Глава 17 Значение возрождения Союза для России

Глава 17

Значение возрождения Союза для России

Практика последних 20 лет весьма убедительно продемонстрировала, что ни одна страна постсоветского пространства, включая прибалтийские страны, не может не то что гармонично и уверенно развиваться, но даже и просто сколько-нибудь благополучно существовать без реинтеграции, без теснейшего восстановления комплексного сотрудничества с остальными странами бывшего Советского Союза.

Причина произошедшей на всем постсоветском пространстве (хотя и с выраженной национальной спецификой) «катастрофы суверенизации» лежит на поверхности: Советский Союз представлял собой единое целое не только в культурном и управленческом, но и в хозяйственном отношении. Его уничтожение означало расчленение единого живого тела – и наивность надежд на то, что отделенные друг от друга части этого тела смогут хотя бы нормально существовать (не говоря уже о процветании), вполне понятна из этой аналогии.

Экономики различных советских республик, даже наиболее развитых прибалтийских, были четко ориентированы друг на друга, образуя в совокупности в прямом смысле слова единый народнохозяйственный комплекс. Основная часть их производств была совершенно не нужна развитым странам (а сегодня не нужна и уверенно развивающимся), и не только из-за низкого качества или другого комплекса технологических стандартов, но и по значительно более прозаичной и фундаментальной причине. Ведь и развитые, и развивающиеся страны имели и имеют собственных производителей практически всех технологичных товаров (и даже большинства продукции первого передела), в результате чего постсоветские производители оказались для них ненужными и, более того, опасными конкурентами.

Поэтому большинство этих производителей на постсоветском пространстве, открытом всем ветрам внешней конкуренции и утратившем потребность в собственных технологичных производствах (как из-за уничтожения военно-промышленного комплекса, так и из-за массового импорта конечной продукции и падения спроса на нее из-за общей нищеты), было обречено на уничтожение.

Повторимся: дело даже не в хаосе и разрушении хозяйственных связей первых лет «парада суверенитетов», хотя этот хаос и это разрушение во многом были рукотворными. Дело в том, что высокотехнологичные (и просто технологичные) советские производства были конкурентами соответствующих производств развитых стран – и, как ненужные и даже опасные конкуренты, методично уничтожались теми во время политического и хозяйственного захвата ими постсоветского пространства.

Разрушение Советского Союза, уничтожение советской цивилизации и разделение единого жизнеспособного организма на полтора десятка уродливых и нежизнеспособных (но зато «демократических»!) полутрупов было необходимо далеко не только для обеспечения гарантированной безопасности победителей в холодной войне и искоренения всякой возможности возрождения когда бы то ни было «советской военной угрозы».

Дело не только в геополитической конкуренции, отнюдь нет!

Не меньшее значение для уничтожения нашей страны играли и сугубо коммерческие соображения: транснациональным корпорациям нужен был новый огромный рынок сбыта и новая, казавшаяся неисчерпаемой кладовая ресурсов – от сырьевых и финансовых до высокоинтеллектуальных.

И они получили все это – и именно разрушением советской цивилизации и чудовищным падением уровня жизни большинства советских людей был оплачен новый рывок развития западной цивилизации, получившей название глобализации (примерно так же, как уничтожением цивилизаций Латинской Америки было оплачено формирование на Западе традиционного капиталистического общества).

Для бывшего же Советского Союза это означало превращение из цивилизации, целостного общества, единого социального организма в приходящее в запустение (пусть даже и с разными скоростями для различных своих фрагментов) пространство. К тому же это пространство по своей сути является «трофейным», то есть представляет собой объект безудержного разграбления как внешними, так и внутренними хищниками.

Даже просто оглядевшись вокруг себя, мы легко можем осознать, что отсутствие высокотехнологичных производств означает отсутствие рабочих мест и, соответственно, бедность и нищету для критически значимой для его самоощущения части общества.

С другой стороны, отсутствие собственных технологичных производств делает попросту ненужным не только наличие науки, но даже подготовку инженеров и квалифицированных рабочих, что обеспечивает форсированную социальную деградацию, архаизацию соответствующих обществ.

Единственным способом преодоления этой саморазрушающей социальной тенденции является восстановление собственных высокотехнологичных производств. А для этого странам постсоветского пространства категорически нужна реинтеграция. Она обеспечит не только необходимое для выпуска технологически сложной продукции разнообразие производительных сил, но и соответствующую весьма значительную емкость общего рынка, на который эти производительные силы будут работать.

Исторически экономика России наиболее тесно связана с экономиками Украины, Казахстана и Белоруссии; строго говоря, без теснейшего взаимодействия с этими тремя странами, имеющими для России ключевое значение, ее нормальное социально-экономическое развитие и даже просто стабильное существование совершенно невозможно.

Сохранение в России ряда высокотехнологичных производств в рамках собственного российского рынка следует признать полностью невозможным из-за его узости. При рассмотрении этого вопроса необходимо решительно разделять трудности, возникающие вследствие предельно неэффективной социально-экономической политики российского государства (делающей, например, невыгодным существование полностью российского автопрома, опирающегося на собственное производство комплектующих, – хотя, по мировым меркам, такой автопром является гарантированно выгодным при населении страны, превышающем 50 миллионов человек), и объективные проблемы, которые будут иметь место даже при идеальных действиях государства.

Классическим примером представляется производство гражданских самолетов: каким бы совершенным оно ни было в технологическом и управленческом плане, его коммерчески эффективная работа на собственно российский рынок (стоит напомнить, что население нашей страны составляет 140 миллионов человек, из которых лишь 15% имеют уровень доходов, позволяющий летать самолетами чаще одного раза в год) представляется полностью невозможной. Успешная же конкуренция на мировых рынках, означающая столкновение с канадским Bombardier и бразильским Embraer, не говоря уже о гигантах Boeing и Airbus, требует качества производства и маркетинга (включая политический лоббизм; для авиастроения, пусть даже и гражданского, это уточнение представляется необходимым), попросту невозможных на старте проекта.

Соответственно, принципиально невозможным оказывается в современных условиях и российское гражданское авиастроение, но лишь как исключительно российское.

Простое расширение рынка гарантированного сбыта гражданских самолетов на Украину, Белоруссию и Казахстан дает рост спроса в полтора раза (по численности населения). При этом реальное увеличение спроса будет значительно большим – из-за непропорционально большего роста дальних перевозок, вызываемого расширением общего пространства.

Весьма существенно, что объединение четырех стран, пусть даже и ограниченное на первом этапе некоторым количеством ключевых проектов, неминуемо приведет к росту их совокупного политического влияния, которое может вызвать дополнительное расширение масштабов сбыта гражданских самолетов.

Таким образом, объединение усилий четырех стран сделает гражданское авиастроение коммерчески эффективным.

И это лишь со стороны спроса, а ведь есть еще и не менее значимая сторона производства: в частности, украинское КБ имени Антонова, кардинально модифицировавшее знаменитый «Ан-24» даже без учета возможностей кооперации с Россией. Это без преувеличения самый надежный самолет – даже с обоими отказавшими двигателями он не падает, а планирует, совершая в итоге мягкую посадку. На смену ему пришел значительно более экономичный Ан-140.

А современный транспортник Ан-70, могущий заменить устаревший российский Ил-76? Дискуссии о возможности этого, в первую очередь для оборонных нужд, велись в российском правительстве весьма долго, и главной причиной отказа от использования более современного самолета стала недостаточная теснота связей с Украиной, создававшая стратегические риски.

Перечень можно продолжать, спускаясь на уровень отдельных разработок и комплектующих; не вызывает сомнения одно – укрупнение экономического пространства, качественно повышая объем общего рынка, резко расширяет диапазон коммерчески выгодных проектов, успешно реализуемых даже без учета общих стратегических интересов.

Для России это означает замыкание целого ряда разорванных двадцать лет назад, но сохранивших принципиальную жизнеспособность технологических и рыночных цепочек. Использование утраченных в прошлом, но потенциально сохраняющихся коммерческих возможностей означает качественное повышение эффективности экономики не только соседних стран, но, разумеется, и самой России.

Не менее важным представляется и рост совокупной экономической, а значит, и политической роли России на мировой арене.

При этом теперь, с высоты прожитой в условиях либеральных экономических реформ четверти века, не вызывает сомнений, что увеличение политического влияния исключительно легко конвертируется и в значительную дополнительную прибыль.

Отказ от «бремени величия» ради текущего потребления: трагическая ошибка усталого общества

Мы хорошо помним, как еще относительно недавно – в конце 80-х и начале 90-х годов – представители развитых стран и отечественные либералы всеми силами внедряли в общественное сознание России идею о необходимости полного и категорического отказа от глобального влияния.

Нас убеждали, что, освободившись от «бремени величия», мы без особого труда, опираясь чуть ли не на братскую помощь «всего цивилизованного человечества» и пресловутого «мирового сообщества», превратим свою страну в некий аналог процветающих Голландии или Дании. Основной тезис либеральной пропаганды того времени заключался в необходимости отказа от усилий по поддержанию влияния России за ее пределами ради концентрации всех имеющихся ресурсов на решении внутренних задач, в первую очередь на повышении уровня общественного потребления.

При этом никто даже в принципе не задавался вопросом происхождения этих ресурсов, которые нам предлагалось тратить исключительно на свои собственные нужды.

Ведь даже продавая нефть по уже существующему трубопроводу и не помышляя о переходе от экспорта сырой нефти к экспорту нефтепродуктов, наша страна остро зависит от мировых цен на нефть. Соответственно, наше положение будет относительно стабильным лишь в том случае, если мы будем осознанно участвовать в их определении – то есть иметь то самое глобальное влияние, отказаться от которого нас призывала изощренная пропаганда.

Да, конечно, Советский Союз финансировал свое влияние за рубежом (как и поддержание своей обороноспособности) крайне неэффективно, в ряде случаев просто выбрасывая деньги на ветер.

Однако вместо кропотливой работы по пересмотру приоритетов и методов, по рационализации осуществляемой политики ее просто прекратили, не только выплеснув с грязной водой ребенка, но и обесценив титанические усилия предыдущих десятилетий.

Грубо говоря, те, кто призывал наше общество отказаться от «бремени величия» ради полной концентрации на решении собственных внутренних задач, тем самым призывали нас отказаться от инвестиций, направив все средства на имеющееся сиюминутное потребление. И усталое, измученное кризисом общество поддалось этим призывам, нанеся само себе страшный, а на отдельных направлениях и невосполнимый вред.

Эта пропаганда отнюдь не была глупой; большинство тех, кто вел ее, прекрасно понимали, что и зачем они делают.

Добровольно отказавшись от своего влияния в мире, Советский Союз, а затем и Россия отдали это влияние своим стратегическим конкурентам – в первую очередь, США. И вместе с этим влиянием были отданы и колоссальные прибыли, ибо именно политическое влияние, как правило, является определяющим при принятии решений о закупках высокотехнологичного оборудования, принятии тех или иных технологических стандартов, подборе участников крупных стратегических проектов.

Все это мы добровольно отдали своим стратегическим конкурентам.

Путь к возрождению не только России, но и всех наших стран лежит через хотя бы частичное, но возвращение утраченного: другого способа вернуть себе приемлемый уровень прибыли просто не существует в природе.

И понятно, что наибольшее значение возрождение утраченного внешнего влияния имеет для России – как в силу масштабов экономики, так и в силу символического значения нашей страны, сегодня все еще на порядок превосходящего ее реальное влияние.

Это сохраняющееся символическое значение является важнейшим геополитическим ресурсом; именно оно позволяет нам рассчитывать на возвращение хотя бы части утраченных позиций в глобальной конкуренции.

Впрочем, ничуть не меньшее значение, чем конкретная коммерческая выгода от реализации ряда совместных проектов и от увеличения геополитического влияния России, имеют для нашей страны конкретные формы культурно-управленческого взаимообогащения.

В самом деле, интеграция будет означать постепенную унификацию не только правовых и хозяйственных, но и управленческих правил и механизмов – и совершенно естественным является заимствование у наших ближайших соседей их лучших достижений последних двух десятилетий, во многом вызванных правильным использованием национальных культур.

При рассмотрении ситуации именно с такой, «корыстной» точки зрения выясняется, что Россия крайне нуждается в интеграции и по чисто культурным причинам: для того чтобы заимствовать многие обычаи и механизмы, которых ей в ее нынешнем положении остро не хватает.

За последние годы мы привыкли посмеиваться над неспособностью прежнего украинского «оранжевого» руководства не просто принимать решения, выгодные для своей же собственной страны, но даже и вести самые примитивные переговоры по самым обычным вопросам. И действительно, при Ющенко и Тимошенко Украина являла собой убедительную антирекламу самой идее демократии.

Однако эта самая демократия, вызывавшая когда смех, а когда и ужас, сработала – и украинский народ безо всякой посторонней помощи разобрался в ситуации и, отказав «оранжевым» во власти, отдал ее не очень телегеничному и периодически попадающему впросак, но зато надежному и наилучшему для Украины из всех возможных руководителю.

Невольно вспоминается Черчилль, охарактеризовавший демократию как ужасно несовершенный, но тем не менее наилучший способ правления, изобретенный человечеством.

И при взгляде на предельно несовершенную демократию наших украинских соседей, позволяющую жестко и хотя и дорогой ценой, но не доводя дело до разрушения экономики и системного кризиса, корректировать ошибки руководства вместе с его персональным составом, – трудно удержаться от крамольной для многих сегодня мысли о том, что Россия нуждается в серьезной демократизации.

Разумеется, ничего не надо бездумно копировать, но интеграция с Украиной станет для России возможностью относительно безболезненно, не ставя под сомнения ничьи достижения, а просто в рамках внутриэлитного торга провести глубокую, но разумную, не приобретающую разрушительный характер демократизацию собственного государственного устройства.

Это будет значительно более конструктивной и выгодной для самой России формой уступки, чем церковная реформа, как в XVII веке, и передача территорий, как в веке XX.

С другой стороны, ближайшим партнером России является Белоруссия, упрекнуть которую в излишней демократичности не удавалось еще никому. Однако спецификой Белоруссии является исключительно эффективная социальная политика и политика в области реального сектора, благодаря чему эффективность использования крайне скудных ресурсов этой страны остается исключительно высокой. Белорусская оппозиция очень любит указывать на неэффективность сельского хозяйства и машиностроения своей страны, тактично забывая упомянуть о том, что при реализации отстаиваемых ею стандартных либеральных рецептов у Белоруссии давно ни осталось бы ни первого, ни второго, ни денег и рабочих мест, которые они дают.

Однако наиболее важным проявлением относительной эффективности белорусской политики следует признать некоррумпированность ее милиции и силовых структур. Именно это обеспечивает поддержание в транзитной для России и Евросоюза стране общественного порядка, высоких стандартов безопасности и достаточно высокого (по сравнению с имеющимися ресурсами) качества жизни.

Как и всякая медаль, эта имеет две стороны; некоррумпированность правоохранительных органов Белоруссии по крайней мере однажды, насколько можно судить, вышла ей боком. По устойчивой легенде, бытующей в российском госаппарате, одна из попыток создания единого российско-белорусского государства пресеклась именно в результате осмысления российской бюрократией степени честности силовых структур партнера. Предполагалось, что белорусский президент получит в объединенном государстве пост вице-президента, однако сопоставление уровня коррумпированности российских и белорусских спецслужб было настолько шокирующим, что введение этого поста и передача его представителю Белоруссии были признаны категорически неприемлемыми. (Напомним, что вице-президент по должности становится президентом, если тот по тем или иным причинам утрачивает способность исполнять свои обязанности.)

Представляется, что интеграция с Белоруссией даст России возможность глубоко перестроить весь свой государственный аппарат (далеко не только правоохранительные и силовые структуры), качественно снизив уровень его коррумпированности и повысив его компетентность. В то же время авторитарность белорусской модели управления обеспечит надежную гарантию от «разгула демократии», к которому может привести чрезмерное заимствование украинской демократичности.

Главным достоинством Казахстана с точки зрения организации системы управления следует признать длительные целенаправленные усилия, предпринимавшиеся лично президентом Назарбаевым, по формированию качественно новой, модернизированой управленческой элиты, как на государственном, так и на хозяйственном уровне.

Категорическая необходимость этого носила сугубо практический характер и была вызвана, насколько можно судить, отчаянной борьбой казахстанского государства с феодальными пережитками. Для того чтобы традиционное байское отношение к управленческим обязанностям не сожрало молодую государственность и не превратило ее в неспособную к развитию автаркию, руководство Казахстана организовало тщательный подбор и эффективное (а главное – разнообразное) обучение талантливой управленческой молодежи.

Одним из элементом этого обучения является стажировка в странах Западной Европы и Юго-Восточной Азии, в Китае и США, успешных арабских странах и России, обеспечивающая широту кругозора будущих управленцев и понимание ими как разнообразия мира, так и основных закономерностей его развития.

В результате целенаправленных усилий по формированию модернизированной элиты Казахстан по темпам рыночных преобразований значительно опережает все остальные страны СНГ. (Говорить о постсоветском пространстве в этом ключе, разумеется, нельзя: в прибалтийских странах рыночные преобразования, по сути дела, проводились Евросоюзом.)

Интеграция с Казахстаном позволит России приобрести действенный механизм формирования на деле, а не на словах современной управленческой элиты, способной обеспечивать быстрое и при этом безукоризненно рыночное развитие даже в самых неблагоприятных социально-экономических обстоятельствах.

Непосредственной, практической выгодой глубокой интеграции с Казахстаном представляется резкое расширение возможностей по восстановлению энергомоста, связывавшего в рамках Советского Союза энергетические мощности Восточной Сибири с Центральной Россией[24]. Часть этого энергомоста – целой системы линий дальней энергопередачи – оказалась на территории Казахстана и перестала использоваться российскими энергетиками, в результате чего энергетические мощности Восточной Сибири оказались отрезанными от потребителя (их так официально и именовали – «запертые» мощности), лишенного наиболее дешевой в стране электроэнергии.

Насколько можно судить, весомый вклад в то, что этот энергомост так и не был восстановлен, внесла сама российская электроэнергетическая монополия, при полном попустительстве государства успешно стремившаяся (и стремящаяся до сих пор, несмотря на свое формальное разукрупнение) к максимально возможному удорожанию энергии – и, соответственно, увеличению своих совокупных прибылей.

Однако до сих пор формальная разделенность российской и казахстанской экономик давала представителям энергетической монополии неубиваемый козырь: якобы имеющуюся неуступчивость казахстанской стороны. Активизация интеграционных процессов лишит российских монополистов этого козыря и вынудит их примириться с восстановлением энергетического моста через Казахстан, снизив стоимость электроэнергии для пользователей Центральной России. Правда, масштабы этой переброски (и, соответственно, снижения тарифов) сильно сокращены из-за катастрофы на Саяно-Шушенской ГЭС, однако выгоды от нее для экономики России остаются весьма существенными.

Аналогичным образом, при помощи проведения относительно незначительных организационных мероприятий и ремонтных работ, можно будет резко активизировать железнодорожные перевозки между Центральной Россией и Сибирью: соединяющие их железные дороги частично проходят по территории Казахстана и в связи с необходимостью плотной совместной работы представителей двух государств используются недостаточно.

Понятно, что активизация переброски электроэнергии и особенно железнодорожных перевозок существенно повысит связность территории России и станет важным шагом к обеспечению на деле, а не на словах единства ее экономического пространства. Это разрушит набирающие в настоящее время силу сепаратистские тенденции и обеспечит целостность нашей страны, то есть будет способствовать решению важнейшей задачи нынешнего поколения россиян.

Весьма существенным преимуществом интеграции с Казахстаном следует признать и появление возможности проведения реально существующей южной границы. Ее теоретически нельзя обустроить в относительно населенных и транспортно доступных районах между Россией и Казахстаном (особенно если учесть, что экономическую границу между двумя странами также нельзя провести из-за взаимного проникновения двух экономик), но вполне можно – вдоль южной границы Казахстана, пролегающей в пустынных местностях.

Эта граница позволит России отгородить себя от основной части нелегальной миграции, «портящей» рынок труда и разрушением этнокультурного баланса (да и продолжающимися, насколько можно судить, массированными поставками героина) буквально размывающей российское общество как таковое.

* * *

К сожалению, пока примеры разворота российского руководства (а его действия на постсоветском пространстве просто в силу наибольшего масштаба российской экономики являются во многом определяющими) от разрушительной бухгалтерской к созидательной стратегической мотивации ограничены.

Ярчайшим примером этого является, насколько можно судить, непоследовательность политики, связанной с формированием Таможенного союза.

Эта реинтеграционная попытка была предпринята Россией в 2007 году и, в отличие от предыдущих (союзное государство России и Белоруссии, единое экономическое пространство, ЕврАзЭС), казалось, с самого начала обречена на успех. Понимание необходимости снятия бюрократических и таможенных барьеров объединяло руководителей России, Казахстана и Белоруссии, и после длительного периода торговых переговоров и согласования позиций Таможенный союз должен был вступить в силу с 1 июля 2010 года.

Целый ряд коммерческих разногласий по конкретным вопросам мог быть снят, что называется, в рабочем порядке – но последовательное применение бухгалтерского, а не стратегического понимания эффективности закрыло возможности достижения плодотворного компромисса, поставив на грань разрушения (как до того предыдущие попытки реинтеграции на постсоветском пространстве) весь Таможенный союз.

Наиболее известными из торговых споров стали сохранение экспортных пошлин на нефть, поставляемую в Белоруссию для дальнейшего экспорта произведенных из нее нефтепродуктов, и вынужденное повышение Белоруссией таможенных пошлин на ввоз подержанных легковых автомобилей.

Оба вопроса были весьма серьезны для Белоруссии из-за болезненно воспринимаемого населением низкого (по сравнению с Евросоюзом или Москвой) уровня жизни, усугубляемого экономическим кризисом. Во втором случае, поскольку Белоруссия практически не ввозит автомашин российского производства, логичным было введение переходного периода, в течение которого каждая белорусская семья имела возможность ввезти в страну одну иностранную машину за два года с уплатой прежних, более низких по сравнению с российскими пошлин. При превышении этого лимита или передаче этих машин в Россию или Казахстан, разумеется, разницу в ставках пошлин надо доплатить.

Однако российская сторона не пошла на это вполне рациональное решение проблемы – возможно, рассчитывая на превращение Белоруссии в рынок для российского автопрома.

По вопросам же пошлин на нефть логичным было бы введение нового переходного периода (с учетом глобального экономического кризиса, который не учитывали при определении старого), в течение которого льготы на реэкспортируемую, по сути дела, Белоруссией нефть постепенно снижались и в итоге сходили бы на нет.

Возможной альтернативой (и довольно сильным переговорным ходом) был бы полный отказ от обязательных межгосударственных поставок нефти в Белоруссию с одновременным снятием межгосударственных пошлин: в конце концов, внутри Таможенного союза не должно быть таможенных границ – даже в виде исключений! Этот формально безупречный подход (являющийся к тому же логическим развитием переговорной позиции самой Белоруссии) вынудил бы белорусское правительство, владеющее белорусскими нефтеперерабатывающими заводами, конкурировать с российскими собственниками аналогичных заводов. А поскольку каждая компания стремится занять прежде всего собственные перерабатывающие мощности, нагрузка белорусских НПЗ немедленно бы угрожающе снизилась, что вынудило бы белорусские власти начать переговоры о допуске российских нефтяных компаний в их капитал.

Однако российское правительство (или влияющие на него нефтяные компании), по-видимому, предпочло руководствоваться принципом «все и сразу», надеясь при помощи жесткой позиции в торговом споре добиться от белорусского руководства согласия на продажу НПЗ. При этом они не понимали, что вопрос собственности на эти нефтеперерабатывающие заводы является для сегодняшней Белоруссии вопросом не денег и даже не сохранения рабочих мест, а национального суверенитета, расставаться с которым – по крайней мере, сознательно, в прямой и явной форме – ее руководство не готово.

Дополнительно обострило ситуацию официальное заявление первого вице-премьера российского правительства Шувалова о намерении России вступать в ВТО самостоятельно, не обращая внимания на своих партнеров по Таможенному союзу.

Да, безусловно, прежняя позиция российского руководства, публично собиравшегося вступать в ВТО «всем колхозом», то есть всем Таможеным союзом, выдавала его недостаточную юридическую грамотность, ибо правила ВТО в принципе не допускают коллективного присоединения к этой организации. Конечно, Россия могла добиваться изменения этих правил (что, учитывая плачевное положение, в котором ВТО находится последнее десятилетие, отнюдь не является принципиально нерешаемой задачей), – однако в этом случае о таком серьезном намерении стоило бы упомянуть вслух.

Поскольку сделано этого не было, заявление о стремлении присоединяться к ВТО всем Таможеным союзом выглядело как политкорректный отказ от идеи такого присоединения в обозримом будущем. Учитывая неготовность России к работе в рамках ВТО (начиная с практического отсутствия высокотехнологичного гражданского экспорта) и чрезмерность уже сделанных ею в расчете на скорое вступление уступок, эта позиция представлялась вполне рациональной и в целом правильной.

Заявление первого вице-премьера Шувалова не просто дезавуировало прежнюю российскую политику (а заодно и дискредитировало провозгласившего ее премьера Путина, непосредственного начальника Шувалова). Это заявление по сути дела дезавуировало все намерения России в деле создания Таможенного союза – ибо вступление в ВТО «в одиночку» означает автоматическую отмену значительной части договоренностей в его рамках. Таким образом, заявление Шувалова, насколько можно было понять (и насколько оно было воспринято в Белоруссии и Казахстане), представляло собой заявление о намерении «кинуть» своих партнеров по Таможенному союзу немедленно после оказания России «милости» по присоединению ее к ВТО.

Публичное заявление о намерении обмануть своих партнеров редко вызывает у них позитивный отклик – и именно оно, насколько можно судить, стало непосредственной причиной жесткой антироссийской риторики президента Белоруссии Лукашенко.

Не менее важно (хотя в России это обычно игнорируется), что президент Янукович заявил о нежелании Украины выходить из ВТО ради Таможенного союза лишь после официальных заявлений Шувалова. Это позволяет предположить, что до них такая возможность в принципе не исключалась новым украинским руководством и вполне могла быть предметом переговоров.

Таким образом, дорога к интеграции четырех крупнейших постсоветских экономик, образовывавших некогда костяк Союза, была, насколько можно понять, открыта – и закрыло ее лишь «снайперское» выступление Шувалова!

Чем же было вызвано без преувеличения самоубийственное для России заявление ее первого вице-премьера?

Скорее всего, либеральным нежеланием ссориться с развитыми странами, по-прежнему воспринимающими любую постсоветскую реинтеграцию с участием России как прямую и явную угрозу своим неотъемлемым интересам.

Весьма вероятно, что и обострением политической борьбы в преддверии президентских выборов 2012 года, которое вполне могло создать у части чиновников желание «подставить» своих руководителей, относящихся к враждебному для них политическому лагерю.

Однако главной причиной представляется все же бухгалтерское, а не стратегическое восприятие мира как набора отдельно взятых компаний, а не совокупности сложных и многоуровневых общественных организмов, в которых компании являются лишь одними из образующих элементов – и при этом далеко не самыми главными.

С этой выхолощенной точки зрения, которой, впрочем, неукоснительно придерживаются сторонники современного либерального фундаментализма, любая реинтеграция на постсоветском пространстве с участием России выглядит как абсурдно дорогостоящая, коммерчески нерентабельная и заведомо обреченная на провал затея. При таком восприятии от нее следует всеми силами дистанцироваться, а при возможности – и срывать ее (что, вероятно, и сделал первый вице-премьер России Шувалов).

Понятно, что такой подход несовместим с мало-мальски цивилизованной жизнью не только в России, но и на всем постсоветском пространстве, включая Прибалтику (впрочем, на протяжении последних двадцати лет его приверженцы демонстрируют это с завидным постоянством – и с завидной выгодой для себя, любимых).

Единственный способ его преодоления, как указывалось выше, – принятие стратегического, долгосрочного восприятия эффективности, решительный и последовательный отказ от оценки деятельности государства с точки зрения отдельных коммерческих компаний в пользу ее оценки с точки зрения общества в целом.

На постсоветском пространстве это означает решительное и бескомпромиссное начало реальной комплексной реинтеграции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.