4
4
Колхозная контора Рождественки. Кабинет председателя с атрибутами места и времени (плакатами, ящичком телефона на стене, шкафом, хранящим минувшее, лавкой вдоль стены), но и «вечевая» комната разом: здесь делается погода колхоза.
Народу набилось полно: наши и местные.
Сидя на корточках у стены, человек в замасленном до блеска ватнике вполголоса, чтоб не мешать председателю и Вадиму, травит Гошке что-то забавное:
— …бумага секретная, а читать он не умеет. Приказывает секретарю: «Затыкай уши. Слышишь что-нибудь?» — «Нет», — «Тогда читай громко».
Тетка уборщица наливает воду в бак с прикованной кружкой, замечает на полу рассказчика и с яростью:
— Ефим, ты опять притулился, зараза такая, не успеваешь забеливать…
В самом деле, на стене масляное пятно.
— Вы ему спину побелите, — посоветовал Гошка.
Тетка окинула Гошку недружелюбным взглядом:
— Тебя не спросила, — И Ефиму: — Сиди уж, чего теперь.
За столом в бекеше, но без шапки — председатель колхоза Шевчук. Он того возраста и склада, когда годы определить трудно. Рядом с ним Вадим. Перед столом — бухгалтер в овчинной безрукавке:
— Звонил на базу. Осталось пять фляг, но крышки не закрываются. Брать, или как?
Шевчук явно не знает, брать ли то добро без крышек, думает, глядя на Вадима.
— Не просто бригада, а целинная бригада, — Вадим ловит момент для возобновления разговора. — Значит, и учетчик — целинник.
— Ты коня запрячь умеешь? — сдержанно спрашивает Шевчук.
— Конь конем, нельзя сбивать настрой, — с нарочитым спокойствием отвечает Вадим. — Люди горы свернуть готовы…
— Тут гор нет, это за Бийском, — говорит Шевчук. — Одних мы вас не пустим. Вон бригадир, — кивнул он на неказистого, угрюмого видом дядьку, — В теории три класса и коридор, а завяжи глаза, вывези — понюхает и скажет, на каком поле. Скажешь?
— Картошку придется занимать, едоков-то прибавилось, — странно реагировал тот на похвалу.
— Знаете, мы ехали открывать новые земли, — не выдержал тона Вадим, — а открыли старую бюрократию.
— «Открывать», — насмешливо повторил Шевчук. — Что ж я — туземец? Я сюда пацаном за подводой пришел, а люди тут уже жили. И мой отец к ним за советом ходил, а не… это… открывал.
Входит человек в полушубке и валенках с самодельными, из автокамеры, галошами — парторг колхоза. Замечает, что тут крупно поговорили:
— О чем речь?
— О чем… Силос на Успенке так и не открыт, — словно вспоминает Шевчук. — Мерзляк, хоть взрывай.
— Вот паразитство. — Парторг потер подбородок, спокойно сказал: — Ефим, возьми человека три целинщиков — и на Успенскую ферму. Партийное поручение. Пускай втягиваются.
— А лома где? — неохотно поднялся Ефим.
— Гамаюнов даст.
— Что делать-то? — спрашиваю Ефима.
— Дело тонкое: бери больше, кидай дальше, — острит тот.
— Не ставьте нас в смешное положение, — готов на мировую Вадим, — Откроем вам и силос, и солому, но давайте решим этот чертов оргвопрос. Будет целинная бригада или нет?
— Коровы ревут, пойми, — говорит парторг. — И что это вы — или гостям хозяева надоели?
— Мы не гости, — отрезал Вадим. — Нам нужно конкретное поле работы.
— Полей хватит, давай без дележа, — сказал парторг, — Я, Нестер Иванович, добегу с ними, а то Ефим набуровит чего. Пошли, а? — легонько подтолкнул он Вадима.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.