так нельзя. Если к вам заедет бывший сантехник, то его надо сразу в угол – говно откачивать? Так, что ли?

Смотрю, сидят два особика – с особого режима. Один говорит мне:

– Остынь, Вадим. Садись, – а потом добавляет, поворачиваясь к наезжавшему на меня уголовнику. – Запрыгни наверх, баклан, и молчи. Мы его знаем.

До конца пути ко мне больше никто не приставал.

Ачинское СИЗО. В одной камере двадцать один человек. Хмурые, злые лица. Косые взгляды.

Суд, приговор. Новый этап – в колонию.

Что особенно поразило… вот я, осужденный – да, преступник… когда моя жена, первое время не зная, как жить, пришла с детьми в ГОВД, где я служил, думала, ей в чем-то помогут… от нее, наоборот, стали шарахаться как от прокаженной.

Но ведь я не был на службе ни дебоширом, ни нарушителем. Пока служил – нужен был, а как случилось что-то со мной – сразу забыли. Почему так происходит? И главное, семья-то тут при чем.

Когда жена пришла домой, она взяла милицейскую форму, что осталась после меня, облила ее бензином и сожгла перед домом! Вот такую ненависть к милиции, к служебной форме, в конечном счете к Системе породило в ней это посещение городского отдела внутренних дел.

Может, она права? Жена-то моя. Я стал заложником Системы, которая сначала использовала меня, а потом перемолола и выплюнула.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.