День Знаний в школе № 1

День Знаний в школе № 1

В конце августа 2004 года, когда осела пыль думских сражений по «монетизации», в сопровождении депутатов нашей фракции Юрия Савельева, Николая Павлова и Михаила Маркелова я выехал в Южную Осетию. Ситуация в отношениях России и Грузии становилась все более конфликтной. В Панкисском ущелье по-прежнему собиралось чеченское бандитское подполье. Действовали боевики открыто, готовя в своих диверсионных лагерях молодое террористическое пополнение.

В том же году к власти в Тбилиси пришел Михаил Саакашвили. Бывший «борец с коррупцией» и классный демагог буквально смял рыхлую администрацию Шеварднадзе. Однако степень его зависимости от грузинских воров была не меньше, чем у Седого Лиса, поэтому новая власть об оздоровлении республиканской экономики и налаживании добрососедских связей с Россией даже и не подумывала. Но народ надо было держать в повиновении, а что как не шовинистические призывы к «победоносной войне» с Абхазией и Южной Осетией, лучше всего, по мысли Тбилиси, могли бы отмобилизовать голодную массу людей. Умный и циничный Саакашвили это прекрасно понимал. Заручившись мощной поддержкой в Вашингтоне, он начал свое правление с раздачи угроз в адрес Цхинвала и Сухуми.

В результате агрессивных действий нового руководства Грузии вокруг южноосетинской столицы сложилась крайне напряженная обстановка. Этот город, да и вся Южная Осетия отрезана от Северной Осетии Кавказским хребтом и грузинскими селами. Добраться до Цхинвала непросто. Сначала надо проехать по лавиноопасной горной дороге до Ругского тоннеля, миновать пограничную заставу и преодолеть многокилометровый неосвещенный тоннель, «просверленный» в горной массе Кавказа. Затем, под колючими взглядами местных жителей, бросающими под колеса проезжающих мимо машин российские флаги и скомканные портреты Путина, надо пересечь четыре грузинских села и, наконец, притормозив у южноосетинского блокпоста, въехать в Цхинвал. Дорога занимает почти полдня, но при плохой погоде или обострении вооруженного противостояния можно застрять в горах на несколько суток.

Нам повезло — до Цхинвала мы доехали без особых осложнений. В столице самопровозглашенной республики нас тепло встретили президент Южной Осетии Эдуард Кокойты, спикер парламента и местные активисты нашей партии. Практически все жители республики являются гражданами России, поэтому с организацией в Цхинвале партийной ячейки проблем у нас не было.

После коротких протокольных встреч и интервью республиканскому телевидению гости, журналисты и сопровождающие нас лица вышли из президентского кабинета и оставили нас с Кокойты наедине. Президент сухо, по-военному, описал мне обстановку вокруг республики. Вооруженные провокации становились обыденной новостью. Город подвергался обстрелам. Жителей республики то и дело захватывали в заложники и только после жестких ответных действий Цхинвала, — отпускали.

Руководство Грузии делало вид, что оно тут ни при чем. Мол, захват людей и обстрелы — дело рук некой «третий силы». При этом люди Саакашвили кивали на чеченцев. В эти байки никто, конечно, не верил. Все понимали, что в зоне конфликта действуют натасканные американскими инструкторами части регулярной армии Грузии, в задачу которых входит сеяние страха и выдавливание осетин в Россию.

Как говорил «вождь всех времен и народов» Иосиф Сталин: «Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы». Сталин, Саакашвили и я родились в один день — 21 декабря, а это, как говорят, не может не влиять на формирование общих черт характера. Так или иначе я догадывался, что у президента Грузии было на уме.

Тем временем в театре Цхинвала нас ожидала огромная масса людей. Наверное, весь город собрался, чтобы увидеть и послушать депутатов популярной патриотической партии.

Люди не только забили весь достаточно вместительный зал, коридоры, ложи и балконы, но и заполнили всю площадь напротив театра и примыкающие к ней улицы. «Видишь, как тебя здесь встречают!» — довольно подмигнул мне севший рядом со мной в президиуме президент республики. «Это не меня встречают, а Россию!» — ответил я.

Действительно, жители Южной Осетии принимали нас с таким энтузиазмом, что в полной мере заразили всех своим восторженным настроением. Зал подхватывал каждое сказанное в микрофон слово и тут же разносил его по всему городу. Народ Южной Осетии мечтает вернуться в Россию, но со своей землей, в которой лежит прах многих поколений его предков. Люди ждут от Москвы прямого действия, защиты, льнут к России, верят ей. Представление моих товарищей — Юрия Савельева, Михаила Маркелова и Николая Павлова — осетины встретили настоящей овацией, стоя. Некоторые даже плакали от счастья.

Я завершил свою речь сообщением о подготовке фракцией «Родина» закона о праве части иностранной территории на вхождение в состав России и обещанием сделать все от нас зависящее для скорейшего воссоединения осетинского народа в составе единого русского государства. Зал буквально взорвался от восторга. В этот момент я почувствовал себя совершенно счастливым человеком. Тысячи людей думали как я, мечтали о России, верили в величие своей Родины, готовы были с оружием в руках бороться за нее. Наверное, только вдали от России можно любить ее так, как любили эти дорогие мне люди, с таким теплом принявшие меня в своем доме. В такие минуты политический лидер ощущает свою нужность, востребованность, проверяет, насколько его идеи отвечают чаяниям масс. Это и есть момент истины, рождающей в политике чувство единства с его народом.

Встреча проходила дольше запланированного, да и прощание на улице у нас затянулось. Наконец, рассевшись по машинам, мы тронулись в обратный путь.

Во Владикавказе в гостинице нас уже ждал председатель Верховного Совета Северной Осетии Теймураз Мамсуров. Он просил нас вернуться в Россию засветло, чтобы рано утром 1 сентября перед вылетом в Москву из аэропорта Беслана заехать в одну из местных школ поздравить детей и родителей с Днем знаний. Речь шла о школе № 1 — дети Мамсурова учились именно там. По дороге в школу и аэропорт можно было бы обсудить итоги поездки в Цхинвал. Так мы и договорились.

Однако наше возвращение во Владикавказ явно затягивалось. Лидер Южной Осетии Эдуард Кокойты сообщил, что его охране поступила информация о подготовке грузинскими боевиками провокации на подступах к Ругскому тоннелю, и настоял на изменении маршрута. Мы поехали в объезд — живописной и разбитой дорогой по пересеченной местности. Преимущество этого пути состояло только в одном — он полностью контролировался вооруженными подразделениями Южной Осетии и пролегал в обход грузинских сел.

Наша колонна остановилась у самого въезда в тоннель, где мы были уже в полной безопасности. На вершине холмов, несмотря на опустившиеся сумерки, просматривались осетинские дозоры. В считанные секунды на капотах машин были накрыты импровизированные столы. Традиционные осетинские «три пирога», зелень, свежие овощи — все пришлось кстати. Выпив на прощание, мы обнялись с нашими новыми друзьями, сели в машины и въехали в черную дыру Ругского тоннеля.

Во Владикавказ мы прибыли глубокой ночью — уже в третьем часу. Каково же было мое удивление, когда в холле гостиницы я увидел ожидавшего нас Теймураза Мамсурова. «Законы моей республики не позволяют мне оставить вас одних!» — сообщил он голосом, не терпящим возражения. Проговорив еще час, мы предложили отказаться от идеи посещения школы — после тяжелой дороги хотелось сберечь хоть немного времени для сна. Теймураз сжалился над нами, сказав, что раз так, то тогда он провожать нас в аэропорт не поедет и останется во Владикавказе поздравить с Днем знаний студентов республиканского университета.

Утром в сопровождении сотрудника пресс-службы главы республики мы выехали в аэропорт Беслана. Дорога заняла не более получаса. В депутатском зале нас ожидало несколько местных журналистов, уже расставивших на столе свои микрофоны. Я сел напротив них и начал брифинг. Вдруг ко мне подошел мой помощник Александр Кузнецов и, наклонившись, тревожным голосом прошептал, что в семи минутах от нас в городе Беслане только что неизвестные лица захватили школу.

Представить себе истинный масштаб трагедии никто из нас, конечно, не мог. Тем не менее, мы сразу приняли решение остаться. В ту минуты мы еще не знали, что уже через полчаса аэропорт Беслана будет закрыт, все рейсы отменены, а пассажиры с уже заправленного самолета на Москву — сняты.

На полной скорости мы влетели в город и, подъехав к захваченной школе, чуть было не попали в зону обстрела. В пятидесяти метрах от нас трещали автоматные очереди. Водитель резко затормозил, мы быстро покинули машину. Тут же напротив меня остановился БТР. На его броне в касках и бронежилетах к месту трагедии прибыли осетинские омоновцы. Они спрыгивали с брони, передергивали затворы автоматов и разбегались в разные стороны, выставляя первую линию оцепления.

У входа в здание примыкающего к школе районного отдела милиции стоял человек. Он был крайне взволнован. По его мокрой от пота рубашке я догадался, что передо мной один из тех немногих счастливчиков, кому чудом удалось сбежать под носом боевиков из захваченной школы.

Мужчина назвал мне примерное количество заложников — около 800 человек и описал мне первые секунды захвата. По его словам, террористов было никак не меньше тридцати человек.

Я передал свидетеля для дальнейшего допроса подоспевшему майору милиции, включил мобильный телефон и набрал номер спецкоммутатора. Кратко объяснил дежурному офицеру, кто я, где нахожусь, что произошло, и потребовал срочно соединить меня с руководством страны. Кроме того, я попросил немедленно доставить в Беслан машину специальной мобильной правительственной связи для оборудования штаба по спасению заложников и организации прямого контакта с Кремлем.

С первой минуты пребывания в Беслане мы понимали, что оказались в эпицентре масштабной катастрофы. Очевидно, что в такой ситуации основные решения по ходу операции должны были приниматься не во Владикавказе и даже не на уровне президентского полпреда, а только в Москве — лично главой государства.

Через минуту в окружении военных я заметил президента Северной Осетии Александра Дзасохова. Рядом с ним стоял Теймураз Мамсуров. На нем лица не было — в школе среди заложников оказались его дети — сын и дочка.

Мы зашли во внутренний двор какого-то служебного помещения. Наконец запыхавшиеся помощники принесли карту города и схему школы. Еще минут через десять доставили первую записку, в которой террористы излагали свои требования. Вот ее текст:

«8–928–738–33-374.

Мы требуем на переговоры президента республики Дзасохова, Зязикова, президента Ингушетии, Рашайло, дет. врача. Если убьют любого из нас, расстреляем 50 человек. Если ранят любого из нас, убьем 20 человек. Если убьют из нас 5 человек, мы все взорвем. Если отключат свет, связь на минуту мы расстреляем 10 человек».

Как выяснится позже, номер телефона был ошибочным. Что касается «дет врача Рашайло», то в штабе сочли, что имелся в виду глава «Фонда помощи детям при катастрофах и войнах» доктор Леонид Рошаль.

Вообще террористы действовали грамотно. В отличие от некоторых наших излишне разговорчивых силовиков, самодовольно выбалтывающих по телевизору свои служебные тайны, бандиты полностью учли опыт «Норд-Оста», предусмотрев возможность использования спецслужбами газа и других спецсредств. А у нас даже не нашлось толковых переговорщиков и авторитетных посредников, способных добиться освобождения хотя бы части заложников. Те, что были задействованы, в том числе доктор Рошаль, при всем моем глубоком уважении к их профессионализму и мужеству, оказались излишне словоохотливыми.

Можно себе представить, что боевики сделали бы со знаменитым Рошалем, попадись он им в руки! Ведь по телевидению зачем-то было в деталях рассказано, какую ценную информацию предоставил он ФСБ, подробно описав специалистам характер взрывных устройств и размещение в зале театра на Дубровке «женщин-бомб». Неужели, после такой «рекламы», да еще и награждения доктора заслуженной правительственной наградой, он мог бы оказать какую бы то ни было пользу в деле освобождения бесланских детей? Нет, конечно. В глазах террористов Рошаль был «информатором ФСБ».

Кому-то может показаться, что боевики специально вызвали его в школу, чтобы казнить, отомстив за гибель своих подельников. Немного изучив нравы боевиков, я в это никогда не поверю, как не верил и тогда — в первые минуты после захвата школы. Моя версия состоит в том, что записку под диктовку руководителя бандгруппы писал кто-то из погибших впоследствии заложников. Находясь в состоянии аффекта, несчастная жертва не только ошиблась при указании телефонного номера для связи, но и от себя приписала после фамилии «Рашайло» слова «дет врача».

На самом деле террористы звали к себе бывшего министра внутренних дел, секретаря Совета безопасности России Владимира Рушайло. Своими сомнениями в интерпретации записки я сразу поделился с руководством оперативного штаба. Но на мои сомнения никто не обратил внимания, и в Москву полетела просьба срочно доставить в Беслан знаменитого доктора. Саму же записку начальники бросили на столе служебного помещения, и только по моей подсказке кто-то из старших офицеров забрал ее с собой. Примеров такого рода неряшливости и растерянности я наблюдал в действиях руководства оперативного штаба по освобождению заложников немало.

Наконец, участники совещания определились с местом базирования штаба, остановив свой выбор на расположенном поблизости здании районной управы. Толпа начальников выдвинулась туда пешим ходом и чуть было не попала в зону обстрела. Чтобы защитить руководство республики от пуль снайперов-террористов, кто-то из военных решил закрыть брешь между домами омоновским БТРом, но это тоже было не самое умное решение. На глазах всего разбуженного как улей города главе республики, спикеру североосетинского парламента, депутатам Госдумы и группе милицейских и армейских генералов было предложено, как перепуганным зайцам, скакать от дома к дому.

При этом спецназовцы должны были прикрывать это чудовищное шоу огнем, броней и собственными телами. После обмена отборным матом между политическим и силовым руководством Северной Осетии решено было добираться до будущего штаба на автотранспорте — в объезд.

Через пять минут мы уже были на месте. Дзасохов, Мамсуров и мои товарищи заняли два небольших кабинета на третьем этаже, где вскоре уже был оборудован пункт правительственной связи. Остальные помещения заняли военные и сотрудники боевых подразделений ФСБ. Их штаб, куда не пускали даже Дзасохова, разместился на первом этаже. Старшие офицеры спецназа расположились на втором этаже и в соседнем крыле третьего этажа.

Вскоре в здание оперативного штаба вошли примчавшиеся в Беслан полпред президента в Южном федеральном округе (ЮФО) Владимир Яковлев, заместитель генерального прокурора в ЮФО Сергей Фридинский и заместитель директора ФСБ Владимир Проничев.

Все охотились за новой информацией. Казалось, спокойствие сохранял только приехавший из Цхинвала Эдуард Кокойты, с которым я еще совсем недавно распрощался у въезда в Ругский тоннель. Похоже, у Кокойты с Дзасоховым были натянутые отношения — мужчины сухо поздоровались и больше почти не разговаривали.

Особенное оживление вызвал прилет в Беслан доктора Леонида Рошаля. Генералы ходили за ним «веревочкой», как будто он и есть наш главный «золотой ключик» от захваченного бандитами ларца. Ему сразу предоставили отдельную комнату и телефон для связи с боевиками в школе.

Доктор прикрыл за собой дверь и начал дозваниваться. Телефон не отвечал. Как уже говорил, в записке, выброшенной террористами, был указан неправильный номер.

Через пару часов оперативным сотрудникам ФСБ все же удалось выйти на связь с боевиками в школе. Они соединили «Рашайло, дет врача» с кем-то из главарей, но разговор не получился — по всей видимости, никто «Айболита» в школе не ждал и, несмотря на его настоятельные предложения, к захваченным детям его не подпустили.

Рошаль был подавлен. Его настроение тут же передалось и всем генералам. Только один из них, то и дело останавливавший Дзасохова от самостоятельного похода в школу, театрально приговаривал: «Ничего! Бывало и хуже!».

Никакого особого плана, как спасать заложников, в оперативном штабе не было. Но и трусов среди тех, кто оказался в тот момент в Беслане, тоже не было — все были готовы идти добровольцами в школу в обмен на освобождение детей. Посовещавшись с моими товарищами, я предложил использовать нас — депутатов Государственной Думы — для вызволения из плена, по крайней мере, детей-дошкольников. Дзасохов поблагодарил меня и сказал, что наша помощь действительно может понадобиться, хотя силовики и Москва выступили категорически против такого варианта.

Мы решили отправить двоих наших депутатов — Николая Павлова и Юрия Савельева — в Москву для того, чтобы они убедили руководство «Единой России» созвать внеочередное заседание Государственной Думы.

Я и Михаил Маркелов — журналист, проработавший в практически всех горячих точках бывшего СССР — остались в Беслане. Будучи опытным дипломатом, глава Северной Осетии Александр Дзасохов также поддерживал нашу идею собрать экстренное заседание палат российского парламента, задействовать механизмы внешнего, международного давления на террористов, среди которых, по оперативным сведениям ФСБ, были и иностранные наемники.

Вместе с тем из Москвы то и дело поступали странные, неадекватные предложения, которые вносили в работу штаба дополнительную сумятицу. Руководство кремлевской администрации, например, попросило меня организовать прием в Беслане группы чеченских женщин, которые по инициативе вице-премьера чеченского правительства Рамзана Кадырова планировали организовать в городе митинг в поддержку заложников. Я резко возражал. Это пахло провокацией. Разъяренные бесланцы просто разорвали бы непрошеных гостей.

Потом позвонил председатель Госдумы и лидер «Единой России» Борис Грызлов и сказал, что ожидается «десант» депутатов от «Единой России». Я не выдержал, перезвонил Дмитрию Медведеву, тогда занимавшему пост главы администрации президента, и в резких тонах попросил его запретить «пиар на крови». Город ждал от штаба и Москвы реальной помощи, а не шоу. После вмешательства Медведева нелепые инициативы, наконец, прекратились.

Несмотря на наступление ночи, город гудел. Казалось, никто не спал. Суровые бесланские мужчины, вооруженные охотничьими ружьями и даже автоматами, тяжелым взглядом встречали и провожали каждого незнакомца.

Примерно в два часа ночи мы с Эдуардом Кокойты вышли из штаба, чтобы подышать свежим воздухом. Нас сразу узнали и пригласили переговорить с родственниками заложников. Поглядывая, не отстаем ли мы, люди быстрым шагом сопроводили нас во внутренний дворик местного Дворца культуры. Живой поток сотен горожан буквально внес нас в зал. Все молча расселись. Те, кому не хватило кресел, остались стоять в коридорах.

Еще вчера такой же осетинский зал в Цхинвале овациями встречал каждое мое слово. Теперь я стоял внизу сцены, в проходе первого ряда, с микрофоном в руке и тяжелыми мыслями в голове.

Бесланские осетины, чьи дети, жены, мужья, сестры и братья лежали на полу залитого кровью школьного спортзала, без еды, воды, но с надеждой на спасение, внимательно смотрели на меня и ждалцхоть какой-нибудь информации. Я оглянулся на президента Южной Осетии и еле слышно попросил его начать встречу.

Кокойты заговорил на родном языке. Из зала послышались возгласы и женские всхлипывания. Но в основном люди слушали своего земляка внимательно. Эдуард перешел на русский и представил меня. «Знаем его. Пусть говорит!» — прокричал кто-то с задних рядов.

Я поднялся на сцену и произнес следующие слова:

«Дорогие мои бесланцы! Так получилось, что беда, свалившаяся на ваш город, застала меня в поездке по республике. Я остался, чтобы попытаться хоть чем-то помочь спасти ваших детей.

Обещаю вам одно: я и мои друзья, которые сейчас находятся в Беслане, готовы к обмену на ваших родных и близких. Если бандиты согласятся на такой обмен, он немедленно состоится.

Второе. В ваш город уже прибыли лучшие в стране специалисты по антитеррору. Они высокие профессионалы. Все мы будем молиться, чтобы они достойно выполнили свою задачу.

Больше мне пока нечего вам сказать. Дай Бог нам всем здоровья и удачи!»

Я сошел со сцены и направился к выходу. Никто мне не препятствовал, никто не задал лишнего вопроса. Все ждали чуда, верили в счастливое разрешение судьбы заложников и боялись выдавать предчувствие катастрофы.

После того, как мы уже отошли от Дворца культуры, сзади послышались крики: «Передайте Дзасохову, пусть выйдет к народу!», «Пусть он посмотрит нам в глаза!», «Если будет штурм, вы все умрете!».

Выстрелы из школы и разрыв фанаты из подствольного гранатомета заглушили эти голоса. С тяжелым настроением мы с Эдуардом вернулись в здание оперативного штаба. Мрачное ожидание развязки продолжалось всю ночь.

Надо сказать, что отсутствие какой бы то ни было информации, и нежелание представителей руководства республики общаться с людьми бесило горожан. Все подозревали, что силовики готовят штурм школы. Никто не верил обещаниям «по-голливудски» бескровной операции.

Назначенный руководителем оперативного штаба начальник управления ФСБ по Республике Северная Осетия генерал Валерий Андреев в основном общался со СМИ, выступая в роли своеобразного пресс-секретаря штаба. Очевидно, что подготовкой операции руководил не он, а его непосредственные руководители, находившиеся где-то неподалеку. При этом я не переставал возмущаться уровнем их непрофессионализма.

Верхом глупости стало обнародование информации о количестве узников в школе. Откуда появилась цифра в 365 пленников, ума не приложу. Скорее всего, это был не умышленный обман, а просто неполные данные, сведенные на основе информации родственников заложников. Кто-то из них из теленовостей узнал о существовании дежурного телефона оперативного штаба и сумел на него дозвониться. Однако такая цифра не могла соответствовать истинному числу заложников в принципе. Во-первых, в лапы террористов заложники могли попасть целыми семьями, и позвонить в штаб было просто некому. Во-вторых, многие бесланцы, дежуря на улицах целыми сутками, за теленовостями не следили и не могли знать о существовании такого дежурного телефона. В-третьих, многие горожане не сочли возможным делиться с москвичами лишней информацией, опасаясь, что она может только навредить попавшему в беду родному человеку.

Так или иначе, обнародование неполных данных о числе заложников вызвало возмущение в городе. Бесланцы были убеждены, что речь идет о преднамеренной лжи, распространяемой штабом для сокрытия факта подготовки вооруженного штурма и попытки занизить число будущих жертв.

Очень насторожили бесланцев новостные программы федеральных каналов, в которых сообщалось, что на заседании правительства 2 сентября 2004 года министры обсуждали вопросы сельского хозяйства. «Они нам скоро «Лебединое озеро» по ящику крутить будут. Ваш Путин скрывает правду о Беслане!» — раздавались возмущенные голоса горожан в трубке дежурного телефона оперативного штаба.

Агенты бандитов в городе, а я уверен, что их было немало, умело подхватили волну смятения и стали настойчиво формировать в толпе мнение, что спасти детей может только «живое кольцо», которым родственники заложников должны окружить школу для воспрепятствования силовым действиям федералов. К обеду второго дня угроза открытия «второго фронта» из числа вооруженных бесланцев, раздраженных отсутствием прогресса в деле освобождения заложников, стала реальной.

Оказалось, что в штабе вообще не нашлось руководителей, умевших говорить с людьми, успокаивать их и настраивать на взаимодействие с силами антитеррора. Власть демонстрировала неумение брать сложные ситуации под свой контроль, принимать на себя ответственность, в конце концов. Нет, не потом, не на похоронах посыпать голову пеплом и становиться на колени перед могилами невинных жертв. До того! Тогда, когда еще можно было спасти сотни маленьких граждан России, попавших в руки к насильникам и бандитам.

Осетинское руководство ждало команды из Москвы, а Москва ждала, когда все само собой как-то разрешится. Мои попытки наладить хоть какое-то взаимодействие между различными группами влияния в оперативном штабе всякий раз натыкались на вежливый отказ.

В конце концов снующие при штабе журналисты гостелевидения проболтались, что из Москвы им поступило указание воспрепятствовать в Беслане «личному пиару Рогозина». То, что кремлевская бюрократия больше думала не о путях выхода из сложившейся трагической ситуации, а о том, чтобы, не дай Бог, кто-то чужой при освобождении заложников не приобрел дополнительной популярности, говорило о полном моральном разложении этих граждан. Во мне это вызывало лишь чувство брезгливости.

Днем 2 сентября в Беслане произошло важное событие, укрепившее в нас надежду на чудесное спасение детей. Боевики согласились впустить в школу бывшего президента Ингушетии Руслана Аушева. Получив последние рекомендации от руководства штаба силовиков, он уверенным шагом направился к школе. Вскоре Аушев появился с малышом на руках. С ним вышло еще несколько заложников с грудными детьми.

Штаб ликовал. Удача вдохновляла. Начальство смущало только одно обстоятельство — Аушев вернулся с новой запиской с требованиями Шамиля Басаева к Кремлю, которые в штабе сразу сочли невыполнимыми. Вот ее текст:

«От раба Аллаха Шамиля Басаева Президенту РФ В. В. Путину Владимир Путин, эту войну начал не ты. Но ты можешь ее закончить, если тебе хватит мужества и решимости Де Голля.

Мы предлагаем тебе разумный мир на взаимно выгодной основе по принципу: «Независимость в обмен на безопасность».

В случае вывода войск и признания независимости Чеченской Республики Ичкерия, мы обязуемся:

• не заключать ни с кем против России никаких политических, военных и экономических союзов,

• не размещать на своей территории иностранные военные базы, даже на временной основе,

• не поддерживать и не финансировать группы или организации, ведущие вооруженные методы борьбы против РФ, находиться в единой рублевой зоне, войти в состав СНГ.

• Кроме того, мы можем подписать ДКБ, хотя нам более приемлем статус нейтрального государства.

• Также мы можем гарантировать отказ всех мусульман России от вооруженных методов борьбы против РФ, как минимум на 10–15 лет, при условии соблюдении свободы вероисповедания (что, кстати, закреплено в Конституции РФ).

Мы не имеем отношения к взрывам домов в Москве и Волгодонске, но можем в приемлемой форме и это взять на себя.

Чеченский народ ведет национально-освободительную борьбу за свою Свободу и Независимость, за свое самосохранение, а не для того, чтобы разрушить Россию или ее унизить. Будучи свободными, мы будем заинтересованы в сильном соседе. Мы предлагаем тебе мир, а выбор за тобой. Аллах акбар!

Подпись

Записка была немедленно отправлена в Москву для экспертизы и принятия по ней решения. Но по настроению моих телефонных собеседников из президентской администрации я понял, что они не знают, что с ней делать. Более того, в штаб поступила просьба скрыть сам факт существования записки и требований, изложенных в ней.

Это была еще одна глупость. Записку из здания школы выносил опальный ингушский лидер. Он читал записку и в случае необходимости мог подтвердить ее содержание. Зачем тогда нужно было его скрывать?

Во вторую бессонную ночь я поехал к месту, где располагался мой приятель, депутат Михаил Маркелов. Опытный журналист, облазивший все «горячие точки», перезнакомился с осетинскими милиционерами и устроился со своим верным другом и продюсером съемочной группы Андреем Крыловым и моим помощником Александром Кузнецовым в штабе республиканского МВД. Все предыдущее время с помощью sms — коротких сообщений, посылаемых по мобильному телефону — мы постоянно поддерживали друг с другом связь, обмениваясь последней информацией.

Мы оба чувствовали приближение развязки. Общительный, легко вступающий в контакт с людьми, Михаил установил доверительные отношения с представителями осетинского ополчения и казаками, которые снабжали его бесценными сведениями об обстановке в городе и вокруг школы. Вскоре мы распрощались, и я вернулся в оперативный штаб.

Не прошло и пары часов, как Михаил прислал новый sms: «Нужно срочно встретиться». Время было семь утра. Наступил третий день ожидания развязки.

Через пять минут Маркелов уже взлетал по лестнице оперативного штаба. На одном выдохе он сообщил, что в сопровождении казаков ему удалось ночью подползти к зданию школы на расстояние всего нескольких метров и остаться совершенно незамеченным. Он слышал, как в школе приглушенно разговаривали боевики, видел, как несколько террористов вышли из здания, чтобы проверить зажигание стоявших рядом «легковушек». Так же незамеченным им удалось ретироваться.

Полученные сведения нужно было срочно довести до силовиков. Если ко входу в школу удалось подобраться тележурналисту и депутату, то уж бойцы спецназа легко смогут повторить тот же трюк.

На третьем этаже штаба мы нашли прокурора Сергея Фридинского и старшего офицера «Альфы». Михаил повторил свой рассказ, разложил на столе карту местности и указал на ней скрытые подходы к школе. Офицер ФСБ поблагодарил нас и побежал искать свое руководство.

Напряжение в штабе росло от часа к часу. Дзасохов метался по кабинету, переживал, чувствуя свою беспомощность.

Неожиданно на мобильном Теймураза Мамсурова раздался сигнал вызова. Из школы звонили его дети. Теймураз даже не успел узнать, как они себя чувствуют, как трубку взял кто-то из боевиков. Он предостерег осетинского спикера от организации штурма школы, сказал, что дети Мамсурова умрут первыми, требовал, чтобы родственники остановили силовиков. Судя по всему, мое предположение о стремлении боевиков прикрыться от спецназа «живым кольцом» родственников заложников оказалось верным.

Кто-то сообщил наверх, что милицейский снайпер наблюдает в школе какое-то движение, будто бы боевики начали устанавливать телевизионную аппаратуру и спутниковую «тарелку» для организации вещания из помещения захваченного ими здания. «Этого нам еще не хватало!» — прокричал кто-то в коридоре.

Президент Северной Осетии Дзасохов решил, наконец, собрать небольшое совещание в помещении на третьем этаже. Он только что вернулся со встречи с бесланцами, где поклялся им, что никакого штурма не допустит. Все были взвинчены до предела. Срок ультиматума, выдвинутого боевиками, истекал утром 4 сентября. Время стремительно улетучивалось, положение детей-заложников становилось все более тревожным. Москва переваривала записку Басаева и пока молчала. Молчали и силовики.

Я включил телевизор. Было ровно 13:00. Шел специальный выпуск «Вестей», репортаж из Ингушетии. Камера снимала интервью жены одного из боевиков, установленного ФСБ в качестве участника захвата школы. Женщина говорила на вайнахском, снизу бегущей строкой шел русский перевод. Я обомлел. Женщина фактически давала понять, что она и ее четверо детей взяты в заложники:

«Я не по своей воле сюда попала, ты меня понимаешь… То, что ты в силах сделать — сделай. Посмотри, чтобы детям ничего не было. Я не знаю, что мне делать. Просто ты меня, наверное, поймешь. <…> Аллах вам в помощь. В этом, дай Аллах, чтобы все завершилось в лучшую сторону, как вы хотите. Мне никто ничего не сделал и ничего не сделает. Ничего не будет, все в воле Аллаха».

Потом она перешла на русский и что-то пробормотала о необходимости освободить детей.

Я удивленно посмотрел на стоящих рядом Яковлева и Дзасохова. Такой разворот событий смахивал на провокацию. Интересно, кто-нибудь из профессиональных пропагандистов смотрел эту подстрекательскую глупость до выхода материала в эфир? «За такую работу надо яйца отрывать!» — сказал я тем, кто стоял в комнате. Через мгновение со стороны школы послышалась стрельба и взрывы. «Вот! Вот их ответ!» — закричал Дзасохов. Все остальные мрачно молчали.

В 13:03 раздался страшный взрыв.

Мы слетели на первый этаж и ворвались в помещение штаба ФСБ. Помимо генерала Проничева и еще нескольких лиц в штатском в комнате находились Руслан Аушев и ингушский предприниматель Михаил Гуцериев. Последний пытался по мобильному соединиться с главарем боевиков. Пока он набирал номер, раздался еще один мощный взрыв.

Наконец, произошло соединение: «Алло, алло! Что у вас там взорвалось? Нет! Никакого штурма нет! Прекратить огонь? Да! Прекращаем!»

Гуцериев пытался перекричать в трубку грохот боя и беспорядочную стрельбу, но связь оборвалась. «Он сказал, что мы штурмуем, и что все сейчас погибнут!» — с нескрываемой досадой обратился он к стоящим рядом генералам.

Аушев закрыл лицо руками. Дзасохов громко застонал. Затем все бросились во внутренний двор здания. Отсюда было видно, как над школой поднимается гриб светло-серого дыма. Шел бой.

Мимо нас пробежало несколько офицеров спецназа. Бронежилеты и каски-сферы они застегивали на ходу. «К школе, к школе!» — кричали офицеры друг другу.

Охрана покинула здание штаба, оставив его совсем без прикрытия. Кто-то из офицеров ФСБ подбежал ко мне и сказал, чтобы я «срочно уходил, так как две шахидки и группа боевиков вырвались из школы и пытаются захватить сам штаб или городскую больницу». Такое сложно было себе представить, даже несмотря на весь бардак в организации осады захваченной школы. «Но Мишка-то сумел пробраться к школе, не будучи замеченным не только боевиками, но и федералами!» — подумал я, — «Значит, все возможно».

Представители штаба сгруппировались на лестничной площадке между первым и вторым этажами. Никто не знал, куда бежать и где укрыться от возможной контратаки боевиков. Кто-то даже предложил отстрелить замок на решетчатой двери, ведущей в подвал, и спрятаться там. Это уже было похоже на панику.

Я решил оставить этих граждан один на один со своими ужасными мыслями и подняться на третий этаж, где находился правительственный коммутатор. Быстро миновав простреливаемое окно второго и третьего этажа, я вбежал в штабную комнату. Сквозь грохот кружащих в небе боевых вертолетов, взрывов и пулеметной стрельбы услышал, как разрывается аппарат спецсвязи.

Звонил начальник генерального штаба Юрий Валуевский. Он просил найти кого-нибудь из фээсбэшного начальства, чтобы согласовать действия спецназа ГРУ. Я попросил генерала «повисеть» на трубке и выглянул в коридор. Схватив за руку нужного мне офицера, командира оперативной группы ФСБ по Северному Кавказу, я затолкал его в комнату спецкоммутатора. Полковник доложил Балуевскому о первых потерях спецназа, об «обработке» вертолетами ближайшего леса, где якобы находилась «вторая группа боевиков» и некоторые другие важные подробности боя.

«Полковник!» — обратился я к офицеру. Он прикрыл трубку ладонью и посмотрел на меня. «Есть мнение, кого-то из боевиков надо взять живым». Я внимательно посмотрел в глаза офицеру. Он кивнул и продолжил разговор.

Я вышел из кабинета и выбежал из здания штаба. По улице неслись кареты «Скорой помощи». Гражданские люди прятались от шальных пуль за углом нашего здания. Вокруг школы рвались гранаты. Бой не стихал.

Наша группа во главе с Маркеловым оказалась совсем рядом со школой, когда из нее стали выбегать чудом выжившие от взрыва и начавшегося пожара дети. Ребята выносили их из-под обстрела на руках и передавали санитарам и ополченцам. Надо отдать им должное, все мои товарищи вели себя во время боя исключительно мужественно.

Примерно в 16.00 меня нашли помощники президента Северной Осетии и попросили вернуться к главе республики в штаб. Александр Дзасохов взял меня за руку и сказал: «Прошу вас срочно вылететь в Москву. В аэропорту вас ждет самолет. Здесь все кончено. Сейчас надо остановить новую войну осетин с ингушами. Летите в Москву и попытайтесь убедить руководство немедленно заблокировать нашу административную границу с Ингушетией. У вас это получится».

Дзасохов обнял меня на прощание, и я немедленно покинул штаб. На выходе из здания я на секунду остановился. Спецназовцы тащили захваченного боевика, прикладами забивая его в дверь подвала. Ту самую, которую кто-то из штаба еще пару часов назад пытался отстрелить из пистолета.

Боевик — потом станет известно, что его зовут Нурпаши Кулаев — страшно кричал, просил его помиловать. Мерзкая сцена…

Что на самом деле привело к взрывам в Бесланской школе № 1, я не знаю. Выводы официальной парламентской комиссии считаю неполными, не открывающими до конца всю правду трагедии, разыгравшейся в те жаркие сентябрьские дни в этом североосетинском городке.

Надеюсь, что установлению истинных причин гибели бесланских заложников поможет работа нашего депутата, профессора Юрия Савельева, лучшего в России специалиста по баллистике, возглавлявшего до избрания в Думу Санкт-Петербургский военно-механический университет. Будучи представителем фракции «Родина» в парламентской комиссии по Беслану, он сумел провести собственное серьезное расследование, в котором в частности, сопоставил данные взрывотехнической и пожарной экспертиз и дал свою версию причин первых двух взрывов в спортзале школы и начавшегося затем пожара. С его точки зрения, здесь не обошлось без «внешнего воздействия».

В этой книге я не вправе комментировать итоги работы парламентской комиссии по Беслану, в том числе и альтернативный доклад депутата Юрия Савельева, пока сама эта комиссия официально, наконец, не обнародует свои заключения. Политики и специалисты еще долго будут спорить об истинных виновниках трагедии. Тем временем Беслан будет жить памятью 335 невинно убиенных детей и взрослых, — жертв террора, — как живет черной славой уж который год ставропольский город Буденновск — Святой Крест.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.