Игра на расстроенном человеке

Игра на расстроенном человеке

Человек играет на настроенном инструменте, а диавол на человеке — когда он расстроен. Тогда и получается какофония.

Развоплощается не только видимая материя (на полотнах художников), но и сама незримая волна звука. Как проекция повредившейся души, в музыку вошло что-то новое. «Начиная с Бетховена (и даже с Моцарта, если рассматривать его последние квартеты), композиторы намеренно вводили дисгармонию, главными образом ради большей музыкальной свободы и эмоциональности. Многие композиторы романтического периода хотели, чтобы их музыка охватывала весь опыт разума и чувства, чтобы зло в ней выражалось так же, как и добро — и для этого пользовались диссонансом. Некоторые, как Паганини и Франсуа Буальдье, автор «Инфернального вальса», иронически заявляли, что их вдохновлял Дьявол». [50].

Сначала закрались какие-то диссонансы, а затем ввалилась и какофония. Такие звуки в западноевропейской традиции считались «музыкальным оформлением» ада. Самый неблагозвучный музыкальный интервал — тритон — называли «дьяволом в музыке»; это название встречалось еще в XIX веке.

На старинной гравюре мы видим шабаш, на котором изображено чтение гримуара под своеобразный аккомпанемент. Исполнитель бьет по клавишам, а они ударяют по хвостам кошек, спрятанным в клавесине. Визг, рев, неразборчивые крики! В общем, рок-концерт.

Аналогом «распыления материи в живописи» стала атональная музыка. Миру ее предложила так называемая нововенская школа (Шёнберг, Берг и другие). Теодор Адорно глубокомысленно придавал всей этой звуковой абракадабре социально-философское значение. Он писал, что только торгашеское отношение к жизни позволяет считать музыку Чайковского понятной и приятной, а музыку Берга — интеллектуалистской, режущей слух, а иногда и вовсе немузыкой, набором звуков. Это всего лишь привычка, леность души, устремленность к слащавости и убогости. Вслушайтесь, — восклицает сидящий в Адорно демон распада, — Чайковский отвратителен!

В рассуждениях теоретика, не любившего гармонии и «прилипчивых» мотивов, видится уже знакомое нам стремление к хаосу. По мнению Адорно, «триумф тактовых акцентов», справляемый развлекательной музыкой, — это звуковой эквивалент отчужденной от личности упорядоченности социума, фальшивых ценностей. Но это не абсолютная победа — это всего лишь момент космической диалектики.

Диалектика гласит: точка наивысшего расцвета — это одновременно начало неумолимого распада. Существование музыки, ориентированной на абсолютную негативность, якобы диалектически необходимо. Музыка должна перестать быть аналогом социальных форм, а тем самым потерять форму вообще, избавиться от организованности, сломать законченность... «Преодоление» гармонии, целостности, завершенности — уже знакомая нам болезнь. Ею, как мы помним, страдали и художники-модернисты.[61]

Вспомним, что классическая музыкальная традиция опирается на тональную основу, где семь тонов — основные, а пять — вспомогательные. Нововенцы осваивают пласты диссонантных звучаний, опираясь на двенадцатитоновый звукоряд. Эти сторонники тотального равенства уравнивают все двенадцать тонов в правах. Они отвергают тональность, функциональность, риторичность музыкального произведения. И что получается? Самодвижение экспрессивных жестов, нервных импульсов и шоков.

Проще говоря — кошачий концерт. Адорно видит во всем этом аналог мира свободы.

Но уж очень характерные настроения передает и порождает эта «свобода»! Шёнберг, начавший свой путь с произведений, близких позднему романтизму, пришёл к настроениям безотчётной тревоги, страха перед действительностью, пессимизмом и скепсисом. Крайняя степень возбуждения сменяется у него душевной прострацией. Да, эта та самая Свобода, что появилась из пера падшего ангела.

Экспрессионистская музыка лишена равновесия, обращена по преимуществу к сфере подсознательного. Она чужда определенным, ясно очерченным образам и законченным формам. Композиторы этого направления отказались от широкой напевной мелодики, ясных тональных устоев...

В общем, хаотическая музыка являет собой социальный протест. И то, что она создается, как правило, людьми, духовно нездоровыми, характерно. Все взаимосвязано. Один их ведущих специалистов Тавистока Р.Д.Ланг «считал безумие одним из проявлений социального протеста, присущего особо сознательным, совестливым людям, чье поведение выпадает из рамок так называемого «нормального поведения». [34]. Такой гуманизм, как всегда, идет рука об руку с человекоубийством. Подобные взгляды легли в основу вербовки террористов из числа душевнобольных. Отлавливали их зачастую именно на рок-концертах.

Интересно, что Адорно был учеником Берга; имел определенный вес в музыкальных кругах и был приглашен консультировать Томаса Манна при написании «Доктора Фаустуса» (1947). Его влияние очевидно в диалоге сумасшедшего Леверюона со своим другом Цейтбломом о музыке. Герой говорит как раз о «неразличимости гармонии и мелодии».

Собеседник сомневается: «И ты надеешься, что все это услышат?»

« — Услышат? — ответил он. — Помнишь ли ты некую общеполезную лекцию, которую нам однажды читали, и из которой явствовало, что отнюдь не все в музыке надо слышать? Если ты под «слушанием» подразумеваешь какую-то конкретную реализацию тех средств, которыми создается высший и строжайший устав, звездный, космический устав и распорядок, то ее не услышат. Но самый устав будет или может быть услышан, и это доставит людям неведомое доселе эстетическое удовлетворение».

На все заумные пассажи композитора по поводу двенадцатизвуковой системы Цейтблом отвечает: «Перефразируя твои слова, я сказал бы, что твоя система скорее способна подчинить магии человеческий разум».

Эта идея — воздействия на сознание через дисгармоническое и даже неслышимое — словно провозвестие о психотронном оружии. Адепты идеи — пси-рыцари — идут в инфернальный поход на человеческое сознание.

Нет, не случайно главный герой Манна (адепт атональной музыки) получает славу как результат договора с диаволом. (В довесок — сифилис и безумие). А что отдает взамен? Способность к любви.[62]

Наконец отпущенные договором с диаволом двадцать четыре года истекают. Раскаяние и надежда в милосердие Господне звучит в последнем монологе безумного «монаха сатаны». Он приглашает друзей послушать его кантату. Те звуки, которые слышались ему из ада. И вот результат, ради которого сам диавол посулил Леверюону «дров подбросить под котел, чтобы посилен был труд»: «Мы видели, как слезы покатились у него по щекам и упали на клавиши; ударив по мокрым клавишам, он извлек из них сильно диссонирующий аккорд. При этом он открыл рот, точно собираясь запеть, но только жалобный звук, навеки оставшийся у меня в ушах, слетел с его уст. Склоненный над инструментом, он распростер руки, казалось, желая обнять его, и внезапно как подкошенный упал на пол».