Династия Романовых и современная Россия

Династия Романовых и современная Россия

Жорж Беккер. Коронация императора Александра III и императрицы Марии Фёдоровны. 1888 год

За последнее время в печати появилось немало объективных и даже доброжелательных материалов, связанных с 400-летием династии Романовых. И это отрадно отметить, особенно помня те проклятия, которых удостаивались Романовы при советской власти. Однако не все штампы прошлого удалось преодолеть. Попытаемся понять величие и трагедию царствовавшей династии применительно не только к вчерашнему, но и к сегодняшнему дню.

О чём спор?

"Русские монархи слишком часто руководствовались желанием остановить время", - прочёл я в одном из юбилейных интервью. Совершенно верно, вот только достоинство это или недостаток? Три столетия европейцев – и отчасти русских – приучали к мысли, что прогресс несёт в себе одни достижения. Для отечественных западников, например, вся история российского православного царства есть нечто враждебное цивилизации – «рабовладельческая империя». Для большинства русских отечественная государственность, от св. Владимира до Ивана Грозного, Петра Великого и Николая Второго, есть их собственная, национальная история, религиозно-державный выбор. Для либералов Февральская революция – долгожданное освобождение от «ига царизма», а для монархистов тот же Февраль – предательство Империи, и Октябрь – логическое продолжение Февраля. Последующая сталинская держава для коммунистов – предмет гордости, для либералов – концлагерь и т.д.

В 2005 году президент Путин назвал распад Советского Союза крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века. Я лично думаю, что такой катастрофой был именно распад Российской империи в феврале-марте 1917 года. Советский Союз пытался – в рамках своей идеологии и крайне жёсткими средствами – её восстановить. Что касается современной России, то она оказывается (нравится это кому-либо или нет) наследницей и преемницей обеих империй.

Но вернёмся к Романовым. Действительно, они – одна из самых успешных династий в мировой истории, начавшая почти с нуля. После Смутного времени Московия представляла собой развалины царства Рюриковичей, по которым бродили лихие люди. И всего через 100 лет громами Гангута и Полтавы Россия заявила о себе как мощной военной державе, при Елизавете Петровне первый раз вошла в Берлин, при Екатерине взяла Крым и присоединила к империи воинственную Польшу, а в 1814 году разгромила фактически объединённую Бонапартом Европу. Ещё со времён Ивана Грозного Россия двинулась через Сибирь к Тихому океану, в конце ХVIII века достигла берегов Америки, а в 1820 году (экспедиция Беллинсгаузена – Лазарева) открыла Антарктиду. В определённом смысле – по праву геостратегического освоения – она становилась империей четырёх континентов. Случайно такие события не происходят: тут был замысел метаистории. Но в 1917 году могучая Российская империя перестала существовать. Почему это произошло?

Нисхождение власти

Есть такое явление – кризис государственности. На наших глазах в Восточной Европе, на Ближнем Востокеи в других местах «цветные», то есть хорошо срежиссированные, революции пожирают одно государство за другим. Да и на цивилизованном Западе современные государства с большой натяжкой могут носить это гордое имя. На рубеже ХХI века, на глазах ныне живущих поколений, радикально изменились отношения между государством и всем тем, что приходится квалифицировать как не-государство. Речь идёт о разных социальных трендах – от крайне правых до крайне левых и от сугубо теоретических до брутально-воинственных. Однако те и другие объединяет одна черта: все они отделяют себя от государства как горизонтальные (прежде всего финансвово-информационные) сетевые структуры от духовной – и тем более религиозной – вертикали, из которой вырастает государственность в строгом смысле слова. В этом плане монархическая государственность есть, несомненно, высший тип государства, ориентированный, по слову И.А. Ильина, на веру и верность, а не на буржуазный рыночный расчёт.

Нравится это кому-либо или нет, мы должны признать нисходящий, инволюционный характер государственности на Западе и отчасти в России – в той мере, в какой она разделяет судьбу Запада. Однозначно прогрессируют только технологии – всё остальное по меньшей мере спорно. В частности, государственность становится историческим воспоминанием, обслугой капитала, «ночным сторожем» – кем угодно, только не политической волей к истине.

В своё время онтологическую природу государства отразил в своих «Законах» и «Государстве» Платон, для которого порядок социума являлся прямым продолжением божественной гармонии космоса (космос, как известно, и означает «порядок»). В Средние века верховная власть признавалась божественной на протяжении многих столетий – коронация европейских королей происходила в Риме.

Однако, начиная с Ренессанса, в Европе развивался процесс постепенного слома классической христианской парадигмы Средневековья с его постоянным взаимодействием «града земного и града небесного». Эпоха Возрождения инициировала новый – модернистский проект для государства. Точка сборки власти с этого времени медленно, но верно смещалась от сакрального к светскому, от теоцентрического к антропоцентрическому. Реформация в Германии отделила власть от Церкви, в Англии король создал собственную Церковь.

После кровавой Французской революции модернистский принцип в политике и культуре делается господствующим. Точкой приложения власти теперь оказывается государственность как таковая, уже не сакральная, а именно светская (даже революционная, как в случае с Бонапартом). Собственно, наполеоновская диктатура, несмотря на весь свой имперский военно-политический арсенал, отодвинула сектор власти в Европе ещё дальше от центра – от государственности к экономике, материально-хозяйственной жизни вообще. Буржуазные революции сделали своё дело.

Что касается современной Европы, то здесь традиционная национальная государственность превратилась в несколько архаический инструмент управления, явно отставая по своей социальной эффективности от могущественных «сетевых сообществ» – автономных экономико-политических структур вроде ТНК (транснациональных корпораций) или теневых «неправительственных» организаций («Тройственная комиссия», «Бильдербергский клуб» и т.п.). В сущности, дело идёт о «мягкой» репрессии западных народов, превращаемых посредством искусных политтехнологий в самодовольных «сытых рабов», гордящихся своей принадлежностью к «золотому миллиарду», но не отдающих себе отчёта в собственной полной управляемости и безответственности.

Русский вариант

В отличие от Европы Россия – и прежде всего русская власть – не проделала (во всяком случае, не проделала до конца) подобного нисходящего движения. Со времён Ивана Грозного с его образом священного Царства (Третьего Рима) русское политическое сознание всё более утверждалось в том, что Россия – страна не европейская, существующая по другому принципу. «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; её история требует другой мысли, другой формулы», – писал Пушкин. Действительно, вопреки Европе, русская история разворачивается по религиозной вертикали, а не по прагматической горизонтали.

Империя Романовых – яркое подтверждение сказанному. Конечно, жестокий царь был Пётр Великий: достаточно сказать, что в ходе петровской революции население страны уменьшилось почти на четверть. Именно Пётр разрушил древнюю православную симфонию Церкви, народа и державы, отменил патриаршество и пытался построить нечто вроде европейского абсолютизма в протестантском духе. Однако где бы мы были сейчас без Петра? Можно сколько угодно осуждать его кровопийство («указы написаны будто кнутом») или считать, что Святая Русь после него кончилась, а Церковь в параличе – вся последующая судьба Отечества подтверждает его общерусскую и мировую правоту. Петровская Россия – с её Санкт-Петербургом, Пушкиным, Достоевским и Блоком – это вечный памятник воле и делу Петра.

В контексте «большой» истории России, относительно магистральной линии её вселенского служения, нет сомнения в том, что петровские преобразования, и прежде всего заимствование западных технологий, модернизировали Россию, но не убили Русь. Непостижимо для либералов («перестройщиков») и, может быть, для себя самого Пётр оставил в неприкосновенности сердцевину Руси, хотя и переодел столицу по-немецки. В таком плане Пётр Алексеевич Романов действительно стал первым русским интеллигентом[?]

Теперь о Николае Первом – ещё одном излюбленном персонаже либерально-демократических страшилок. В декабре 1825 года, в самом начале своего царствования, он подавил государственный мятеж, грозивший России не меньшим хаосом, чем 1917-й, и заслужил ненависть революционеров всех мастей. Если либералы прозвали его «жандармом Европы», то как назвать вдохновителей англо-французской агрессии против России в Крымской войне – тех самых «светочей прогресса», которые так нравятся нашим свободолюбцам? Может, это была благодарность Европы за освобождение от Наполеона? Кстати, именно при Николае I Пушкин перестал быть другом декабристов и стал другом царя, официальным историком Империи и написал грозные стихи «Клеветникам России». Именно в это царствование Гоголь сложил свою поэму о Руси-тройке. И памяти Николая Павловича посвятил благодарственную статью выдающийся мыслитель Владимир Соловьёв, кстати, сам во многом западник.

Что касается трёх Александров – Благословенного, Освободителя и Миротворца, – то сегодня общепризнано их выдающееся положение в отечественной истории. Первый из них «взял Париж и основал лицей», второй освободил русских крестьян от помещиков и славянские народы от турок, третий мог спокойно сказать Европе, чтобы она подождала, пока русский царь удит рыбу.

Наконец, последний законный русский государь – Николай II. Вероятно, никто не вынес – и уже при жизни – столько клеветы, как он. Волею судьбы Николай Александрович Романов оказался «крайним» в той цепи нисхождения (инволюции) нашей (и общеевропейской) истории, которая вела от христианской монархии к сетевой манипуляции олигархических кланов – «новому прекрасному миру». Ни Иван Грозный, ни Пётр Великий не смогли бы удержать падающую с религиозно-онтологического «верха» к прагматически-буржуазному «низу» цивилизацию – разве что несколько задержать («подморозить») её. Пресловутое отречение Николая II – акт, направленный на спасение русской крови от междоусобицы в условиях, когда большинство правящей элиты (как «правые», так и «левые») уже вошло в зону социального соблазна, подтолкнув туда же и уставший от затянувшейся войны народ. Между прочим, если бы Россия сохранила набранную в начале ХХ века экономическую динамику, она, как подсчитано специалистами, к 40-м годам ХХ века вышла бы на первое место в Европе (или даже в мире) по уровню своего хозяйственного и технологического развития. И до Москвы и Волги немцы в Первую мировую не дошли – бои шли в Галиции и Польше. Но Бог судил иначе, и мученик Николай причислен теперь к лику святых вместе со всем своим зверски убитым семейством.

Страна веры и верности

Наиболее серьёзным упрёком монархии Романовых являются, во-первых, «синодальный плен» Церкви и, во-вторых, крепостное право. Однако во времена Синода петербургские императоры оставались такими же благословлёнными на царство христианскими государями, как и до Петра.

Что касается зависимости крестьян от помещиков, то, вопреки либеральным преувеличениям, крепостное право осуществлялось на Руси во многом как родовая, семейная организации жизни. Это было царство семейного типа в отличие от насильственного закрепощения крестьян при советской власти. Династия Романовых создала и по мере сил поддерживала великую православную империю и культуру, и отрицать это было бы столь же неразумно, сколь и неблагодарно. Другое дело, что не надо Романовых идеализировать.

Нравится нам это или нет, Россия – страна веры и верности (или их нарушения), но это не механика «общественного договора». В отличие от Запада, где гражданин и государство суть равноправные юридические лица (государство как «ночной сторож»), русский человек не столько независимый гражданин («Смит против Соединённых Штатов»), сколько воин («мобилизованный и призванный») своего соборного церковно-государственного целого. Воин-солдат в отличие от гражданина даёт присягу, поэтому эмиграция в другие, неправославные по своему устроению страны издавна квалифицировалась на Руси как предательство, бегство с поля боя.

Национальная государственность сознательно (и ещё больше – подсознательно) воспринималась народом как воплощение Удерживающего от тайны беззакония, грядущей в мир. В классическом народном представлении московский царь или петербургский император – это сакральные религиозно-политические фигуры, стоящие рядом с патриархом (симфония властей) в деле спасения страны, а не просто «регуляторы рынка», как это оказалось в Европе после буржуазных революций XVII–XVIII веков. В превращённой форме это касается и Советского Союза. Наши генсеки, как и нынешний президент, – продолжатели имперской традиции.

Возможно, Россия сегодня – это единственная в мире страна, сохранившая религиозный потенциал жизни и культуры в отличие от нехристианского (языческого) Востока или от постхристианского Запада, практически расставшегося с верой уже в эпоху Просвещения.

В основе отечественной цивилизации лежит устойчивая духовная структура, которая воспроизводит себя под разными именами и знамёнами на протяжении вот уже тысячи лет. Внешне она напоминает знаменитую матрёшку, в сердцевине которой находится религиозно-языковое ядро – православная вера и славяно-русский язык. Вокруг этого ядра с течением времени наращиваются цивилизационные оболочки – культура, государственность, технологии. Отсюда и наше национальное отношение к власти, собственности и свободе.

Нам, живущим в современной России, необходимо взять в ХХI век всё лучшее, что было создано предками в истории – и царской, и императорской, и советской.