1.2. Будем вдумчиво читать классика «евразийства»

1.2. Будем вдумчиво читать классика «евразийства»

и соотноситься с жизнью

Сначала выскажем кратко основной смысл раздела 1.2 настоящей записки:

То явление, которое получило в первой половине ХХ века название «евразийство», существует издревле как ветвь глобальной политики со времён ранее Чингиз-хана, который действительно был первым «евразийцем»-практиком [10], однако не оставившим после себя детально разработанной социологической доктрины, на основе которой в её развитии в дальнейшем могло бы развиваться как единое целое созданное им многонациональное государство. И как будет показано далее, само название «евразийство» — ошибочно по отношению к этому политическому явлению, поскольку, если начинать не от Чингиз-хана и его деятельности, а разсматривать различные концепции глобальной политики в их проявлениях, начиная с более глубокой древности, то Чингиз-хан — только один из многих в череде людей, которые, будучи детьми каждый своей эпохи и региона, в меру своего ощущения Правды Жизни, миропонимания и развития культуры их народов, противостояли библейскому — глобальному — проекту порабощения всех, начало которому положила иерархия посвящённых древнего Египта примерно 3000 лет тому назад.

Т.е. в самом названии «евразийство» выразился евразийский провинциализм, подчинённый БИБЛЕЙСКОМУ ГЛОБАЛИЗМУ.

Это обусловлено тем, что основоположники евразийства как социологической теории были рождены и возпитаны в библейски-православной культуре Российской империи, по какой причине в каких-то аспектах своего мировоззрения и миропонимания они сами были порабощены библейским проектом, смотрели на жизнь через его «призму», вследствие чего не могли о некоторых явлениях судить адекватно.

Тем не менее появление изначального евразийства как социологической теории было шагом вперёд на пути к становлению Русской концептуальной власти глобальной значимости как явления общенародного, а не личностного — малочисленного (по отношению к численности населения). А вот что касается неоевразийства наших дней — интерпретаций наследия основоположников евразийстваА.Г.Дугиным и К^, то реально это — движение под власть так называемого «атлантизма», осуществляемое однако под лозунгами «евразийской самобытности».

Чтобы сказанное в четырёх предъидущих абзацах не возпринималось голословно, обратимся к взглядам Н.С.Трубецкого. О Киевской Руси и её политических перспективах как самобытного явления Н.С.Трубецкой пишет следующее [11]:

«То государство, или та группа мелких, более или менее самостоятельных княжеств, которых объединяют под именем Киевской Руси, совершенно не совпадает с тем русским государством, которое мы в настоящее время считаем своим отечеством. Киевская Русь была группой княжеств, управляемых князьями варяжской династии и расположенных в бассейне трёх рек, которые почти непрерывной линией соединяют Балтийское море с Чёрным, и начальная летопись совершенно точно определяет географическую сущность этого государства как “путь из Варяг в Греки”. Площадь этой Киевской Руси не составляла и двадцатой доли общей площади той России, в которой родились все мы. Киевская Русь не только не была по территории своей тождественна хотя бы с так называемой Европейской Россией, но даже не являлась на территории этой Европейской России самой значительной единицей в политическом или хозяйственном отношении. Государства Хозарское (в низовьях Волги и на Дону) и Болгарское (в среднем течении Волги и по Каме), существовавшие одновременно с Киевскою Русью, были хозяйственно и политически едва ли не значительнее её. Государство (политическое или хозяйственное) на территории Европейской России „в целом“ [12] в те времена было невозможно ни для одного из этих осёдлых, привязанных к тому или иному речному бассейну государств, ибо на пути к Чёрному и Каспийскому морям лежала широкая полоса степи, а по ней кочевали воинственные кочевники, которых никто вполне подчинить себе не мог и которые делали невозможным всякое стремление осёдлых государств к господству и расширению. Потому-то из Киевской Руси и не могло развиться никакого мощного государства, и представление о том, будто бы позднейшее русское государство есть продолжение Киевской Руси, в корне неправильно. Киевская Русь не могла ни расширять своей территории, ни увеличивать свою внутреннюю государственную мощь, ибо будучи естественно прикреплена к известной речной системе, она в то же время не могла вполне овладеть всей этой системой до конца; нижняя, самая важная часть этой системы, пролегающая по степи, оставалась всегда под ударами степных кочевников, печенегов, половцев и проч. Киевской Руси оставалось только разлагаться и дробиться на мелкие княжества, постоянно друг с другом воюющие и лишённые всякого более высокого представления о государственности. Это было неизбежно. Всякое государство жизнеспособно лишь тогда, когда может осуществлять те задачи, которые ставит ему географическая природа его территории. Географически заданием Киевской Руси было осуществление товарообмена между Балтийским и Чёрным морями; задание это в силу указанных выше причин было невыполнимо, и потому Киевская Русь была нежизнеспособна, а всякий нежизнеспособный организм разлагается» (Раздел I).

В этой оценке Н.С.Трубецкой во многом прав: но он прав не в принципе, а применительно к достигнутому к тому времени в Новгородско-Киевской Руси уровню понимания характера течения глобального политического процесса. Если соотноситься с шестью приоритетами обобщённых средств управления / оружия [13], то Новгородско-Киевская Русь, не владея средствами управления выше шестого приоритета, оказалась в историческом тупике, поскольку характер её государственности был “элитарный” [14]. И соответственно внешнее воздействие того или иного рода, объективно исторически направленное на прекращение тупиковости ситуации, было неизбежным.

Н.С.Трубецкой несколько далее продолжает:

«Одного взгляда на историческую карту достаточно, чтобы убедиться в том, что почти вся территория современного СССР [15] некогда составляла часть монгольской монархии, основанной великим Чингисханом. Некоторые части прежней императорской России, присоединённые в послепетровскую эпоху: Финляндия, Польша, Балтийские провинции, — в монархию Чингисхана не входили; но они и отпали от России, так как исторической, естественной государственной связи у них с Россией не было. Другие области, случайно не входившие в состав монгольской монархии, но, естественно, по своей географической или этнографической природе связанные с этой монархией и присоединённые к прежней России, удержались в СССР, и если некоторые из них (например, Бессарабия, польские кресы) теперь отторгнуты, то это есть явление временное, и рано или поздно природа возьмёт своё. Присоединение к СССР Хивы и Бухары, сохранявших призрачную самостоятельность при последних русских императорах и провозглашение советской республики в Монголии являются продолжением и укреплением исторической связи России с монархией Чингисхана. На том же пути можно с уверенностью предсказать в будущем и присоединение китайского Туркестана.

Таким образом, в исторической перспективе то современное государство, которое можно называть и Россией, и СССР (дело не в названии), есть часть великой монгольской монархии, основанной Чингисханом.

Однако между Россией и монархией Чингисхана всё же нельзя поставить знака равенства. В монархию великого монгольского завоевателя и его ближайших потомков входила почти вся Азия, а между тем, как бы ни распространялось влияние России на Китай, Персию, Афганистан, все эти страны всё-таки не входят в Россию, и, если бы Россия присоединила их к себе, она изменила бы в корне своё историческое лицо. В исторической преемственности Россия не есть вся монархия Чингисхана, а лишь основное ядро этой монархии. Ядро это определяется особыми географическими признаками, отмежёвывающими его от остальных частей бывшей монгольской монархии» (Раздел II).

Географию этого основного ядра империи чингизидов (потомков Чингиз-хана) Н.С.Трубецкой характеризует так:

«Географически территория России как основного ядра монгольской монархии может быть определена следующей схемой. Существует длинная, более или менее непрерывная полоса безлесных равнин и плоскогорий, тянущаяся почти от Тихого океана до устьев Дуная. Эту полосу можно назвать системой степи. С севера она окаймлена широкой полосой лесов, за которой идёт полоса тундр. С юга система степи окаймлена горными хребтами» (Раздел II).

И разсмотрев специфику каждой из областей на этой территории, Н.С.Трубецкой подводит итог:

«Всё это, вместе взятое, позволяет отделять рассматриваемую область от собственно Европы и собственно Азии и считать её особым материком, особой частью света, которую в отличие от Европы и Азии можно назвать Евразией» (Раздел II).

Собственно это его утверждение и дало название «евразийство» одной из социологических доктрин современности, хотя определение Евразии Н.С.Трубецким не совпадает с принятым в географической науке, в которой под Евразией понимается весь континент, включающий Европу и Азию на всём пространстве от Атлантического океана до Тихого [16]. Разсмотрев этнографию выделенной им суб-Евразии (далее мы при необходимости будем пользоваться этим термином, подразумевая «Евразию» в определении Н.С.Трубецкого), Н.С.Трубецкой делает вывод:

«Таким образом, вся Евразия в вышеупомянутом смысле этого слова представляет собой географически и антропологически некое единое целое. Наличие в этом целом таких разнообразных по своему природному и хозяйственному характеру частей, как леса, степи и горы, и существование между этими частями естественной географической связи позволяет рассматривать всю Евразию как до известной степени самодовлеющую хозяйственную область. Благодаря всему этому Евразия по самой своей природе оказывается исторически предназначенной для составления государственного единства.

Государственное объединение Евразии было с самого начала исторической необходимостью. Но в то же время сама природа Евразии указывала и на способ этого объединения. С точки зрения древнейших времён путями сообщения могли служить только реки и степи: горы и леса с этой точки зрения были неудобны, а тундра вообще не может идти в расчёт как область слишком неблагоприятная для развития какой бы то ни было человеческой деятельности. Мы уже видели, что системы больших рек на территории Евразии идут большей частью в меридиональном направлении, тогда как система степей проходит через всю Евразию с востока на запад. При этом речных систем много, а система степи в принципе одна. Отсюда следует, что путь сообщения между востоком и западом — один, а путей сообщения между севером и югом — несколько, причем все эти (речные) дороги между югом и севером пересекают и (степную) дорогу между востоком и западом [17]. С точки зрения исторической задачи государственного объединения Евразии отсюда вытекает следующий важный факт: всякий народ, овладевший той или иной речной системой, оказывался господином только одной определённой части Евразии; народ же, овладевший системой степи, оказывался господином всей Евразии, так как, господствуя над протекающими через степь отрезками всех речных систем, он тем самым подчинял себе и каждую из этих речных систем в её целом. Итак, объединить всю Евразию могло только государство, овладевшее всей системой степи.

Первоначально на территории Езразии наблюдались, с одной стороны, племена и государства речные, с осёдлым бытовым укладом, и, с другой стороны, племена степные, в бытовом отношении кочевнические. Между реками и степью должна была неминуемо завязаться борьба, которая и проходит красной нитью через всю древнейшую историю, притом не только Киевской Руси, но и других речных государств Евразии, например царства Хазарского и Хорезма. Вначале кочевники были не объединены, делились на множество племён, из которых каждое держалось только одного определённого участка степи и только иногда забиралось в соседний участок, в каковом случае начиналась борьба между двумя соседними кочевыми племенами. Благодаря этому речные государства могли ещё довольно успешно бороться со степняками. Правда, самоё существование постоянной угрозы кочевнических набегов на осёдлые речные поселения и вечная опасность перерыва торгового сообщения по реке делали невозможным нормальное развитие речных государств. Но государства эти всё же существовали и боролись с кочевниками, хотя и не с полным успехом.

Положение резко изменилось, когда Чингисхан подчинил себе все кочевые племена евразийских степей и превратил евразийскую степную систему в одно сплошное кочевническое государство с прочной военной организацией. Перед такой силой ничто устоять не могло. Все государственные образования на территории Евразии должны были утратить свою самостоятельность и поступить в подчинение владыке степей. Таким образом, Чингисхану удалось выполнить историческую задачу, поставленную самой природой Евразии, — задачу государственного объединения всей этой части света. Он выполнил эту задачу так, как только и можно было её выполнить, — объединив под своей властью степь, а через степь и всю остальную Евразию» (Раздел II).

Некоторые историки (в частности А.Бушков со ссылками на народовольца Н.Морозова) оспаривают саму возможность объединения кочевников даже в одной Монголии, а не то что во всей степной зоне, под властью Чингиз-хана в «кочевое государство» со строгой организацией и выделением профессионального войска из состава общества, мотивируя это тем, что кочевник — не привязан хозяйством к определённому месту, вследствие чего, если на него «наехать» с какими-либо требованиями типа налогов и воинской повинности, влекущей оторванность от семьи, то он уложит во вьюки свою юрту и откочует со своими родственниками и стадами куда-нибудь на свободные просторы степи, где его претенденту во владыки будет «не достать».

Однако такое представление о возможностях реакции какого-либо кочевого рода на «наезд» подразумевает, что степь как этно-экологическая система не заселена до предела. Такое представление выражает точку зрения представителей осёдлых культур, плотность населения в которых, обусловленная хозяйственной отдачей осёдлого уклада жизни, была гораздо выше, нежели плотность населения в степи, обусловленная кочевым скотоводческим хозяйственным укладом. Поэтому это представление большей частью неадекватно тому, что действительно имело место в степи в древности.

Незаселённость того или иного района степи могла быть исторически краткосрочным эпизодом после каких-либо стихийных бедствий, эпидемий, военного опустошения каких-то территорий набегом других кочевников. Вне такого рода исторически непродолжительных периодов степь была предельно плотно заселена, но по меркам не осёдлого образа жизни, тем более не по меркам наших дней. Поэтому реально откочевать от «наезда» мирно можно было только в степные неудобья, а в нормальные (с точки зрения кочевого скотоводства) регионы степи можно было только вторгнуться, неся истребление их населению.

Второе обстоятельство опровергается биографией самого Чингиз-хана, который в раннем детстве после гибели своего отца остался с братьями на попечении матери. Пока Темучин — будущий Чингиз-хан — не вырос, его мать, он сам и братья жили именно под постоянной угрозой «наездов» со стороны других родов и гибели всего своего рода. И эта угроза не была пустыми страхами, поскольку были и нападения представителей других родов, и от них приходилось защищаться силой оружия и защищать свои стада и лошадей. И вряд ли возпоминания Чингиз-хана об этих аспектах его детства были самыми приятными для него, когда он вырос.

Но то же самое можно было сказать и о представителях других родoв, чья численность, богатство и соответственно — военная сила — не позволяли им самим организовывать набеги на соседей с высокой вероятностью успеха: им тоже приходилось жить под угрозой такого рода набегов. Статистические предопределённости в жизни общества таковы, что к такого рода успешным набегам в одиночку могла быть способна только достаточно малая доля наиболее многочисленных и богатых родoв. Для остальных же родoв, составляющих статистическое большинство, именно эта склонность сильных родoв к военным захватам и была одной из главных проблем в их повседневной жизни.

И Темучин стал Чингиз-ханом потому, что смог организовать древнее кочевое общество на решение проблемы защищённости жизни каждого из множества этнически и культурно единых родoв древнего монгольского общества: ему древнее монгольское общество было обязано внутренним миром и становлением «кочевой государственности».

Но если бы Темучин был по складу своей нравственности и психики в целом «громилой», «хапугой», насильником, — собирателем «банды» с целью хапать, унижать людей и держать всю степь и её население в своём кулаке, то он не стал бы Чингиз-ханом. «Громила» — тем более из бедного малочисленного рода — не смог бы инициировать становление организованности жизни общества