«Много лодок несётся безрульных…»
«Много лодок несётся безрульных…»
Литература
«Много лодок несётся безрульных…»
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Владимир ЛИЧУТИН
Не видать огоньков караульных.
По волне, по желанью ветров,
Много лодок несётся безрульных,
Отошедших от всех берегов…
Поэт Дедков. 1920?г., Кострома
Пожалуй, с начала XX века не было такой разбродицы в умах, так нелепо и погибельно не блуждал русский интеллигент у края пропасти, рискуя свалиться вниз и навсегда утратить самобытность. И чем больше разговоров о национальном, тем туже затягивают хомут космополиты, тем безжалостнее дёргают за узду, чтобы выправить русский народ на путь в бездну.
Вот и критики разглядывают фасеточным зрением лишь крохи литературного процесса, те, что ближе душе, уму и сердцу, собственной этике и эстетике, норовят прибиться к своему прибегищу, в свою тихую бухточку, где не достигает взбаламученная стихия. Ибо для верной оценки обычно не хватает усидчивости, страсти, нацеленности, любви к книге, восхищения перед нею как божественной тайной, добросердности к автору. Даже Владимир Бондаренко, которым я не перестаю восхищаться, удивляться его работоспособности, пылкости ума (что ему частенько и мешает), сердечной ровности к самовлюблённым литераторам, уважливости к этой редкой работе, пониманию её смысла и назначения, – и вот даже он нынче, может, по усталости и раздражению от частых хворей, грозящей старости уже не столько держит в горсти русское сочинительство, но пытается по примеру «рапповской субкультуры» исполосовать его, разрезать на доли.
Попытка «периодизации» литературы была и раньше (XIX?век), но с целью проследить духовные искания русских беллетристов и влияние её на государство. Правда, если «головы смотрели в разные стороны, то сердце их было одно». Таков и герб России. Отсюда, из исторических предпосылок, несмотря на единое сердце, раздвоенность интеллигенции, её невыносимое «косоглазие», отчаянность её судьбы, которую сами себе и устроили, её грядущих стенаний и плачей. Всё-таки куда лучше, если голова одна и смотрит лишь в домашнюю сторону и надзирает за народишком, готовым всегда удариться в крайность.
В чём путаница Бондаренко? Он пишет: «На смену Александру Пушкину и Льву Толстому, как бы гениальны они ни были, приходили новые русские гении… Как бы ни были велики и знамениты Валентин Распутин, Василий Белов… но уже в силу своего возраста эти живые классики ушли из сегодняшнего развивающегося литературного процесса. Они – наши знамёна, наши памятники…» («Крах патриотики», «Завтра», №?51).
Дорогой Бондаренко, знамёна, которые ты имеешь в виду, не ветшают, это тебе не лоскут материи; а чтобы писатель превратился в памятник, миф, надобны тысячелетия. А что не ветшает, не киснет и не гниёт – то всегда в пользе и постоянном обиходе и никуда не девается, не выпадает из литературного процесса (но можно утратить по нерадению). Даже Гомер – не памятник, и писания его – сущая правда, а не легенда. Пушкин и Толстой, как бы ни ваяли из мрамора их образы, – «живее всех живых». Если Пушкин – «наше всё», значит, он частица нашей неиссекновенной духовной плоти, которую нельзя выставить на погребицу для остужания, он постоянно формирует наше сознание, не выпадая из народа. Даже одна фамилия Пушкин – удивительно гипнотический архетип, невольно влияющий на наше сознание, а значит, и на осознание нации. В этом и удивительная сущность литературы, что её звёзды не гаснут, не удаляются в небесное пространство, чтобы там тихо умирать, превращаясь в туманность, уже не влекущую к этическим и эстетическим переживаниям. Без этих духовных величин, размыкающих темь, народу не живать до скончания века, как бы ни пытались негодующие «кобыльники» и «чужебесы» истереть их из нашего сознания.
А по Бондаренко, получается, что предыдущие классики сошли по невостребованности на глухом полустанке, им не надо еды-питья, они не боятся бесславия, одиночества, забытья, не хлопают себя от таёжной стужи по костомашкам, а вот нынешние, кто вскочил на подножку, уселся в литерный поезд, да и помчался лихо навстречу будущему, – те с нами, дышат одним воздухом, а значит, нам в помощь. Нет, Володя, все в одном русском поезде, и все в вагонах по заслугам соработников, и никого из вагонов СВ не выселить на глухом полустанке, как бы то ни хотелось честолюбивой молодяжке. И потому русская литература не умирала и не умрёт, потому что она в дружине под единым стягом. А каждому времени – по чину и доблести его, и на каждое русское десятилетие можно сыскать с десяток удивительных по мирочувствованию художников: от Шолохова до Алексея Толстого, от Шишкова и Чапыгина до Булгакова, от Платонова до Шмелёва. И неслучайно этот синодик имён вдруг выпал из ума Бондаренко. И в том поезде не только Юрий Казаков с Георгием Семёновым, Евгений Носов с Александром Панариным и Вадимом Кожиновым, но и Юрий Поляков и Алексей Варламов, Олег Павлов и Михаил Попов, Александр Трапезников и Михаил Попов из Архангельска.
Почему я так подробно разбираю эскападу Владимира Бондаренко? Да потому, что это невольная вешка в разброде и хаосе, где заблудилась современная литература и пошла вроссыпь. Каждое колено Ноево вдруг решило брести в пурге своей дорогою, и вот заблудились и запричитывали, взывая о помощи, и завспоминали недавнее прошлое. Кинутся, бедные, на вешку Бондаренко, а там тоже тупик и непроглядь. Если попадутся навстречу иные, заблудившиеся, потерянные иль отставшие, то им не станет руки помощи – такое отчуждение и немирие на литературных путях.
«Они» – супротивники пишут, а мы не читаем. Потому что они «не наши», в другом лагере, за крепостной стеною. («Они» – либералы, чужебесы, западники, русофилы, антисемиты, красно-коричневые, русофобы, иудеи, «толстопятая деревня» без Бога в душе и т.д.) Это клеймо каторжанца, опечатанного, зачурованного, отверженного, изгнанного «из своих». «Не наш!» И никаких объяснений. Совестливый из другого лагеря при встрече ино и опустит глаза, чтобы случайно не обронить жалостливое, приветное слово; вдруг услышат свои и устроят выволочку. Он, может, и прочитал твою книгу, но не откроет рта, промолчит, чтобы не выдать своего мнения и случайно не войти в дружественную спайку.
Для литературы это беда, это проказа, это хуже чумы и холеры. И не надо никаких новых «литерных» вагонов с коньяками, ибо туда заскочат и займут все места самые ушлые.
Либеральные журналы («Новый мир», «Дружба народов», «Знамя» и т.д.) варятся на своей кухне, в ней спёртый запах – но свой; застарелая грязь – но своя; вязкие, как вата, пустые разговоры – но в междусобойчике; там ткётся паутина серости и тоски, в которой сдохнет даже ретивая осенняя муха. А им – привычно, не надо прятать в себе дурное, таиться, притворяться, лгать. Можно устраивать тараканьи бега, в которых выиграет, конечно же, «прусак». Он мелок, желтушен, но отчаянный кусака и африканского великана, страшного на вид, сгрудившись в стаю, обглодает в секунду…
Но ведь и «почвенники», сбившись в ватагу, подпали под гипноз либерала и скопировали себе на вооружение ту же методу: загораживаются крепостными стенами от всего нового, варят втихомолку смолу в котлах и, скрежеща зубами, вопят: «Не наш! Бей его, лупи, поливай кипятком и варом, забрасывай каменьем!» Лишь Бондаренко по любовной душе своей всю эту расхристанную литературную публику пытается усадить за общий стол и пустить по кругу братину. Ну и что? Иной изопьёт, а другой, будто ненароком, плюнет, такой нахал, и даже не утрётся. Слишком глубоко, оказывается, сидит в нашей пашенке крот и вытачивает общие национальные корешки. И литератор, костеря родову свою, родимую землю, незаметно каменеет душою, забывает о своей русскости и одним глазом начинает косить на Париж, другим – на Израиль. А наш Володя, несмотря на зрелый возраст свой, плачучи, недоумевает, готовый возопить в пространство: «Брат-цы! Меня-то за что хаете?! Я вас всех уважаю и даже люблю, а вы меня пинком под подушки!»
Да, дорогой мой Бондаренко, утешаю друга, потому они и под подушки тебя, и под микитки, что ты хочешь залучить к себе, а их душа упрямо направлена на отлучение, на побег, на самохвальство и болезненное самомнение; ты лезешь в их душу не спросясь, а там нет места тебе, ибо ты «Не наш!», не однокорытник, иного помеса, иного духа, в тебе много поморско-хохляцкой крови, от запаха которой их мутит. Многие из тех, кого ты призываешь к миру, в единый союз, общий гурт для спасения, – они люди антисистемы.
Хороший был журнал «Наш современник». Но, увы, «принципы родной крови» и тут срезали добрые пласты русской литературы, скособочили её. Многие писатели туда не ходоки; отошьют. Унынием несёт с его страниц, где если и чувствуется почва, то неродящая, какие-то мхи и супесь. Давно всё пережито, пережёвано на десятки раз, вяло, пустомясо и безъязыко, и это в наши дни, когда русская деревня особенно, как никогда прежде, упала в печаль и разор, вопит о себе и не находит помощи. Редко когда проклюнется рассказ, родной по национальному чувству, отзывистый, полнокровный, энергический, где всё при месте, не ампутировано штампом. Давно не печатались романы и повести, когда, читая, хотелось бы заплакать, по-коровьи зареветь, удариться в слёзы, когда бы сердце зашлось от последней явленной правды, когда образы во всей полноте открывали бы всю красоту и мятежность природы и русского характера. Только публицисты (Александр Казинцев, Сергей Кара-Мурза, Сергей Куняев и др.) воюют с открытым забралом, но они никак не покрывают своим темпераментом той национально заострённой художественной литературы, которая и делала честь журналу и прославила его.
Публицистика, даже самая злободневная, возбуждает, разжигает ум, сознание; добрая же беллетристика действует на духовное, душевное и сердечное, куда чужой острый ум почти не имеет дороги, но припускает глухого раздражения и тупой боли. Всё вроде бы правда, но так безвыходно, мучительно терзает она, ибо нынешний публицист очень редко намечает путей к сопротивлению, не указывает дороги к спасению… Хороший роман читается долго и трудно; за один раз куснёшь вроде бы и мало, а жевать можно долго. Это мир в страстях, коими очерк обделён. Не та закваска, не те бродильные дрожжи, значит, и не тот хмельной напиток (бражка, пиво, самогон и т.д.).
Но для знания, для затеи, для сердечной полноты, для полнокровной жизни нужны человеку все отрасли творчества, куда скидывается в поисках наш ум и чего страждет душа. Пренебречь хотя бы одним – значит обеднить ум и сквасить душу…
С редактором «Нашего современника» у меня не раз случался разговор о литературе, дескать, запихнули её на задворки за ненадобностью. Куняев же отвечал мне с непонятной обидою: «А зачем романы? Только место занимают… Нам не нужны художественные вещи». Это звучало так неожиданно, что меня забирал столбняк и отнимался язык. Мы-то, дурачьё, ратуем со всех трибун, что главное для писателя – русское слово во всей его полнокровной телесности, но оно, оказывается, лишнее на литературной ниве. А душа-то живёт в слове и словом, им окормляется, к нему особенно податлива и прилипчива.
У старого человека невольно мох заводится в голове (возраст всему виною), и взгляд, увы, становится тусклым, и весь мир потому видится серым и невзрачным. Сколько раз, прижаливая Куняева, увещевал его: «Стасик, передай журнал молодому. Иль Казинцеву, иль сыну Сергею. Не затирай пути молодым, не заедай чужие годы». «Никогда! – огрызался с какой-то жестокой интонацией, оскаливаясь, словно бы я себе вырывал чужую кость из горла. – Это – мой журнал, и я его никогда никому не отдам!» Наивный, думает, что один он способен на дельное, а все прочие негодной выделки. И вот читаю в его бестолковой статье, напоминающей словесный базар: «В «Нашем современнике» Станиславу Юрьевичу Куняеву ничего не принадлежит, кроме писем, приходящих на его имя, кроме книг с дарственными надписями от друзей, нескольких почётных грамот на стенах да фотографий в ящике стола…»
…Эх, милый курилка, кого дуришь? Разве для того рвался ты на литературный пост, чтобы хранить фотографии в ящике стола? Журнал, уведённый от Союза, это власть над ближними, диктат своего вкуса, этики и эстетики, это безразмерное литературное поле, на котором ты двадцать лет высевал как семена добрые, так и ядовитую спорынью, ибо сердитые, порою желчные и злые статьи никто бы не опубликовал, они бы копились в столе годами, изъедая сердце, а тут своя безнадзорная пашенка, своя безнадзорная казна и то хлебное место, где кормится (худо-бедно) уже двадцать лет весь куняевский род: это и место, где можно утишить тщеславие, но возвеселить гордыню. «Человек с журналом» в нашем обществе не «титькин и петькин», он как бы при генеральских эполетах, он всюду вхож, его знают и слышат во всех эшелонах власти, он невольно диктует идеи, он – учитель масс, которому, как архиерею, поклоняются сотни тысяч бессловесных, – это та Красная горка, с которой главный редактор виден далеко по России. Ну как тут не вскружиться слабой голове и не почувствовать себя всесильным? И оттого в разнузданной статье, упакованной в слащавую обёртку, такой базарный тон разгневанной хабалки с торжища и столько облыжной грязцы, коей загажен всякий мой искренний поступок.
Представь себе, Куняев, если бы у тебя не было своего журнала? Стихи ты писать бросил, гремучие статьи прятались бы в стол, ни один бы журнал, увы, не напечатал бы их, не было бы у тебя казённой машины под зад и звали бы тебя просто: «Дед Пихто на завалинке». Вот что такое журнал «Наш современник». А ты: «Дипломы в рамке…»
Мы живём в мире фальшивых философем, управляющих нами, в глубине которых закупорен разрушительный смысл. («Никто не забыт и ничто не забыто», «Кто не работает, тот не ест», «Слово – серебро, молчание – золото», «Деньги–товар–деньги», «Добро должно быть с кулаками», «Вам есть где жить, нам есть где умирать» и т.д.) И каждый писательский «поток», не хотящий сливаться в общую полноводную реку, насочинял для себя множество поклончивых «молитовок», выдумал свои правила поведения, этику и эстетику, наставил по рубежам своих «идолов», пробил свои тропы. А мир, разделившийся в себе, не устоит. И литературная, книжная жизнь не оттого безрадостна нынче, скучна и скудна, что пересеки и засеки наставил ей Интернет с телевизором иль что народ беден, разохотился читать, но потому, что в неё, в самую сердцевину, вклинился, как клещ-кровосос, торгаш, превративший книгу в товар, готовый выпить живую кровь культуры ради прибытка. Ради дохода в двести процентов купец-скряга и банкир-процентщик готовы убить свою мать. Это ещё Маркс признал, и мировой капитал согласился.
Было когда-то же, было на Руси: «Книги – это реки, напояющие вселенную…» Глубина, красота, душевность, теплота письменного слова веселили сердце, соединяли плоть и дух. Доброчестная, совестная книга – это не только молельня, дарохранительница, но и родильница духу. Изыми из неё живое пламенное слово, имеющее истоки в самой гуще народной жизни, – и получите заплесневелый сухарь, от которого православной душе никакого прибытка. Иные, кто «святее самого папы», ударившись в полное отрицание светской литературы, уверяют на толковищах, ещё более смущая национальное дыхание, дескать, литература – это дьявольский искус, разврат, а для полноты жизни с избытком хватит одного Евангелия (Владимир Крупин).
Со всех сторон, как из рога изобилия, сыплются нападки на художественное слово, чтобы опростить до лоскутьев, покромок когда-то живописное платье, так идущее русскому лицу своим напевом, многозначностью, свободою стоять на том месте в строке, где ему прилучится, при этом усиливая смысл. Как по остаткам копыта нельзя показать статей жеребца, так и по казённому письму не понять глубину былой русской речи, которую так обеднил машинный прогресс. Вот и в издательствах, где нынче и окопался в лице редактора самовольный ретивый цензор, вам при встрече скажут: «Проще, проще пишите, и никаких там художеств. Чтобы на странице, пересыпанной матом, было два изнасилования, три убийства и четыре постельных сцены… Тогда напечатаем». Раньше был государственный цензор, он же чиновник «комитета», который придирчиво следил за нравственностью текста; нынче исповедуют безнравственность.
Невидимая война идёт на литературных фронтах не переставая (и справа, и слева, у почвенников и либералов), и лишь по редким заметкам «Литгазеты» и по частым некрологам можно понять, что схватка устроена злая, мстительная, иначе однажды можно выпасть из своей «семьи» навсегда, потерять покровителя или денежный мешок. И сама кремлёвская власть, далёкая от национальной культуры, её величия и необъяснимой духовной силы, увы, не хочет «мира под оливами», ибо и её прихватила «денежная болезнь»; там, наверху, самоуверенно посчитали, что всем в мире правят деньги. Вот и царствует нынче графоман при капитале. «Если есть в кармане гроши, значит, и писатель ты хороший».
Прежде хоть можно было найти сочувствие в Союзе писателей. Но и там нынче тишина, стылость, серость, тихое неизбежное умирание, плесенью старости покрыт даже сам воздух, громкий азартный голос не нарушит ледяного покоя. А ведь в этих стенах на Комсомольском, 13, когда-то оперялись, роились многие из молодых, кто нынче прочно вписан в литературу. Пусть и бедно, нище жили после дворцового переворота девяносто первого, когда Гайдар «сожрал все наши денежки», но ещё в сердце не угасала мечта, что всё вернётся на круги своя и союз не отвернётся, обязательно выручит, не даст пропасть. Это была и богаделенка, и странноприимный дом, в его коридорах ночевали скитальцы-поэты, кому негде было приклонить головы; вечерами звучала гитара Виктора Верстакова и Николая Шепилова, там и я порою вздымал голосишко. И своя «мамка» была, Лариса Баранова, вокруг которой роилась «молодяжка», мечтая о славе, и в этом кругу в большой цене были талант, упорство, честность и совестливость. И вот лет пять, как воцарились в этих стенах безразличие и усталость. «Старые крокодилы», оказывается, тоже умеют пожирать молодых крокодилят…
Надо бы в дуду на весь мир дудеть, о себе заявлять, де, жив курилка. А где она, эта дуда? Ни одной литературной газеты у Союза писателей, ни журнала, ни издательства – всё растащено иль пущено в распыл. Один Бондаренко тянет свой литературный «День» уж из последних сил, как тягловая лошадь, и ниоткуда ему ни помощи, ни привета.
Да, Россия в своих пределах живёт под покровом Богородицы, но её спасительные ризы надо постоянно вычинивать и поновлять нам самим, не пачкать своей душевной «грязью».
Р.S. Странное, из тюремного жаргона название статьи Куняева: «За базар отвечать надо…» (в малотиражке МСПС №?3?за этот год. – «ЛГ»). Но в сущности верное. На этом базаре уж который год суетятся Куняев, Переверзин и подручный Коноплянников, тот самый, что почти Гоголь и Достоевский в одном флаконе; по мнению многомудрого критика, прозаик Коноплянников до безобразия прост, но за этой оглупляющей простотой, оказывается, и таится никем не понятая пока гениальность. И вот эта троица всучивает простецу-читателю под видом шикарных полуботинок погребальные италианские тапочки, и, конечно, за этот шулерский обман отвечать надо….
Грешен, господин Куняев, что не упомянул в беседе с Прохановым («Завтра», №?5, 2000?г. – Ред. «ЛГ») твоего журнала, да и охоты на то не было, ибо ты, не чинясь, мне в глаза, странно осклабившись, вдруг признался однажды, что очень сожалеешь, что напечатал в своё время роман «Раскол»: де, столько журнальной площади зря перевёл, а мог бы опубликовать много прекрасных произведений. Ну, я виноват, что не упомянул, но зачем же с таким сладострастием топтаться на моём имени? Уже лет пять, наверное, я не захожу в твои владения, не потчуюсь рюмкою, не затягиваю песняку, так где же скрываются те бесподобные литераторы, которым я застил свет и силою, по-хамски затолкал в потёмки? Тю-тю… Хотя за последние десять лет вышло сто двадцать номеров. Даже по три романа в год – это же целая библиотека… Иль не вылупились пока, не окрылились твои мастера, иль оплодились по другим журналам, иль засохли преж времён, обнужели в провинции без хозяйского пригляда? И как странно, что ты не провёл Александра Пушкина по своему ведомству, не выставил в свою заслугу.
Конечно, я весьма грешен, что на пленуме Союза советских писателей обозвал Владимира Карпова, военного героя, трусом. Так хотелось его образумить. Увы. Ну и не трус ли он? Признался, что ходил на тайные свидания к метро с критиком Мальгиным, деятелем «Апреля». И вот шторм близится, а председатель Карпов сбежал с писательского корабля, оставил бедных на погибель и кончину, а к рулю встали Евтушенко, Залыгин и Распутин. А когда трое у штурвала, каждый норовит выправить судёнко в свою сторону… Но закрадывается в голову: может, этот побег был тайно согласован Карповым с партбоссом Яковлевым, ибо назначенец ЦК прежде и шагу не ступил бы в сторону без воли партии. А тут вдруг прямо с пленума от своей писательской братии дунул, только ветер в полах завился; только и видели «генерала». Подумаешь, в смутное время кто-то не так брякнул… Так ты же Герой, под твоим началом дивизия писателей. Воюй, а не задирай лапки над головою.
Каюсь, грешный, что на съезде пошёл против Ганичева, ибо он узурпировал власть, превратил союз седых и лысых старых писателей в «детский клуб гардемаринов». А ты, Куняев, такой храбрец, конечно же, стакнулся с ним, ибо всегда держишь нос по ветру, но в безопасной близости, чтобы не натрусить от начальства перхоти на свою голову, но и расслышать его желания и услужить.
Вот Ганичев со съезда не сбежал, другая натура. Лишь зашипел в мою сторону: «Карпова согнал, а меня никогда не сгонишь…» Боже мой, о чём думает этот человек преклонных лет, когда надо молиться и писать воспоминания! Отчего же эти люди непонятной мне душевной организации хотят умереть на боевом посту?
Да что тут расписывать, до твоего забронзовевшего сердца уже не достучаться. Ты не терпишь поражений и готов резать беспощадно овечье стадо. Вот и дала тебе Татьяна Глушкова кличку Волк, и тебе, как помнится, прозвище прежде очень нравилось. Оттого у тебя и добро, если случается когда, то с кулаками.
Однажды во хмелю ты признался вдруг: «Вот изгажу всех, а потом в ямку кувырк, меня и не догонят». И дробно засмеялся. Пошутил, мол. Какое-то жутковатое признание, из древней тьмы. А в глазах тоска. Значит, душа-то мучается, корёжит злая неправда, которой ты однажды подчинился.
И последнее… Зачем ты затеял в союзе склоку и сумятицу? Ради истины, душа изнемогла по той правде, кою невозможно уже держать в душе, и вот-вот сердце лопнет? Допустим… Но странные твои наперсники, смутные какие-то, с тайным умыслом: борются они якобы за нравственность, но отвоевали себе по даче, хотя не имеют ни малейшего права, ибо не вложили в Литфонд ни копейки. Значит, они забрали чужое, и вся борьба их для того лишь, чтобы похитить чужое. И от тебя, столь нравственного по текстам, только и слышится: «Почему им, а не мне?!» Куняев, сначала разберись со своими дачами и квартирами, а после и вопи: «Мне!.. Мне!..»
Значит, в основе всей катавасии чисто меркантильный (денежный) интерес. Ты получаешь в Литфонде зарплату сто двадцать тысяч в месяц, не сознавая, что эти деньги собирают с наших нищенских пенсий. Ты, «нравственный» человек, сдираешь со своего бывшего приятеля восемь тысяч рублей в месяц (последнюю шкуру), чтобы положить их к себе в карман. Но, признайся, твоя душа никогда не споткнулась на подобном, не встрепенулась, не заныла жалостью: «А как-то там, в Переделкино, живёт мой брат во Христе Личутин, которого я обнищил?», но топчешься, негодник, на его имени, точа кулаки, в которых зажато по медному грошу… Волкам неведомо чувство милосердия. Да, «денежная болезнь» безжалостна и коварна, она проглотит истиха и не такого «праведника». Да ты и сам признался публично, что Переверзин помог деньгами на издание двух номеров журнала, а ты напечатал его стихи. Вырастил, значит, капусты на миллион долларов (по твоим словам), а потом помог. (Бедная Русь! И отчего она такая нищая? Засадил польцо капустою, и вот тебе миллион баксов: свой дом, жена в бриллиантах пузцо греет на Канарах, детишки в английском колледже. Красотища…)
Потом ввёл Переверзина в редколлегию. Потом стал лепить публичный образ борца за справедливость и выдающегося поэта, четвёртого по списку после Пушкина… А потом «упал под него» и стал лобызать руку…
Боже мой, сколько я на тебя лишних слов истратил. Но, может, хоть одно из них пробьётся к сердцу и образумит?
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,3 Проголосовало: 6 чел. 12345
Комментарии: 07.04.2011 10:52:26 - Валентин Иванович Колесов пишет:
Не сотвори себе кумира
Для меня кумир умер - Станислав Куняев. Доходили отрывочные сведения о контактах его с откровенным жуликом. Теперь всё ясно: Куняев деградировал. Это бывает: жил человек в благочестии и опустился.
06.04.2011 16:35:10 - Василий Алексеевич Бостынец пишет:
Начал за здравие, кончил за упокой.
Первая часть статьи замечательная, тянет на 5. Вторая - сплошной базар, заслуживает еденицу. В среднем - 3. Мне, читателю из восточной провинции, "Наш современник" очень нравится, и романы там есть и др. художественные произведения. Кого из талантов Куняев не напечатал? Что в журнале плохого? Аргументов в статье не нашел, только ор и кус (пользуясь Вашей стилистикой). Недобрый, однако, Вы человек, господин Личутин, и не единением Вы озабочены, не литературой.