А. Адамович ПРИГЛАШЕНИЕ ЗА СТЕНУ

А. Адамович

ПРИГЛАШЕНИЕ ЗА СТЕНУ

Звонят, оповещают знакомых: «Во столько-то часов будет «Сельский час», Черниченко!» — и люди вполне городские дружно усаживаются у телевизоров, знают, что будут свидетелями увлекательной, азартной, где веселой, а где злой «охоты». «Охоты» за правдой. Испытанная казенная ложь, изворотливая, против всякого здравого смысла, инструкция, тупая инерция безрукой и безголовой работы — обнаруженные, настигнутые, будут отступать, наступать, изворачиваться, нагло или трусливо огрызаться. Но не так-то просто увернуться от прямого слова, от зоркого взгляда Юрия Черниченко, от вопроса: теперь видите, отчего скудные прилавки продуктовых магазинов, почему, имея больше комбайнов, чем все Америки вместе взятые, уборку затягиваем до белых мух, отчего страна богатейших черноземов хлеб покупает, вместо того чтобы продавать? Нет, не ради легких, развлекательных бесед собирает нас к телевизорам Черниченко, хотя ведет их в темпе порой даже веселом, искристо, напористо. Но откуда знания эти специальные, удивительная вооруженность цифрами-осами: всегда наготове, раз за разом выпускает жалящих, как из рукава? Ведь филолог по образованию, всего лишь. Талант? Биография? Время? Да все это вместе взятое.

В те целинные пятидесятые вместе с тысячами энтузиастов поехал филолог-журналист добывать для страны большой хлеб; он день и ночь на пыльных дорогах и в полевых станах, жена Валентина в школе, быт самый неналаженный, но не беда, — знали, куда ехали. Нет, не все знали, а узнав, повидав всякого, одни навсегда отпрянули и от целины, и от земли, от сельских забот, для других же, как пишет о себе Юрий Черниченко: «…та работа оказалась в жизни… стержневой… не агроном, не зерновик вообще, ничего в жизни больше не делал, как только дописывал — книгами, фильмами, телеспорами — начальную целинную работу».

От целины остался зарок на всю жизнь: не пиши, чего не знаешь сам, не навязывай земле и земледельцу того, что противно самой природе их — марсианские целинные бури пыльные зародились не где-нибудь, а в кабинетах ретивых начальников (а заодно и в твоих безграмотных журналистских упражнениях).

«Пропашная система Наливайко! Из Барнаула, с Алтая, она навела грозу на пары-травы по всей стране. Слова не выкинуть: про то, как «Гигант» наводил пропашной порядок и расширял озимый засев, расписывать газета «Советская Россия» послала одного из корреспондентов «Алтайки» — меня! И расписывал… А что вышло из этого, теперь широко известно».

Зарок, как приговор себе на всю жизнь: хватит строчкогонства, пора постигать дело.

Как написал — вроде бы эстафету передавая — Валентин Овечкин, откликаясь на первые публикации Юрия Черниченко: «Давно пора литераторам взяться за экономические вопросы… поскольку сами экономисты ни черта в этой области не делают. За что ни возьмись — все надо нашему брату начинать! Ну что ж, такова уж наша участь — лезть наперед батька в пекло»[1].

Постичь землю и все, что надо, чтобы она кормила народ, страну, невозможно сегодня, не разбираясь не только в агрономии, но и в том, что марксизм называет общественными отношениями. Потому что они, если не стыкуются с потребностями земли и земледельца, способны любую, самую передовую агрономию выхолостить на нет.

«Вот и мне, и Виктору, и Недельке только кажется, что отстает наше сельское хозяйство. Это внушено нам за годы проработок, а вращения Земли под ногами сами мы не замечаем. Вполне возможно, что ни от чего Виктор не отстает, а его просто тащат назад. Промышленность — когда шлет 2900 болтов и велит собрать себе «Ниву»… Агросервис — паразитизмом магарычников. Ссыпной пункт — очередями по три часа и т. д. Словом, не производительные силы, а производственные отношения! Они даже не отстают, а именно обременяют…»

Тем особенно и интересен Черниченко в его статьях, книгах, выступлениях, что за его цифрами, фактами, пафосом, иронией, гневом или радостными открытиями настоящих знающих работников не одно лишь сельское хозяйство, а через него — и вся наша жизнь.

И еще: за его строчками, словами — интересный человек, в самой жизни он именно такой. И в 50 с немалым лет он не лишен некоего мальчишества. Стена — для чего? Не заглядывай, не ходи, не твое там и не твоего это ума дело! А для мальчишки стена — это провокация, сигнал: перелезть, перемахнуть, заглянуть! Юрий Черниченко этим только и занят и нас постоянно приглашает, провоцирует: давайте заглянем, что там за внешними фактами, за цифрами, за привычными словами — да сколько можно ничего не знать и не понимать! А может быть, мы «неспециалисты» и есть самые большие специалисты: ведь это нам стоять в очередях, «охотиться» за мясом в магазинах, будто оно все еще на крыльях или ногах от нас убегает по лесу, по степи, перебирать почему-то всегда, как бы с рождения, гнилые овощи… А может быть, как раз того и недостает хозяйственникам и ученым людям, чего у нас с вами в преизбытке — здравого смысла? Наш здравый смысл да к исконно крестьянскому, — может быть, тут как раз и ответы на «вечные вопросы» о неубранном, гниющем, ненакормленном, невыдоенном?

Он такой, Юрий Дмитриевич! Все время как бы спрашивающий себя: неужто я больше не способен? Не способен на большее? Нырнуть с маской поглубже, а затем с раскрошенной временем греческой амфорой озорно уплыть к далекому берегу. Скольких одарил этими историческими и живыми «дарами моря», со сколькими поделился своей неиссякаемой влюбленностью в крымские пейзажи бывший мальчишка из Судака! Уже в ранние годы работник, на котором постоянные обязанности на огороде, корма для коровы, ну, а себя самого подкормить чем бог пошлет — это было делом корпоративномальчишеской чести. Честнейший человек, он и сегодня, кажется, должен держать себя за обе руки, если дорога вдоль виноградника непереносимо долго тянется: раньше мать строго покрикивала, сегодня — жена Валя. («Вот будет здорово, если тебя поймает сторож, который любит смотреть «Сельский час»!»)

А как сам он шумел, возмущался, собой возмущался, себя презирал, когда в крымском городишке Орджоникидзе нас надули! Шли туда, прижимаемые к самому морю горами, а он все обещал: «Лучший в мире город над морем, а какие речистые и расторопные торговцы на базарчиках!» Купили вареную кукурузу прямо с мотоцикла, а с нас взяли дважды за один и тот же товар: и с него, и с меня. «Кого, кого надули? — ну прямо из «Ревизора» монолог. — Меня, крымского пацана, который мог сам — кого угодно! В этой вашей литературе потеряешь всякую форму!»

Но нет, не теряет он форму, кого-кого, а Черниченко не купишь новыми вариантами старых инструкций, кабинетных начинаний, не заразишь административным восторгом по поводу еще одной панацеи от всех наших сельскохозяйственных бед.

Все проверит, все оценит — и не за столом своим письменным, а став, если надо, на мостик комбайна с механизатором, выработав женские, очень даже нелегкие, нормы «на свекле», проникнув, если надо, в святая святых — на «Ростсельмаш», где делают те самые две тысячи с чем-то «болтов», которые собирать потом в комбайны приходится сельским умельцам («дерзай, изобретай, пробуй!»).

Сегодня Юрия Черниченко — как нашли. Еще бы, кто больше соответствует новым требованиям к работе журналиста, писателя: всестороннее знание предмета, бессчетные личные, многолетние контакты с сотнями специалистов, практиков, такая погруженность в проблему, что человек любую «амфору» извлечет с самого дна времени, истории (если надо, — пожалуйста, цитата из Вергилия, Овидия… о чистых парах!). И неизданные прежде статьи его тоже — как нашли. Работают сегодня на перестройку. А документальных телефильмов сколько сняли с полки! И поскольку все честно, все талантливо — ничего не устарело. Действовал, жил, как и многие его герои — селекционеры, председатели да директора: пока у вас там очередные бюрократические игры то с кукурузой, то с травопольем, мое дело сберечь, что можно сберечь, хлеб растить, сорт создать, — не может быть, чтобы не вернулись к здравому смыслу!

Иногда голос срывался. Но как ни странно — это тоже на пользу. Появлялась еще одна краска в стиле, интонация в голосе. Как-то Лев Толстой, «подводя итоги» своим многолетним попыткам образумить власти, признался своему секретарю: порой хочется вместо всего этого сделать так: «Ку-ку!»

А что еще остается? Когда комбайностроители «Ростсельмаша» за свои тысячи «болтов в мешке» пожелали знак качества, а в перспективе и госпремию, — Черниченко не выдержал и издал свое громкое мальчишеское «ку-ку» («Комбайн косит и молотит»). Обиделись. Не за себя, нет, а за «честь советской марки». («Как будто не сами они, такой работой, втаптывают ее в грязь?»)

Действует и сегодня черниченковское «ку-ку» — порой сильнее логики цифр.

Но о цифрах особый разговор. Они, в таком качестве, так азартно, просто-таки карнавально работающие — воистину открытие Юрия Черниченко.

Его заслуга. Но и мы к ним, таким цифрам, все более восприимчивы. Отчего бы? Видимо, надоело ничего не понимать.

Как в те годы, когда читали о небывалых урожаях «белого золота» (цифры, цифры), а обыкновенные простыни, постельное белье вдруг стали недоступной роскошью для растерявшегося населения.

И вот навстречу этим цифрам, таким — черниченковские. Не просто правдивые, а как и сами слова у этого писателя — жалящие, удивленные, негодующие, хохочущие…

Скромно, просто называет свою (и Лисичкина, и Стреляного) прозу — деловой. Деловая, да, а не строчкогонство. Деловая, то есть все по делу, со знанием дела, делающая дело. Какое же дело, если говорить не вообще и не по частностям хозяйственным? (Впрочем, любые «частности» в очерках, выступлениях Черниченко это то, что давно стало государственными проблемами. Например, «проблема крыши» над хозинвентарем. Или выгребание по «первой заповеди» не только зерна фуражного, но и семян ради того, «чтобы вбить себя в сводку»).

И все-таки какая сверхзадача у «деловой прозы» Юрия Черниченко? Не идейно-художественная, а именно деловая, практическая? Формулируется просто: дожить до того времени (то есть не дожить, а все возможное и невозможное сделать), чтобы страна хлеб не покупала, а продавала. Не больше и не меньше. Из той же Одессы танкеры шли бы, уходили, груженные зерном, а не приходили с канадскими да американскими бобами, соей, кукурузой.

Давайте припомним: да ведь Черниченко приучал нас к горькой и стыдной правде: продаем невосполнимое — газ, нефть, сырье (то есть у внуков из кармана тащим), а чем надо бы торговать — покупаем. Знали и без него, но вроде бы и не знали. Мысль неизреченная — тоже оборачивается ложью.

Изрекать ее начал именно Черниченко — во весь голос, на каждом шагу и тоже с цифрами (покупаем ровно столько, сколько теряем из-за показушной уборки, из-за некачественной техники и пр. и пр, — в этих «пр.» и «крыши», которых как не было, так и нет).

Когда болезнь вслух названа, ее можно начинать лечить грамотно.

Вот он заговорил о «сильных пшеницах», о проценте клейковины в зерне, сахара в свекле — и тоже будто вспомнили о почему-то старательно забытом. Нет, селекционеры да настоящие хозяева помнили, но кто их слышал. А неистового Черниченко услышали.

Гляди, еще одно постановление: не гнать на сахарные заводы воду, оценивать урожай свеклы по сахару и т. д. и т. п.

Но уже минула та пора, когда латанием дыр можно было кого-то утешить, на том успокоиться.

Сегодняшняя перестройка экономической, общественной жизни, сознания (и производительных сил и производственных отношений) — это комплексный подход к любой частной проблеме. И главное — подход прежде всего социальный. Дать простор производительным силам, убрать все административно-бюрократические препоны — через гласность, демократизацию общества.

А где сейчас Юрий Черниченко, вот сейчас, когда я пишу эти строчки? Позвонил в Москву. Он в командировке.

Нет, не скоро время отпустит «на покой» таких людей, работников, бойцов, как Черниченко. Нужда в них сегодня не меньшая, чем до перестройки, а, пожалуй, еще большая.

А. Адамович

Данный текст является ознакомительным фрагментом.