ИЮЛЬСКИЕ ДНИ, КОРНИЛОВЩИНА, ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ СОВЕЩАНИЕ И ПРЕДПАРЛАМЕНТ
ИЮЛЬСКИЕ ДНИ, КОРНИЛОВЩИНА, ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ СОВЕЩАНИЕ И ПРЕДПАРЛАМЕНТ
Решения апрельской конференции дали партии принципиально правильную установку, но разногласия наверху партии не были ими ликвидированы. Наоборот, им еще только предстояло, вместе с ходом событий, принять более конкретные формы и достигнуть величайшей остроты в наиболее решающий момент революции, – в дни Октября.
Попытка, по инициативе Ленина, устроить демонстрацию 10 июня подверглась обвинениям в авантюризме со стороны тех же товарищей, которые были недовольны характером апрельского выступления. Демонстрация 10 июня не состоялась вследствие запрета со стороны Съезда Советов. Но 18 июня партия получила реванш: общая питерская демонстрация, назначенная по довольно-таки неосторожной инициативе соглашателей, прошла почти сплошь под большевистскими лозунгами. Однако, и правительство попыталось взять свое: началось идиотски-легкомысленное наступление на фронте. Момент решительный. Ленин предостерегает партию от неосторожных шагов. 21 июня он пишет в «Правде»: «Товарищи, выступление сейчас было бы нецелесообразно. Нам приходится теперь изжить целый новый этап в нашей революции» (том XIV, ч. 1, стр. 276). Но наступили июльские дни, важная веха на пути революции, как и на пути внутрипартийных разногласий.
В июльском движении момент самочинного напора питерских масс играл решающую роль. Но несомненно, что Ленин в июле спрашивал себя: а не пришло ли уже время? не переросло ли настроение масс свою советскую надстройку? не рискуем ли мы, загипнотизированные советской легальностью, отстать от настроения масс и оторваться от них? Весьма вероятно, что отдельные чисто военные действия во время июльских дней происходили по инициативе товарищей, искренно считавших, что они не расходятся с ленинской оценкой обстановки. Ленин позже говорил: «В июле мы наделали достаточно глупостей». Но по существу дело и на этот раз свелось к новой более широкой разведке на новом более высоком этапе движения. Нам пришлось отступить, и жестоко. Партия, поскольку она готовилась к восстанию и захвату власти, видела, вместе с Лениным, в июльском выступлении лишь эпизод, в котором мы дорого заплатили за глубокое прощупывание своих и неприятельских сил, но который не мог отклонить общую линию наших действий. Наоборот, те товарищи, которые относились враждебно к политике, направленной на захват власти, должны были видеть в июльском эпизоде вредную авантюру. Мобилизация правых элементов партии усилилась; критика их стала решительнее. В соответствии с этим изменился и тон отпора. Ленин писал: «Все эти хныканья, все эти рассуждения, что „не надо бы“ участвовать (в попытке придать „мирный и организованный“ характер архи-законному недовольству и возмущению масс!!), – либо сводятся к ренегатству, если исходят от большевиков, либо являются обычным для мелкого буржуа проявлением обычной его запуганности и запутанности» (том XIV, ч. 2, стр. 28). Слово «ренегатство», произнесенное в такой момент, освещало разногласия трагическим светом. В дальнейшем это зловещее слово встречается все чаще и чаще.
Оппортунистическое отношение к вопросу о власти и к войне определяло, разумеется, соответственное отношение к Интернационалу. Со стороны правых сделана была попытка привлечь партию к участию в Стокгольмской конференции социал-патриотов. Ленин писал 16 августа: «Речь т. Каменева в ЦИК 6 августа по поводу Стокгольмской конференции не может не вызвать отпора со стороны верных своей партии и своим принципам большевиков» (том XIV, ч. 2, стр. 56). И далее, по поводу фразы о том, будто над Стокгольмом начинает развеваться широкое революционное знамя: «это – пустейшая декламация в духе Чернова и Церетели. Это – вопиющая неправда. Не революционное знамя, а знамя сделок, соглашений, амнистии социал-империалистов, переговоров банкиров о дележе аннексий, – вот какое знамя на деле начинает развеваться над Стокгольмом» (там же, стр. 57).
Путь в Стокгольм был, по существу, путем во II Интернационал, как участие в Предпарламенте было путем к буржуазной республике. Ленин – за бойкот Стокгольмской конференции, как позже – за бойкот Предпарламента. В огне борьбы он ни на минуту не забывает задач создания нового, коммунистического Интернационала.
Уже 10 апреля Ленин выступает за перемену названия партии. Все возражения против нового названия он отметает: «Это довод рутины, довод спячки, довод косности». Он настаивает: «Пора отбросить грязную рубаху, пора надеть чистое белье». И тем не менее, сопротивление верхов партии так сильно, что понадобился год времени, в течение которого вся Россия сбросила с себя грязное белье буржуазного господства, прежде чем партия могла решиться обновить свое название, вернувшись к традиции Маркса и Энгельса. В этой истории с наименованием партии находит свое символическое выражение роль Ленина в течение всего 1917 года: на самом крутом повороте истории он все время ведет внутри партии напряженную борьбу против вчерашнего дня во имя завтрашнего. И сопротивление вчерашнего дня, выступающее под флагом «традиции», достигает моментами чрезвычайной остроты.
События корниловщины, создавшие резкий сдвиг обстановки в нашу пользу, временно смягчили разногласия: смягчили, но не устранили. В правом крыле обнаружилась в эти дни тенденция к сближению с советским большинством на почве обороны революции, а отчасти и родины. Ленин реагировал на это в начале сентября письмом в Центральный Комитет: "По моему убеждению, – писал он, – в беспринципность впадают те, кто скатывается до оборончества{2} или (подобно другим большевикам) до блока с эсерами, до поддержки Временного Правительства. Это архиневерно, это – беспринципность. Мы станем оборонцами лишь после перехода власти к пролетариату…" А затем далее: «Поддерживать правительство Керенского мы даже теперь не должны. Это беспринципность. Спросят: неужели не биться против Корнилова? Конечно, да. Но это не одно и то же, тут есть грань, ее переходят иные большевики, впадая в „соглашательство“, давая увлечь себя потоку событий» (том XIV, ч. 2, стр. 95).
Следующим этапом в развитии разногласий явились Демократическое Совещание (14 – 22 сентября) и выросший из него Предпарламент (7 октября). Задача меньшевиков и эсеров состояла в том, чтобы, связав большевиков советской легальностью, безболезненно перевести эту последнюю в буржуазно-парламентскую легальность. Правые шли этому навстречу. Мы уже слышали выше, как они рисовали себе дальнейшее развитие революции: Советы отдают постепенно свои функции соответственным учреждениям – думам, земствам, профессиональным союзам, наконец, Учредительному Собранию, – и тем самым сходят со сцены. Путь через Предпарламент и должен был направлять политическую мысль масс от Советов, как отживающих свое время «временных» учреждений, к Учредительному Собранию, как увенчанию демократической революции. Между тем, большевики в Петроградском и Московском Советах были уже в большинстве: наше влияние в армии росло не по дням, а по часам. Дело шло уже не о прогнозе, не о перспективах, а о выборе пути буквально на завтрашний день.
Поведение вконец износившихся соглашательских партий на Демократическом Совещании являлось воплощением жалкой подлости. Между тем, вносившееся нами предложение демонстративно покинуть Демократическое Совещание, как явно гиблое место, наталкивалось на решительное сопротивление еще влиятельных в тот момент на верхах правых элементов фракции. Столкновения по этому вопросу были вступлением к борьбе по вопросу о бойкоте Предпарламента. 24 сентября, т.-е. после Демократического Совещания, Ленин писал: «Большевики должны были уйти в виде протеста и для того, чтобы не поддаваться в ловушку отвлечения Совещанием народного внимания от серьезных вопросов» (том XIV, ч. 2, стр. 144).
Прения в большевистской фракции Демократического Совещания по вопросу о бойкоте Предпарламента имели, несмотря на сравнительную ограниченность своей темы, исключительное значение. В сущности, это была наиболее широкая и внешне-успешная попытка правых повернуть партию на путь «завершения демократической революции». Стенограммы прений, по-видимому, не велось, во всяком случае, она не сохранилась; не обнаружено до сих пор, насколько знаю, и секретарской записи. Некоторые материалы, крайне скудные, найдены редакцией этого сборника в моих бумагах. Т. Каменев развил аргументацию, которая позже, в более резкой и отчетливой формулировке, составила содержание известного письма Каменева и Зиновьева к партийным организациям (от 11 октября). Наиболее принципиальную постановку придал вопросу Ногин: бойкот Предпарламента есть призыв к восстанию, т.-е. к повторению июльских дней. Некоторые товарищи исходили из общих оснований парламентской тактики социал-демократии: «Никто не посмел бы, – так приблизительно говорили они, – предложить бойкотировать парламент; однако, нам предлагают бойкотировать такое же учреждение только потому, что ему дано имя Предпарламента».
Основное воззрение правых состояло в том, что революция ведет неизбежно от Советов к буржуазному парламентаризму, что «Предпарламент» является естественным звеном на этом пути, и что незачем уклоняться от участия в Предпарламенте, раз мы собираемся занять левые скамьи в парламенте. Завершить демократическую революцию и «готовиться» к социалистической. А как готовиться? Через школу буржуазного парламентаризма: ведь передовые страны показывают отсталым образ их будущего. Низвержение царизма мыслится революционно, как оно и произошло; но завоевание власти пролетариатом мыслится парламентарно, на основах законченной демократии. Между буржуазной революцией и пролетарской должны пройти долгие годы демократического режима. Борьба за участие в Предпарламенте была борьбой за «европеизацию» рабочего движения, за скорейшее его введение в русло демократической «борьбы за власть», т.-е. в русло социал-демократии. Фракция Демократического Совещания, насчитывавшая свыше 100 человек, ничем не отличалась, особенно по тем временам, от партийного съезда. Большая половина фракции высказалась за участие в Предпарламенте. Уже сам по себе этот факт должен был вызвать тревогу, и Ленин действительно бьет с этого момента тревогу непрерывно.
В дни Демократического Совещания Ленин писал: «Величайшей ошибкой, величайшим парламентским кретинизмом было бы с нашей стороны отнестись к Демократическому Совещанию, как к парламенту, ибо даже если бы оно объявило себя парламентом и суверенным парламентом революции, все равно оно ничего не решает: решение лежит вне его, в рабочих кварталах Питера и Москвы» (том XIV, ч. 2, стр. 138). Как Ленин оценивал значение участия или неучастия в Предпарламенте, видно из многих его заявлений и в частности из его письма Центральному Комитету от 29 сентября, где он говорит о «таких вопиющих ошибках большевиков, как позорное решение участвовать в Предпарламенте». Для него это решение было проявлением тех же демократических иллюзий и мелкобуржуазных шатаний, в борьбе с которыми он развил и отточил свою концепцию пролетарской революции. Неправда, будто между буржуазной революцией и пролетарской должны пройти многие годы. Неправда, будто единственной, или основной, или обязательной школой подготовки к завоеванию власти является школа парламентаризма. Неправда, будто путь к власти лежит непременно через буржуазную демократию. Это все голые абстракции, доктринерские схемы, политическая роль которых одна: связать пролетарский авангард по рукам и ногам, сделать его – через посредство «демократической» государственной механики – оппозиционной политической тенью буржуазии: это и есть социал-демократия. Политику пролетариата надо направлять не по школьным схемам, а по реальному руслу классовой борьбы. Не в Предпарламент идти, а организовать восстание и вырвать власть. Остальное приложится. Ленин предлагал даже созвать экстренный съезд партии, выставив бойкот Предпарламента в качестве платформы. Отныне все его письма и статьи бьют в одну точку: не через Предпарламент, в качестве «революционного» хвоста соглашателей, а на улицы – для борьбы за власть!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.