Глава 5. Значение освобождения для черных женщин

Глава 5. Значение освобождения для черных женщин

««Будь проклят Ханаан! — кричали еврейские священнослужители. Слугой у слуг братьев своих должен он быть…» Разве негры не слуги? Вот именно! На таких религиозных мифах держался анахронизм американского рабовладения, и эта деградация однажды превратила лакеев и прислугу в аристократов среди цветного народа…

Когда пришло освобождение… для негра ушли в прошлое те «преимущества», которые давала жизнь в услужении. Путь к спасению для освобожденной массы черного народа более не пролегал через дверь, из кухни, за которой находился просторный зал и двор с колоннами. Как вскоре узнал и знает об этом каждый негр, путь к спасению скрыт в избавлении от рабства услужения»{216}, — писал Уильям Дюбуа.

Спустя четверть века после получения «свободы» множество черных женщин все еще работали на плантациях. Те, кто сумел устроиться в «большой дом»[16], обнаруживали, что дверь, ведущая к новым занятиям, опечатана. Разве что стирать белье сразу нескольких белых семей у себя дома, а не выполнять кучу всякой домашней работы в одной белой семье. Лишь ничтожное число черных женщин сумело избежать работы в поле, на кухне или в прачечной. По переписи 1890 года, в США черных женщин старше десяти лет было 2,7 миллиона. Более миллиона из них работали по найму: в сельском хозяйстве — 38,7%, домашней прислугой — 30,8, в прачечных—15,6, в промышленности — всего лишь 2,8%{217}. Те немногие, кто нашел себе место на производстве, обычно выполняли самую грязную работу за самую низкую плату. В действительности они недалеко ушли от своих матерей–рабынь, которые работали на хлопковых фабриках Юга, на сахарноочистительных заводах и даже на шахтах. В 1890 году свобода для черных женщин, должно быть, виделась более далекой, чем это казалось в конце Гражданской войны.

Как во времена рабства, черные женщины, работавшие в сельском хозяйстве, выполняли функции издольщиков, фермеров–арендаторов или рабочих на фермах, испытывали не меньший гнет, чем мужчины, бок о бок с которыми они трудились весь день. Их часто заставляли подписывать «контракты» с землевладельцами, стремившимися возродить условия труда времен рабства. Срок истечения действия контракта зачастую был простой формальностью, так как землевладельцы могли заявить, что рабочие задолжали им больше, чем заработали в оговоренный период. Сразу после освобождения массы черных — как мужчин, так и женщин — оказались в неопределенном положении пеонов. Издольщики, которые якобы владели результатом своего труда, находились не в лучшем положении, чем обычные пеоны–батраки. Те, кто «арендовал» землю сразу же после освобождения от рабства, редко имели достаточно средств, чтобы оплатить арендную плату или приобрести различные необходимые в хозяйстве вещи до того, как соберут первый урожай. Требуя до 30% от ссуженной суммы, землевладельцы и торговцы удерживали закладные на урожай.

«Конечно, — говорится в документальном сборнике Г. Аптекера, — фермеры не могли выплатить такие суммы по процентам и в конце первого года оказывались в долгу; на второй год они предпринимали еще одну попытку, но надо было уже оплатить старый долг и долг по новым процентам, и, таким образом, «система закладных» охватывала все, от нее, казалось, нельзя было избавиться»{218}.

Система аренды преступников давала возможность белым принуждать черных жить так же, как во времена рабства. По малейшему поводу как мужчин, так и женщин арестовывали и приговаривали к тюремному заключению. Все это делалось для того, чтобы затем местные власти «сдавали» их внаем для принудительного труда. В то время как рабовладельцы ограничивали жестокость, эксплуатируя принадлежавшую им «ценную» человеческую собственность, послевоенные плантаторы не задумывались о подобных ограничениях, поскольку арендовали черных «преступников» лишь на относительно короткие сроки. Г. Аптекер пишет, что «во многих случаях больных заключенных заставляли работать до тех пор, пока они не падали замертво»{219}.

Система аренды заключенных, как и рабовладельческая система, не делала различий между женским и мужским трудом. Мужчин и женщин зачастую размещали в одном бараке и запрягали в одно ярмо на весь рабочий день. В резолюции, принятой на съезде негров штата Техас в 1883 году, «решительно осуждалась» «практика запрягать в ярмо или заковывать в кандалы заключенных мужчин и женщин вместе»{220}. Точно так же на учредительном съезде Афро–американской лиги в 1890 году среди семи причин, по которым была создана эта организация, упоминалась «отвратительная и деморализующая система тюрем на Юге: толпы закованных в кандалы, аренда заключенных и беспорядочное смешение заключенных мужчин и женщин»{221}.

Как отмечал У. Дюбуа, доход от системы аренды заключенных убедил многих южных плантаторов полностью перейти на использование принудительного труда — некоторые плантаторы эксплуатировали сотни черных заключенных{222}. Поэтому как власти штатов, так и наниматели были чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы посадить в тюрьму как можно больше черных. У. Дюбуа пишет, что «с 1876 года негров арестовывали по малейшему поводу и приговаривали к длительным срокам заключения или штрафам, которые они должны были отработать»{223}. Это извращение системы уголовного правосудия тяжелым гнетом давило на бывших рабов. Но особенно жестоким нападкам системы правосудия подвергались женщины. Насилия, от которых женщины постоянно страдали в период рабства, не прекратились и после освобождения. По сути дела, сохранилось положение, при котором «на цветных женщин смотрели как на законную добычу белых мужчин…»{224}, а если негритянки давали отпор этому насилию, то зачастую могли оказаться в тюрьме, где становились жертвами системы, ставшей возвращением к иной форме рабства{225}.

После отмены рабства большинство черных работниц, не занятых в сельском хозяйстве, были вынуждены стать домашней прислугой. Их участь была столь же тяжелой, как их сестер–издольщиц и арендованных «преступниц», и несла на себе знакомый отпечаток рабства. Разумеется, само рабство иносказательно именовалось «домашним институтом», а рабов обозначали безобидным понятием «домашние слуги». Для бывших рабовладельцев «домашнее услужение», вероятно, было изысканным названием презренного занятия, почти не отличающегося от рабства. Черные женщины работали кухарками, няньками, горничными и делали всю работу по дому, в то время как белые женщины на Юге единодушно отвергали эти занятия. В других районах США белые женщины, работавшие домашней прислугой, как правило, недавно иммигрировали из Европы и, подобно своим сестрам — бывшим рабыням, были вынуждены браться за любую подвернувшуюся работу. Однако то, что черные женщины преимущественно работали домашней прислугой, не было простым пережитком рабства, обреченным с течением времени на исчезновение. Почти целое столетие даже едва заметная часть их не сможет найти работу вне домашнего услужения. История домашней работницы из штата Джорджия, рассказанная в 1912 году в журнале «Индепендент» нью–йоркским журналистом{226}, раскрывает тяжелейшее экономическое положение черной женщины как в предшествовавшие десятилетия, так и на многие последующие годы. Более двух третей черных женщин в ее родном городе были вынуждены наниматься кухарками, няньками, прачками, горничными, разносчицами и уборщицами, оказываясь, таким образом, в условиях «таких же плохих, если не худших, как во времена рабства»{227}.

Более 30 лет эта черная женщина была вынуждена жить в домах хозяев, на которых она работала по 14 часов в день. Свою собственную семью ей разрешали посещать, как правило, лишь один раз в две недели в послеобеденное время. Она была у своих белых хозяев «рабыней душой и телом»{228}. Ее всегда называла только по имени, никогда не добавляли при этом «миссис», а зачастую обращались как к «ниггеру», т. е. рабу{229}.

Одним из наиболее унизительных занятий в домашнем услужении на Юге — еще одно подтверждение его родства с рабством — было возрождение джимкроуизма[17], распространявшегося на черного слугу при любой встрече с белым человеком.

Домашняя работница из Джорджии вспоминала: «…Я ездила в трамваях и по железной дороге с белыми детьми… и могла сидеть там, где захочу, на передних местах или на задних. Если один белый, случалось, спрашивал другого: «Что делает здесь эта черномазая?» — и получал ответ: «Это нянька сидящих, перед ней белых детей», то немедленно восстанавливалось спокойствие. Пока я находилась в части трамвая или железнодорожном вагоне «только для белых» как служанка–рабыня, все было в порядке, но как только я оказывалась без белых детей, меня немедленно выкидывали на «места для черномазых» или в «вагон для цветных»»{230}.

С времен Реконструкции и по настоящее время черные женщины, работающие домашней прислугой, рассматривают насилие со стороны «хозяина дома» как одну из главных опасностей своей профессии. Они многократно становились жертвами насилия хозяев, что вынуждало их выбирать между подчинением домогательствам белых мужчин и беспросветной нищетой. Женщина из штата Джорджия, о которой идет рассказ, потеряла одно из мест работы потому, что «не разрешила мужу хозяйки целовать себя»{231}. Она рассказывает: «…Вскоре после того, как я начала работать кухаркой, он подошел, обнял меня и начал целовать, тогда я сказала, что со мной это не получится, и оттолкнула его. Я была еще молодой и недавно вышла замуж и не знала тогда того, что с тех пор жжет мой мозг и сердце: нравственность цветной женщины в этой части страны беззащитна»{232}.

Как и во времена рабства, черный мужчина, вставший на защиту своей сестры, дочери или жены, всегда мог получить за это наказание.

Домашняя работница из Джорджии вспоминала: «Когда мой муж пришел к оскорбившему меня белому человеку, тот обругал моего мужа, ударил его, а затем посадил под арест. Полиция оштрафовала моего мужа на 25 долларов»{233}.

После того как эта черная женщина подтвердила случившееся с ней под присягой, «старый судья посмотрел на нее и сказал: «Этот суд никогда не будет рассматривать свидетельство черномазой, противоречащее словам белого человека»»{234}.

В 1919 году, когда лидеры черных южанок в Национальной ассоциации цветных женщин готовили перечень своих жалоб, условия труда домашней прислуги стояли на первом месте. Они имели все основания протестовать против того, что завуалированно было названо «незащищенностью от моральных искушений»{235} на работе. Бесспорно, эта домашняя работница из Джорджии безоговорочно согласилась бы с требованиями ассоциации. Она говорила: «Я уверена, что почти все белые мужчины позволяли себе недозволенные вольности со своими цветными служанками и рассчитывают на это и впредь. Причем не только отцы семейств, но во многих случаях и сыновья. Служанки, дающие отпор подобной распущенности, должны или уйти с работы, или испытывать страдания, если они останутся»{236}.

С времен рабства уязвимость положения домашней прислуги продолжает питать многие живучие мифы об «аморальности» черных женщин. В этой ставшей классической ситуации домашняя работа считается унизительной, поскольку главным образом выполняется черными женщинами, которые в свою очередь считаются «тупыми» и «распущенными». Но их предполагаемые тупость и распущенность — это мифы, якобы подтверждаемые той унизительной работой, которую вынуждены выполнять черные женщины. У. Э. Дюбуа говорил, что любой белый, считающий себя «порядочным», скорее перережет горло своей дочери, чем разрешит ей стать домашней прислугой{237}.

Когда черные начали мигрировать на Север, то и мужчины и женщины обнаружили, что отношение белых хозяев на новых местах к профессиональным способностям недавно освободившихся рабов ничем принципиально не отличается от отношения их прежних хозяев на Юге. Казалось, они уверовали, что «негры — это слуги, слуги — это негры»{238}. По переписи 1890 года, Делавэр был единственным штатом за пределами Юга, где черные в своем большинстве являлись рабочими на фермах и издольщиками, а не домашней прислугой{239}. В 32 из 48 штатов главным занятием черных как для мужчин, так и для женщин являлось домашнее услужение. В 7 из 10 этих штатов черных среди домашней прислуги было больше, чем во всех остальных профессиях вместе взятых{240}.

Содержательный очерк Изабеллы Итон, посвященный домашней прислуге и опубликованный У. Дюбуа в 1899 году в его исследовании «Филадельфийский негр», показывает, что 60% всех черных, работавших по найму в штате Пенсильвания, были заняты той или иной домашней работой{241}. Положение черных женщин было еще тяжелее, так как все они, за исключением 9% (14 297 из 15 704), работали домашней прислугой{242}. Когда они уезжали на Север, стремясь избежать старого рабства, то обнаруживали, что для них просто нет никаких других занятий.

Исследуя интересовавший ее вопрос, И. Итон беседовала с несколькими женщинами, которые прежде преподавали в школе, но потеряли место из–за «предрассудков»{243}. Изгнанные из школы, они были вынуждены работать прачками и кухарками.

Из 55 белых хозяек, с которыми беседовала И. Итон, только одна предпочитала белых слуг черным{244}. Как говорила одна из женщин: «Я думаю, что на цветных много клевещут, сомневаясь в их честности, чистоплотности и надежности; мой опыт говорит, что они безупречны во всех отношениях и абсолютно честны; конечно, я всего о них не знаю»{245}.

Расизм проявляется по–разному. Наниматели, считавшие, что возвышают черных, предпочитая их в качестве прислуги, фактически доказывали этим, что черным суждено вечно быть домашними слугами, если говорить честно — рабами.

Один хозяин характеризовал свою кухарку как «…очень трудолюбивую, аккуратную и старательную. Она — доброе, преданное создание и очень благодарная»{246}. Конечно, «хороший» слуга всегда предан, надежен и благодарен. Американские литература и средства массовой информации создали многочисленные стереотипы черной женщины — преданной и терпеливой служанки. Разрекламированные как товар на продажу, многочисленные дилси (а ля Фолкнер), беренайсы (из «Гостя на свадьбе») и тетушки джемимы стали классическими типами в культуре США. Так, одна женщина, отвечая на вопрос И. Итон, сказала, что предпочитает белых слуг, затем призналась, что на самом деле нанимает в прислугу черных, «…потому что они больше похожи на слуг»{247}. Постоянная характеристика черных как слуг, безусловно, является одним из основных компонентов расистской идеологии.

Расизм и концепция неравенства полов зачастую сливаются воедино, и положение белых женщин–работниц нередко зависит от угнетения цветных женщин. Так, зарплата, получаемая белой домашней прислугой, всегда устанавливается по расистским расценкам труда черной прислуги. Женщины–иммигрантки вынуждены соглашаться на работу прислуги, получая за это немногим более своих черных коллег. Что касается заработной платы иммигранток, то в этом они были значительно ближе к своим черным сестрам, чем к белым братьям, работавшим по найму{248}.

Если белые женщины никогда не брались за домашнюю работу до тех пор, пока окончательно не теряли надежду, что не найдут ничего получше, то черные женщины попросту не имели иной возможности вплоть до начала второй мировой войны. Даже в 1940?х годах на перекрестках улиц Нью—Йорка и других больших городов еще были своеобразные биржи труда — современный вариант аукциона рабов, — где белые женщины выбирали себе прислугу из множества черных женщин, искавших работу.

Дж. Лернер писала: «Каждое утро, будь то дождь или солнце, группы женщин с коричневыми бумажными сумками или дешевыми чемоданами стояли на перекрестках в Бронксе и Бруклине, ожидая, что подвернется случай получить работу… Нанятые на «рынке рабов» женщины после изматывающего трудового дня зачастую работали больше, чем было договорено, получали меньше, чем им обещано, их заставляли вместо денег брать ненужную одежду и вообще эксплуатировали свыше человеческих возможностей. Только жестокая необходимость в хлебе насущном заставляла их мириться с такими условиями труда»{249}.

В Нью—Йорке насчитывалось почти две сотни таких «рынков рабов», многие из них были расположены в Бронксе, где «почти каждый перекресток за 167?й улицей» был сборным пунктом черных женщин, ищущих работу{250}. В статье «Наши феодальные домохозяйки», опубликованной в 1938 году журналом «Нейшн», утверждалось, что черная прислуга работает по 72 часа в неделю, получая самую низкую по сравнению с другими профессиями зарплату{251}.

Самая неблагодарная из всех возможных работ — работа домохозяйки. Домохозяек, кроме того, трудно и объединить в профсоюзы. Еще в 1881 году домашняя прислуга была среди тех женщин, которые вступили в местные отделения «Рыцарей труда», когда эта организация сняла запрет на прием в ее члены женщин{252}. Но многие десятилетия спустя профсоюзные организаторы, пытаясь объединить домашнюю прислугу, наталкивались на те же трудности, что и их предшественники. Дора Джонс в 1930?е годы создала и возглавила Нью—Йоркский профсоюз домашней прислуги{253}. К 1939 году, спустя пять лет после его основания, профсоюз объединял только 350 из 100 тысяч человек, работавших домашней прислугой в штате Нью—Йорк. Однако, учитывая огромные трудности организации домашней прислуги, едва ли это было скромным достижением.

Белые женщины, включая феминисток, традиционно проявляли нерешительность, когда дело касалось борьбы домашней прислуги. Они редко участвовали в тяжелой борьбе за улучшение условий жизни этой категории трудящихся. Феминистки из средних слоев до и после создания профсоюза проявляли удобную для себя забывчивость, опуская при составлении своих программ проблемы домашней прислуги. Это зачастую оборачивалось завуалированным оправданием — по крайней мере со стороны богатых женщин — собственной эксплуатации служанок. В 1902 году в статье под названием «Девятичасовой рабочий день для домашней прислуги» Айнез Гудмэн, приводила разговор с подругой–феминисткой, просившей подписать петицию, требовавшую, чтобы работодатели обеспечили стульями женщин–продавщиц.

««Девушки, — сказала она, — должны выстаивать по десять часов в день, и мое сердце обливается кровью, когда я вижу их усталые лица». «Миссис Джонс, — сказала я, — а сколько часов в день выстаивает ваша служанка?» «О, я не знаю, — удивилась она. — Думаю, часов пять или шесть». «Когда она встает?» — «В шесть». — «А когда она заканчивает вечером работу?» — «Вообще–то, часов в восемь». — «Получается четырнадцать часов…» — «…Она может часть своей работы делать и сидя». — «Какой работы? Стирать? Гладить? Подметать? Убирать постели? Готовить? Мыть посуду? Возможно, что она сидит часа два, когда ест и готовит овощи, и еще четыре раза в неделю она имеет свободный час в полдень. Получается, что ваша служанка проводит на ногах по крайней мере одиннадцать часов в день, включая сюда многократные хождения по лестницам. Мне ее участь кажется более печальной, чем у продавщиц в магазинах».

Моя гостья встала, ее щеки горели и глаза сверкали.

«Моя служанка всегда отдыхает в воскресенье после обеда», — сказала она. «Да, но девушки–продавщицы отдыхают все воскресенье. Пожалуйста, не уходите, пока я не подпишу эту петицию. Никто не будет так благодарен, как я, если девушки–продавщицы получат возможность присесть»»{254}.

Эта феминистка–активистка выступала против эксплуатации, хотя сама была эксплуататором. Однако ее противоречивому поведению и чрезмерной чувствительности есть определенное объяснение: работающих прислугой обычно рассматривают как людей неполноценных. Постоянное стремление уничтожить сознание слуги, говорил философ Гегель, является внутренне присущим развитию отношений «господин — слуга» («госпожа — служанка»). Продавщица, упоминавшаяся в разговоре, получала зарплату, была человеком, обладавшим по крайней мере работой и видимостью независимости от своего хозяина. Служанка, напротив, работала исключительно ради удовлетворения потребностей своей хозяйки. Возможно, рассматривая свою служанку просто как продолжение самой себя, феминистка едва ли могла осознавать свою собственную роль активного угнетателя.

Как заявила Ангелина Гримке в своем «Призыве к христианским женщинам Юга», белые женщины, которые не бросят вызов институту рабства, несут тяжкую ответственность за его бесчеловечность. Точно так же профсоюз домашней прислуги разоблачил роль домохозяек из средних слоев в угнетении черной домашней прислуги.

Дж. Лернер писала: «Домохозяйка заклеймлена как последний эксплуататор в стране.

Домохозяйки в США заставляют полтора миллиона своих слуг работать в среднем по 72 часа в неделю и платят им… жалкие гроши, оставшиеся после расчета с бакалейщиком, мясником и т. д.»{255}.

Тяжелейшее экономическое положение черных женщин (самые тяжелые виды работ, а впридачу — дискриминация) не изменилось вплоть до начала второй мировой войны. Накануне войны, по переписи 1940 года, из работавших по найму черных женщин 59,5% были домашней прислугой, а 10,4% были заняты в других сферах обслуживания{256}. Так как примерно 16% из них еще было занято в сельском хозяйстве, то лишь одна из десяти черных женщин реально начала вырываться из цепких объятий рабства. Даже тем, кому удалось найти место в промышленности и получить специальность, хвастаться было нечем, поскольку им, как правило, давали самую низкооплачиваемую работу. Когда США вступили во вторую мировую войну и военной экономике потребовался труд женщин, более 400 тысяч черных женщин распрощались с домашней работой. В разгар войны их численность среди промышленных рабочих увеличилась более чем в два раза. Но даже при этом — и это уточнение необходимо — еще в 1960 году по крайней мере треть черных трудящихся женщин оставались прикованными к той же традиционной работе домашней прислуги и еще одна пятая была занята в других сферах услуг{257}.

Уильям Дюбуа в резко критическом очерке «Слуга в доме» отмечал, что до тех пор, пока домашняя работа будет уделом черного народа, его освобождение всегда будет оставаться умозрительной абстракцией, «Негр, — утверждал У. Дюбуа, — не достигнет свободы, пока число черных с этим ненавистным клеймом рабства и средневековья — их занятость в домашнем услужении — не будет сокращено до уровня ниже 10%»{258}. Изменения, вызванные второй мировой войной, означали лишь намек на прогресс. После восьми долгих десятилетий «освобождения» признаки свободы были так далеки и настолько затянуты тучами и неуловимы, что можно было надорваться и свернуть себе шею, пытаясь их увидеть.