Глава IX. «Тогда был порядок…»

Глава IX. «Тогда был порядок…»

Поздно вечером по улицам Гамбурга движется факельное шествие. Рядом с матёрыми нацистами, бывшими эсэсовцами, идут, неся факелы, юнцы, даже подростки. Нескольких из них журналист спрашивает, что их привлекает в фашизме, как они попали в такое сборище. Молодой человек отвечает: «В школе я вообще ничего не слышал о фашизме, но вижу, что сегодня в стране масса безработных, особенно молодёжи. Число грабежей и воровство растёт с каждым днём. Всё это – плохо. Говорят, что при Гитлере был порядок… Я – за порядок, и мы наведём его!»

Вот другая сцена из неонацистского балагана: парни, нацепившие на себя чучело осла, несут транспарант: «Я осёл, я верил, что фашизм – это зло».

Говорят, что немцы больше, чем какой-либо другой народ, питают приверженность к порядку. «Орднунгслибе» – качество, действительно присущее и старым, и молодым. И многие из них тоскуют по «порядку», далеко не всегда отдавая себе отчёт в том, что он означал во времена фашизма.

Был ли при нацизме порядок?

Ингрид Де Фо, тридцатилетняя высокая брюнетка, всегда считала себя дочерью французских патриотов, погибших в фашистском концлагере. Но однажды в доме своих приёмных родителей она нашла документы об удочерении, в которых было записано, что её настоящая фамилия Де Фау. Охваченная непреодолимым желанием узнать все обстоятельства своего рождения, женщина начала длительные и трудные поиски. Однако куда бы она ни обращалась, всюду наталкивалась на стену молчания. В конце концов в Женеве в бюро Международного Красного Креста она смогла узнать правду: она родилась не в концлагере, а в парижской клинике, принадлежавшей «Лебенсборну», её родители – офицер СС и молодая шведка, которые встретились только для того, чтобы произвести на свет представителя «элиты» будущего «рейха». Неверие и ужас охватили женщину, когда она открыла, что её отец принадлежал к тем, кого она ненавидела всю жизнь.

Французский журналист Марк Хилель и его жена Клариса Анри разыскали не только Ингрид Де Фо, но и ещё несколько женщин, в основном чешек и полек. После долгих бесед с ними они сняли телевизионный документальный фильм «…Подарить фюреру ребёнка», показанный английской радиотелевизионной компанией Би-би-си.

В 1935 году в фашистской Германии по приказу шефа СС Гиммлера была создана одна из секретнейших нацистских организаций – «Лебенсборн» («Источник жизни»). В её ведении находились «дома встреч» в Германии и других странах Западной Европы для офицеров СС и молодых женщин из «приличных семей», «чистых» с точки зрения расы; клиники и родильные дома, где при сохранении полнейшей секретности эти женщины могли «родить ребёнка для фюрера»; детские сады, или, точнее, приюты, куда отбирали и где растили представителей «арийской суперрасы». По замыслу Гитлера, именно им предстояло заселить в будущем территории, завоёванные «третьим рейхом».

К концу войны «Лебенсборн» на средства, предоставленные СС, вырастил около 100 тыс. детей, «безгранично преданных фюреру». «Лебенсборн» зародился в Мюнхене (в 1942 году Гиммлер назвал этот город «столицей нового порядка и семьи») и в Штайгеринге – небольшой деревушке в 35 километрах от Мюнхена. Позже были созданы центры «Лебенсборна» ещё в 12 городах и посёлках Германии, а также на территориях, занятых войсками «третьего рейха».

Рейхсфюрер СС Гиммлер писал:

«Борьба вермахта за расширение наших границ будет бесполезной, если за победами немецких солдат не последует торжество германского духа. Ни один из офицеров СС не должен забывать, что будущее Германии зависит от усердия, с которым каждый из нас должен выполнять свой долг. Своего рода честью для каждого офицера СС должно стать членство в движении „Лебенсборн“».

Известно, что женщин в клинику принимали только в том случае, если у них были специальные справки. Они должны были заполнить анкету, представить документы, свидетельствовавшие об их арийском происхождении, справку о здоровье и рекомендации, указать подлинного отца.

После родов мать с ребёнком ещё в течение трёх месяцев находилась в клинике. Имя и фамилия младенца заносились в специальный список СС. Затем ребёнка передавали на воспитание в «арийскую семью», придерживавшуюся нацистских принципов.

Что было с больными или дефективными детьми? Их отправляли не в семьи, а в детские дома или приюты для подкидышей, где через некоторое время они умирали, всегда, разумеется, «естественной смертью».

До начала второй мировой войны матерями будущих арийских «суперменов» были в основном немецкие женщины и девушки, многие из которых служили во вспомогательных частях сухопутных войск и в авиации. После того как фашистская Германия оккупировала многие страны Европы, в клиниках «Лебенсборна» всё чаще стали появляться «пациентки» из Норвегии, Италии, Франции, Голландии и даже из Швеции и Швейцарии.

Во время одного из процессов, проводившихся американцами после Нюрнбергского суда, руководители «Лебенсборна» были практически оправданы, так как судьи признали эту организацию благотворительным институтом, который занимался якобы профилактикой абортов.

У похищенных в разных странах детей нордического типа измеряли лоб, нос, профиль, делали анализ их волос, походки, крови, проводили тесты-опросы. Всё это входило в так называемую расовую оценку. Спустя две недели после первого осмотра у детей вновь замеряли нос, чтобы «не допустить ошибки». На основе этих данных и принималось решение, достоин ли данный ребёнок «стать сыном Германии». Таких детей отправляли в приюты «Лебенсборна» для иностранцев.

Один из приютов находился в Обервайсе, в Австрии. Там дети должны были забыть свой родной язык, выучить немецкий, забыть всё о своём прошлом и получить воспитание «в духе преданности фюреру и Германии». Тех, кто противился этой насильственной «германизации и нацификации», подвергали жестоким наказаниям. Персонал СС всегда появлялся в приютах только в униформе. Полное усыновление не позволялось: эсэсовцы оставляли за собой право забрать обратно воспитанников, достигших 18 лет, чтобы и они могли внести свой вклад в создание «арийской империи»[142].

В 1944 году в советский плен попал эсэсовский чин оберштурмфюрер Эрих Цильке. Мне, автору этих строк, а тогда советскому офицеру, довелось допрашивать этого человека. Служил он в центральном аппарате гестапо и был экспертом по расовым вопросам. Как он сам мне рассказывал, его функции заключались в том, чтобы выносить окончательное заключение в спорных и недостаточно ясных случаях.

Известно, что, согласно нацистским законам, лица, у которых оба родителя были евреями, подлежали «депортации» – высылке или заключению в концлагерь, а затем попадали под действие «окончательного решения» (еврейского вопроса. – А. Б.), т. е. подлежали физическому уничтожению.

На нацистском профессиональном жаргоне «особому обращению» (Sonderbehandlung), т. е. также уничтожению, подлежали и «полукровки» – те, у кого один из родителей был евреем.

Сложнее было с теми, у кого было еврейской крови на одну четверть. Эти могли жить, но полноценными гражданами не считались, не могли занимать должности в государственных учреждениях, быть членами партии, служить в армии. Хотя они не обязаны были носить жёлтую повязку с шестиконечной звездой Давида, им не разрешалось заниматься многими профессиями, посещать общественные учреждения для арийцев, лечиться в общих больницах, пользоваться спортивными сооружениями – бассейнами, стадионами, предназначенными для чистокровных арийцев, и т. п.

Далее шли имеющие одну восьмую еврейской крови. Эти могли работать всюду, кроме государственных учреждений по особому списку, аппарата НСДАП, конечно, СС и т. д.

Всеми этими делами ведали специальное управление по расовым вопросам при центральном аппарате НСДАП, соответствующее подразделение Главного управления имперской безопасности, подчинявшееся рейхсфюреру СС, и децернат – отдел в гестапо. Последний возглавил Эйхман. Цильке служил там экспертом-референтом.

В условиях нацистской Германии нередки были случаи, когда всеми правдами и неправдами евреи добывали себе новые, «арийские» документы, меняли фамилии, старались, чтобы спасти жизнь, стать, например, из «полукровок» «четвертькровками» – это давало шанс на спасение. Словом, многие пытались «улучшить» свою «родословную» хотя бы на одну ступеньку.

Некоторым это удавалось, но, когда что-либо вызывало подозрение или следовал донос (а ведь каждый третий немец в той или иной форме доносил на своего соседа, сослуживца, друга, собутыльника, конкурента, приятеля и т. д. в гестапо), документальные подтверждения подлога отсутствовали, словом, когда случай был сложным, тогда призывали на «экспертизу» Эриха Цильке.

Он, выросший в Вильнюсе и проведший юные и молодые годы в Риге – городах со значительным еврейским населением, считался высшим авторитетом в деле распознания старавшихся укрыться от смерти евреев.

«У меня глаз и слух настолько точны, – говорил мне Цильке, – а знаю я практически все типы евреев, – что обмануть меня было невозможно».

Как же проводил Цильке свою «экспертизу»?

«Сначала я заводил какую-нибудь живую беседу с проверяемым, наблюдал за тем, как он смеётся, реагирует на шутки, жестикулирует, насколько быстро входит в контакт, – словом, всё его поведение во время живого, непринуждённого и остроумного разговора без напряжения. Затем обычно я давал проверяемому посмотреть альбом с порнографическими открытками и наблюдал реакцию».

Сюжетом беседы нередко служили темы о соседях и сослуживцах, о женщинах и житье-бытье семьи и детей. Разговор продолжался час-другой, иногда со шнапсом, разумеется не в здании гестапо, и Цильке играл какую-нибудь роль: то ли страхового агента, то ли уполномоченного больничной кассы, то ли ещё какую-нибудь – в зависимости от обстоятельств.

Это был первый этап проверки. На втором этапе проверяемого уже вполне официально вызывали в гестапо и там производили обмеры по параметрам, составленным и изобретённым Цильке. Измеряли нос, бёдра, таз, длину шеи, расстояние между глазами, степень «распространённости» растительности на лобке, под мышками.

«Но самым решающим показателем, – рассказывал Цильке, – для меня были глаза. Глаза не могли меня обмануть никогда. Заглянув в них, я обязательно улавливал там хотя бы слабые оттенки „мировой скорби“, которой нет ни у кого из представителей других народов».

По «формуле Цильке», при одной восьмой и даже одной четвёртой еврейской крови «мировая скорбь» не просматривалась, а при «чистокровности» и «полукровности» была видна непременно.

На основании заключения, выносимого Цильке, сотни людей были признаны евреями и отправлены в печь. Но… коварная судьба! Цильке были не чужды гомосексуальные влечения, и однажды, осматривая подозреваемого мальчика, он предложил ему прийти к себе на квартиру вечером. Отец мальчика, возмущённый тем, что его подозревают в неарийском происхождении, донёс о предложении Цильке, сделанном его сыну… «Эксперт» был пойман на своей квартире с поличным, выгнан со службы, исключён из СС, судим и направлен в штрафной батальон. На фронте он попал в советский плен и сразу же поспешил заявить о своей ненависти к нацизму! Так вот мы и познакомились с «экспертом по расовым вопросам» центрального аппарата гестапо.

Но может быть, основная масса населения – рабочие и крестьяне, ремесленники и интеллигенты, лавочники и чиновники, солдаты и офицеры вкусили плоды нацистского порядка? Может быть, это им был выгоден гитлеровский режим, который неоднократно объявлял себя истинно народным, подлинно национальным и т. п.?

Когда речь идёт о сложном социальном явлении, сущность которого не лежит на поверхности и не сразу становится очевидной, В. И. Ленин советовал ставить вопрос: «Кому это выгодно?» Такой путь является верным и надёжным, чтобы вскрыть подлинный смысл происходящих политических событий, анатомировать социальное явление.

Итак, кому же было выгодно установление фашистской диктатуры в Германии? Известно, что Гитлер, Геббельс и вся фашистская клика в целом немало постарались, чтобы представить приход к власти гитлеровцев как величайшее благо и акт спасения для немецкой нации.

Они обещали рабочим избавление от безработицы – самого страшного бедствия для трудящихся в странах капитала. Напомним, что в Германии в 1932 году насчитывалось более 6 млн полностью безработных и столько же тех, кого можно отнести к частично безработным.

Они обещали лавочникам и ремесленникам, владельцам небольших магазинов и мастерских защитить их от изнурительной конкуренции со стороны крупного капитала, банков, универмагов, концернов и помочь им выстоять и сохранить независимое положение в обществе.

Они обещали сотням тысяч учителей, врачей, инженеров, бухгалтеров, конторских служащих обеспечить им «достойные» места под солнцем за счёт тех вакансий, которые образуются после удаления из этих сфер жизни евреев.

Они обещали государственные кредиты, уменьшение налогов и покровительство крестьянам, самые широкие перспективы продвижения по лестнице карьеры молодёжи вообще и студенчеству в частности.

Они обещали всем немцам новые плодоносные и богатые земли на востоке Европы и расширение «жизненного пространства». Равенство всех немцев, социализм по-немецки, «народное сообщество», в котором мирно живут и соседствуют богатые и бедные, промышленные магнаты и фабричные рабочие, – таким рисовали гитлеровские пропагандисты национал-социалистский рай.

О тех, кому нацистский режим действительно сулил огромные выгоды, пропаганда гитлеровцев предпочитала умалчивать. Нигде не говорилось о баснословных прибылях, которые должна была принести (и действительно принесла) внутренняя и внешняя политика нацистов. Хозяева концернов, монополисты, фабриканты и заводчики оставались в тени. Между тем никогда ещё за всю историю страны не текли в их сейфы таким потоком прибыли, как в годы фашистского режима. 55 миллиардов марок чистой прибыли – вот то положительное сальдо, которое обозначилось за шесть военных лет на счетах концернов гитлеровской Германии.

Молчала нацистская пропаганда и о генералитете и офицерстве, о милитаристах, лелеявших мечту переиграть неудачную первую мировую войну путём новой агрессии. А между тем именно им приход гитлеровцев к власти сулил гигантские выгоды – власть, чины, звания, оклады, награды, а затем в случае победы в войне – несметные награбленные богатства.

Имели все основания ожидать новых выгод и всяческих благ и помещики-землевладельцы, крупные аграрии. Им уже реально виделись большие «приращения» своих имений за счёт богатых земель на востоке, жёсткие меры против смутьянов в немецкой деревне, организующих забастовки сельскохозяйственных рабочих, а в недалёком будущем – даровая рабочая сила из числа порабощённых народов, «низших рас».

Твёрдо надеялись на доходные, видные и почётные посты и должности активисты и «ветераны» нацистской партии, так как приход к власти гитлеровцев неизбежно повлёк бы за собой создание разветвлённого аппарата власти – органов, ведающих пропагандой, террором, слежкой, регулирующих в интересах нацистов и их хозяев всю экономическую жизнь страны. Вчерашние торговцы и конторские клерки, недоучившиеся студенты и находящиеся не у дел офицеры первой мировой войны, приказчики и кельнеры, неудачники всех специальностей, нередко уголовные и полууголовные элементы, карьеристы и честолюбцы могли стать в нацистском «рейхе» важными персонами, занять влиятельные посты, удовлетворить свои честолюбивые амбиции и корыстолюбие.

Хотя нацисты и выдавали себя за общенациональную, «надклассовую» партию, их теснейшие связи с крупным капиталом были достаточно хорошо известны. В начале 20-х годов, когда гитлеровцы лишь готовились к рывку в борьбе за власть, они были связаны только с некоторыми капиталистами крупного и среднего масштаба, главным образом в Баварии. Но уже тогда десятки миллионов марок текли из секретных фондов концернов на счета нацистов. Гитлеровский казначей Шварц с немецкой педантичностью фиксировал это в своих гроссбухах.

Альянс гитлеровцев с хозяевами большого бизнеса сильно окреп в конце 20-х – начале 30-х годов. Владельцы концернов Тиссен, Крупп, Гутенберг, Кирдорф, Ростерг, Штейнбринк, Шахт, Штраус, Пенсген, Шпрингорум, банкиры Рейнхард, Фишер, Раше и другие – а за ними стояли капиталы, исчисляемые миллиардами марок, – сделали ставку на Гитлера. Благодаря этому годовой бюджет НСДАП с 1930 по 1933 год составлял примерно 80 миллионов марок. На эти деньги содержались и вооружались почти полмиллиона штурмовиков, субсидировались 10 тысяч местных организаций и оплачивались примерно столько же функционеров-нацистов. Кроме того, с 1930 по 1932 год нацисты провели ряд дорогостоящих избирательных кампаний. В составе же партии до 30 января 1933 года состояло 850 тысяч членов, сумма членских взносов была незначительной, пресса дохода почти не давала.

Сопоставление этих данных позволяет дать точный ответ на вопрос: откуда взялись деньги? Деньги дали хозяева монополий, или, как говорят немцы, «концернхеррен» – «владельцы концернов».

За что? Подтверждаемый многочисленными фактами ответ также не вызывает сомнения: в обстановке острой нестабильности в годы мирового экономического кризиса, когда социальные противоречия обострились до крайности, а идеи научного социализма более чем когда-либо находили благоприятную почву, определённая часть монополистического капитала перестала доверять умеренно либеральным буржуазным партиям, сомневаясь, что они смогут сохранить существующий социальный строй в стране.

В этих условиях фашистская партия приобретала в их глазах особую привлекательность. Во-первых, только гитлеровцы располагали сильной боевой и пропагандистской (к тому же разветвлённой) организацией, способной взять власть в «аварийной ситуации». Во-вторых, гитлеровцы были самыми непримиримыми и жестокими врагами марксизма, коммунистической партии, революционных рабочих. В-третьих, наконец, гитлеровцы обещали небывалый подъём экономики за счёт перестройки в милитаристском направлении всего народного хозяйства страны, а в будущем – твёрдый курс на экспансию и завоевание мирового господства германского монополистического капитала.

Под такие векселя в кассу НСДАП рекой потекли деньги, особенно в 1932 году, когда кризис достиг своей высшей точки, а влияние нацистов, как показали президентские выборы, резко возросло.

Целая серия доверительных встреч-бесед Гитлера с капитанами промышленности в 1932 году устранила последние колебания. Они пришли к убеждению, что не только нельзя скупиться, но и нельзя медлить с передачей власти нацистам. С осени 1932 года промышленники, банкиры и крупные помещики взяли курс на установление фашистского режима в стране и направили ряд писем соответствующего содержания президенту Гинденбургу.

Созданный в Гейдельберге «кружок промышленников» – оперативный орган, координирующий связи монополий с НСДАП, – начал работать в это время особенно интенсивно, собирать свои заседания каждую пятницу. 16 января 1933 года на секретной встрече, состоявшейся на вилле кёльнского банкира Шрёдера, Гитлер, Папен, Кепплер и хозяин, представлявший большой бизнес, окончательно решили вопрос о взятии власти нацистами. Была намечена и дата – конец января.

В многочисленных лозунгах и обещаниях гитлеровцев, распространявшихся их мощным пропагандистским аппаратом, никогда не было призывов, обращённых к хозяевам концернов и банкирам. Им ничего публично не обещали, наоборот, не было недостатка в антикапиталистической демагогии.

Но именно монополистам, и только им, был в действительности выгоден приход к власти фашистов. Только они могли получить и действительно на долгих двенадцать лет получили огромную выгоду от установления фашистской диктатуры. Это был их «порядок».

Почему же в лице германских фашистов реакционные круги финансового капитала приобрели такую удобную и необходимую им на том этапе политическую силу?

Это объясняется прежде всего теми функциями, которые оказался способным выполнять фашистский режим. И главная из них – поддержание «порядка», разумеется порядка по-нацистски, который достигался чудовищной социальной демагогией и обманом масс, террором в доселе невиданных масштабах и тотальной инфильтрацией – проникновением нацистского аппарата и идеологии во все поры и ячейки государственной, общественной и личной жизни немцев.

Невозможно, однако, отрицать, что как в первые, так и в последующие годы фашистского режима за гитлеровцами шли отнюдь не только промышленники, банкиры, крупные аграрии и генералы. Гитлеровцам удалось на какое-то время повести за собой большую часть нации, в том числе и некоторую часть рабочего класса. Даже в составе НСДАП в 1935 году удельный вес рабочих, например, достигал 30,3 процента. Правда, от общего числа рабочего класса страны рабочие-нацисты составляли всего 5,1 процента. Служащих среди членов НСДАП было 19,4 процента, учителей – 3,4, крестьян –10,2 процента (соответственно из общего числа служащих 12 процентов были нацистами, учителей – 29,4 процента (самый высокий процент!), крестьян –12 процентов).

И здесь возникает вопрос: каким образом фашистам удалось повести за собой огромные массы людей, при этом людей, живших и действовавших в одной из самых высокоразвитых капиталистических стран, в стране сплошной грамотности, давних устойчивых традиций революционной и общедемократической борьбы?

Для того чтобы повести за собой миллионы людей в такой стране, их следовало прежде всего подчинить себе духовно, разоружить идеологически. Необходимо было предпринять наступление на массовое сознание миллионов. И скажем прямо, нацистам удалось это сделать. Немецкий поэт Вернер Бергенгрюн в одном из своих стихотворений писал: «Год за годом единственной нашей духовной пищей была ложь» – и далее:

«Мы говорили о мире,

Священной охвачены дрожью,

Слагали высокие гимны,

Но всё это было ложью.

Мы возводили соборы,

А поклонялись тиранам

И строили, строили счастье.

И всё это было обманом…»[143]

Известны слова выдающегося американского президента Авраама Линкольна:

«Можно некоторое время обманывать всех, можно постоянно обманывать некоторых, но невозможно всегда обманывать всех».

Эти слова приходят на память, когда вспоминаешь об атмосфере, царившей в гитлеровском «рейхе». Да, фашистам удалось на время одурманить миллионы людей, заразить их ядом шовинизма, агрессивности, человеконенавистничества, разбудить и поставить себе на службу самые низменные человеческие инстинкты.

Однако чудовищному обману поддались не все. И не только те, кто в подпольных ячейках антифашистского Сопротивления, в составе различных организаций противников Гитлера, во главе которых стояли коммунисты, активно стали в ряды борцов против кровавой диктатуры, тянувшей нацию в бездну, к катастрофе, но и те, нередко «маленькие люди» (например, мастер Квангель из романа Г. Фаллады), кто по той или иной причине обладал иммунитетом против фашистского дурмана, кто просто не верил гитлеровцам и не воспринял их духовной отравы. В отношении этой части немецкого народа на первый план выступала невиданная доселе по масштабам и организации система террора, главным образом физического, но также и морального, психологического, духовного.

Невозможно точно подсчитать число убитых немцев по приговору судов, в застенках, от пыток на допросах, в концентрационных лагерях. Число жертв не поддаётся учёту. Некоторые исследователи называют цифру 120 тысяч, другие – 150–160 тысяч человек. Скорее всего эта цифра намного выше. Только по приговору гитлеровских военных судов было казнено 119 генералов и около 80 тысяч солдат и офицеров. Но ведь совсем невозможно учесть тех, кто был физически искалечен после многолетнего пребывания в концлагерях, кому были причинены неизлечимые психические травмы.

Но и те, кого миновал застенок или лагерь, жили, как узники, в постоянном страхе.

Вот как описал «порядок», царивший в «третьем рейхе», Бертольт Брехт:

«Путешественник, вернувшийся из третьей империи и спрошенный, кто там воистину властвует, ответил: – страх! В страхе учёный прерывает диспут с коллегой и, побледнев, озирает тонкие стены своего кабинета… Учитель лежит в кровати, не смыкая глаз, старается понять тёмный намёк, брошенный ему инспектором. Старуха в бакалейной лавчонке прижимает дрожащие пальцы ко рту, чтобы удержать гневное слово по поводу скверной муки. В страхе разглядывает врач кровоподтёки своего пациента. В страхе взирают родители на своих детей – не предадут ли? Даже умирающие заглушают угасающий голос, прощаясь с родными. Но и сами коричневые рубашки боятся каждого, чья рука не взлетает кверху, и трепещут, когда кто-нибудь желает им доброго утра. Пронзительные голоса крикливых командиров полны ужаса, как визг поросят, которых ждёт нож мясника. В чиновничьих креслах потеют от страха жирные зады исполнителей. Подгоняемые страхом, мерзавцы вламываются в квартиры и обыскивают казематы. Это страх заставляет их сжигать целые библиотеки. Так властвует страх не только над подвластными, но и над властителями. Почему так боятся они правдивого слова? Казалось бы, у режима такая могучая сила – концлагеря и камеры пыток, откормленные полицейские, запуганные или подкупленные судьи, картотеки и проскрипционные списки, доверху заполняющие огромные здания, – казалось бы: можно не бояться правдивого слова простого человека»[144].

О том, как относился Гитлер к самим немцам (мы уже не говорим о населении оккупированных стран), красноречиво свидетельствует такой факт. Один из военных руководителей обратил внимание фюрера на то, что бомбоубежища в стране рассчитаны на один, самое большее, на два процента населения, и может случиться, что народ, которому некуда будет укрыться от учащающихся воздушных налётов авиации, возмутится. Гитлер хладнокровно ответил: «Тогда я подниму дивизию СС и прикажу расстрелять всю эту банду» (!)[145]. Широко известно также, что по указанию Гитлера в последние дни войны были затоплены туннели и вестибюли станций берлинского метро, где жили десятки тысяч потерявших кров немцев – женщин, детей, стариков, больных.

Но может быть, в качестве платы за страх немцы получили при Гитлере стабильность, благосостояние, порядок? Ведь именно об этом постоянно твердят организаторы и вдохновители нацистской ностальгии в наши дни, именно такую картину благополучия и уверенности в завтрашнем дне рисуют они молодым западным немцам, да и не только немцам.

Посмотрим, как жили в империи «порядка» основные слои населения страны.

Что принёс, например, фашизм в Германии исстрадавшимся за годы мирового экономического кризиса, нужды и безработицы миллионам рабочих? Прямые адвокаты фашизма и многие считающие себя «объективными» историки утверждают, что гитлеровцы сумели «сначала уменьшить, а затем и ликвидировать безработицу в Германии» и «накормить каждого трудового человека».

Вот как шёл процесс уменьшения безработицы в Германии за годы фашистской диктатуры. В 1933 году в Германии было 4 804 428 безработных, в 1934 году – 2 718 309, в 1935 году – 2 151 059, в 1936 году – 1 592 655, в 1937 году – 912 312, в 1938 году – 424 461, в 1939 году – 118 915 безработных[146].

Но из этих цифр видно, что высшая точка экономического кризиса, а значит, и безработицы была пройдена в Германии в 1932 году, когда нацисты ещё не были у власти. В последующие годы носящий циклический характер кризис и безработица повсеместно, а не только в Германии обнаружили тенденцию к снижению. Так, если в Германии уровень производства в 1937 году возрос по сравнению с 1929 годом на 17,2 процента, то в Англии и Соединённых Штатах, где сохранялись буржуазно-демократические порядки, – соответственно на 24 процента.

Нацисты с первых же дней своего господства начали форсировать милитаризацию страны. За счёт этого работу получили сотни тысяч рабочих. Последние, однако, расплатились своей кровью за это спустя несколько лет на полях второй мировой войны. Уже в 1934 году около четверти миллиона молодых немцев были отправлены в лагеря трудовой повинности, где они работали по 12 часов в день на особо трудоёмких работах (на строительстве дорог, мостов, общественных зданий), не получая ничего, кроме скудного питания. Принятый в 1935 году закон о всеобщей воинской повинности сразу же снял ещё сотни тысяч молодых людей с бирж труда. Но жизненный уровень в целом значительно снизился по сравнению с последним допризывным 1928 годом. Немецкий рабочий, получая номинально более высокую заработную плату, чем до мирового экономического кризиса, не мог, однако, купить на неё необходимого минимума продуктов питания и промышленных товаров.

Германские рабочие лишились права на забастовку, своих профессиональных союзов, которые хотя и непоследовательно, часто по-соглашательски, но всё же отстаивали их интересы перед предпринимателями. Созданный вместо них «Немецкий трудовой фронт» даже чисто формально не ставил своей задачей заботу об интересах рабочих. Он провозглашал своей целью способствовать формированию «немецкого милитаризированного общества».

Тяжёлым бременем на бюджет рабочих ложилась разветвлённая система самых разнообразных отчислений: налогов, взносов, так называемых добровольных пожертвований и т. д.

Наконец, нельзя забывать, что остриё нацистской карательной политики – тотальный террор, превентивные заключения в концлагеря и тюрьмы, казни без суда, тайные убийства, политический бандитизм – было направлено в первую очередь против рабочих, в которых гитлеровцы видели своего злейшего врага. Более 300 тысяч немцев были заключены в концлагеря и тюрьмы, намного более 100 тысяч убиты. Под подозрением находился каждый второй подданный «рейха». За ними следили.

И всё же фашистам удавалось поддерживать легенду о «немецком социализме» и «народном сообществе» («Фольксгемайншафт»), в котором все равны независимо от своего социального положения и доходов, и разыгрывать роль радетелей об интересах рабочего класса. Большое значение имел при этом психологический фактор: для рабочего в условиях капиталистической страны даже иллюзорная «гарантия» от безработицы представляется большим благом.

Спустя годы, когда сначала тысячи, а затем сотни тысяч и миллионы людей принесут кровавую дань фашизму и погибнут в мясорубке войны, станет ясно, какой ценой и какими методами достигались «социальные завоевания» гитлеровцев. Пока же семьи миллионов безработных получили скудный, но стабильный прожиточный минимум.

Нацистский режим не принёс и немецкому крестьянству ни экономического расцвета, ни расширения свобод и прав.

«В результате гитлеровской войны, – писал В. Пик, – особенно сильно пострадала деревня. И не только потому, что б?льшая часть крестьянской молодёжи, как и вообще мужского населения, погибла на войне, истекла кровью на полях сражений…»[147]

Стабильность, иллюзорные меры по поднятию социального престижа открывали крестьянам возможность интегрироваться в более высокие слои общества, в нацистский аппарат и его органы.

Крестьянская молодёжь была основным человеческим материалом, из которого комплектовался аппарат нацистского режима. Социальное маневрирование, которое осуществляло нацистское руководство в области экономики и социальной структуры, соучастие в преступлениях нацистского режима, выразившееся в жестокой эксплуатации подневольного труда «остарбайтеров», помешали проявиться факторам, которые объективно противопоставляли крестьянство фашизму. Понадобились разгром нацистского «рейха» и миллионы жертв, чтобы крестьянство убедилось, что фашизм всегда был его лютым врагом.

Опорой гитлеровской диктатуры было немецкое чиновничество, из которого состоял громадный бюрократический аппарат. В апреле 1933 года фашистское правительство приняло закон «о восстановлении профессионального чиновничества», в 1937 году закон «о чиновничестве», а затем закон «об имперском гражданстве». Они были направлены на то, чтобы, во-первых, полностью избавиться от чиновников, не разделявших нацистских взглядов; во-вторых, законы устанавливали привилегии для чиновников, верно служивших «рейху»; в-третьих, они повышали материальный уровень государственных служащих.

Нужда в чиновниках и служащих намного возросла по сравнению с донацистским временем. В связи с резким усилением вмешательства фашистского государства во все сферы жизни страны, расширением регламентации, контроля, централизации во много раз выросла численность бюрократического государственного аппарата. Кроме того, возник огромный, постоянно растущий и разветвляемый аппарат нацистской партии и примыкавших к ней массовых организаций «немецкого трудового фронта», «имперского продовольственного сословия», женских, молодёжных и других организаций. За первые шесть лет господства фашистов штаты различного рода учреждений и ведомств возросли на 185 тыс. человек. Чиновники и служащие аппарата были тщательно выверены на политическую благонадёжность и чистокровное «арийское» происхождение, допуск в эту привилегированную категорию осуществлялся аппаратом нацистской партии.

По крайней мере до 1941–1942 годов и особенно в 1943 году, когда гитлеровцы, осуществляя план «тотальной мобилизации», вынуждены были резко сократить число чиновников и служащих и послать освободившихся на Восточный фронт, где многие нашли свою смерть, положение чиновников и служащих аппарата было стабильным. Это не исключало громадной разницы в уровне жизни между высшими служащими нацистского аппарата и рядовыми сотрудниками. Но и последние были допущены к «пирогу»: они получили свою долю награбленного в оккупированных странах Западной Европы, имели отсрочку от мобилизации в армию, привилегии престижного характера и другие льготы.

Как правило, поддерживали нацистов мелкие розничные торговцы и ремесленники – традиционный массовый резерв гитлеровцев ещё с 20-х годов. Ведь одним из основных требований гитлеровской программы – 25 пунктов было обещание защитить мелкого торговца и производителя от произвола, засилья и конкуренции со стороны крупных универмагов, «плутократических концернов» и т. п.

Широко разрекламированные меры, принятые нацистами для закрепления союза с мелкобуржуазными слоями городского населения, на практике оказались малоэффективными. Универмаги и крупные торговые фирмы не понесли сколько-нибудь значительного ущерба. Что же касается мелких розничных торговцев, то с начала войны их магазины стали закрываться, рестораны, кафе и гостиницы – консервироваться. 84 тысячи магазинов закрылись ещё до 1943 года. Согласно распоряжению о «тотальной мобилизации», в феврале 1943 года закрылись ещё 75,5 тысячи магазинов, кондитерских, табачных, посудных, книжных и других лавок. При этом все товарные запасы и весь инвентарь владельцы обязаны были сдать государству[148].

Тот же процесс происходил и в ремесленном производстве. С 1933 по 1939 год в Германии закрылись или обанкротились 700 тысяч ремесленных предприятий. В годы войны почти все ремесленные предприятия, не связанные с военным производством – а таких было подавляющее большинство, – закрылись.

Куда же девались владельцы мелких лавок, магазинов, закусочных, кафе, мастерских, которые были закрыты? Незначительная их часть попадала на крупные военные заводы, громадное же большинство – в ряды вермахта. Их посылали на фронт не в период «молниеносной войны» и лёгких побед гитлеровцев, победно шествовавших по странам Западной Европы, а в то время, когда коренной перелом в ходе войны уже определился и Красная Армия в тяжелейших боях перемалывала гигантскую военную машину нацистского «рейха».

«Тотальники» были плохими солдатами, необученными, плохо подготовленными. Как и весь немецкий народ, они платили огромную кровавую цену за легковерие и поддержку, которую они оказали нацистам.

Фашисты нанесли громадный ущерб немецкой культуре. Большинство крупных писателей отвернулись от нацистского режима.

«Наша литература, – писал впоследствии Иоганнес Бехер, – в лице её лучших представителей, которые выражали её творческую сущность, с честью выдержала жесточайшее испытание немецкой истории. Ни один выдающийся немецкий писатель не перешёл на сторону нацизма. Немецкого Кнута Гамсуна не нашлось!»[149]

Нацисты сжигали на кострах книги демократических, прогрессивных авторов. Только за первые два года фашистской диктатуры были сожжены миллионы книг – около четырёх тысяч названий[150].

Крупнейшие писатели – гордость немецкой культуры, такие, как Томас и Генрих Манн, Бехер, Вайнерт, Вольф, Зегерс, Фейхтвангер, Брехт, Арнольд Цвейг, Бредель, Ренн, режиссёры Рейнхард, Вагенхейм, композиторы Эйслер, Хиндешит и многие другие, вынуждены были эмигрировать. Те, кто остался, подвергались давлению, моральному террору.

Бернгард Келлерман так рассказывал о своей жизни при нацизме:

«Я жил как в колодце, голос мой не доходил до народа. В Германии мои старые книги не переиздавались. Более того – моё „9 ноября“ в числе других „крамольных“ книг было сожжено нацистами на публичном аутодафе. Новые мои романы „Песня дружбы“ (1935) и „Синяя лента“ (1938) с большим трудом вышли из печати в Германии и не получили отклика в немецкой прессе. Зато в Скандинавских странах – до временного порабощения двух из них фашизмом – эти книги выдержали ряд изданий и были прочитаны с интересом.

Фашисты несколько раз пытались вовлечь меня в их среду. Но я не пошёл на сделки с совестью. Сначала меня подвергли травле и шельмованию, затем организовали вокруг меня заговор молчания. После этого пытались „купить“ меня для нацистской пропаганды, полагая, очевидно, что я не выдержу пытки одиночеством. Мне были присланы официальные заказы (причём предложения были подписаны собственноручно Геббельсом) на две брошюры. В одной из них я должен был выступить против евреев, в другой – против Америки. Разумеется, от обоих предложений я отказался. Совершенно решительно. Тогда Альфред Розенберг в одной из своих речей попытался „оскорбить“ меня, походя обругав мои книги. Я снова был задвинут в тень»[151].

Что же касается писателей, верно служивших фашистам, то они создавали антихудожественные, пропагандистско-лубочные поделки и барабанно-шовинистическую «лирику» по заказам геббельсовского министерства пропаганды.

Юрген Кучинский писал о гитлеровском «наследии» в области литературы:

«Творения Гёте, переплетённые в кожу антифашиста и с усмешкой преподносимые президенту Академии наук и искусств, – вот к чему пришла Германия после 12 лет господства фашизма»[152].

Если техническая интеллигенция, работающая в области точных наук, широко использовалась нацистами, заинтересованными в форсировании военного производства, то деятели культуры и искусства были поставлены под самый жёсткий контроль нацистского партийного и государственного аппарата. «Имперская палата по делам культуры» поощряла только то, что служило непосредственно целям нацистской пропаганды, разжиганию шовинизма, расовой ненависти, агрессивных намерений по отношению к другим народам, воспеванию доблестей германской расы.

Крайне скудной была программа обучения в восьмилетней, так называемой народной школе, обязательной для всех немецких детей. В области гуманитарных дисциплин она сводилась к заучиванию штампов нацистской пропаганды и ставила своей задачей воспитание послушного фюреру, не рассуждающего фанатика, ослеплённого шовинизмом, антисемитизмом и расовой кичливостью.

Всё это, разумеется, вело к разложению интеллигенции, потере ею своего социального лица и достоинства и превращению в одну из опор фашистской диктатуры. В годы второй мировой войны, а особенно после разгрома гитлеровских войск под Сталинградом и объявления «тотальной мобилизации» 75 процентов учителей-мужчин до 60-летнего возраста школа осталась вообще без преподавателей.

Широко рекламируемые социальные мероприятия нацистов на деле оказывались блефом. Гитлеровцы кичились, например, «урегулированием» пенсионной системы. «В нашем рейхе нет больше нищих стариков и голодных сирот», – возвестило в 1938 году министерство пропаганды. А между тем цифры опровергают это утверждение. Средний размер пенсии по старости и инвалидности в 1930 году составлял 37,40 марки, а в 1939 году – 31 марку; пенсия вдовам была соответственно 22,48 и 19 марок, пенсия сиротам – 15,49 и 10.5 марки[153].

Из всего объёма строительных работ в наиболее благополучном 1937 году на строительство жилья приходилось лишь 5,1 процента всех капиталовложений. В 1939 году, согласно официальной статистике, в стране не хватало 1,5 млн квартир, 1,3 млн квартир были признаны находящимися в аварийном состоянии, 1,7 млн квартир были недопустимо перенаселены и 1.5 млн квартир было необходимо, чтобы обеспечить подрастающее поколение. Дефицит выражался внушительной цифрой – 6 млн квартир. Даже в первые три года мирового экономического кризиса в Берлине в среднем строилось 29 тыс. квартир ежегодно, в годы же нацистского «процветания» – не более 17 тыс.[154]

Скудные продовольственные нормы держали большинство населения на грани голода. В годы войны стало ещё хуже. Как признавал высокопоставленный гитлеровец министр Заукель весной 1943 года, неуклонный рост цен не позволял почти двум миллионам семей в Германии выкупить положенные им по карточкам и ордерам продовольственные и промышленные товары.

Абсолютизация роли и значения государства, прямая апологетика централизованной власти, проповедь необходимости полного подавления личности и «растворения» её в подчинённых государству различных формах общности: расе, народе, нации, в корпоративных объединениях различного характера («ты – ничто, твой народ – всё») – сами по себе уже исключали даже постановку вопроса о каких-либо правах личности, граждан.

Отказ от прав личности во имя целей, провозглашаемых государством, являлся основой поведения человека, немца в обществе. В созданной фашизмом и глубоко враждебной человеку схеме «исторические судьбы – вождь – партия – государство – народ – нация» не остаётся места для индивидуума, для личности. Честь, долг, верность фюреру, государству и расе, согласно догмам нацистской идеологии, были превыше любых прав, свобод и благ отдельной человеческой личности.

«Нет и не должно быть свободы личности, – говорил один из видных нацистских идеологов, Дитрих. – Есть только свобода народов, наций, рас, ибо они и есть материал и историческая среда, в рамках которой только существует жизнь индивида»[155].

Впрочем, о каких правах личности могла вообще идти речь в гитлеровском «рейхе»?

Вот таким был «порядок» в нацистском «рейхе», объявленном его основателями «тысячелетним», но просуществовавшим только двенадцать лет.

За возврат к такому «порядку» ратуют сегодня духовные наследники гитлеровцев. И этот молодой парень из Гамбурга, придавленный угрозой безработицы, неуверенностью в завтрашнем дне, безденежьем, которое особенно болезненно ощущается на фоне безудержной роскоши «хозяев жизни», – что знает он о «порядке», который был при Гитлере? Куда манит его этот зловещий призрак?