28. Меч опускается

Итак, мы все записали в блокнотах: «1 октября 1946 года. 14 часов 50 минут по среднеевропейскому времени. Начато последнее, четыреста седьмое заседание».

Скамья подсудимых на этот раз пустует, и как-то очень странно видеть эту, так сказать, оплешивевшую скамью. Наш старый знакомый, комендант Трибунала полковник Эндрюс, хорошо знающий цену тому, что американцы зовут «паблисити», сегодня перед этим заседанием не раз появлялся в пресс-руме. Впрочем, нынче его белую лакированную каску, чеховское пенсне, румяное лицо можно было, казалось, видеть одновременно и в пресс-руме, и в баре, и в коридоре — везде, где появлялись журналисты. Он очень оживлен, общителен и многозначительно таинствен. Нет, нет, он ни слова не говорит о будущем приговоре, хотя, вполне вероятно, и знает его. Он только намекает, что на этом последнем заседании нам предстоит увидеть нечто необычайное.

И вот мы ждем, вытянув шеи и раскрыв блокноты. Суд идет. Все поднимаются, не выпуская блокнотов из рук. Лорд Лоренс оглядывает зал через очки. Слегка кивает. Это, вероятно, сигнал. Дверь позади пустующей скамьи подсудимых, которую мы привыкли видеть как обычную дверь с обычными дубовыми филенками, вдруг бесшумно раздвигается, будто тонет в стене, и оттуда появляется Герман Геринг, конвоируемый военными полицейскими в белых сверкающих касках. Он бледен, лицо его кажется напудренным, а может быть, он и действительно напудрился.

— Ишь, как за сутки сдал, будто высушили, — говорит кто-то сзади меня.

Геринг надевает наушники. В них звучит такой нам всем знакомый голос лорда Лоренса. Он читает приговор в обычной своей манере, без всякой модуляции, но сегодня голос его звучит как гром: «Смерть через повешение». На мгновение «второй наци» Германии вперяет свои светлые оловянные глаза в зал, губы его по привычке начинают кривляться, но он спохватывается, усилием воли снимает с лица гримасу и, сдернув наушники, уходит. Дверь за ним столь же бесшумно задвигается. Очевидно, в этом-то и заключается особый эффект, обещанный полковником Эндрюсом.

Гесс хорошо знает английский. Недаром войну провел на Британских островах, под крылышком герцога Гамильтонского, заботившегося об этом гитлеровском посланце, не очень удачно спикировавшем с неба на территорию его поместья. Гесс, как мы убедились, человек железной воли. Услышав «пожизненное заключение», он не дрогнул ни одним мускулом, и только глаза на его худом лице сверкнули в глубине черных впадин. Он делает почти по-военному — налево кругом и твердым шагом скрывается в дверном проеме.

Риббентроп похож на резиновую куклу, из которой выпустили воздух. Он весь какой-то вялый, мяклый, черты лица заострились, глаза полузакрыты. Узнав, что ему тоже уготована петля, он делает неверное движение, хватается за пюпитр и, поддерживаемый конвоиром, подволакивая ноги, удаляется.

Кейтель — тоже как бы кукла. Но кукла деревянная, негнущаяся. Шагает с подчеркнутой твердостью, марширует, четко переставляя ноги в ярко начищенных сапогах. Что там говорить, держаться умеет… «Казнь через повешение»… Он еле заметно кивает головой, точно бы в подтверждение своих мыслей, и уходит такой же прямой, сосредоточенный, как бы углубленный в себя. Плохим, очень плохим он был солдатом и на процессе держался дрянно, а вот в последние часы сумел-таки собраться. Что там ни говори — рейхсверовская школа.

А вот его сосед по скамье — Йодль, — этот, прослушав смертный приговор, срывает с себя наушники и уходит, злобно бормоча что-то в сторону суда.

Гитлеровские политики и идеологи, те самые, что старались проводить в жизнь мечты фюрера об обезлюживании целых стран и истреблении целых народов, в решающую минуту оказываются совершенной мразью. Розенберг едва стоит на ногах. Ганс Франк, обещавший фюреру освободить Польшу от поляков для динамичных и сильных народов и сделать из подведомственного ему польского населения «котлетный фарш», возникает в дверном проеме, пошатываясь. Он идет, как сомнамбула, натыкаясь на углы пюпитров, и, выслушав все то же «через повешение», драматически всплескивает руками. Потом мы узнаем, что он со страху обмарался.

Юлиус Штрейхер — тот самый главный мракобес, который бросал озверелой толпе обритых наголо девушек за то, что они полюбили еврейских юношей, этот главный герой и организатор нюрнбергских шабашей кажется вовсе помешанным. Глаза его дико вращаются, вены надулись на висках, с губы течет слюна. Омерзительно!

Итак, приговор прочитан. Вот его финал. Геринг, Риббентроп, Кейтель, Розенберг, Кальтенбруннер, Фрик, Франк, Штрейхер, Заукель, Йодль, Зейсс-Инкварт, а заодно не присутствующий на процессе, а предположительно где-то скрывающийся Мартин Борман приговорены к смертной казни через повешение. Гесс, Функ и Редер — к пожизненному заключению. Фон Ширах и Шпеер — к двадцати годам тюрьмы, Нейрат — к пятнадцати, Дениц — к десяти.

Таков итог. Но главное не в них, в этих подручных Гитлера, главное в нацизме, в его идеях. Он обнажен, он предстал перед миром во всем своем страшном безобразии. Люди действительно содрогались, лишались сна и аппетита, как обещал Главный американский Обвинитель Джексон, слушая в течение девяти месяцев страшную повесть о тринадцатилетнем господстве нацизма в большой культурной европейской стране. Повесть эта через прессу и радио стала широко известной народам.

Но приговорен ли нацизм как идеология к смертной казни или лишь к временному заключению — вот на этот важный вопрос пока еще не дано ответа. На него ответит будущее.

А пока что надо записать дату, которая, несомненно, при любом повороте истории останется исторической. Первый в мире международный процесс над главными военными преступниками вынес свой приговор 1 октября 1946 года в 15 часов 40 минут по среднеевропейскому времени.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.